Понятие социальной ситуации.

 Одним из важнейших ключевых понятий социальной психологии является понятие "социальная ситуация".  Ситуация может рассматриваться как нечто созданное самим индивидом в процессе взаимодействия с другими людьми. С другой стороны, к ней можно относиться как к существующей независимо от ее участника или участников.  В первом случае ситуация - это определенный сценарий, ждущий своего исполнения актерами. Приверженцы символического интеракционизма всегда подчеркивали, что внешнему наблюдению доступна только "актерская" интерпретация ситуации, имеющая последствия для поведения и опыта, а не ее объективные характеристики (например, званный обед для разных участников).  Еще одна точка зрения символических интеракционастов состоит в том, что многие определения ситуации делаются через процесс интеракции. Согласно этой точке зрения, участники сотрудничают для того, чтобы сохранить взаимоприемлемое понимание сопутствующих их взаимодействию обстоятельств, помочь друг другу правильно идентифицировать себя и уменьшить возможные неудобства. Все мы оказываемся в ситуациях таких как работа, совместная вечеринка и т.п., где каждый ведет себя таким образом, чтобы соответствовать своим поведением самым существенным и общепризнанным чертам ситуации, несмотря на то, что наблюдаемые формы поведения могут быть различными или даже противоречащими друг другу. (На нудистском пляже внешний наблюдатель найдет много сексуальных признаков в поведении, в то время как сами участники этой ситуации делают все, чтобы свести эти признаки на нет).  Когда мы считаем, что ситуация - это нечто, существующее только в "голове" индивида или это то, что создается во взаимодействии нескольких "действующих лиц", объективные и количественные черты ситуации перестают оказывать влияние на индивида.

 Другой подход состоит в том, что ситуации на самом деле существуют независимо от индивидов "задействованных" в них, и их объективные характеристики ситуации действительно имеют важные последствия. Никакие люди сами по себе не создают ситуаций обучения, продажи, тренировки и т.д., поэтому каждая из них имеет измеряемое влияние на то, как люди ведут себя в них и взаимодействуют друг с другом. Выражение эмоций, общее эмоциональное состояние, степень физического контакта зависят от ситуации, в которой оказывается индивид. Некоторые психологи считают, что повседневные ситуации насчитывают значительное количество черт, сами по себе определяющих, что люди думают, как чувствуют, как ведут себя. С этой точки зрения, субъективная природа определения ситуации неприемлема.  Изучение объективной природы ситуаций связано с рядом сложностей. Во-первых, трудно классифицировать встречающиеся социальные ситуации, т.к. их количество практически неисчислимо. Например, их можно классифицировать по месту, где они происходят: дома, на работе, на отдыхе... Другой путь - классификация в соответствии с типом отношений - формальные, интимные, конкурентные, сотрудничества. Трудность с таким подходом состоит в том, что обязательно найдется ситуация, не попадающая ни под одну категорию. С другой стороны, разные люди не всегда смогут прийти к соглашению относительно качества одной и той же ситуации, например, игра для любителя и профессионала.  Другим подходом к классификации ситуаций является попытка использовать типичные для большинства людей характеристики их восприятия:  включенность - невключенность  простая - сложная  проявляется активность - проявляется пассивность  приятная - неприятная  интимная - публичная  чувство комфорта - чувство неловкости  известно как себя вести - неизвестно как себя вести  дружеская - враждебная  случайная - регулярная  организованная - спонтанная  сотрудничество - конкуренция  формальная - неформальная

ПСИХОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНЫХ СИТУАЦИЙ

Значение факторов ситуации в развитии и проявлении психического фактически признано всеми подходами к объяснению человеческого поведения, а расхождения между ними связаны с тем, в какой степени ситуационные факторы способны детерминировать поведение человека.

Однако признание роли ситуационных переменных в детерминации поведения человека еще не означает изучения самой этой ситуации.

Понятие ситуации нередко даже не определяется в психологической литературе. Для некоторых психологов любой аспект эксперимента, не включающий интраперсональные переменные, является ситуационным [6; 23]. Даже бихевиоризм с его обращенностью к внешним событиям и условиям поведения и деятельности не дал систематического описания понятия ситуации (тем более социальной ситуации). Экспериментальные социальные психологи, изучавшие поведение человека в моделируемых ими ситуациях, подвергались жесткой и обоснованной критике за их вольное предположение, что испытуемый “определяет” ситуацию именно так, как этого ждет от него экспериментатор. На самом деле, по мнению их оппонентов, в лаборатории создается своя “субкультура” ситуации с присущими ей правилами, ролями, концептами и целями [6; 26]. Даже в такой “продвинутой” области социальной психологии, как теория атрибуции, где концепт ситуации является одним из центральных, ситуация, ее различные аспекты и элементы, влияющие на атрибутивные процессы, не описаны в достаточной мере.

