Ознакомьтесь с Условиями пребывания на сайте Форнит Игнорирование означет безусловное согласие. СОГЛАСЕН
 
 
Если в статье оказались ошибки...
 

Этот материал взят из источника в свободном доступе интернета. Вся грамматика источника сохранена.

О приведении к очевидности как доказательстве в реальности

Относится к   «Психическое явление «Уверенность»»
Критерий истины - очевидность

Практика и обдумывание самых разнообразных споров по науке, политике и жизни - как имеющихся в литературе, так и реальных споров по тем же темам, и особенно упорных и даже ожесточенных в последнее время в интернет-конференциях (ФИДО) - в конце концов породили у автора этой заметки настоятельную потребность ясно понять, что же является самым сильным доводом в споре и по сути последним, решающим словом. Конечно, на всех не угодишь, и всегда найдется слепой или глухой в том или ином смысле или еще того хуже, но вопрос ставится на суждение, так сказать, разуму во всей его разумности. А потребность понять, даже не отчетливо осознанная, рождает усиленное по пристальности и времени внимание к данному вопросу, как бы постоянное удерживание его по крайней мере в боковом зрении. И в результате выработался вывод, что максимальным доказательством правильности теории или представления в реальности является приведение к очевидности этой правильности, к очевидности для опытного и знающего разума.

На первый взгляд может показаться, что достижение это не такое уж большое, ведь что-то подобное уже говорилось и, по-видимому, неоднократно. Так, беглый поиск привел к статье С.А.Зубкова «О познавательном статусе очевидности» [1], где рассматривается несколько аспектов феномена очевидности, в том числе гносеологиче­ский, причем весьма уверенно. Да уже А.Шопенгауэр восклицал [2]: «Почему здравствуют тысячи ошибок, если критерий истины - очевидность - столь прост?» Но все же и Зубков оставил некоторые вопросы нерешенными, и Шопен­гауэр остался в недоумении, да и почему-то мало кто из реально работающих ученых (включая и автора этой заметки) слышал о таком полезном методологическом средстве доказательства, так что к нему никто никогда практически и не апеллирует сознательно как к законному средству методологии, разве что все просто стараются привести побольше доказательств и получше их изложить, что в общем-то правильно, однако понимается не как научное доказательство, а как метод уговаривания, особенно слушаю­щей стороной. Общеизвестна как раз противоположная - и неудачная - попытка Декарта исходить в познании из очевидного. Так что в общем тут есть еще о чем подумать и что прояснить.

Автор этой заметки, не профессиональный философ, а физик, работавший еще и в математическом моделировании много лет в самой рутинной научно-исследовательской сфе­ре, пишет, чтобы поделиться своим опытом и некоторыми, как кажется, полезными итогами попыток понять получше возможности познания мира. Некоторые идеи почти явно витали в воздухе и в методологической (но не всякой!) литературе, однако все же в явном виде не были высказаны так, чтобы научное сообщество могло их четко услышать и принять как осознанное рабочее средство.

О том, что и ученые, стараясь сработать в естествознании или общественных науках доказательнее и четче, все же не совсем твердо и сознательно ориентируются в методологии познания и, соответственно, в своих делах, свидетельствует то, что почти всегда их научные построения легко может, так скажем, дискредитировать перед ними и более или менее обычным их окружением, а их самих поставить в тупик прохожий, сказав, наподобие агностиков, что так как мы не знаем всего на свете, то и нет возможности утверждать что-либо об истинности его построения. Пусть, мол, совершенно строго докажет свой вывод! Обычно ученые тут начинают просто восклицать и не более того. Особенно часто, по понятным причинам, возражение такого типа используются против атеистов.

Ну хорошо, пусть критерий истины - очевидность. Но что такое очевидность, и почему она оказывается критерием истины?

Здесь есть два важных основных аспекта.

1) Отличие и соответствующая необходимость разли­чения познания реальности от доказательства истинности (утверждения) в математике.

Известна шутка, возможно, возникшая, и неоднократно, из были, о лекторе, который по какому-то случаю сказал: «Очевидно, что то-то и то-то», - на что получил возражение: «Нет, это не очевидно», - после чего с полчаса думал и в конце концов заключил: «Нет, это все-таки очевидно!» Когда рассказывают эту историю, все дружно смеются. Однако она смотрится принципиально по-разному в разных науках.

Так, если речь шла о математике, то трудность, которую едва преодолел лектор, и которая оказалась в тот момент чрезмерной для слушателей, заключалась лишь в техническом собирании в уме формальных доказательств высказанного утверждения. И заключение «очевидно» лишь означало, что вся система доказательств достаточно обозрима для не вооруженного карандашом ума.

Если же речь шла об утверждении о природе или обществе, то положение резко меняется. Правильность объяснения не может доказываться по типу теорем (а неправильность на моделях может), как в математике, ввиду неисчерпаемости мира и обратности задачи познания [3]. Сколько разных утверждений было в истории об одном и том же вопросе! Так что тут трудность в выборе истинного или наиболее правильного утверждения или мнения заключается не в отсутствии карандаша, с помощью которого можно было бы записать для слабой памяти пункты доказательства, а в самом выборе критических пунктов и в оценке достаточности их набора для обоснования обсуждаемого утверждения. Мы здесь будем говорить только о трудности такого рода.

2) Различие этапов так называемого «озарения», когда в результате какого-то движения мысли в нужном направлении возникло понимание нового (пути или связи моментов), которое представляется решением проблемы, и обстоятельной проверки верности этого понимания с возможной его корректировкой или полным отбрасыванием.

В математике тоже есть этап озарения, догадки об идее и/или пути доказательства, но доказательство правиль­ности утверждения, когда оно формально завершено, больше не подвергается сомнению и является окончательным, тогда как в познании реальности само понимание окончательности решения данного вопроса является принципиальной пробле­мой, мнение об успешности решения которой вовсе не обязательно оказывается единодушным и даже попросту может быть ошибочным, что формальным образом выяснить точно невозможно.

Естественность объяснения как доказательство

Теперь перейдем к практическому опыту приведения к очевидности тезиса, поставленного в заголовке статьи, что отчасти и является моей задачей (другой ее частью будет уточнение связанных с ним вопросов, поскольку сам тезис-то известен). Сначала попробуем посмотреть на частные примеры усмотрения правильности утверждения или решения проблемы. Потом при обобщении их догадаемся об общем правиле, которое и проверим обстоятельнее.

Итак, мы в детстве слышали, что религия - это заблуждение, верят в бога только по малоизвинительным причинам, а попы, а раньше жрецы - обманщики в свою пользу. У многих антирелигиозное образование этим и ограничивалось. Другим в вузе потом сообщали, что примерно на том же уровне, только с большим количеством частностей, обоснование атеизма существовало и у просвети­телей XVIII века. В общем-то, уже и это было неплохо, приводимые доводы были достаточно явными и не вызывали особых возражений. Но при изучении философии, в частности - диалектики, оказалось, что те доказательства слишком просты и недостаточны. Диалектика вообще раздражала тем, что всегда уличала в недостаточности ваших знаний и учитываемых факторов, но, правда, ее замечания оказывались уместными и верными. Здесь в соответствии с канонами диалектики помимо очевидных социальных причин существования религии следовало еще рассмотреть ее исторические корни, религию в ее развитии. Гегель положил конец неисторическому взгляду на религию как на изобретение обманщиков и показал ее рациональное развитие (см. [4]).

Об истории человечества и о верованиях разных времен и народов у нас писали много. Например, в книге А.Д.Сухова «Философские проблемы происхождения религии» [5] хорошо изображена и компактно представлена взору неуклонная последовательность развития религии от простого одушевления вещей и природы до монотеизма в зависимости от степени производственного развития обще­ства. Становится отчетливо ясно, почему при рабовладении процветал политеизм и почему с возникновением феодализ­ма он стал заменяться монотеизмом - в соответствии со специфическими условиями жизни, отношениями между людьми и потребностями общества. Ничто не происходило само по себе, независимо от жизни людей, всякое изменение жизни сопровождалось изменением представлений о мире,
в частности - религиозных представлений. А само первона­чальное одушевление природы человеком представляет собой обычное, естественное и неизбежное для него экстра­полирование известных и привычных ему особенностей, характеристик, в частности - своих собственных идеальных, на новые, плохо известные ему объекты. Ведь подобное экстраполирование вообще представляет собой едва ли не самый массовый прием деятельности. Мы экстраполируем в каждый новый момент, действуя на основании полученной до него информации, когда состояние мира уже как-то изменилось. Введение Максвеллом тока смещения и предсказание Менделеевым новых элементов представляли собой экстраполяции. Мы первоначально судим об одних объектах по аналогии со знанием других. (Это всё варианты приложения принципа бритвы Оккама.) Бывает, что иногда при этом существенно ошибаемся, а потом по анализу результатов можем поправляться, но, во всяком случае, без экстраполяции мы вообще не можем существовать - даже практическая интерполяция всегда представляет собой экстраполяцию.

А раз уж представления об объектах и мире появились, то люди так или иначе опираются на них в своей деятельности, а ошибки могут оказываться временно или постоянно выгодными целым группам людей и потому на определенных этапах не исправляться, а сохраняться, разви­ваться и усиленно внедряться всевозможными способами.

В общем в открывающейся картине появления и существования религии все пункты становятся ясными и понятными. Становится совершенно очевидно, что религия должна возникать обязательно безотносительно к ее истинности, для неизбежного ее возникновения не было никакой необходимости в ее, так сказать, референте. Вся картина свидетельствует о человеческом происхождении, становлении и существовании религии. Все известное в истории никак не соответствует, опровергает рассказы о боговдохновенности религии. И как только человек разумно сопоставит эти два варианта, то у него неизбежно возникнет озарение: «Да конечно религию придумали! как же иначе?! Эти два абстрактно возможных варианта совершенно несопоставимы по реалистичности!»

Но тут приходит скептик и говорит: да, но вы все-таки не доказали точно и строго, что религия возникла из выдумки и не имеет фактических оснований. Вы не доказали, что таких оснований нет. И более того, этого нельзя доказать уже из-за признаваемой вами неисчерпаемости мира.

