Протест очевидности или почему люди спорят?

В статье будет много ссылок на другие поясняющие статьи, так что это – не просто словарный стиль, а реальная возможность погрузиться в механизмы явления. А тех других статьях по ссылкам будут ссылки на следующие поясняющие статьи, и в этом можно утонуть, если не ограничиваться самым важным, оставляя в очереди того, что предстоит освоить позже. Зато статья получилась небольшой, лучше понимаемой по сути и при этом емкой.

Когда-то при коммунизме академик С. Капица затеял захватывающую телепередачу “Очевидное - невероятное”. Она просуществовала до 2012 года не потому, что неактуальна и неинтересна:

«Первый канал» требовал, чтобы я, во-первых, громил советскую науку и, во-вторых, не возражал против всякой лженауки. Я отказался категорически. Тогда меня выгнали оттуда. 
— Просто так поставили вопрос ребром? 
— Именно так. Циничными они были. 
— Молодёжь, которая пришла на телевидение? 
— Да, новое руководство. Какие у них были политические установки, можно видеть по результатам их деятельности. Это интеллектуальный разгром России. Иначе я характеризовать их деятельность не могу.

В Российском обществе разразился кризис этики – следствие разгрома культуры в переходный период анархических 90-х годов. Споры велись между носителями совершенно разных мировоззренческих концепций, они бушевали беспощадно, и никто не мог в них победить так, чтобы это стало общепризнанной истиной, закрепленной в этике культуры. На сайте Форнит возник термин: “Контекст активного неприятия” с обоснованием причин такого стиля ведения споров.

То, что для носителей одного вида концепций было очевидно, другим с альтернативными представлениями, казалось невероятным. Контраст между очевидным и невероятным вызывает у одних людей непримиримые споры с целью оправдания своих идей, попираемых другим мнением, а у других, более цивилизованных и культурных, тех, что вынесли из смуты ломки общественных представлений и морали нечто более целостное из достижений мировой культуры, спорный вопрос вызывает не мотивацию отстаивания своей правоты во что бы то ни стало, а необходимость понять оппонента, допущение возможного недопонимания сути явления. Если, конечно, это альтернативное мнение не явно абсурдно в чем-то, не соответствуя очень надежным принципам. Но ведь и базовые принципы могут оказаться неверными, а поступиться ими уже намного сложнее, - это означало бы перечеркивание почти всего периода их формирования и убеждения в их верности. А многократно проверенное становится очень убедительным в своей очевидности.

Невероятное у нормальных людей и животных стимулирует исследовательское поведение. Очевидное же заставляет оставаться при своем мнении. Латинский афоризм: “Очевидное не нуждается в доказательстве” (Manifestum non eget probatione) верен в том, что когда очевидность уже есть, а не только формируется, то очень высокая уверенность в непогрешимости понимания базируется на уже ранее доказанном чем-то или взятом у авторитетов с предельным доверием (верой). После этого новых доказательств не требуется пока не возникнет резкий диссонанс между закрепившимся стереотипом понимания и явлением, в чем-то противоречащим ему (опровергающим фактам реальности или высказанному чужому мнению)..

Про доказательные свойства очевидности была статья на сайте:

Очевидность оказывается той опорой в принятии решения, которая позволяет полагаться на уже выверенное отношение и навыки, считая их подходящими в данных обстоятельствах. Иначе бы при любой новизне были бы доступна только одна из двух крайностей: или всегда совершать привычные действия, а потом уже оценивать удачность или ошибочность, или никогда не решаться на действия, если появилось что-то новое. 

При этом

Сомнение - важнейший навык, вырабатываемый опытом в противовес полной уверенности и очевидности, которые доминируют в раннем возрасте, особенно вследствие периода доверчивого обучения, когда все, сказанное авторитетом (прежде всего родителями) воспринимается как безусловная истина.

...  убедительная для субъекта, очевидная базовая система основ осознанного принятия решений в новых обстоятельствах - фактически выполняет роль личной системы аксиоматики.

Очевидность не требует полной формализации представлений, как это бывает с системами аксиоматики в научных предметных областях потому, что используются субъективные, в большей части не словесные образы восприятия, связанные с личной значимостью, полностью доступные для собственного осознания и не доступные другим.