Неразработанность концепта ситуации не в последней степени, возможно, связана со сложными проблемами, которые встают перед теми, кто обращается к понятию ситуации и такому ее конкретному виду, как социальная ситуация.

Как должна описываться ситуация при решении задач изучения поведения человека? Что может быть источником информации, что должно фиксироваться: ситуационные факторы с позиции (одного или нескольких) “объективных” наблюдателей и явное поведение участников ситуации или их субъективные отчеты о своем отношении к ситуации и ее конкретным аспектам?

Один из подходов состоит в том, чтобы задавать ситуацию извне и изучать реальное поведение людей в этих ситуациях. Так, например, выполнены многие работы в рамках теории социального научения, сторонники которой описывают ситуацию и ситуационные факторы в объективных категориях. Возражения против этого подхода связаны с возможным разным восприятием ситуации с позиций внешних наблюдателей или экспериментаторов и самих ее участников, а также с так называемой ошибкой экспериментатора, связанной с невозможностью отделить наблюдателя от изучаемой им системы. При этом, какие аспекты ситуации — ее физические условия или, например, социальные нормы, правила и т.д. — рассматриваются, фактически не имеет принципиального значения.

Другая возможность — путь описания ситуации самим индивидом, передающим свой опыт “проживания” данной ситуации, — наталкивается на возражения с точки зрения полноты и надежности получаемой таким образом информации. Подвергается сомнению способность субъекта к полному и глубокому отражению ситуаций в своем сознании; кроме того, “выдаваемая” им информация является, по мнению критиков данного подхода, во многом не фактологической, но “интерпретационной” и, возможно, дополнительно искаженной по многим другим причинам.

Существует еще одна альтернатива в исследовании влияния ситуации на поведение — это изучение людей, их поведения и действий в естественных ситуациях, что требует, однако, создания корректной процедуры установления взаимосвязей между ситуационными переменными (и их фиксации) и поведением/действиями участников этой ситуации.

Необходимо отметить, что указанные подходы не исключают друг друга. Фактически позиции исследователей в этой области различаются по тому, какой именно информации придается большее значение, на этом основании они и строят методическую процедуру в своих работах.

Фундаментальный вклад в теоретическое объяснение и описание отношения “объективного” и “субъективного” аспектов ситуации был сделан с помощью введения методологического концепта “определенные ситуации”.

Приоритет в четкости постановки и формулировки концепта “определение ситуации” отдается американскому социологу У.Томасу. Он не просто подчеркивал роль ситуации, ситуационной обусловленности в поведении человека, но делал акцент на возможности его адекватного объяснения лишь с помощью понимания субъективного значения ситуации для данного индивида. Как считает У.Томас, всякой деятельности предшествует “стадия рассмотрения, обдумывания, которую можно назвать определением ситуации” (цит. по [2]). Более того, по мнению ученого, определение ситуации не просто детерминирует следующие из данного определения действия индивида, но и “весь образ жизни и самое личность следует из цепи таких определений” (при этом имеется в виду социальная ситуация, или, в терминах У.Томаса, “ситуация социальных отношений”). По У.Томасу, индивидуальные восприятия и когниции об окружающей социальной реальности более важны, чем объективно изменяемые социальные факты, описывающие эту реальность. “Мы должны поставить себя в позицию субъекта, который пытается найти свой путь в этом мире, и мы должны помнить прежде всего, что среда, которая влияет на него и к которой он пытается адаптироваться, это не объективный мир науки, это его мир, природа и общество, как он видит их, а не как их рассматривает ученый” [12; 1846—1847].

В психологии неоспоримый приоритет в формулировке методологических требований к целостному изучению ситуации (а не просто набору предлагаемых ею стимулов или раздражителей) и ее психологическому пониманию, т.е. принятию ее в интерпретации самого действующего субъекта, принадлежит К.Левину. Его принципиальная точка зрения выражена в следующем положении: “Описание ситуации должно быть скорее субъективным, чем объективным, т.е. ситуация должна описываться скорее с позиций индивида, поведение которого исследуется, нежели с позиции наблюдателя” (цит. по [5; 51—52]).

Именно благодаря работам К.Левина, а также других представителей когнитивного феноменологического подхода, сегодня в психологии, независимо от приверженности психолога преимущественно “личностному” или “ситуационному” объяснению поведения, фактически общепринятым является представление о том, что “поведение определяет не ситуация, которая может быть описана "объективно" или по согласованному мнению нескольких наблюдателей, а ситуация, как она дана субъекту в его переживании, как она существует для него” [4, т. 1; 22].

Переломным моментом в исследовании социальных ситуаций стал период начала 80-х гг., когда практически одновременно вышли несколько книг, обобщивших состояние исследований в этой области и определивших ее дальнейшее развитие.