Принцип бритвы Оккама
Действительно, чтобы доказать, что в каком-то процессе реализуется такой-то механизм, надо отбросить все другие механизмы, доказать, что они здесь не работали. А мы вроде бы положились только на естественность и очевидность одного механизма. Так-то оно так, но, с другой стороны, все же, видимо, следовало бы учесть, что об истинности религиозных представлений не свидетельствует достоверным образом ничто. Тогда с какой стати вообще о ней говорить? Ее реальность мыслима? Но мало ли о чем можно вообще помыслить? Например, о кентаврах (или телепузиках). Не обязаны же мы специально доказывать их отсутствие только лишь на том основании, что о них ходят или ходили разговоры! Как раз по такому случаю высказался однажды Шелли [6]: «Говорят, возможно, что мы будем продолжать наше существование таким образом, который в настоящее время для нас совершенно непостижим. Это в высшей степени неразумное предположение. Оно налагает на сторонников уничтожения (т.е. противников вечной души. - В.Г.) тяжесть доказывать отрицательное в вопросе, в то время как положительное здесь не подтверждается ни одним аргументом и по своей подлинной природе находится за пределами человеческого постижения. В самом деле, достаточно легко составить какой-либо тезис, относительно которого нам ничего не известно, - и не особенно нелепый, и сам по себе непротиворечивый, - а затем требовать его опровержения!»

То есть рассматривать и критически оценивать надо все-таки реалистичные механизмы, а не все абстрактно возможные. Если уж не получится с обычными, тогда, возможно, придется обратить внимание и на необычные механизмы, а пока хорошо получается с обычными, не сверхъестественными. Это есть естественное и необходимое для науки о реальности требование принципа бритвы Оккама.

Фифти-фифти, или Вероятностная оценка альтернатив
Во-вторых, все же и этот ограничивающий серьезно рассматриваемые варианты довод - требование реалистично­сти механизма - часто отвергают, что формально всегда имеют право сделать. И доводят этот «плюрализм» до полного равноправия всех абстрактно возможных конструк­ций. Часто невозможность в неисчерпаемом мире строго доказать какой-то механизм и отвергнуть другой, хотя бы и самый несуразный, неявно представляют так, как будто эта невозможность оставляет равную возможность, вероятность для конкурирующих гипотез, так сказать, пятьдесят на пятьдесят, фифти-фифти. Это, разумеется, совершенно беспомощно и неверно методологически.

Вообще требование совершенно полной доказанности всего относящегося к делу, а это значит - всего на свете, - пытаются предъявить к познанию реальности по недоразуме­нию, смешивая познание реальности с математикой, пытаясь распространить математическую строгость и критерий доказанности на познание реальности. Следующие из этого требования следствия стоило бы обратить против недоволь­ных нематематической неполнотой реальных доказательств, предложив им, например, прекратить пользоваться вилкой до тех пор, пока они строго однозначно не докажут хотя бы себе, что в следующий раз, независимо от предыдущей практики, они не выколют себе вилкой глаз. Зачем так рисковать - при пятидесятипроцентной-то вероятности?

В реальности неабсолютно полная доказанность не означает полной недоказанности, как обстояло бы дело в математике. А именно в такой последней формальной, абстрактной постановке и берут следствие неабсолютной доказанности агностики. Разница, конечно есть. В математике доказанность означает полную достоверность, кроме которой ничто не принимается во внимание, просто отсутствует. В знаниях же о реальности появляется другое понятие: большая или меньшая надежность или вероятность полученного вывода, заключения. Все мы знаем, что реально качества, в том числе надежность, имеют градацию, бывают разной силы, причем меняются непрерывно, а не скачками от наличия до полного отсутствия. Те, кто отрицает информативность не совсем достоверного доказательства в реальности, поступают так, как будто этих непрерывных изменений качеств нет, как будто мир кардинально меняется от точки к точке в отношении силы и вида воздействия на обстоятельства и результаты нашей деятельности, на происходящие события, так что знание об одной точке как будто совершенно ничего не говорит о соседней и бесполезно для деятельности с ней. А это опровергается всем опытом человечества. Такой скачкообразности мы как раз никогда и не видели, а это что-нибудь да значит. Весь опыт говорит, что в природе существует некоторая относительная устойчивость: малые изменения обстоятельств обычно мало меняют последствия. Это вывод о реальности происходит не из абстрактного предположения о возможности всего и даже не из какого-то специально предпринятого опыта, а из всей человеческой практики. Фактически это есть эксперимен­тальный факт более обоснованный, чем какой-нибудь конкретный закон Ома. Если бы этого не было в какой-то степени, наша жизнь была бы просто невозможной. Наличие же - при дополнительном сглаживании эффектов воздей­ствий конечной нашей чувствительностью, см. [7, 8] - позволяет нам удерживать связь последовательных событий и с некоторой надеждой и основанием опираться на не слишком далекие экстраполяции. И именно это означает вывод диалектического материализма о наличии объективно­го содержания в знаниях и относительной истины в теориях.

Подчеркиваю особую, принципиальную конструктив­ную важность небесконечной требовательности субъекта (и вообще всего ощущающего) к точности результата. Без этого качества переход к другой точке радикально менял бы ситуацию, и никакая экстраполяция не была бы продук­тивной. И знание надо понимать не абстрактно-объективно, отрешенно от отношения к субъекту, вне связи с его делами, а деятельностно, именно как опору для результативной деятельности, в которой совместно задействуются, эффектив­но принимают участие как свойства объекта, так и субъекта. На самом деле по-другому знание и понимать-то невозмож­но, а это невозможное и ненужное абсолютное как раз и используют неосознанно-метафизически путаники-агностики и выдают свое «не знаем, нельзя» в качестве последнего - и не нужного, не интересного нам, не касающегося нас - слова. Диалектика абсолютной и относительной истин вынесла им свой взвешенный приговор.

А если мы все же попадем под превосходящее наши сглаживающие способности воздействие, то все же есть некоторые свидетельства, что это бывает далеко не всегда, не ежесекундно, так что знание о прошлом - ином - не совсем никчемно. Люди же, полностью отвергающие обоснован­ность и полезность всякой экстраполяции, то есть любой опоры на прошлый неполный опыт, сами в этом утвержде­нии основываются на неограниченной экстраполяции (неполноты знания), да к тому же при наличии множества явных, жизненных контрпримеров.

Во всяком случае, вряд ли кто станет возражать против утверждения, что он сам знает больше, чем амеба и даже чем ребенок (отбросим на время кокетничанье относи­тельно разнокачественности их знаний и невозможности их сравнивать). Но это утверждение означает, что знание может расти. Утверждение из того же ряда - например, что воробьи на Луне не водятся - тоже не вызовет возражений у нормального и не совсем темного человека. Но философ, утверждающий о бесполезности знаний, об их ненакоплении, о невозможности применить их в другой ситуации, о радикальной важности не исключенной возможности всему пойти в следующий момент прахом, стерев все наши «знания» одним махом, важности, которую мы вроде бы обязаны учитывать каждую секунду и ни о чем другом не говорить и не думать, - почему-то тоже считается нормальным человеком и, более того, даже почтительно уважаемым за смелость и оригинальность ума, которыми он еще и бравирует, на что в общем-то в наше время, если говорить серьезно, смешно и досадно смотреть.

Теперь вернемся к вопросу об одинаковом отношении к альтернативам. Так разве мы, зная многое о реальности, например, о жизни, распорядке и привычках человека, при необходимости с ним встретиться будем бесконечно широко гадать, например, попробуем искать этого человека на луне? Ведь так получается у тех, кто отвергает реальную полезность знаний, ссылаясь на априорную возможность радикальной ошибки! Конечно никто и никогда, будучи в здравом уме, так не поступит. (Во избежание недоразумений замечу, что я рассматриваю здесь только случай здравого ума.) Отвергать полезность любых не абсолютно доказанных знаний - это значит отвергать весь опыт и реальную практику жизни. Когда мы хотим вернее встретить какого-то человека, мы идем туда, где он обычно бывает в это время. Применяем нечто вроде интуитивной вероятностной оценки. Такого же рода - вероятностная - оценка приложима и к итоговой оценке действительности или выдуманности религиозных представлений (суеверий). Об их действительности убедительно не говорит ничто, в то время как процесс ее человеческого происхождения явно, отчетливо и бесспорно виден во всех его фазах и особенностях. Поэтому процесс возникновения религиозных представлений явно был естест­венным человеческим, и ни о какой боговдохновенности не может быть речи. Этот вывод не доказан абсолютно строго - как в математике, - но все же доказан так основательно, что для знающего обстоятельства человека никаких сомнений быть не может. Вероятность наличия сверхъестественных сил равна нулю, религия оказывается ошибочной ветвью на древе познания, появляющейся в гнетущих и малопонятных усло­виях жизни и поддерживаемой определенными социальными силами и обстоятельствами. И это твердое мнение - вовсе не вера, подобная слепой или гадательной (на всякий случай!) религиозной, а ожидание, основанное на знании предыдущей истории и практики и экстраполированное в будущее на основании того же знания.

Задача согласования термодинамики и механики: противоречивые результаты и требования
Теперь посмотрим на другой случай прояснения ситуации.

Известны трудности согласования термодинамики и механики. Обе теории говорят об одном мире, но их высказывания о нем различны и противоречивы. Все их мы тут рассматривать не будем, а поговорим только об оценке степени неравновесности системы, определении фазового объема и его поведении.

В термодинамике есть понятие равновесного и неравновесного состояний системы. Однако молекулярно-кинетическая, то есть механическая основа системы отрицает такое понятие в качестве объективного. Так, в учебниках неравновесное состояние газа в сосуде часто иллюстрируют картинкой с мысленной перегородкой сосуда, когда в одной половине оказывается мало частиц, а в другой - много:
в этом случае, мол, состояние неравновесное. Но при этом упускают, что разбиение - мысленное! - можно провести по-другому, тогда и оценка состояния окажется другой.

Фазовым объемом системы называется совокупность микросостояний - всевозможных наборов координат и импульсов частиц, дающих одно и то же наблюдаемое макроскопически состояние. Утверждается, что более равновесным состояниям соответствует большее число возможных микросостояний, то есть больший фазовый объем. Второй закон термодинамики утверждает, что системы стремятся к равновесию, то есть фазовый объем - к максимуму (как и энтропия, которая пропорциональна логарифму фазового объема). Однако есть механическая теорема Лиувилля, утверждающая, что фазовый объем сохраняется (следовательно, энтропия, которая, как всем известно, стремится к максимуму, тоже не должна изменяться)!