Таким образом, личная аксиоматика принципиально полностью не формализуется для возможности передачи другому. Она - более полна, чем формализованная аксиоматика научных областей, и сообщество ученых пользуется формальными описаниями лишь в качестве условной взаимной синхронизации представлений, а у каждого имеется своя личная, рабочая в практическом плане система очевидных для него убеждений, которые он формирует, проверяя на личном опыте важнейшие для его направления утверждения других ученых и самостоятельно исследуя реальность. Поэтому убеждения ученого - не привнесенная авторитетом безусловная вера, а верифицированные реальностью собственные убеждения.

Чуть позже это будет дополнено механизмами формирования понимания, определяющими свойства очевидного.

Психологи давно пытались выяснить причины и мотивации споров, и среди сопоставляемых концепций вполне заметна рациональная основа это, что демонстрируется в статьях на эту тему.

Психология спора: почему спорят люди

Одна из распространенных причин того, почему спорят люди, является нежелание рушить устоявшиеся стереотипы, которые присутствуют в каждом человеке. Эта информация, которая формирует фундамент его поведения и принимаемых им решений. Если при общении с кем-то человек вдруг начинает понимать, что его стереотипы ошибочны, то происходит сбой всей системы. В данном случае личность собеседника неважна – важна только информация. Спор – способ защитить свой внутренний мир, даже если человек признал свою неправоту и принял действительность.

Почему люди спорят?

Начнем с самого начала, с детства. Когда ребенок маленький и пока он растет, его постепенно вводят в «мир правил» («нужно обращаться к взрослым на Вы», «нельзя перебивать старших», «нужно прикрывать рот при кашле», «старшим нужно уступать» и т.д.), так он начинает понимать, как он может действовать в этом мире, и как он поступать не может.

Правила создают определенную защищенность. Следование им помогает нашему обществу избежать хаоса. Но чтобы человек им следовал, попутно с правилами вводится угроза наказания за невыполнение: это может быть как всеобщее неодобрение, порицание и т.д., так и в каких-то случаях телесное (физическое) наказание. Таким образом, за нарушением правила стоит страх, страх наказания.

Правила классифицируются по степени их распространенности: есть общепринятые правила поведения в обществе, есть правила для более мелких сообществ (правила поведения в какой-то конкретной организации, классе и т.д.), есть внутрисемейные правила, которые прививаются семьей (про устройство быта, отношения внутри семьи, а также поведение в обществе - «нужно ко всему подходить ответственно»).

Так всевозможные правила становятся внутренними ориентирами человека.

Поэтому человек привыкает жить определенным образом, будто по схеме, зачастую без осознавания чем ему важно и ценно то или иное правило, и как это влияет на его действия (например, человек вскакивает с места при появлении пожилого человека, а потом уже понимает, что у самого очень болит нога; или он продолжает сидеть, ощущая боль в ноге, но мучается от того, что не уступил место).

Но так как каждого человека в своей семье «накачивают» своими, ценными именно для этой семьи, правилами, а также учитывая то, что на конечное формирование личности также огромное влияние оказывают среда, в которой она развивается, окружение, разные жизненные обстоятельства, то неизбежно нам приходится встречать людей с совершено противоположным укладом жизни, видением.

И когда появляется этот Другой, отличающийся (образом жизни, мировоззрением и т.п.), то эти отличия воспринимаются как ошибки, и возникает желание это исправить, рассказав ему как нужно или как правильно. Это разумеется не находит отклика у этого человека, и он зачастую реагирует раздражением, на которое мы тоже отвечаем уже своим раздражением. Здесь за раздражением может стоять смятение, потеря ощущения безопасности (ведь следование правилам создает некоторую безопасность, человек верит, что такой способ поведения единственно правильный, и это знание формировалось очень давно и долго, и подкреплялось боязнью наказания, а тут появился Другой, живущий по совершенно противоположным законам, что будто опровергает всю теорию первого о правильности его видения и о наказании в случае неисполнения).

Таким образом, когда мы спорим, мы это делаем из представления, что наше мнение, восприятие единственно правильное, мы не способы видеть различия и признать, что правды столько же, сколько и людей. И зачастую признать то, что Другой тоже может быть прав – это начать сомневаться в своем выборе, своей правде. Поэтому желание победы в споре является как бы инструментом самозащиты - защиты себя и своего мира.