В июне 1979 г. в Стокгольме была проведена конференция по интеракционной психологии под названием “Ситуация в психологической теории и исследовании”. Все 22 доклада, представленные на этом симпозиуме, были опубликованы в 1981 г. в специальном издании под многообещающем названием “По направлению к психологии ситуаций: интеракционная перспектива”, составителем и редактором которого стал один из наиболее известных в этой области исследователей Д.Магнуссон. В том же 1981 г. в Европе были изданы еще две книги, также вошедшие в классику работ по социальным ситуациям [6], [10].

Д.Магнуссон в программной статье “Требуется: психология ситуаций”, которая открывает изданный им том [12], констатируя состояние работ в области изучения социальных ситуаций, а также обозначая их перспективы, именно исследованию социальных ситуаций придает особое значение в развитии теоретической и практической психологии. По его мнению, изучение развития человека, понимание и прогнозирования его поведения без учета ситуации и ее элементов невозможно [12].

Считается, что именно интеракционистское направление в психологии внесло и продолжает вносить наиболее весомый вклад в исследование социальных ситуаций. По свидетельству П.Монсона, символический интеракционизм, породивший в 60—

70-е гг. множество эмпирических исследований человеческой социальности, первоначально реализовывавший себя в социологии, теперь имеет большое влияние в психологии, педагогике, философии [3; 19]. Интеракционисты сделали центром своего внимания изучение того, как происходит взаимодействие человека и ситуации, а также описание, систематизацию и анализ самих ситуаций [12; 362]. При этом интеракционизм не просто принял в качестве основополагающего положение о том, что “влияние среды на индивидуальное развитие и актуальное поведение всегда опосредуется актуальными ситуациями” [20; 3], но и принципиально изменил взгляд на ситуацию; “интеракционизм доказывает, что ситуации в той же степени являются функцией личности, в какой поведение личности является функцией ситуации” [12; 151].

М.Аргайл, А.Фернем и Дж.Грехем выделяют следующие подходы в изучении социальных ситуаций:           1) измерительный подход, объединяющий разнообразные попытки что-либо измерить, например перцептивные факторы или типы реакций на разные ситуации; 2) компонентный подход, пытающийся выделить отдельные компоненты, или элементы, и их взаимосвязь в конкретной уникальной ситуации; 3) изучение особых видов социального поведения (например, конформность, альтруизм) или специфических типов коммуникаций (например, доктор — пациент); 4) “средовой” подход, делающий акцент на физических параметрах ситуаций (например, особенностях помещения, наличии шумового фона и т.д.); 5) экологический подход, придающий особое значение субкультурным факторам; при этом используются детально разработанные процедуры наблюдения, предметом изучения является именно наблюдаемое поведение, но не когнитивные процессы;          6) этогенический подход, уделяющий основное внимание анализу социальных эпизодов с их ролями и правилами; использует оценку событий самими действующими лицами (в их собственных терминах) [6; 30—36].

Разнообразие существующих подходов к пониманию и принципам изучения ситуации приводит к многозначности используемых понятий и возможности их различной интерпретации.

По мнению Д.Магнуссона, преодолеть излишнюю многозначность можно с помощью обозначения различных уровней существования ситуации. Он предпринимает эту попытку в своей статье и предлагает различать следующие уровни ситуаций: 1) реальная ситуация в ее внешних, объективных проявлениях, как она может быть описана сторонними наблюдателями; 2) ситуация как она воспринимается и переживается действующими индивидами; 3) ситуационный тип в его общих, лишенных конкретности характеристиках;           4) более широкое понимание социальной ситуации как “жизненной ситуации” (например “жизненное пространство” у К.Левина). Комментируя предлагаемое им различение уровней анализа ситуации, Д.Магнуссон указывает на отсутствие четких границ между различными единицами анализа. Он также подчеркивает, что одна и та же ситуация может быть рассмотрена на разных уровнях общности (например, социальная ситуация в целом, социальная ситуация с двумя участвующими партнерами, социальная ситуация с двумя участвующими партнерами одного пола на досуге) [12; 27]. (Этим путем пошли, например, Н.Кантор, У.Мишел и Дж.Шварц, посвятившие серию своих исследований различным проблемам и аспектам процесса категоризации, которые использовали трехуровневую ситуационную таксономию. Наиболее общий уровень различения ситуаций — это выделение четырех основных типов: идеологическая, социальная, стрессовая и культурная ситуации. Следующий уровень дифференцирует отдельные виды ситуаций в рамках этих четырех основных их категорий. Например, находиться в идеологической ситуации может означать участие в демонстрации или религиозной церемонии. Следующий уровень конкретизирует содержательный аспект — участвовать в антивоенной демонстрации [7].)