Есть еще и другие непонятные несообразности. Парадокс сидит на парадоксе и парадоксом погоняет. И это все тянется больше ста лет. Правда, в учебниках об этом пишут редко и скупо. Замечу на будущее, что эти трудности появляются при рассмотрении (подходе, понимании), когда макросостояние и его параметры считаются порождаемыми самой механической первоосновой на том же чисто объективном уровне существования.

Так вот в давние времена я пробовал поискать разбиения или их комплексы, чтобы, с одной стороны, получилась хоть какая-то функция оценки неравновесности, зависящая от вроде бы очевидного фактора - равномерности распределения частиц по объему, а с другой - чтобы оценка не зависела от формы объема, о которой в термодинамике нет речи - там объем выступает как число (скаляр). Но никакие ухищрения не привели к успеху. А ведь система очень проста и легко просматривается: хотя бы квадрат с частицами внутри. Даже неясно, на каких размерах останавливать разбиение. В действительности здесь просто проявилась несоизмеримость объема и точек: вероятность любого расположения частиц в объеме равна нулю, и ввести какое-либо объективно определенное разбиение невозможно, не говоря уж о получении независимости от формы объема. Выходит, нетривиальная объективная оценка степени неравновесности расположения частиц в сосуде невозможна, то есть сама по себе система такой характеристикой не обладает.

Как будто бы нужна была какая-то ненулевая величина, хотя бы вроде минимального элемента разбиения. Сама микросистема (то есть система механических частиц) изображалась одной фазовой точкой, и из нее самой нельзя было получить фазового объема ненулевого размера. Между прочим, фазовый объем имеет размерность так называемого действия. Как раз такая размерность у квантовой постоянная Планка. Классическая механика характеризуется нулевой неточностью в действии, квантовая механика - конечной неточностью, или неопределенностью (постоянной Планка). Последнее означает невозможность указать состояние системы с такой же точностью, как в классической механике - указать одновременно координаты и импульсы с любой точностью. Уже давно стоит вопрос о том, существуют ли более определяющие субквантовые (их называют скрытыми) параметры, которые помогли бы уточнить состояние лучше, чем допускает квантовая механика. Пока большинство физиков считает, что такие параметры противоречили бы квантовой механике, хотя некоторые известные физики с этим не соглашались, например Эйнштейн и де Бройль. Иногда связь скрытых параметров и квантовой механики сопоставляли со взаимоотношением механики и термодина­мики, но параллель далеко провести не удавалось как по причине неясностей с обоснованием термодинамики, так и из-за формальных теоретических запретов скрытых параметров в квантовой механике.

Таким образом, весьма желательно было найти у сосуда с частицами что-то характерное ненулевое, тогда с описанными парадоксами, возможно, стало бы полегче. В конце концов пришла мысль о важности того, что частицы не чувствуют стенок, пока их не касаются, как бы предоставлены сами себе. И после небольших проб оказалось, что по этой причине определить энергию частиц по давлению, замеренному в течение некоторого интервала времени, можно лишь с ошибкой, обратно пропорциональ­ной этому интервалу. То есть контроль над системой с помощью макропараметров характеризуется ненулевой неточностью с размерностью действия!

Прояснение. Задача перевыполнена!
И тут все озарилось светом понимания! Несомненно, это было именно то, что нужно, и для многих аспектов:

1) Получилась по крайней мере затравка для фазового объема, которого на уровне механики не было.

2) Полученная неточность явно характеризует не систему саму по себе, а контроль над ней, что разводит вроде бы противоречащие свойства на разные уровни или сферы существования: одни - механические - остаются на уровне действительной (или постулированной в модели) реальности, а другие - так называемые макроскопические - порождаются там, где есть контроль над системой, то есть в сфере субъективного. Поэтому фазовый объем, как характеристика неточности контроля, может расти.

3) Логарифм неточности в действии очевидно связан с энтропией, поскольку а) они обе сохраняются на адиабате, б) по смыслу приводят к худшим условиям получения работы - чем неточность контроля больше, тем меньше мы можем получить полезной работы и в) неточность контроля явно может увеличиваться, соответственно - энтропия расти.

4) Получилась модель теории со скрытыми парамет­рами. Теория оказалась двухуровневой. Следовательно, доказательства невозможности скрытых параметров в квантовой механике, основанные на одноуровневых моделях [9], не универсальны и потому не могут служить действительным запретом скрытых параметров [8, 10]. Не только возможно, но и несомненно, что парадоксы, возникающие при попытках получить термодинамику как следствие механики, имеют ту же природу, что и нестыковки, запрещающие скрытые параметры. В обоих случаях пары (механика - термодинамика) и (скрытые параметры - квантовая механика) рассматривались на одном уровне существования, что было обычным редукционистским и объективистским упрощением, то есть ошибкой.

Вот сколько положительных и естественных следст­вий, касающихся всего круга подходящих явлений и удачно их объясняющих и согласующих, последовало за обнаруже­нием неточности контроля над системой в термодинамике. Явно эти соответствия не были случайными, что и подтверждало дополнительно правильность нового общего представления.

Приведение к очевидности согласованности картины
как доказательство

Подобных открытий, пониманий и прозрений бывает много, в том числе при обычном обучении, когда тебя наводят, и ты, наконец, понимаешь, что к чему и как все складно. Вот, к примеру, в школьной истории разгромы крупных восстаний рабов и крестьян сопровождали словами типа: «?но эти восстания не могли победить и были обречены на поражение, потому что время не пришло, и рабы (или крестьяне) не могли создать?» Более глубокая причина этой обреченности интриговала, но на том этапе не сообщалась. Когда же речь пошла о временах крупного машинного и тем более монополистического производства, стало, конечно, ясно, что рабам и крестьянам и в самом деле приходилось надеяться разве что на бога, а в историческом материализме действительно что-то есть.

В каждом отдельном случае попытка объяснить, втолковать, убедить, заставить признать нечто кажущееся правильным сводится к показу по пунктам ясности и складности получающейся картины, к естественному объяснению всех относящихся к делу моментов.

И вот смотришь на все эти примеры и думаешь: а где же доказательство, как вообще доказывать? Хотя вроде и невозможно подумать, что в каждом отдельном случае кто-то не примет данного конкретного объяснения (правда, это бывает сплошь и рядом) - кто будет спорить, видя все это, всю эту естественность, неизбежность и бесспорность? Но сбитый с толку формалистическим пониманием под настоя­щим доказательством только подобного математическому, даже не подозреваешь подумать, что доказательство - лучшее или не лучшее - перед тобой. И наконец - новое озарение: да вот оно, доказательство-то: сама эта ясно видная, неопровержимо и бесспорно показанная естественность, складность и согласованность всей картины, увязанная со всем остальным знанием! Согласованность всех частей - основной и важнейший критерий истинности представлений, теорий, взглядов. Большего доказательства на данный момент не может быть. И понимаешь, что приведение к такому состоянию видения и составляет метод доказатель­ства в реальности, если не стопроцентного, то и не совсем пустого.

Теперь стоит различные моменты и связи рассмотреть подробнее.

a) Осознание очевидности и следующее отсюда понимание достижения истины - это совершенно то же, что и обычное понимание ранее непонимавшегося, как раз то, что мы делаем постоянно, только первое - это просто решение более важных и сложных по знаниям теоретических проблем. Осознание очевидности - это приход понимания непротиво­речивой связи событий (в отличие от перечисления обсто­ятельств). «Эврика!» - это и был приход понимания, и оно же было приближением к доказательству. Хотя и по различным причинам и в разной степени не понимавшегося, но первое и второе больше относятся к проблематичным ситуациям.

Когда все оказывается связанным верно, все сошлось, и мы даже видим теперь, как и другие проблемы, прежде казавшиеся вроде бы не связанными с первой, становятся понятными, как все озарилось светом понимания, и все расположилось на своих местах - эта ясность и очевидность, выступающие настолько отчетливо и бесспорно, что возникает восклицание - конечно! вот оно как! иначе и быть не может! все ясно и понятно, ура, ура, ура! - и есть доказательство истины в реальности.

Конечно, если что-то сошлось и согласовалось в небольшой группе фактов или положений или идей, то совсем не обязательно эта согласующая идея должна оказаться совсем уж правильной. Она может не встроиться или плохо встроиться в описание, согласование более широкого круга фактов. В этом случае она оказывается гипотезой ad hoc (к данному случаю), она временно, за неимением лучшего систематизирует эту относительно узкую группу явлений. Как говорят, лучше плохая теория, чем никакой, поскольку теория дает возможность хотя бы задавать вопросы и расставлять ориентиры, которые в дальнейшем можно будет уточнять по новым фактам. Иногда, правда, в качестве очевидного берут привычное и не всегда верное, однако в конце концов неуместность неправильного становится видной при расширении опыта, и прежняя согласованность теряется, что требует коррекции представлений.
Я пишу в общем-то известные истины, но все же иногда следует подробно разъяснять даже вроде бы совсем очевидное.

b) Вторым вопросом у нас оказалось: что же такое есть очевидное? Это есть усмотрение согласования всего, что причастно к этому (данному) вопросу и сама уместность этого вопроса.

Вообще, с точки зрения диалектики эта система доказательства истинности решения, истинности доказатель­ства, истинности усмотрения очевидности (и самой истины) в данном случае - представляется естественно присущей диалектике и в ней сама собой разумеющейся. Это есть часть диалектической теории. Задачей методологии в целом является усмотрение и иллюстрация этой схемы, осознание, приведение в рабочее состояние и введение в обиход. Последнее означает постоянную настроенность, привычку, метод подходить к реальным задачам комплексно, не хвататься за них обрывочно, беря исходные позиции случайно или из обыденного сознания или из пристрастий определенных групп. Это означает переход к рассмотрению вопросов научными методами, даже в обыденных делах - освобождаясь от бытовых мифов, хотя, конечно, и на разных уровнях строгости, требовательности и серьезности. 1)

Тут, как и всегда, возникает вопрос: как определить эти уровни строгости? И как всегда, правильный, хотя и не совсем понятный ответ - да в меру! Ведь «древние греки недаром говорили, что последний и высший дар богов человеку - чувство меры», по свидетельству Тургенева [12]. Не надо доводить ничего до абсурда, в том числе точность и строгость.