Раздражение, которое мы при этом испытываем, не дает нам встретиться с Другим, не дает контактировать, увидеть Другого, его личную историю, и наконец позволить ему отличаться, позволить себе отличаться.

Чтобы прояснить механизмы очевидности и ее свойства, вызывающие протест при столкновении с альтернативными представлениями, необходимо рассмотреть организацию механизмов субъективного понимания в мозге, что ранее показывалось в последовательности материалов сайта и обобщалось в популярном изложении и очень популярном изложении.

Поэтому здесь будет сказано только самое важное.

Можно условно выделить два вида субъективных моделей понимания: первые отражают совокупность свойств объектов внимания (явления, предмета – того, что восприятие относит к целостности объекта внимания) и, более сложные модели, формирующиеся на основе первых, - определяющие взаимосвязи между объектами внимания, в том числе и с самим собой – как главного объекта внимания.

Точную границу между двумя типами моделей провести сложно и не нужно потому, что уже на уровне ассоциативной теменной зоны существуют образы восприятия, связывающие свойства разных объектов, что обнаруживается в опытах по формированию условных рефлексов, учитывающих одновременно разные виды восприятия, например, зрительные свойства одного объекта внимания и слуховые – другого. Модель первого типа отличается от таких рефлекторных ассоциаций тем, что связь признаков образуется осмыслением происходящего и строится произвольная картина таких связей. Это формирует не рефлекс, а автоматизм по совершенно иному механизму образования связей.

Мы способны сознательно избегать многих иллюзий, функционально присущих уровню рефлексов, просто сознавая, что на самом деле это совсем не так, а вот как потому, что модель понимания показывает невозможность в виде осознания абсурдности (несоотвествия причинно-следственной логике, зафиксированной в модели), и это произвольная (для этого требуется усилие воли, превышающее силу привычного) коррекция воспринимаемого закрепляется с каждым актом убеждения себя вплоть до состояния очевидности, уже не требуя осознания, становясь автоматизмом. При этом мы можем приобретать иллюзии, присущие уровню моделей понимания - при интерпретации происходящего, неадекватной реальности (“когнитивные иллюзии”).

Итак, первая модель отражает свойства, как некоей целостности (в которой внимание, “присмотревшись”, может выделить более частные несколько связанных объектов), вторая отражает систему причин и следствий совокупности объектов (которые могут составлять более общую модель первого типа), что отражает модель действий объекта, позволяющую делать прогнозы его поведения.

Модели первого типа – более общие, изначальные основы для дальнейшего, более детального, отражения реальной действительности. Так, с познанием формируется иерархия объектов, выделенных вниманием, со взаимосвязями между ними.

Последовательность формирования, естественно – от первых ко вторым, где первые основываются на более древних контекстных распознавателях теменной ассоциативной зоны, участвующих в рефлексах и поставляющих образы восприятия, связанные с их значимостью в данных условиях. Но в качестве моделей объекта внимания они дополняются связями с элементами произвольного осознанного отношения, которое может значительно или даже полностью не соответствовать первоначальной значимости, основанной на отклонении параметров жизнеобеспечения от нормы (негативная значимость) и возвратом их в норму (позитивная значимость). Это – результат осознанного волевого усилия формирования реакций на непривычное на основе привычного в новых условиях и более высокоуровневого (по сравнению с рефлекторным) места локализации произвольно оцениваемой значимости.

На основе связи с более ранними по развитию зонами мозга возникают модели взаимосвязей объектов внимания по наблюдаемым результатам причин и следствий. Это позволяет не просто распознавать объекты по их свойствам и тому, что они могут значить для субъекта в данных условиях, но и формировать понимание того, как одни объекты связаны с другими, т.е. прогнозировать события и свои действия в происходящем.

С каждым опытом наблюдения взаимосвязей объектов все более укрепляется ясность понимания (без ничем уже не мешающим сомнений, противоречивостей и многозначительных неопределенностей) – до полной очевидности, что субъективно выражается в полной уверенности в понимании происходящего. Эта очевидность обладает наивысшей и единственно возможной доказательной силой для субъекта.