Констатация возможности (и необходимости) выделения разных уровней ситуаций не снимает, однако вопрос о различении разных видов ситуаций. Возникающие при этом трудности, вновь возвращающие нас к методологическим проблемам изучения ситуаций, легко проиллюстрировать на примере привычно используемого в психологии разделения ситуаций на кооперативные и конкурентные. Что при этом целесообразно рассматривать в качестве основы — характер самой ситуации (например, с точки зрения соотношения интересов участвующих сторон, ситуация купли — продажи или конкурсного отбора потенциально имеет конкурентный характер) или характер взаимоотношений участвующих сторон, которые могут складываться в рамках одной и той же ситуации различным образом?

В работе двадцатилетней давности Б.Экехаммар предложил пять возможных оснований описания и классификации ситуации в психологии:

1) априорно определенные переменные физического и социального характера; 2) концепты потребностей; 3) одиночные реакции, вызываемые ситуациями; 4) паттерны индивидуальных реакций, вызываемые ситуациями; 5) индивидуальные восприятия (когниции) ситуаций [8; 1041—1042].

Большинство работ интеракционистов по систематизации ситуаций базируется на характеристиках поведения или восприятия. Так, Д.Магнуссон в работе 1971 г., проанализировав 36 повседневных ситуаций, описанных с помощью опроса шведских студентов, выделил пять факторов, лежащих в их основе: “позитивность и подкрепление”, “негативность”, “пассивность”, “социальное взаимодействие” и “активность”. Повторив это исследование с использованием других методов, Д.Магнуссон и Б.Экехаммар получили те же пять факторов с одним дополнительным, названным ими “неопределенность” (см. [12)].

Понятно стремление исследователей к выработке критериев и построению на их основе ситуационных таксономий. Трудно не согласиться с Н.Фредериксеном, одним из первых пытавшихся работать над этой проблемой: “Если мы хотим достичь быстрого прогресса в исследовании роли ситуаций в детерминации поведения, мы нуждаемся в систематической концептуализации в области ситуаций и ситуационных переменных” [9; 115].

Вместе с тем, на наш взгляд, развитие дифференциальной психологии ситуаций в направлении описания и измерения различных параметров ситуации может постичь судьба аналогичных работ в области психологии личности, построенных на описании и измерении различных черт личности. На основании разных параметров можно строить разные таксономии ситуаций, вводить их в определенный теоретический контекст, и ни одна из них не сможет быть оспоренной. Но какова продуктивность этого подхода?

В качестве примера можно привести одну из работ стокгольмского сборника, в которой (что не так уж часто встречается) имеется ссылка на использовавшуюся тестовую процедуру.

Американские ученые Дж. и Дж.Блок оценивали различные характеристики ситуаций с помощью Калифорнийского ситуационного теста (CSQ). В результате проведенных опросов и оценок разного типа ситуаций (в основном познавательного или проблемного характера) и тщательного математического анализа данных были получены семь основных и четыре дополнительных характеристики — ситуационные параметры, среди которых, например, такие, как структура, конвергентность, дивергентность, оцениваемость и др. Все эти параметры по результатам исследования получили числовое выражение, и чем его значение выше, тем в большей мере данный параметр выражен в ситуации. Как считают авторы, каждая ситуация может и должна быть охарактеризована набором этих параметров [12; 85—102].

Описанный выше подход вызывает сомнения. При этом мы хотели бы сослаться на такого авторитета, как М.Аргайл, высказавшего резко отрицательное отношение к “измерительному” подходу. Он приводит в качестве примера одну из работ, в которой с помощью многомерного шкалирования были выделены следующие параметры ситуации: 1) дружественная — враждебная, 2) кооперативная — конкурентная, 3) глубокая — поверхностная, 4) равноправная — неравноправная, 5) неформальная — формальная и 6) ориентированная на задачу — не ориентированная. Хотя эти параметры совпадают с выделенными в других исследованиях, они, по словам М.Аргайла, “не рассказывают всей истории”. Он предлагает рассмотреть комбинацию параметров “ориентированная на задачу”, “неравноправная”, “дружеская”, “глубокая”, “кооперативная”. По его мнению, под эту комбинацию подпадают такие ситуации, как поход к зубному врачу, прием у психоаналитика, урок игры в теннис, обсуждение рабочих проблем с начальником и обсуждение домашних дел с отцом. На основании сказанного М.Аргайл заключает: “Если мы хотим понимать какую-либо из этих ситуаций в той степени, чтобы мы могли предсказать или объяснить последовательность событий в ней, мы нуждаемся в том, чтобы знать больше”. И сам же задает вопрос: “Что относительно ситуаций было бы полезно знать и что может обеспечить достаточной информацией для этих целей?” [12; 63].