В общем, взгляд на мир должен быть пропорциональ­ным, гармоничным и тем самым адекватным ему самому, включающему и нас.

И опять же встает вопрос: какой же взгляд пропор­циональный? Да тот, который вырабатывается самым широ­ким согласованием. Но, конечно, совершенно определенно критерия указать здесь нельзя. Наилучший ответ дает развитое понимание и интуиция, пришедшие на основании широких знаний, анализа и синтеза к очевидности. Кто из конкурирующих авторов прав? Да тот, кто рассмотрит вопрос шире и глубже, и результат у которого благотворно воздействует на более широкий круг старых проблем, тот, который опирается на более широкие знания, тот, которому понятны ошибки другого. Очевидность механизма, естест­венность появления и объяснения, согласованность частей усматриваются при знании частей и проблем их согласования - то есть того, что надо было получить, того, каков материал, какие препятствия к согласованию существовали. Надо чувствовать, что может быть хорошим решением.

Таким образом, очевидность - это дело не простое и легкое, а требующее многих - более или менее достаточных - знаний. А вообще для овладения знанием не исходят из какой-то исходной и окончательной вневременной ясности и очевидности (как у Декарта), а приходят к определенной ясности и очевидности в результате процесса познания.

g) В различении истины (хотя бы и приблизительной) от фантазий, галлюцинаций и вообще неверностей, ошибоч­ных представлений или просто несколько худших решений естественна параллель с различением состояний бодрствова­ния и сна Гегелем. Разница только в том, что теперь оба со­стояния (представления) находятся и анализируются в сфере сознательного и ясным разумом. Единственное, что требует­ся при сравнении - отстранение от всякой заинтересованно­сти помимо усмотрения истины.

«Различие между сном и бодрствованием рассматри­вается как один из мучительных, так их можно было бы назвать, вопросов, с которыми обычно обращаются к философии? Трудность, которая появляется при различении обоих упомянутых состояний, возникает, собственно, только постольку, поскольку мы причисляем ко сну и сновидения (то есть помимо самого физиологического процесса сна. - В.Г.) и затем определяем представления бодрствующего, рассудительного сознания также только как представления, чем в равной мере являются и сны. При таком поверхност­ном определении представлений оба состояния, конечно, оказываются совпадающими, так как не рассматриваются их различия; и в этом случае при каждом указании на отличие состояния бодрствования от сна можно будет возвращаться все к тому же тривиальному замечанию, что и состояние бодрствования тоже ведь содержит в себе только представления.

Однако для-себя-бытие бодрствующей души, понятое конкретно, есть сознание и рассудок, и мир сознания, прояв­ляющего рассудительность, есть нечто совершенно другое, чем только картина, составленная из голых представлений и образов? Бодрствование есть конкретное сознание ? взаимного подтверждения каждого отдельного момента его содержания посредством всех других в той же картине созерцания. При этом нет необходимости, чтобы это сознание было отчетливо развито; но эта всеобъемлющая определенность все же содержится и имеется налицо в конкретном самочувствии.» [13] 1)

Аналогично осознание превосходства одной теории над другой в реальности возникает в усматривании того, что она обеспечивает больший круг взаимного согласования наблюдений и необходимых привходящих обстоятельств. При этом все различные данные и частные теории, а также принимаемые как правила и условия общие положения взаимно подтверждают друг друга. Именно поэтому совершенно ошибочными являются часто встречающиеся предложения явных прожектеров заново, практически с чистого листа переписать более или менее работавшую прежде достаточно общую теорию, например - всю физику или философию. Их построения, поневоле более узкие, не поддерживаются массой других фактических знаний, и являются, выражаясь по-гегелевски, чисто случайными.

Все наши немолодые образованные люди знают об общественно-исторической практике как критерии истины. Каким же конкретным образом он работает? Как необходи­мость согласования новой теории или модели со всем уже имеющимся знанием. Непосредственное действие этого критерия, то есть учет всей этой практики, происходит через согласования нового знания со всем уже накопленным, новой теории или представления со всеми другими имеющи­мися к данному моменту теориями и представлениями, которые и отражают и представляют в этом плане всю предшествующую общественно-историческую практику (само собой - в первую очередь согласование происходит с непосредственно относящимися к делу теориями). Требуется, чтобы в итоге получилась единая, полностью согласованная система теорий и вообще знаний, для чего и старое знание может быть скорректировано. В результате не одна только новая вырабатываемая теория выступает как страдательный, критикуемый и оцениваемый объект, но и старое знание. Поэтому с усваиванием нового знания меняются в той или иной мере и базисные положения знаний, так что новые исходные положения, принципы и требования, предъявляе­мые к очередному этапу познания, не остаются вечно неизменными, а с течением времени развиваются. Таким образом, наука не исходит из каких-то вечных принципов, а сама их разрабатывает и развивает. Да и откуда ей их взять, когда она еще мало знает почти обо всем, в том числе и об этих принципах? Она сама и должна их узнавать, и не чисто логически, а из практического знания мира, потому что только из самого мира можно узнать, что в нем можно делать, а чего нельзя, что хорошо, а что плохо. И теория познания диалектического материализма сама имеет в виду и требует как необходимое и неизбежное собственную коррек­цию в соответствии с ростом знания. Говорить, как иногда это делают, о догматическом диалектическом материализме не приходится.

В заключение этого пункта надо сказать, что так как полной, абсолютной очевидности правильности знаний о мире в реальности не бывает, если не учитывать кажущейся, то максимально возможная очевидность (просто картина, представление) на данный момент должна включать также видение или чувствование неясных пунктов.

d) Что такое диалоги Платона в методологическом плане? Это есть изображение процесса выяснения истины путем приведения к очевидности, когда все участники (и слушатели) диалога соглашаются с таким-то выводом (итогом) в данном пункте, приведения методом согласования относящихся к делу пунктов, причем согласование соверша­ется с помощью контрпримеров, обычно предъявляемых Сократом, после чего (в результате учета которых) выявляется правильное направление на очередной остановке (или перекрестке) на пути к финишному заключению.

Следует отметить, что вообще-то сама возможность достижения конца этого процесса в конкретных случаях неразрывно связана с конечными (ограниченными, небеспре­дельно критичными) требованиями к ответу, результату. Об этом моменте, исходящем из относительной устойчивости ощущений, необходимом для возможности общения, существования теорий и вообще жизни, говорилось в [7]. Реально и исследуемые понятия всегда являются несколько размытыми, и требования к ответу тоже. Это неотрывно от субъективного. В противном случае пришлось бы до бесконечности уточнять (и усложнять) формулировку ответа, для чего потребовался бы как минимум бесконечный диалог с неисчерпаемым деревом разветвлений обстоятельств и характеристик. А при конечной требовательности к точности верность объяснения можно увидеть, и оно справедливо уже и только на модели, которая все же есть упрощение, притом конечное. Иначе вообще нельзя было бы действовать результативно и продуктивно.

О контрпримерах
Разрешение проблемы и выстраивание и подчистка результирующей теории, не слишком простой, совершается с помощью поиска контрпримеров, чтобы определить пределы истинности теории и скорректировать ее, а также построить интерпретацию.

Положение с контрпримерами в математике и в науке о реальности, например, в физике, отличается радикально. По-видимому, в математике контрпримеры, во-первых, не слишком или даже вовсе не многочисленны (в одной и той же проблеме), во-вторых - для совершенно определенного отвержения решения или подхода достаточно одного контр­примера, и никто не станет с этим спорить. В физике же нестыкующихся пунктов может быть море, причем соответствующие противоречия могут быть разной силы и разной широты действия, так что бывает неясно, стоит ли те или иные учитывать в данный момент или в данной теории. Ведь в математике все входные условия явно перечисляются, а в физике их и много, и их еще надо увидеть и осознать. Физика стоит перед необходимостью как-то более или менее адекватно описать конечной теорией нечто из неисчерпаемой реальности. Поэтому нужна какая-то развитая опытом интуи­ция для того, чтобы где-то разумно остановиться и с нужным весом учесть - часто многочисленные - обстоятельства. Бывает весьма мучительно смотреть на иных математиков, с первого взгляда (или даже слуха) на проблему резво предлагающих - к сожалению скоропалительное - решение.

Невозможность однозначно формально доказать пра­вильность предложенной теории, в связи с неисчерпаемо­стью реальности и обратностью задачи, является, конечно, чрезвычайно отягчающим обстоятельством. У знакомящихся с ней зачастую имеется другая шкала (веса) приоритетов, поэтому они, во-первых, могут вообще не видеть ее надобности, во-вторых - могут выдвигать не относящиеся к делу контрпримеры, причем, так сказать, паки и паки, в-третьих - не улавливать согласованности новой теории с действительно относящимися к делу данными. В математике же достаточно формальной проверки.

Проверка очевидности - связности и согласованности всей системы

Надо отметить разницу между окончательным, с помощью анализа разумом, усмотрением очевидности и состоянием «осенило!» - первоначальной догадкой в правильном направлении. Осеняло и осеняет многих и по разным поводам. Например, автор одной известной широкой публике 60-х годов прожектерской книжки рассказывал, что его однажды, когда он в конце зимнего дня стоял на плат­форме электрички и смотрел на закат солнца, осенило, что выход в сложных, занимавших его физических проблемах - в шарнирной системе координат! По многим популярным публикациям известен также случай, когда человек утверждал, что под наркотиком на него находят озарения и он начинает проницать глубокие истины. И вот однажды при специально предпринятой попытке зафиксировать какой-нибудь его прорыв в знании и понимании была записана одна такая глубокая истина: «Здесь пахнет нефтью» (возможно, на исходном языке это был бензин). Видно, у одурманенного человека весь мир свелся к этому запаху.

Вообще проверка, рассмотрение должны вестись иск­лючительно разумом, всем его арсеналом. На этапе проверки согласованности схемы, претендующей на правильную, верно объясняющую, никакие подсознания и мистики не должны играть никакой роли - только, как говорится, здравый ум и твердая память. Озарение может быть и случайным, может быть инициировано подсознанием или чем-то еще, например случайностью, но проверка и приведение к выводу, совершение заключения должны делаться сознательно, с открытыми глазами и с полным (максимальным) пониманием ситуации. После того, как выработана наиболее полная модель рассматриваемой ситуации, в свои права должна вступить логика.