Такая преемственность моделей первого и второго вида образует сложнейшую общую и целостную систему понимания, отражающую причинно-следственные связи (логику) любых выделенных вниманием объектов реального мира. Стоит оказаться неверным более базовой модели и оказываются неверными все последующие, на ней основанные. Наиболее общие модели, образующие логику основ окружающего, называют системой мировоззрения. Часто люди имеют порочные представления уже на этом уровне. Сталкиваясь с проявлениями иных представлений у других людей, это вызывает тем более сильную реакцию, чем более авторитетным является оппонент и чем более важные для субъекта понятия затрагивает рассогласование.

Каждый случай возникающих противоречий с привычной картиной вызывает диссонанс, на который субъект учится реагировать с наиболее желательным для себя результатом.

Если противоречия возникает в ходе собственного наблюдения, то возникает повышенный интерес, провоцирующий исследовательское поведение, или возникает блокировка осознания того, что оказывается слишком болезненным и неподлежащим сомнению (зависимые состояния).

Если противоречие оказывается в сведениях, сообщаемых другим субъектом, то опыт подсказывает, что, возможно, этот человек ошибается. И такая оценка оказывается настолько уверенной, насколько ясным и убедительным является собственная модель понимания. Нельзя вот так взять и сразу принять чужую модель, это очень нелегко и представляется очень неразумным, если уже прошел период доверчивого обучения и вынесен опыт из периода личной инициативы (игровой наглости проступания авторитетных убеждений) потому, что слишком много в собственной модели понимания этому с очевидностью явно противоречит. Этот диссонанс ощущается моментально и переживается без раздумий, просто на основе сопоставления со своей моделью понимания, проявляясь в виде протеста. Он может быть молчаливым и тогда чужие доводы просто игнорируются или, если важность чужого высказывания оказывается слишком высокой для субъекта в данной ситуации, то включается контекст активного неприятия и противодействия.

Чтобы не просто бессмысленно протестовать, а в самом деле подвергнуть сомнению свою модель нужен определенный навык, нужен опыт полезности такого сомнения, который основывается на раннем периоде попирания авторитарных догм. Если в тот период попытки сомнения приводили к негативным последствиям (например, при жестком пресечении инакомыслия), то они блокируются и человек оказывается не способным проявить волю к тому, чтобы не следовать своим стереотипам согласно привычной модели понимания, а заставить себя хотя бы на время допустить ее неверность и смочь сформировать предположительную, альтернативную модель на основе чужих доводов. Человек оказывается рабом чужих идей, действуя так, как они это определяют, не задумываясь как автомат.

Чем менее развита собственная модель понимания второго типа, тем проще поверить чужим доводам, даже не формируя модели второго типа (для этого необходим опыт исследования с выявлением причин и следствий, т.е. опыт освоения на личном опыте), а лишь используя модель первого типа, т.е. принимая как есть при непосредственном наблюдении.

Такой подход лишает возможности использовать осознанное понимание происходящего, а заставляет бездумно следовать внедренному стереотипу, наподобие автомата. Об этом говорилось в статье, определяющей гигиену оптимального отношения к чужим идеям и решениям “Как жить чужим умом”:

Коротко суть сказанного.

У нас есть автоматизмы, которые мы используем не задумываюсь. Мы часто отзеркаливаем чужой способ решения проблемы. Сами бы или не додумались, или долго бы решали как-то по-своему, а тут смотрим, дяденька делает вот так ловко и получает нужное. Даже если этот способ очень прост, то есть два пути освоения:
1) тупо всегда делать точно так же, невзирая на обстоятельства 
или 
2) понять суть способа и тогда в новых обстоятельствах творчески корректировать действия так, чтобы они не вызывали нежелательное.

Сейчас должно бы стать очевидным, что да, тупо повторять прием чревато неприятностями, а мы так устроены по сравнению с уткой и ее импринтингом (утята могут принять за мать любой движущийся предмет, который они увидят открыв глаза после рождения), что, увидев чужое решение, в первую очередь загораемся желанием понять суть, пока чудесный фокус не станет нашим собственным знанием, иначе попытка просто повторить видимую часть фокуса даже в той же ситуации окажется невыполнимой.
Чужое решение – чужой автоматизм, но у дяденьки он поддерживается его произвольностью в отслеживании условий использования, а у нас – нет потому, что не возникла модель его понимания и использования.
Вот суть описываемого в статье принципа, который многие невольно начинают оспаривать в случае конструкторов сайтов из-за эффекта протеста очевидности: хотя умом начинаешь понимать, но еще жива и работает прежняя модель другого понимания, в которой чужое в решении проблем казалось правильным и не было мысли о том, что это – потеря самого себя в этой части и превращение в робота чужой воли.
Вопрос в том, насколько данный человек допускает внедрение элементов чужой произвольности (зомбирование) в свой разум. Кто-то делает это не задумываясь, обрастая внедренными стереотипами и теряя свою личность, кто-то, напротив, нигилист даже в мелочах.