Ценность любой классификации определяется ее объяснительными возможностями при переходе на уровень описания конкретных объектов. М.Аргайл, А.Фернем и Дж.Грехем, ссылаясь на наиболее цитируемые работы в интеракционной психологии, которые посвящены описанию и анализу ситуаций (“Провал на экзамене”, “В одиночестве”, “Курение после обеда”, “Собираться спать” и др.), считают, что интеракционистам не удалось ответить на самые главные вопросы: что представляют собой элементы ситуации? когда ситуации подобны и когда они различны? когда начинается одна ситуация и заканчивается другая? [6; 15]. В своей работе указанные авторы попытались выйти на более высокий уровень обобщения и в серии своих исследований на основании кластерного анализа различных ситуаций повседневного взаимодействия выделили следующий набор базовых типов: 1) формальные социальные события; 2) интимные встречи с близкими друзьями или родственниками; 3) случайные встречи со знакомыми; 4) формальные контакты в магазинах и офисах; 5) асимметричные ситуации, связанные с социальными умениями (например, обучение, интервьюирование, руководство); 6) переговоры и конфликт; 7) групповая дискуссия. Вряд ли указанные авторы настаивают на завершенности данного перечня, но его бесспорным преимуществом является соответствие подхода их пониманию социальной ситуации как “естественного фрагмента социальной жизни”.

Выполненное описание в основном относится к тому, что может быть названо межситуационным анализом, поскольку авторы приведенных работ акцентируют внимание на различении ситуаций и на различиях между ними. Не меньшее значение имеет “внутриситуационный” анализ, описывающий характеристики отдельно взятой ситуации. Д.Магнуссон составил перечень таких характеристик, начиная с работы У.Томаса 1927 г. и кончая работами авторов, вошедших в сборник Стокгольмской конференции [12]. Возможно, самый репрезентативный перечень Д.Магнуссона включает девять характеристик, которые он определяет как ситуационные свойства (например, как сложность, задачи, роли, физические условия, другой человек и др.), и пять характеристик, “связанных с человеком” (цели, ожидания, потребности и др.), которые он далее подразделяет на структурные и содержательные, что, на наш взгляд, является довольно перспективным. К структурным характеристикам ситуации относятся ее сложность, ясность, сила, способствование/ограничение. Структурные характеристики по сравнению с содержательными имеют и более общий, и более “измеряемый” характер, допускающий возможность ранжирования окружения по указанным параметрам. Вместе с тем, содержательные характеристики более ситуационно специфичны и качественны по своей природе, а потому им более релевантен качественный анализ; к ним относятся задачи, правила, роли, цели, ожидания и мотивации; при этом многие авторы подчеркивают особый центральный характер целей. Именно они, как нередко указывается, в сущности, определяют выбор, стремление, поиск индивидом тех или иных ситуаций.

Исследования параметров ситуации, предпринятые М.Аргайлом и его коллегами, позволили им выделить следующие факторы в качестве определяющих: 1) цели; 2) правила;

3) роли; 4) наборы элементарных действий (репертуар элементов); 5) последовательность поведенческих актов; 6) концепты-знания, необходимые для понимания ситуации; 7) физическая среда с ее пространственными и материальными параметрами;

8) язык с ее пространственными и материальными параметрами; 8) язык и речь; 9) трудности взаимодействия и навыки их преодоления. М.Аргайл подчеркивает, что эти характеристики, понятно, не являются абсолютно автономными и независимыми друг от друга, они связаны друг с другом (как, например, роли и правила, последовательности поведения и репертуар элементов). Однако между всеми характеристиками есть и более глубокая внутренняя взаимосвязь, так что они образуют определенную систему; это означает, что возможны только определенные комбинации целей, правил и т.д. и что одна черта влечет за собой другие [12; 64].

Еще один важнейший аспект области психологии социальных ситуаций — это проблема их восприятия. Значение восприятия ситуаций индивидом определяется прежде всего тем, что человек — существо активное, творящее свой мир и свое окружение. Как считают интеракционисты, “человек стремится к одним ситуациям и избегает других. На него влияют ситуации, в которых он оказывается, но он также влияет на то, что происходит, и постоянно вносит изменения в ситуационные и средовые условия как для себя, так и для других. В этом процессе решающее значение имеет то, каким образом он производит отбор ситуаций, стимулов и событий и воспринимает, конструирует и оценивает их в своих когнитивных процессах” [12; 21].

Одним из наиболее сложных моментов в исследовании восприятия ситуаций является вопрос о сборе данных. Внешнее наблюдение не дает необходимого представления о реакциях восприятия, интерпретирующих схемах и других “работающих” у индивида механизмах; инструкция по самонаблюдению “запускает” рефлексивный процесс, специальная “заданность” которого неестественна для реального повседневного поведения, а потому в неподдающейся нашему контролю степени оказывает неизбежное влияние на сами наблюдаемые когнитивные процессы. В большинстве исследований поэтому вынужденно используются не реальные жизненные, но гипотетические ситуации, предъявляемые индивиду вербально либо в другой возможной форме (картин, фильмов и др.).