Это приходится говорить особенно потому, что иногда исследователи, пытающиеся рассматривать процесс познания со стороны устройства душевной сферы, придают слишком большое значение сбоям мозга и его склонностям в построении результирующей объясняющей схемы. Однако на заключительном этапе отработка такой схемы происходит под контролем отчетливых, практически формальных доводов, когда сбои сознания не играют никакой роли, поскольку сразу же становятся заметными другим как нарушения логики. Какой-то нужной способности мозга может не быть в данный момент у конкретного человека. Ну, например, помрачен у него разум. Или знаний маловато. Но научное сообщество проверит и явные фактические или логические несообразности обнаружит. Так, грамотным людям обычно видны упущения и ошибки прожектеров.

Полнота проверки согласованности схемы может быть проблемой. В физике в конкретном вопросе может быть очень много аспектов, которые одновременно трудно осмотреть, перечислить. Их может быть, с мелкими ответвлениями, даже слишком много для некоторого этапа рассмотрения. Тогда, во-первых, они обычно рассматриваются по очереди, чему способствует наличие письменности. Во-вторых, для рассмотрения могут строиться иерархические - по уровням важности и общности - структуры с последующим рассмотрением по пунктам и с тем необходимым результатом, что во всех случаях во всех пунктах все понятно сшивается. Обычно у уже работающего в данной области человека такие структуры в основном ока­зываются приблизительно построенными - человек примерно чувствует (понимает, знает), какого рода эффекты в каких пунктах могут произойти от того или иного решения. И в-третьих - весьма желательна у физика интуиция с постоянной настороженностью и критическим прокручиванием в уме всей совокупности вопросов, связей и согласований, чтобы не упустить чего-нибудь существенного для дела.

Об уклонении от выводов
Но все же как ни силен разум, а выводы человек сплошь и рядом делает не только по его указаниям, но и по привходящим обстоятельствам.

Так, вспомним, что все объяснения термодинамиче­ской необратимости из одной только механики (а не при механике!) - очевидно неправильны, поскольку есть запрещающая ее простая и ясная теорема Пуанкаре о (квази)обратимости движения механических частиц в модельном случае замкнутой изолированной системы (ну и другие подобные выводы из свойств механики). Есть также четкие свидетельства по меньшей мере принципиальной дефектности эргодического подхода (Н.С.Крылов, А.А.Вла­сов, Д.Тер-Хар, Р.Балеску). Однако эта очевидность большинство авторов не впечатляет и не убеждает в необходимости всерьез (а то и надолго) взглянуть на проблему и иногда хоть на время приостанавливать писание формул. Человек уклоняется от прямого вывода из бесспорных фактов, смазывает заключение в пользу прежней, фактически опровергнутой парадигмы. Так что попытки все же построить термодинамику впрямую из механики, так, чтобы термодинамика была столь же объективной, как и механика, и не была бы ничем принципиальным в своих результатах обязана субъекту, продолжаются. Хорошо еще, что были ученые, которых поистине мучила эта проблема и которые особо обращали на нее внимание научного сообщества. Особенно яркими и принципиальными здесь были Н.С.Крылов и А.А.Власов, а сейчас, по-видимому, Р.Балеску. Первые два предложили здесь свои решения, оба неверные. Последний сознательно предложил пока пользова­ться старым аппаратом, но помнить о его необоснованности. Во всяком случае, они не пытались замести трудности под ковер и постоянно указывали на несостоятельность обычного обоснования термодинамики и статистической механики.

Лучшее осознание дефектов теории после нахождения правильного решения

Но та очевидность несостоятельности обоснования термодинамики становится еще более убедительной, прием­лемой и еще более очевидной, можно сказать - максимально очевидной, когда появляется положительное решение, снимающее противоречия, объясняющее появление и место термодинамики иным путем, чем следствием из самой механики. То есть очевидность, ее мощь и весомость могут нарастать при расширении фронта охватываемых явлений и при соответствующем росте знаний. Тогда помимо того, что парадоксы снимаются, всё становится на свои места, и причины прежних затруднений становятся понятными. А ведь при наличии только отрицательных утверждений некоторая парадоксальная неясность, неочевидность всей проблемы все же остается: остается сама неясность того, что же делать с этой термодинамикой, какой же путь может быть, кроме как прежний отрицаемый? Само отрицание остается под сомнением, под давлением другого отрицания. Кажется, что положение не так серьезно, его можно исправить какими-то мелкими, хотя пока и непонятными корректировками. И при появлении приемлемого решения это давление старого с облегчением снимается.

Здесь действуют причины как психологические, так и связанные с объемом имеющегося знания. Более общее решение захватывает более широкий круг явлений и тем самым оказывается мощнее и сильнее и делает ситуацию максимально очевидной во всех предыдущих аспектах и некоторых новых. Без этого (расширения кругозора) даже при осознании противоречивости предыдущей парадигмы мысль все же тяготеет к ней, старается крутиться в ней или где-то рядом, не сходить с наезженной колеи, затушевать важность обнаруженных недостатков. Отрицательной инфор­мации бывает недостаточно для отказа от несостоятельного решения. Тут действует не логический разум, а как раз его недостаток, компромиссный отход от него. Задачей разума здесь является не поддаваться на соблазны привычного, не затушевывать трудностей.

Что делать, когда обнаружены трудности в прежней теории, а решения пока нет? Ну, вовсе не всегда следует выбрасывать старое, до поры, до времени можно использо­вать прежние рецепты в хорошо установленных практически областях, ведь старая теория вернее всего возникла не просто так, на пустом месте. Но в общем следует помнить о наличии в теории дефектов. Наилучшая стратегия в познании - это, конечно, сохранять и всегда, хотя бы за кадром, иметь в виду все достаточно прочно установленное знание, причем с выяв­ленными весами достоверностей, которые тоже есть знание. Требуется сознательное усилие или твердая привычка, чтобы при решении вопроса и оценке правильности решения использовать критерии из этого знания, а не склонности и пристрастия. Совершенно так же, как требуется, скажем, обращаться к сознанию и подавлять разумом непроизволь­ные, безотчетные страхи подсознания в темноте. Можно сказать, человеку все человеческое тут должно стать чуждо, он тут должен стать бесстрастной машиной по выработке вердикта. При принятии решения вопрос должен быть единственным: верно это или не верно, так это или не так. Это должно включать также и оценку надежности прини­маемого решения.

Обнаружение правильного решения освещает старые несообразности, делает их более отчетливыми, потому что объясняет причину их происхождения - прямо как при исто­рическом рассмотрении объекта. Бывает, такое понимание старых заблуждений и их неприятие становится настолько отчетливым, что затрудняет их изложение при написании отчета или рассказе о них - ведь как последовательно и логично изобразить несообразность? Старое представление с его противоречиями начинает казаться таким уродливым, что мысль протестует, отказывается последовательно излагать противоречивую вещь.

Есть сложные и совсем простые случаи, когда неправильность никак не понимается именно из-за незнания правильного. Вроде бы исходное и неправильно, но иначе, кажется, и быть не может, и исходное просто должно быть правильным, потому что само является (считается) эталоном.

Один такой очень важный, уже упоминавшийся пример - взятие математического критерия правильности - строгой формальной доказанности - за образец доказатель­ства истинности, правильности в познании реальности (см. обзор в книге [14]). Обычно методологической несостоятель­ности такого требования вообще не видят, хотя о неисчерпаемости мира знают. И применяют его с особой претензией на научность, тем самым делая эту ошибку респектабельной, как бы отмывая ее. Выше было описано доказательство естественного происхождения религии на основе реалистического подхода к доказательству в противо­вес математикообразному, из которого вообще ничего нельзя получить. Оригинально, что сторонник религии критикует применяющих математизированный критерий за вывод о невозможности доказать существование бога. «Философы вообще исказили образ науки. Они могут изречь: “Наука доказала, что Бога нет”. Более хитрый философ выдвинул популярный тезис о том, что ни доказать, ни опровергнуть существование Бога нельзя.» ([15], с. 32.) «Канту принадлежит лукавый тезис о том, что существование Бога нельзя доказать и нельзя опровергнуть. Этот лукавый тезис соблазнил многих русских интеллигентов, включая великого писателя Л.Н.Толстого.» ([15], с. 34.) Тезис-то хоть и популярный, но вовсе даже и не лукавый, а вполне чистосердечный, но просто неверный, и его неверность произносящие его не осознают, как и автор [15] не знает настоящего критерия, хотя, по-моему, он ему и не нужен.
* * *

Касательно расширения знания и роста очевидности стоит заметить еще следующее. Говорят, в многознании много печали. Это верно лишь частично, и в основном только на некотором этапе, когда наивный оптимист с удивлением и разочарованием обнаруживает, что не все так прекрасно в этом лучшем из миров. При дальнейшем узнавании, и особенно при жизни в деятельности, свет знаний и умения наоборот - придает спокойствие и уверенность, ведь свобода - познанная необходимость.

Против методологического разоружения
Ныне модно считать философию не наукой. Разброд в умах самих философов с количественным перевесом явно в пользу «нигилистов» хорошо виден по дискуссии «Наука ли философия?» в журнале «Философские науки» в 1989 г., начиная с № 6. Это поветрие идет как от людей, считающих себя философами, так и от специалистов других сфер, отчас­ти просто малограмотных, отчасти раздраженных разнобоем у философов. И те, и другие фактически считают философию болтологией. Из них профи, правда, думают, что в филосо­фии позволительно (имеет смысл, на то она и философия) высказывать бесконтрольно все, что взбредет в голову по поводу философических тем, о чем философ Гегель говорил [16]: «…философствование без системы не может иметь в себе ничего научного; помимо того что такое философство­вание само по себе выражает только субъективное умона­строение, оно еще и случайно по своему содержанию. Всякое содержание получает оправдание лишь как момент целого, вне которого оно есть необоснованное предположение или субъективная уверенность.» Это поветрие совершенно обезо­руживающе и разрушительно. Все-таки и философия тоже может быть наукой, если она не ограничивается случайными мыслями, а систематически изучает мир и делает выводы, опираясь на весь опыт человечества.