В норме, в период развития, когда уже есть образы объектов восприятия и формируются модели первого типа на их основе, легко отзеркаливается чужой опыт, передаваясь от старшего поколения младшему. В этот период доверчивого обучения сначала взаимосвязи, формализующие чужой опыт, как есть переносятся на уровень формирования моделей второго типа, но тут же, при попытке использовать их, выявляются несоответствия условий, .ведь взрослый действовал в условиях своего подготовленного тела и разума, но ничего этого н е перенеслось в виде отражения зрительно наблюдаемых действий. При попытке настойчиво действовать строго по трафарету, возникает столько ошибок, насколько различны условия реализации программы действий на каждом этапе выполнения. Это касается любого заимствования, от стереотипов чужого поведения, до чужих кодов в программном обеспечении.

Пожже, в период игровой инициативы чужие стереотипы подвергаются сомнению особенно сильно и намеренно нагло так, что адаптация к собственным условиям происходит наиболее полно. И тогда уже вполне сформированные собственные модели кажутся бесспорно верными.

Часто подвергается сомнению то, что в споре рождается истина. В самом деле, спор, в отличие от корректного обсуждения, возникает, когда есть насущная необходимость отстоять свою модель понимания, возможно настолько сложную и основополагающую (как это бывает с очевидностью убеждений мировоззренческого уровня), что поступиться с такой моделью все равно, что отказаться от очень большой части собственной личности с тяжелой перспективой заново начинать формировать совершенно иные представления. В таком случае важность выиграть спор провоцирует оправдание своей модели понимания и возможность оставаться с ней без изменений. В таком споре совершенно не важны обоснования и аргументы иначе это будет не спор, а попытка понять чужую модель, т.е. довольно затратное не только по силам, но и эмоциональным переживаниям формирование нового опыта. В споре используются аргументы именно для оправдания своих представлений и подавления чужих, т.е. риторика, активное воздействие вплоть до физического.

Личная модель представлений неразрывно связана с пониманием себя в общей картине причинно-следственных взаимодействий и поэтому очень важным оказывается и сопутствующая модель своего социального положения и нерешенных проблем в завоевании более высокого положения и влияния, о чем говорилось в статье Социальная значительность.

Это в еще большей степени, часто определяюще, задает мотивацию спора в отстаивании своего мнения – очевидных для личности убеждений, важных для влияния на представления других членов общества.

Лишь при особой доброжелательности или корректности оппонента, в лучшем случае, попрание модели представлений чужими доводами вызывает спор доброкачественный (без попытки навязать свое мнение любыми средствами - зомбировать), но с теми же затруднениями нежелания так просто признать необходимость коррекции и, тем более, замены своей модели представлений.

У творческих людей, чьи представления им важны в качестве адекватной реальности системы понимания взаимосвязей, если только этот человек не погряз в сверх-значимой для него идее-фикс (а тем самым это уже не творец, а воин идеи), вырабатывается насущная необходимость принимать во внимание и осмысливать чужие идеи, а не просто принимать то, что кажется подходящим и соответствующим своей системе представлений. Творческие люди нарабатывают навык предположения верности чужой идеи, когда распознают в них признаки вероятной правоты, и нарабатывают навыки, на время осмысления абстрагируясь от своих представлений, как бы очевидны и дороги они ни были. В там случае человек идет на немалые затраты времени и сил на освоение чужой системы представлений до уровня ее убедительной очевидности или корректного выявления ее противоречий с реальной логикой причин и следствий.