Другая проблема надежности получаемых данных — это выбор самих ситуаций. Обычный путь, которым идут исследователи, чтобы обеспечить репрезентативность выбора ситуаций, — это опрос самих испытуемых, принадлежащих к определенной группе, относительно типичных ситуаций в интересующей области — на досуге, дома, на работе и т.д. (этот принцип, например, использовался в исследовании [7]).

Утверждение, что восприятие, интерпретация и оценка индивидом ситуации определяется целостной системой его представлений об окружающем мире, является общепринятым. Однако полностью позиции ученых совпадают, пожалуй, только в признании “работающих” здесь процессов категоризации (типизации), интерпретации, оценивания; в том же, что касается механизмов их работы, равно как и используемой терминологии, мнения исследователей расходятся.

Каким бы образом и в каких бы терминах ни описывался “способ” работы индивида с социальным окружением, в него неизменно включается процесс социальной категоризации (в некоторых работах в феноменологической традиции, идущей от А.Шутса, используется понятие типизации).

Категоризация как способ систематизации индивидом окружающей среды, отвечающей потребности людей в уменьшении ее субъективной сложности, не является открытием последнего времени. Еще в 1958 г. Дж.Брунер писал, что “наиболее очевидным обстоятельством... является то, что восприятие или регистрация объекта или события в окружающей среде включает в себя акт категоризации” [11; 114]. Г.Тэджфел, работы которого по социальной категоризации рассматриваются как одно из наиболее значительных достижений психологии последнего времени, указывает, что он начинал свои исследования по проблемам социальной перцепции в середине 50-х гг. под прямым влиянием “нового взгляда” Дж.Брунера на функциональную природу восприятия. Первая публикация Г.Тэджфела по этой проблеме (1957) была посвящена Дж.Брунеру, и спустя 20 лет, в 1977 г. он вновь называет Дж.Брунера и развивавшийся им подход как оказавшие на него наибольшее влияние.

Несмотря на то что интерес к категоризации и категориям (так же, как и к прототипам, сценариям и т.п.) в исследованиях социального познания активно проявляется по меньшей мере последние двадцать лет, большинство работ ориентированы на формулировку общих когнитивных законов и их распространение или приложение к области социального поведения. При всей очевидной полезности подобных поисков важно, по мнению Г.Тэджфела, не только искать нечто общее в несоциальных и социальных процессах в познании, но  и увидеть специфически социальный характер возникающих феноменов [11; 114].

Сегодня проблематика социального познания — это не просто анализ информационных процессов в

социальной сфере, но область, посвященная изучению обыденного знания и понимания, здравого смысла, являющегося совместным продуктом социокультурных сил и индивидуальных когнитивных процессов, пишет Дж.Форгас в своем заключении к сборнику “Социальное познание” [11]. По его мнению, социальное познание имеет уникальную потенциальную возможность объединения до настоящего времени изолированных социальных и индивидуальных областей психологии; свою позицию он обосновывает тщательным обзором исторических корней социально-когнитивного подхода, считая, что она поддерживается также современным сдвигом парадигмы в психологии [11; 259]. Именно в области социального познания наблюдается соединение интересов психологов, социологов феноменологического направления.

Это направление является центральной темой и работ Г.Тэджфела, для которого “социальная категоризация лежит в сердце здравого смысла, повседневного знания и понимания” [11; 114]. В его совместной с Дж.Форгасом статье социальная категоризация определяется как “процесс упорядочения окружающей среды в терминах категорий, т.е. через группировку людей, объектов и событий так, как если бы они были подобны или эквивалентны одно другому в их отношении к индивиду” [11; 113].

Таким образом, категоризация является инструментом систематизации среды. Однако — и авторы особо подчеркивают этот момент — образующиеся когнитивные категории являются не простым отражением окружающих нас “естественных паттернов”, а активными конструкциями, влияющими на наше восприятие и интерпретацию входящей информации, — так же как и социальная категоризация является гораздо большим, чем чисто когнитивной задачей: это центр всей социальной жизни, основа, на которой базируется повседневное социальное взаимодействие.