С другой стороны, ученым «конкретных» наук полез­но было бы послушать другое поучение Гегеля оттуда же: «Философия часто считается формальным, бессодержатель­ным знанием, и нет надлежащего понимания того, что все, что в каком-нибудь знании и в какой-нибудь науке считается истиной и по содержанию, может быть достойно этого имени только тогда, когда оно порождено философией: что другие науки, сколько бы они ни пытались рассуждать, не обращаясь к философии, они без нее не могут обладать ни жизнью, ни духом, ни истиной.»

Отчасти мнение о ненаучности философии идет от плюралистских тенденций, имеющих происхождение на Западе в качестве результата логического развития важного течения тамошней методологии. Оригинальны история и судьба в 20-м веке у западноевропейской ветви теории познания, в основном применительно к физике. Во времена научного оптимизма, когда открытия сыпались как из рога изобилия, у методологов, не знакомых с диалектикой (хотя они, вероятно, о ней слышали и даже, возможно, читали), появился критерий верификации, который в простом варианте вылился для обычного физика-прикладника в очевидное для него требование строить теории по фактам, что он в общем-то и сам знал. Однако это простенькое, типичное для метафизиков и позитивистов решение доволь­но быстро было раскритиковано и дискредитировано явными к тому времени недостатками. Во-первых, теории вовсе не всегда идут строго по фактам, что лишает критерий требовав­шейся определенности. Во-вторых, сами факты зависят от интерпретации, то есть от принятой теории или представле­ния (не бывает фактов без интерпретации), так что в недиалектическом подходе получается порочный круг, и рост знания невозможен. В действительности же, как верно сказал весьма близкий к диалектике А.Н.Уайтхед, «существует один всеобъемлющий факт - развертывающаяся история Вселен­ной.» ([17], с. 550) Примерно как у Беркли в его «опроверже­нии» материализма совершенно правильно получился как вещь в себе (сам по себе, без субъекта) только один объект - совпадающий со всей материей, что он необоснованно принял за недостаток материализма вообще, а не метафизи­ческого материализма, только и известного в его время. И в обоих случаях надо научиться получать отдельные более мелкие факты и объекты - без деятельностного подхода задача неразрешимая. Отсюда ясно, что задача установления критерия адекватности теории и правильности познания не так проста и прямолинейна, как представляется даже самым умудренным позитивистам. Но и не вовсе безвыходна.

Верификацию сменил выдвинутый К.Поппером крите­рий фальсифицируемости теорий, который триумфально шествует по миру уже полвека, а в последнее десятилетие официально завоевал и вузы нашего отечества. Мне кажется, что до выдвижения такого критерия трудно было додуматься. Мысль была хотя и естественно возникающая в размышле­ниях, но вроде тут же и уходящая. Оригинальной и, по-моему, даже уникальной особенностью критерия фальсифи­цируемости явилось то, что он уже не говорит о верности, адекватности или какой-либо точности теории, а оценивает только принадлежность ее к разряду научных, да и то скорее в отрицательном плане: теория не является научной, если она не фальсифицируема, что понимается как невозможность в принципе противопоставить ей (и даже помыслить) никаких возражений и опровержений. Тут сразу же появляется масса спекулятивных рассуждений о нефальсифицируемости ряда не уважаемых нами теорий. Но в действительности затрудни­тельно вступить в спор только с невнятным бредом, да и то если его рассматривать изолированно, только самого по себе, без взгляда извне, не используя общее знание - ведь в противном случае можно поставить диагноз! Так что критерий фальсифицируемости есть чисто надуманная, не работающая, неконструктивная, пустая конструкция. Тот же Уайтхед раньше и гораздо точнее сказал ([17], с. 555): «Систематическое познание... в общем и называется наукой.» Никакому реальному ученому-практику никогда и в голову не придет проверить: а вдруг его измышления нефальсифи­цируемы? У этого критерия нет области приложения! И при этом множество образованных людей восторженно упоминают его в своих сочинениях. Поневоле вспомнишь мудрого Г.К.Честертона [18]: «Те, кого мы зовем интеллектуалами, делятся на два класса: одни поклоняются интеллекту, другие им пользуются. Бывают исключения, но чаще всего это разные люди. Те, кто пользуется умом, не станут поклоняться ему - они слишком хорошо его знают.»

Научные модели мира и общезначимость науки
Но у критерия фальсифицируемости есть одно поло­жительное качество. Его относительно нетрудно запомнить к экзамену. Но в последнее десятилетие у нас гораздо больше стали «проходить» и Э.Гуссерля - тоже в связи с той же злосчастной проблемой истинности отражения и познания. У него короткой шпаргалкой не отделаешься, а уж связи массы терминов и их понимание уловить еще труднее.

Однако если посмотреть на суть разбираемых им вопросов и на ракурс, в котором Гуссерль смотрит на проблему, то окажется, что и они не имеют практического приложения в работе реального исследователя природы и общества, разве что кроме психологов при рассмотрении ими некоторых проблем их сферы.

Надо отметить, что вместо зависящего от вполне субъективных особенностей простого чувственного одномо­ментного знания и отражения какого-то состояния мира, с которого начинает анализ Гуссерль, в науках о природе и обществе изучается поведение, связь вещей, которые отмеча­ются и понимаются не чувствами, а умом, фиксирующим, обрабатывающим и сопоставляющим чувства, действия и результаты.

Некоторое время назад я был удивлен, озадачен и не сразу осознал смысла вопросов в интернетной конференции, когда ко мне как к физику обратился кто-то, видимо, связан­ный с психоанализом, за пояснениями: какую роль играют особенности, склонности, ошибки, неточности, сбои работы мозга в построении какой-нибудь физической теории? Я никак не мог понять, как и в какой этап приделать этот вопрос к процессу порождения теории. Потом все же осознал, что мы существуем и думаем в разных мирах. Они представляют (я не думаю, что обдуманно, а просто бессознательно переносят свой привычный опыт), что физическая теория возникает как впечатление от мира, как субъективная картина - вроде чувственного отпечатка мира, видимого именно данным субъектом с его личными ощу­щениями и строем чувств. Но это совершенно не так. Физическая теория не создается как картина кистью из чувственного субстрата по образцу, не рождается как ощущение от внешнего воздействия. Она строится как модель, как конструкция из конструктора из элементарных кирпичиков, обозначающих объективные свойства, действия и процессы, скроенные по эталонам, совершенно одинако­вым для всех, по крайней мере имеющим не слишком различающуюся практику, общезначимым в плане сравнения с реальностью. И эта конструкция сравнивается с реально­стью или с какой-либо ее частью по производимым - наблюдаемым и модельным - эффектам, причем оценивае­мым стандартными для данной науки средствами. В таком случае сравнение конструкции с реальностью совершается разумными людьми одинаково. Вроде того, что совпала ли одна риска с другой или нет, - результат будет один и тот же для всех. Так что законы Ома или Ньютона, открытые другими людьми, отличались бы только названиями и обозначениями.

Если предложенная конструкция при сравнении с реальностью не выдерживает критики, то она отбрасывается и заменяется новой. Это сравнение производится в принципе совершенно единообразно всеми субъектами независимо от количества у них ног, голов, от их возраста и темперамента, лишь бы они могли логически мыслить. И сравнение может производиться по пунктам в разных последовательностях, результат не изменится.

В итоге физические теории, как и чисто формальные математические, общезначимы для всех субъектов, если теории достаточно полны, чтобы субъект мог построить и применить инструментарий, необходимый для оперирования объектами, описываемыми теорией. Всякий индивидуализм (индивидуальность) здесь исчезает, решает только разум. Конечно, если он с существенным дефектом, то данный субъект просто выпадает из разряда нормальных пользовате­лей теорией. Но различие в темпераментах, склонностях и прочих подобных особенностях субъекта, не относящихся к чисто рассудочному разуму, не влияет на результаты проверки и пользования теорией. Теория принимается или не принимается одинаково всеми разумными людьми (практиче­ски, конечно, не всегда легко и быстро).

К тому же Гуссерль слишком неосторожно говорит об объекте отражения, не поясняет достаточно строго и реали­стично, что такое объект. Вообще, западные философы, не воспринявшие диалектическую теорию познания, плохо понимают, что в научном отражении строятся модели не как картины, а деятельностные, практические - соответственно данной сфере науки.

В отличие от интенциональностей и прочих моментов непосредственного перетекания у Гуссерля объектов наблю­дения в объекты отражения, научное отражение реальности (теории) строится в виде моделей, которые составляются не из непосредственных субъективных откликов (ощущений, чувствований, впечатлений), а из формальных блоков элементарных событий и действий с модельным материалом, построением из них некоторых требуемых конструкций. Без теории отражения, созданной в диалектическом материали­зме, говорящей фактически, что теории есть идеальные модели, адекватность которых осуществляется практическим сравнением, а сравнение всегда не абсолютно точно, ничего этого нельзя понять. Одно то, что Гуссерль постоянно говорит о направлении внимания на некоторый предмет, указывает на принципиальную невозможность наличия у него строгости, из-за которой вообще предпринято его построение, - потому что пока что в самой неисчерпаемой материи нет никаких отдельных предметов, так что предмет, на который вроде бы направлена интенция, - всегда один и тот же - материя.

Верность познания - не в чувствах, а в разуме
Реально мы не можем познание основывать как на исходном только на ощущениях и некоторых немного более высоких чувствах, возводить на этих основаниях высший уровень познания, хотя без них и не может быть связи с миром (и нас самих), и ощущения уже накладывают принципиальный отпечаток на формы отражения (в принци­пе одинаковый для всего познающего - структурирование и упрощение отражаемого в отражении [8]). Но их еще недостаточно для достижения необходимой для появления науки вещи - разума. При наличии ощущений, чувствитель­ности все же развитие может ограничиваться достижением только очень низкого уровня, без всякой возможности научения. Так что не вот из чувств получишь разум и проверишь правильность познания. Разум надо получать у очень сложных объектов. Но с ними трудно работать, трудно анализировать и тем более синтезировать их результирующие эффекты. Некоторую аналогию могут представить проводив­шиеся расчеты [19] турбулентности в кильватерной струе корабля при исходных объектах среды - молекулах воды. Во-первых, приблизительная модель следа за кораблем, видимо, попроще разума. Во-вторых, расчет проводился на мощных суперкомпьютерах. В-третьих, все равно восхождение от молекул к турбулентным образованиям было разбито на несколько этапов, когда некоторые усредненные результаты расчета на предыдущем этапе брались как новые элементы системы. Нескольких же чувств для получения разума мало, а если исходить из нейронов, то при обобщениях (вроде крупнозернистого усреднения) можно и чувств как чувств не получить.