К сожалению, в современном обществе у творческих людей почти не остается времени на такое - в силу предельной загруженности своими социальными обязанностями, обеспечивающими занимаемое ими положение в обществе, чем они поступиться не могут из-за первостепенной для них важности (с очень редкими исключениями особой честности, как это продемонстрировал Г. Перельман, поплатившись за это социальными благами).  Это очень сильно ограничивает социальную адаптивность в направлении создания общих адекватных и проверенных представлений – прогрессивную культуру общества (Прогрессивная культура – это динамично развивающаяся система, способная к обогащению новыми культурными ценностями).

Чтобы противодействовать такой тупиковой тенденции, необходимо полностью изменить отношение к творческим людям (научным, а, может быть, и художественным) на основе разработок, позволяющих по результатам творческой деятельности выявлять признаки, характерные для творческого уровня осознания (самобытность в интерпретации на основе аксиоматического, а не философского подхода в сопоставлении и обобщении данных), невзирая на соответствие существующим взглядам авторитетов.

При этом у исследователей приоритетно важно полное следование научной методологии так, что если замечается, что данный человек систематически нарушает какой-то принцип этой методологии, то это напрямую сказывается на адекватности его системы представлений реальности и может говорить о серьезной недостаточно базовых мировоззренческих представлений. Стоит заметить, что многие ученые в том числе и академической организации науки, очень заметно нарушают принципы научной методологии (см. Ученые - особая каста).

Если условный порог распознавания признаков корректности научного творчества превышен, то такой человек для оптимальной реализации своего потенциала должен получать условия, освобождающие его от навязанной существующими системами организации исследователей обязанностей в пользу большей независимости, самостоятельности и обеспечению, в том числе и жизнеобеспечению, а так же для него необходимо повышать социальный статус в поддерживаемом государством общественном мнении.

Если рассмотреть в таком аспекте и художественное творчество, то у него точно так же есть своя аксиоматика, как бы удивительно это не звучало. Творец не может выдавать продукт своего творчества совершенно в отрыве от всего из реальности, какой бы улетной фантазией он ни обладал, ведь это бы сделало полностью бессмысленным продукт такой фантазии. Но человек, итак, в принципе не может сотворить нечто совершенно новое, оторванное от реальности, а фантазирует на основе каких-то своих вполне приземленных образов, распространяя их на новое сочетания условий и ассоциации с другими образами. В этом отношении ученый отличается лишь тем, что продукт его творчества более определен в исходной аксиоматике, т.е. должен явно ее определять и творение является лишь одним шагов в направлении предположительного развития этой аксиоматики, шагом, строго подлежащим верификации реальностью.

Вместо научной методологии в художественном творчестве есть своя методология, определяющая допустимые рамки применимости фантазии, обычно зависимые от системы этических символов данной культуры, см. О методологии художественного творчества и Методология художественной деятельности.

С точки зрения механизмов творческого уровня сознания нет никакой разницы между любыми видами творчества.

Творцы – движущая сила общества, но пока что эта сила так же не организована как случайные мутации генов, которые по большей части приносят вред и только отдельные – пользу. Общество, которое сможет оптимизировать эту силу, получит новое качество развития не только технической и художественной составляющей, но и общей культуры, определяющей взаимоотношения.

И тогда вместо привычно непримиримых споров в контексте активного неприятия другого мнения, мотивированных защитой своего социального положения, те же рассогласования в понимании сути вещей будут вызывать позитивный исследовательский интерес, а явно неадекватные утверждения методологически легко фильтроваться на уровне общепринятой  культуры, оказываясь так же неприемлемыми, как вопиющие нарушение общественной морали.

Но, хотя сегодня это звучит слишком футуристично, можно, не дожидаясь столь чудесной идиллии, уже начать углубляться в механизмы организации личных моделей понимания, берущих начало из области рефлекторных реакций с образами восприятия-значимости-действия и образующих систему, отражающую причины и следствия реального мира, дающие возможность понимания с интерпретацией смысла происходящего. Знания даже на таком уровне понимания могут дать новое качество, пусть и не для всего общества, а лишь отдельных его членов, причастных к такому знанию. И тогда это начнет распространяться вширь.

Афоризмы:

“Я ни разу ничему не научился от человека, который согласен со мной.” (Дадли Филд Мэлоун).

“Умные люди всегда согласны друг с другом, при условии, что они понимают, о чем идет спор.”