По свидетельству Н.Кантор, У.Мишел и Дж.Шварц, проведших немало исследований в этой области, огромное число работ фокусируется на последствиях категоризации, например в форме стереотипизирования, и значительно меньше внимания уделяется структуре и генезису естественных категорий: “Мы знаем гораздо больше о конечных результатах процесса категоризации, чем о его внутренних стадиях” [7; 34]. Формированию естественных категорий и посвятили серию своих работ эти исследователи. По их мнению, традиционное разделение социального мира на людей и ситуации полезно в возможных исследованиях социального знания, однако нет явных оснований предполагать, что естественное социальное познание следует той же дихотомии и системы “наивного” знания должны быть организованы вокруг таких же дискретных единиц, как “люди” или “ситуации”. Более того, наиболее богатые, жизненные и полезные когнитивно-социальные структуры, скорее всего, сложны по своей природе; авторы называют их “амальгамами обобщений” относительно “люди-в-ситуациях” или “жизненные цели-которые-я-имею-в-ситуациях” или “сценарии-для-поведения-в-ситуациях” [7; 39].

Свои рассуждения Н.Кантор и ее коллеги подкрепляют ссылками на результаты своих исследований. Например, участников одного из них просили описать такого человека, который является “идеальным” для данного типа повседневной жизненной ситуации (например, прототипический человек для вечеринки). Оказалось, что эти прототипы — “человек-для-ситуации” — по своему “богатству”, измеряемому средним числом характеристик в согласованном прототипе, не уступают раздельным прототипам личности или ситуации. Другое их исследование показало, что образы “человек-в-ситуации” не только отличаются богатством, но и формируются гораздо быстрее, чем изолированные образы одного человека. В целом, считают авторы, можно говорить о наличии богатых и согласованных сложных структур знания, перекидывающих мосты между дихотомией человек — ситуация и помещающих прототипических “персон” в особые релевантные ситуации. По их мнению, эти сложные прототипы “человек-для-ситуации” могут быть центральными в повседневном “естественном” категориальном знании обывателя о людях и ситуациях [7; 42].

В области исследования процессов каузальной атрибуции были получены данные, свидетельствующие о том, что в восприятии человеком происходящего доминирует ориентация на преимущественное выделение личностных факторов в наблюдаемых событиях, сопровождающееся частичным игнорированием ситуационных факторов. Может быть, на основании этих фактов мы должны сделать вывод о том, что, по выражению Н.Кантор и ее коллег, “люди, похоже, заметно предпочитают структурировать мир в терминах личностей” [7; 43]? Если это так, то, естественно, возникает вопрос: что означает это предпочтение и не стоит ли за ним, например, реальное различие в объеме знаний (представлений и т.д.) обыденного сознания о категориях людей и категориях ситуаций? Н.Кантор и ее соавторы объявляют такие предположения неправдоподобными, утверждая, что “в голове” есть знание и о людях, и о ситуациях, просто прототипы людей более доступны и поэтому используются более часто, чем структуры знаний о ситуациях (там же).

В своем докладе на Стокгольмской конференции Н.Кантор опять вернулась к этой проблеме. По ее мнению, обычные люди имеют богатый и хорошо артикулированный набор структурированного знания о ситуациях. Однако они, похоже, не фокусируются прямо на ситуации и используют это знание при вербальной интерпретации поведения другого человека или в предсказании результата социального взаимодействия. В ряде психологических работ был сделан вывод о том, что интуитивный психолог — это “личностно-ориентированный теоретик”, фокусирующийся на личностях и интерпретирующий поведение в диспозиционных и личностных терминах. Однако эти интерпретации формируются в соответствии с ситуацией, в которой они наблюдали поведение других. И в то время как наивный наблюдатель “наблюдает” прежде всего людей, думает он в терминах “личность — ситуация” и оказывается под влиянием ситуации, в которой происходит наблюдение. Он имеет личностно-ориентированный набор обобщенных убеждений и мыслей о природе ситуаций. Сильно ориентированные на ситуацию субъекты имеют богато развитый набор когнитивных генерализаций относительно природы ситуаций и видов людей “для этих ситуаций”. Однако даже для этих “ситуационистов” знание о ситуациях встроено в персонологические термины.

Результатом размышлений Н.Кантор становится важный в теоретическом и практическом отношении вывод: “Мы не должны с необходимостью ожидать, что простой наблюдатель и действующий субъект в своих интерпретациях и действиях прямо полагаются на когнитивные генерализации ситуаций. Поскольку это знание используется для интерпретации поведения людей и планирования действий человека, оно не может быть изучаемо отдельно от его роли в социальных взаимодействиях” [12; 243].

До сих пор мы делали акцент на субъективном восприятии ситуации индивидом, основанном на его индивидуальном, персональном “языке”, на котором он разговаривает с этим миром. Однако “ситуационная модель” включает в себя не только личное знание человека о ситуациях этого типа, но и более обобщенное знание, являющееся принадлежностью определенного круга людей или, например, социальной группы: “Наше эпизодическое знание о ситуации может быть в большей или меньшей степени уникальным или общим, в большей или меньшей степени личным или социальным” [1; 69].