Но в действительности для анализирования вообще возможности у реального научного сообщества правильно­сти познания нет необходимости опускаться как на исходное (а не лишь как к приборам) на такие глубинные уровни отражения. Изучать надо познание уже разумных существ, так как о неразумных как познающих вообще не идет и речи. Тем более, что в познании важны сведения, получаемые не только прямо и непосредственно от ощущений от изучаемого объекта. Сведения могут быть и косвенными, через приборы, а также получаться от других людей. Непосредственные ощущения имеют конкретную ограниченность как в характере (спектре) чувств, так и в точности. Искусственные механизмы отражения принципиально и без видимых ограничений расширяют возможности познания. Но такие сведения не могут быть получены без разума. Все это лежит вне сферы подхода Гуссерля.

И не надо переживать, что при каких-то чувствах у нас никак не получается разум. Значит, этот объект - не член научного сообщества, тем более не характерный его представитель. В научном сообществе - только разумные члены. И в анализе методологии познания надо исходить не из самых чувств, а уже с уровня разума (мозгов), который рассматривает ситуации - комплексы событий, которые вообще не могут быть увидены чувствами, - и выводит заключения. Вот методы-то рассмотрения ситуаций в общем случае и производства заключений в плане их способности приводить к правильным результатам и есть предмет изучения методологии.

Да и истинности познания нельзя увидеть из анализа работы самих по себе ощущений и чувств вне деятельности. Хотя бы уже потому, что отражение не есть зеркальная копия реальности и существует в другой сфере бытия. Как мы можем вообще сделать заключение об успешности познания, постоянно видя искажение «эманаций» объекта чувствами? Никак и никогда. Правильность познания не проверяется по степени зеркальности отражения, которое к тому же есть нечто неизвестное, не наблюдаемое, а определяется по успешности деятельности и тем надежнее, чем шире, разностороннее деятельность. Помимо этого очевидно, что возможность познания и устойчивости, сохранения значения знания зависит не только от свойств чувств и вообще аппарата отражения, но и от свойств отражаемого, изучаемо­го материала, познаваемого мира, который в принципе мог бы быть например, совершенно неустойчивым, что лишало бы всякое знание какого-либо значения. Вообще необходи­мым условием правильной, успешной ориентировки (позна­ния) является наличие фиксации устойчивого соответствия эффектов влияния объектов характеристикам (условиям) воздействия, чтобы вообще можно было говорить о возмож­ности установления (выяснения, обнаружения) причинной связи. С помощью каких средств и промежуточных форм это соответствие будет установлено - безразлично (так что, например, глаз и искусственный оптический прибор с каким-либо преобразователем эффекта не обязательно следует принципиально различать). Конечно, этого недостаточно для правильного познания: на любом последующем этапе про­цесс познания и правильного применения его результатов в деятельности может быть нарушен, прерван. Все это совместно испытывается в деятельности, поскольку, чтобы быть систематически успешными, действия должны соответ­ствовать объективному состоянию вещей. И осознается успешность умом-разумом, а не самими первичными чувствами.

Получается, что для практических ученых построения Гуссерля оказываются, за указанным мной исключением, по меньшей мере очень далекими и бесполезными. Я думаю, в этом плане ситуация с трудами Л.Витгенштейна примерно аналогична. Недавно у нас вышла обзорная книга А.З.Чер­няка [20] с подходящим к теме этой заметки названием: «Проблема оснований знания и феноменологическая очевид­ность.» И он в завершение изложения исследований Гуссерля и Витгенштейна в этом направлении не указал убедительно ничего реально конструктивного и практически пригодного.

Вот яркие примеры разницы интересов и уместности диамата и абстрактной или частной философии, которая нисколько не нужна, не интересна и не будет известна никаким практикам кроме, возможно, психологов. Причина этой разницы - в разном понимании критерия истины, что в свою очередь проистекает из обращенности диалектического материализма к общей практике, а частных систем - к отдельным, частным ее сторонам, и, соответственно, к част­ностям познания. В методологии познания надо обращать основное внимание на знание и разум, а не на подсознание. Склонности и странности не имеют никакого отношения к той очевидности, которая является доказательством, и, соответственно, к выбору правильной теории, являющейся решением (фактически единственным, если говорить о наилучшем) в данной ситуации. Это не личная очевидность или не вполне личная очевидность, а очевидность для науки, потенциально одинаковая для всех носителей разума. Если кто-то не понимает новой правильной теории, то это его заботы в плане постижения научных достижений. А в методологии познания физики вопросами, кардинальными для выбора путей и методов исследования, то есть и для правильности познания, являются, например, возможность или невозможность познания, приблизительность или точ­ность моделей природы, наличие или отсутствие конечных структур материи, исчерпываемость или неисчерпаемость познания, состоятельность или несостоятельность редукцио­низма и т.п., в которых ни о каких сторонах психологии нет речи. Нигде в практических приложениях ответов на эти вопросы не ставится вопрос о нормальности самого исследо­вателя. К наличию нестыковок, трудностей и парадоксов теории или к их отсутствию также не имеют отношения личные качества исследователя. Это вопросы не методологии физики.
Наши достижения
Имеется анализ (а вообще об этом в действительно исследовательском аспекте пишут мало), который стоит как бы между начальной установкой Гуссерля и даже чуть ли не Декарта и деятельностным подходом. Статья Г.А.Смирнова «Очевидность как основание знания» [21] начинается с метафизической схемы: «В составе любой научной теории есть сущности и структуры, которые осознаются как нечто самоочевидное... исходные сущности и структуры должны быть очевидны в том смысле, что все их характеристики, все их особенности должны усматриваться непосредственно из них самих, причем усматриваться с той степенью ясности и определенности, которая исключает возможность разночте­ния, что важно как с точки зрения достоверного знания исходных образований, так и для обеспечения надежного фундамента для всей системы знания, опирающейся на данные “самоочевидности”.» (с. 56) Ясно видно, что никако­го самопознания и саморазвития абсолютной или какой-либо иной идеи, а также знания здесь нет. Зачем Г.А.Смирнов написал о «любой научной теории» - непонятно, так как ниже он опровергает это утверждение.

Приводимый им затем пример показывает, откуда идет этот подход с приписыванием обязанности исходным сущностям и структурам быть очевидными с самого начала - от математического идеала: Евклид начинает с самоочевид­ных утверждений, а неочевидные - теоремы - выводятся очевидными шагами. Но все-таки в наше время, слава богу, уже известно, что, «как выяснилось, истинность (судя по контексту, видимо, абсолютная, которую Г.А.Смирнов в кон­це 20-го века где-то нашел в реальном, а не математическом познании. - В.Г.) любого утверждения, независимо от того, какую функцию оно выполняет в ходе построения теории, - принимается ли без доказательства в качестве аксиомы или же выводится на основании определенных правил из других утверждений, - не может быть усмотрена из него самого. Истинность - это характеристика не изолированного, отдель­но взятого утверждения, а утверждения, рассматриваемого в соотнесении с другими положениями данной теории.» (С. 56) Это уже хорошо, если рассматривать заключение благожела­тельно и принимать утверждения за определения структур и сущностей - ведь не совсем понятно, как делать утверждения, не имея о чем - о каких сущностях и структурах - вообще говорить, не говоря уж об их истинности! Но все же сдвиг в сторону комплексности решения наметился.

В дальнейшем начинают просвечивать контуры дея­тельностного подхода. «Если же руководствоваться строго определенным набором операций, каждая из которых позволяет выделить сущность определенного типа (как будто в природе есть сами по себе конечные конкретные сущности, и они могут быть выявлены какими-то отдельными операциями! - В.Г.), и осуществить их в заранее определен­ном порядке, то независимо от того, кто и когда их применяет по отношению к определенному “объекту в себе”, результат будет один и тот же: либо в этом объекте будут зафиксированы сущности и отношения соответствующих типов, либо нет. Структуры теоретического знания задают формы, в которых обязательно предстанет “объект в себе” перед познающим субъектом, если последний будет воспри­нимать его только при помощи определенных познаватель­ных операций.» (С. 67) Это изложение напоминает описание в деятельностном подходе [22, 7, 8, 23] двухфакторного механизма формирования объектов в отражении [8]:
1) материалом, с которым производится деятельность, и
2) целью, средствами и способом деятельности. Как оказы­вается, и в век информации статьи по модной и действи­тельно актуальной и важной теме, опубликованные в основных журналах, могут умирать непрочитанными, караван продолжать идти своим путем, а история велосипеда начинаться заново.

Затем Г.А.Смирнов указывает, что исходить надо из операций парного различения вроде «теплое-холодное» и «оппозиций типа “хорошее-плохое”». Да, но исходят все эти разграничения и классификации первоначально от ощущения [24, 25], то есть от субъекта. А из наличия парных классифи­каций, а также из наличия ощущений еще не следует обязательного появления познания, успешной деятельности и очевидности, вообще говоря, непонятно чего. Так, при нали­чии ощущений лягушка тем не менее не может остановиться и задуматься, то ли она делает, когда снова и снова автоматически выбрасывает язык в направлении пролетаю­щей перед ее глазами искусственной мухи и накалывается на подставляемую иглу. А бедный тритон, которому перешили лапы наоборот, так и не отучается пятиться назад - от пищи, которую он видит перед собой.

Итак, Г.А.Смирнов не указал, какая очевидность стоит в основании знания, как и какую очевидность использовать как опору в познании, например - в критерии истины, и к чему вообще в заглавии его статьи упомянуто слово «оче­видность». Неужели только в отрицательном плане: для того, чтобы показать, что познание нельзя основать на какой-то отдельной очевидной истине или наборе их? И тем более получить, исходя из них, все знание о мире? Но это в общем-то давно понято. А по делу не указано на какую-то действительную очевидность, способствующую завершению вывода. И в этом отношении он вместе с Гуссерлем, которого цитирует, в практическом отношении к реальному познанию стоит позади Шопенгауэра, который ясно сказал, что его занимает очевидность самой истины, а не формали­стических основ познания. В любом случае от очевидности элементарных определений до очевидности или правильно­сти истин о реальном, а не математическом мире - дистанция огромного размера, явно непреодолимая, поскольку реаль­ный мир не обязан следовать из наших определений как математика из выбираемых аксиом [26, 3]. Во-первых, мы должны его изучать, а не предписывать ему те или иные интересные нам долженствования. В математике определе­ния порождают мир, который узнается построением его из элементов, а не обратным узнаванием. Здесь же мир уже есть, и статус элементов его познания, элементов действия и языка выражения принципиально меняется: они относятся только к форме выражения, но что выражать - определяется только отражаемым миром, и от содержания зависит форма, так что в реальности эти первичные элементы теории точнее всего определяются в конце, с выяснением содержания и даже после выяснения более глубоких причин анализируемой феноменологии.