Поэтому:

“Если в споре вы убедили противника, под конец он непременно заявит: «В сущности, мы оба говорили одно и то же»” (Кароль Ижиковский).

В качестве практического приложения рассмотрим наиболее часто практикуемый вид спора, основанный на попытка отстоять свою модель представлений. В данном случае не делается достаточно осмысленная попытка понять модель чужих представлений по данному вопросу, а со своей колокольни моментально видятся конкретные моменты несоответствия своей собственной модели, вызывающие протест очевидности. Спор ведется не в контексте верификации целостной модели представлений, а по этом отдельно взятым частностям.

Такой спор – это спор веры в очевидную истинность своих представлений потому, что чужие высказанные утверждения противоречат ей в том, что давно и бесспорно очевидно. Получается, что каждый из спорящих вырывает утверждение из контексте модели представлений оппонента, там, где оно обосновано системой взаимных взаимодействий с множеством других участников системы, зато это утверждение в контексте собственной модели оказывается вполне согласованным. Таким образом нарушаются принципы корректного системного мышления и формализации его результатов, см. Системное мышление и формализация.

Этот вид спора бесконечен потому, что способов объяснить сделанное утверждение бесконечно много и на любое возражение будут без труда найдено подходящее по самоубедителньости возражение, которое для оппонента так же оказывается легко парируемым и т.д. Этот вид спора так же бесполезен для выяснения истинной картины системы взаимодействий, как спор с верующим.

Интересный феномен заключается в том, что стоило бы только встать на позиции оппонента и спорщик легко бы сам мог “опровергнуть” свое же сделанное утверждение, но очень важным кажется произвести впечатление последнего ответа – как бы победы в споре. Аргументы при этом могут сколь угодно абсурдными и, если есть уверенность, что не будут применяться агрессивные методы спора, то все сойдет.

Например: “Некто говорит повару: «У меня в супе пригоршня тараканов». Если повар является профессионало-разбористом, он ответит: «Ты не разбираешься в кулинарии, так что заткнись и жри». В такой же ситуации дилетанто-разборист скажет следующее: «Мы оба не разбираемся в энтомологии, так что заткнись и жри». “.

Жизненный пример такого вида спора – в рассказе В.Шушкшина “Срезал”.

Можно легко занять любую самую абсурдную позицию и “защищать” ее таким образом.

Даже если в такой вид спора вступают достаточно добросовестные люди, заведомо не приемлющие агрессивные и риторические приемы, то сор это этого не становится более корректным из-за того, что вместо усилий оппонента понять систему представлений, он поддается своему протесту очевидности потому, что у него оказывается не достаточно мотивации проявить волевое усилие для очень непростого а) освоения чужой системы представлений 2) умения на это время полностью абстрагироваться от своей собственной 3) сделать сопоставление полученных моделей, своей и чужой и 4) сделать корректное обобщение из результатов сопоставления. Короче, чтобы на время допустить правоту другого и суметь проверить ее, нужно слишком много волевых и когнитивных усилий и умений это делать.

Главный признак: обсуждение не сходится к общему взаимопониманию, а, наоборот, расширяет круг вовлекаемых доводов, делая дебаты бесконечными.

На сайте Форнит очень много таких споров, например, этот, в обсуждении, где часто приходится применять модерацию и административные меры.

Поэтому на сайте возникло новое важное правило:

Не зря говорят, что победа в споре дороже истины. Это ведь - прямой рейтинг социальной желаемости. Поэтому спорят не для оппонента, а для наблюдателей, иначе бы стиль был бы совсем другим. И вовсе не нужно заботиться о качестве аргументов потому, что наблюдатели, как благодарная публика на шоу, не будет задумываться, а посчитает, что спорщик уже все хорошо обдумал, а если его оппонент ему не ответил, значит нечем крыть и он позорно проиграл. Поэтому спорщики препираются бесконечно, цепляясь за произнесенные слова, давно уже забыв о том, с чего начали.
Интересно, что даже если нет живых зрителей, они как бы воображаются: а как бы восприняли люди вот такой мой довод? Все, что касается социальных отношений проходит такой прогностический фильтр, если ли люди на самом деле или их нет, это - автоматизм. Становится практически непреодолимым вот так взять и прервать свор, не ответив.