Р.Харре замечает, что было бы неверно предполагать, что если нечто имеет когнитивную природу, то оно должно быть непременно локализовано в голове индивида. Более того, не только большая часть нашего социального знания социально локализована, но даже и когнитивные процессы являются не только внутренними и индивидуальными, но и коллективными; тем самым, анализируя когнитивную активность, связанную с тем или иным социальным эпизодом, мы должны обратиться и к индивидуально, и к социально локализованным моментам [11; 212].

Именно предположение о некотором обязательном “разделяемом” знании, общем в восприятии ситуаций, лежит в основе используемого психологией метода диагностики личности через выявление индивидуальных способов восприятия ситуаций и их сопоставлении с нормативными (например, в клинической диагностике личностных отклонений). Многие психологические тесты (например, ТАТ или рисуночный тест Розенцвейга) направлены на решение именно этой задачи.

Надындивидуальный, разделяемый людьми характер представлений о ситуациях, отражающий реалии их повседневной жизни, был продемонстрирован в исследовании А.Фернема. В нем было показано, что ситуация сама по себе содержит определенные возможности для индивида, релевантна одним и нерелевантна другим его целям. В соответствии с процедурой исследования субъектам было необходимо передать кому-то некоторое сообщение или, наоборот, выслушать кого-то, в общем, осуществить коммуникацию, например, “убедить коллегу помочь вам в важном проекте”, “выслушать знакомого, который переживает разрыв дружеских отношений”, “сообщить кому-то, кого вы знаете, о смерти кого-то из его родителей” и др. Для этого им предлагался набор ситуаций (“позавтракать вдвоем в маленьком спокойном ресторане”, “позвонить человеку из дома” и др.). Результаты исследования показали, что люди предпочитают определенные типы ситуаций для достижения определенных целей, считают одни типы ситуаций подходящими и уместными для одних целей, а другие — нет.

С помощью процессов категоризации и интерпретации индивид тем или иным образом “определяет” ситуацию. Следствием этого “определения” ситуации становится его поведение, которое он строит в соответствии со своим “определением”. Классическим примером практической реализации теоремы У.Томаса о том, что если человек определяет ситуацию как реальную, то она становится реальной по своим последствиям, независимо от того, насколько она в действительно реальна, стал случай, описанный Р.Мертоном под характерным названием “Самовыполняющееся пространство”. Речь идет о ситуации биржевого краха в Нью-Йорке в 1929 г., с которой началась депрессия 30-х гг. Проведенное исследование показало, что в банках были наличные деньги, но люди этому не верили, и, поскольку все одновременно стали забирать свои деньги, банки один за другим обанкротились. Как пишет П.Монсон, “люди определили ненастоящую ситуацию как истинную, в результате же на практике она и оказалась истинной” [3; 180]. Возможно, интерпретация многих психологических экспериментов также должна быть рассмотрена с точки зрения концепта “определение ситуации”. Наиболее впечатляющий пример — это знаменитый эксперимент Ф.Зимбардо, участники которого, зная, что ситуация, в которую они были включены, не реальна, искусственна, постепенно начали вести себя так, как если бы она была реальной, и в своих действиях и переживаниях они превратились в надзирателей и заключенных [3; 160].

Таким образом, человек не просто реагирует на ту или иную ситуацию, но определяет ее, одновременно “определяя” себя в этой ситуации. Тем самым личность фактически сама создает, конструирует тот социальный мир, в котором живет, — возможность увидеть это и составляет, пожалуй, наиболее притягательную черту исследований в области психологии социальных ситуаций.



1. Дейк ван Т. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.

2. Ионин Л.Г. Понимающая социология. М., 1979.

3. Монсон П. Современная западная социология: теории, традиции, перспективы. СПб., 1992.

4. Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность: В 2 т. М., 1986.

5. Шихирев П.Н. Современная социальная психология США. М., 1979.

6. Argyle M., Furnham A., Graham J. Social situations. Cambridge, 1981.

7. Cantor N., Mishel W., Schwartz J. Social knowledge: Structure, content, use and abuse // Hastrorf A., Isen A. (eds.) Cognitive social psychology. Holland, 1982.

8. Ekehammar B. Interactionism in personality from a historical perspective // Psychol. Bull. 1974. V. 81. N 12. P. 1026—1048.

9. Frederiksen N. Toward a taxonomy of situations // Amer. Psychol. 1972. V. 27. N 2. P. 114—123.

10. Furnham A., Argyle M. Psychology of social situations. Oxford, 1981.

11. Social cognition / Forgas J. (ed.) L.: Acad. Press, 1981.

12. Toward a psychology of situations: An interpersonal perspective / Magnusson D. (ed.) Hillsdale, 1981.

13. Thomas W., Znaniecki F. The Polish peasant in Europe and America. N.Y.: Dover, 1958. V. 1—2.