Во-вторых, несостоятельность выяснения правильно­сти познания на пути построения процесса познания из элементов, по крайней мере практическая невозможность доказательства успешности познания при наличии тех или иных элементарных свойств отражения следуют из наличия того, что называют несводимостью высших уровней движе­ния материи к низшим. В исходных элементах отражения не содержатся высшие его формы, мы не умеем проводить синтез такой сложности, так что для доказательства доста­точного уровня способности отражения в действительности надо сразу требовать уже этой способности. В математике же все движение в данной дедуктивной схеме происходит на одном уровне, и все следствия получаются тождественными преобразованиями.

В-третьих, помимо более или менее нормальных реакций первичных ощущений и чувств плюс нормальной разумности субъекта для правильного познания нужен еще и третий уровень: сами знания о правильном познании, то бишь хоть какое-то знание методики, а лучше - наилучшей, научной, передовой методологии познания, в чем и заключается ее необходимость. И.П.Павлов указывал: «Наука движется толчками, в зависимости от успехов, делаемых методикой. С каждым шагом методики вперед мы как бы поднимаемся ступенью выше, с которой открывается нам более широкий горизонт, с невидимыми раньше предмета­ми.» Сколько ни изучай у человека энцефалограмму, а нельзя решить, правильно ли он решил какую-то проблему.

Причиной «микроскопического» подхода к вопросам истинности познания, причиной начинания с элементов и определений, с как бы постороннего, побочного к главному вопросу анализа и обсуждения, причиной склонности
к недиалектическим логико-структуралистским методам является явное или неявное взятие математического познания за образец и эталон познания вообще, незаконная экстраполяция математических критериев правильности на исследование реальности. Разница с диалектическим подходом кардинальная, поэтому работы в этих подходах выглядят так по-разному и как будто существуют в разных, непересекающихся мирах. Если говорить упрощенно, то для оппонентов недоступный им диалектический подход выглядит как галиматья и словоблудие, а эти оппоненты для диалектиков, как известно, вполне ясно - как абсо­лютизаторы отдельных сторон познания, примитивно вырывающие из комплексной методики какие-то ее аспекты.

Надо сказать, что для продвижения в спорных темах желательно выбирать для анализа задачи, решение которых не допускает очень уж расплывчатого толкования и провер­ки. Так, Г.А.Смирнов, указав на парные элементы, подошел к деятельностному подходу. Но за последние больше чем три десятка лет деятельностный подход, вроде бы оживший и сдвинувшийся с места в статьях Г.П.Щедровицкого и других наших авторов, не дал ничего конкретного и результативно­го. По-видимому, это происходило от неконкретности, излишней сложности задач, которые попадали в круг их знаний, интересов и, соответственно, рассмотрения. И здесь физика с разными уровнями описания (например, механиче­ским и термодинамическим, квантовомеханическим и клас­сическим и т.д.) предоставляет большие возможности для анализа, чем привычные для нашей философии обществен­ные науки, поскольку требует ответа с точностью до чисел.

* * *

Хорошая же вырисовывается картина! Если учесть, что сейчас у нас в вузах положительной основой теории познания является странный критерий фальсифицируемости Поппера, который обычным ученым непонятно к чему прикладывать, отрицательной (можно смело так выразиться) основой - теоретико-познавательный анархизм П.Фейерабен­да (см. о нем [7] и третий параграф третьей главы книги [8]) и методологический плюрализм многих других, а в качестве хрестоматий - эзотерика В.Шмакова и К.Кастанеды и измышлизмы «Розы мира» Д.Андреева, то изучаемые сейчас в вузах курсы философии и культурологии вместо подачи нормальной теории не столько вооружают исследователя и практика, сколько разоружают. Чем же пользоваться нормальным прикладникам?

Методология не должна сводить свою задачу к ука­занию нам в качестве своего последнего и высшего слова вывод, что любая теория может ошибаться, быть неточной. Это в общем достаточно известно уже давно, по крайней мере диалектической теории познания. «Панический страх заблуждений означает смерть для прогресса, а любовь к истине - его гарантию.» ([17], с. 350) Методология должна не постулировать, а изучать и показывать реальный процесс познания, объяснять, как понимать адекватность теорий, как теории могут ошибаться, как делать по возможности меньше ошибок, как увеличивать надежность предсказаний.

Пусть уж, кто хочет, сам занимается собиранием почтовых марок, но в вузах надо учить теории, практичней которой нет.

ЛИТЕРАТУРА

[1] Зубков С.А. О познавательном статусе очевидности / Поволжский журнал по философии и социальным наукам. http://www.ssu.samara.ru/philosophy/Articles.asp?ArticleID=12634, 10/12/99.

[2] Шопенгауэр А. Собр. соч. в 5-ти томах. Т. 1. - М.: «Московский клуб». 1992. С. 7.

[3] В.Б.Губин. О связи стилей математического и физи­ческого мышления с природой задач математики и физики / Вопросы философии. 1998. Вып. 11. С. 142-148.

[4] Ситковский Е.П. Учение Гегеля о человеке. Послесловие / Гегель. Энциклопедия филос. наук, т. 3, Философия духа. - М.: Мысль. 1977. С. 445.

[5] Сухов А.Д. Философские проблемы происхождения религии. М.: Мысль. 1967.

[6] Шелли П.Б. О будущем состоянии / Триумф жизни: Избранные философско-политические и атеистические трактаты. - М.: Мысль. 1982. С 155.

[7] Губин В.Б. О совместимости, согласованности и преем­ственности физических теорий / Философские науки. 1989. № 12. С. 107-112.

[8] Губин В.Б. Физические модели и реальность. Проблема согласования термодинамики и механики. - Алматы: МГП «Демеу» при изд. «Рауан» Минпечати Республики Казахстан. 1993.

[9] Ахиезер А.И., Половин Р.В. Почему невозможно ввести в квантовую механику скрытые параметры? / УФН. 1972. Т. 107. Вып. 2. С. 463-479.

[10] Губин В.Б. Об аналогии между термодинамикой и квантовой механикой / Философские науки. 2000. № 1. С. 125-138.

[11] Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Платон. Аристотель. - М.: Молодая гвардия. 2000. С. 167-168.

[12] Тургенев И.С. Литературный вечер у П.А.Плетнева.

[13] Гегель. Энциклопедия философских наук. Т. 3. Филосо­фия духа. - М.: Мысль. 1977. С. 93-94.

[14] Кезин А.В. Научность: эталоны, идеалы, критерии. - М. 1985.

[15] Хромов Л.И. Союз науки и религии / Русское самосозна­ние. 2001. № 8. С. 30-48.

[16] Гегель. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Феноме­нология духа. - М.: Мысль. 1974. С. 100.

[17] Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. - М.: Прогресс. 1990.

[18] Честертон Г.К. Упорствующий в правоверии / В сб. «Писатель в газете». - М.: Прогресс. 1984. С. 324.

[19] Белоцерковский О.М., Опарин А.М. Численный экспери­мент в турбулентности: От порядка к хаосу. Издание 2-е, доп. - М.: Наука. 2000.

[20] Черняк А.З. Проблема оснований знания и феноменоло­гическая очевидность. - М.: «Эдиториал УРСС». 1998.

[21] Смирнов Г.А. Очевидность как основание знания / Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник. 1998. Ч. 1. - М.: «Эдиториал УРСС». 1999. С. 55-76.

[22] Губин В.Б. Энтропия как характеристика управляющих действий / Журнал физической химии. 1980. Т. 54. Вып. 6. С. 1529-1536.

[23] Губин В.Б. О роли деятельности в формировании моделей реальности / Вопросы философии. 1997. No 8. С. 166-174.

[24] Губин В.Б. О выделении физических структур. Деп. ВИНИТИ № 4813-82Деп. 1982. 19 с.

[25] Губин В.Б. К вопросу о выделении и связи уровней движения материи. Деп. ВИНИТИ № 5315-82Деп. 1982. 38 с.

[26] Губин В.Б. Математика как формализованная имитация этапа структурирования мира в отражении субъекта / Философские науки. 1996. № 1-4. С. 196-206.


Последнее редактирование: 2022-01-07

Оценить статью можно после того, как в обсуждении будет хотя бы одно сообщение.
Об авторе:
Этот материал взят из источника в свободном доступе интернета. Вся грамматика источника сохранена.



Тест: А не зомбируют ли меня?     Тест: Определение веса ненаучности

В предметном указателе: книга Марины Шадури Незримое, ... | Комментарии к книге Марины Шадури Незримое, непознанное, очевидное | Очевидность | Протест очевидности или почему люди спорят? | Вторая кажущаяся мировоззренческая самоочевидность | ДОКАЗАТЕЛЬСТВО БЕССМЕРТИЯ ДУШИ | О доказательствах бытия божия | О доказательствах чудесного | Представлены исчерпывающие доказательства связи вымирания динозавров с падением астероида | Найдено новое доказательство существования тёмной энергии | Объективная реальность | Правда и ложь | Виртуальная реальность и полиграфия | Голливуд создает реальность | П. Гаряев ВОЛНОВАЯ ГЕНЕТИКА КАК РЕАЛЬНОСТЬ с комментариями
Последняя из новостей: Трилогия: Основы фундаментальной теории сознания.

Обнаружен организм с крупнейшим геномом
Новокаледонский вид вилочного папоротника Tmesipteris oblanceolata, произрастающий в Новой Каледонии, имеет геном размером 160,45 гигапары, что более чем в 50 раз превышает размер генома человека.
Тематическая статья: Тема осмысления

Рецензия: Рецензия на книгу Дубынина В.А. Мозг и его потребности. От питания до признания

Топик ТК: Интервью с Константином Анохиным
 посетителейзаходов
сегодня:00
вчера:00
Всего:563728
Авторские права сайта Fornit