Комментарии по книге Николая Ас «Тайна троицы А. Рублева, мгновенные словесные мысли и их свойства»

Мне важно подчеркнуть мотивацию написания комментариев. Я не хотел комментировать текст автора чтобы вызвать у него психотравмы: "Можно было бы написать резюме по вашим конкретным утверждениям, но я ни в коем случае не хочу негативно повлиять на вашу потенцию и ваши творческие мотивации.".

Но он настоял на этом. Потом вдруг довольно противоречиво попросил: " Попрошу вас: когда вы будете меня жестоко бичевать, оставьте мне хоть какую-нибудь надежду, хотя бы немного подсластите вашу критику. Ведь не может же быть, чтобы в моих текстах не нашлось ни одной хоть в чём-нибудь полезной для вас мысли. Сознаюсь, моя душа очень ранимая, и если вы будете слишком суровы, мой чувствительный мозг запросто может, от отчаяния, придушить все свои познавательные интенции.".

Я было опять отказался, но он драматически написал: "Николай, я согласен на всё.".

Текст сразу начинается размышлениями о том, какую роль играет искусство, что в него вкладывают художники, и почему художественные произведения ценятся людьми. Никаких предварительных построений, которые должны обеспечить соответствие утверждениям реальному положению дел, должны быть доказательными и обосновывающими сказанное, нет и в помине. Просто вот автор думал об этом и вот вам результат.

Смотрим конкретные фрагменты. Цитируемые фрагменты в коричневом.

А потому нам трудно сказать, какой след остаётся в душе того или иного зрителя от столь непродолжительного общения с произведениями искусства, когда время на такое общение выделяется по так называемому остаточному принципу. Поскольку таких зрителей, вечно куда-то спешащих, большинство, да есть ещё неисчислимая армия людей, которым вообще до него нет дела, возникает закономерный вопрос: а для чего вообще существует искусство в нашем мире? Может, оно и не нужно вовсе?
Как бы там ни было, главными «потребителями» произведений искусства, в частности созерцателями картин, остаются сами художники, искусствоведы, меценаты и ещё какое-то количество людей, наделённых художественным вкусом и потребностью хотя бы иногда приобщаться к этой 13 стороне жизни. Все они полагают: если бы в мире отсутствовала Красота, в том числе и рукотворная, он был бы серым и скучным, намного менее уютным, непритягательным или вообще непригодным хоть для какого-нибудь мало-мальски сносного существования. Но искусство существует. В первую очередь, это так потому, что у него есть заказчики и покровители из числа богатых людей.

Ошибка в утверждении, что большинство людей, кроме профессионально причастных к худ.произведениям, не являются главными их потребителями. Ну, можно опустить явно ложный посыл о том, что в мире существует красота (в виде чего-то объективного). Худ.произведения входят в культуру взаимопонимания людей, создавая устоявшиеся образы, ценности, примеры. Об этом написано в статье Этические символы общения. И дело вовсе не в эстетическом наслаждении и красоте. Столь же важны и негативные образы.

Понимая, что эстетическое наслаждение в нас рождает оптимально гармонизированное, или композиционно совершенное, изображение, я не забывал и о том, что 14 сложно «растопить камень», а значит, совершенство может открыться лишь чувствительной к нему душе. Я не сомневался и в другом: если визуальный образ создаётся думающим художником, то сюжет картины, общий её предметный состав, все детали — в общем, организация целого — всё это должно иметь прямое отношение к миру его мыслей и чувств, лежащих и в основе замысла произведения и руководящих всеми действиями в течение всего процесса его создания. Наверное, не будет новым сравнение картины с книгой, несущей в себе текст, созданный при помощи особого изобразительного языка. И мы должны научиться этот язык понимать.
Очевидно, даже когда художник создаёт более абстрактное произведение, всё равно конструируемый им образ, пусть более условный и символический, является проекцией его внутреннего мира, отражает его симпатии или антипатии, оплодотворён всевозможными ассоциациями — связями тех или иных сторон его духовной сущности с разными сторонами жизни. Иногда художник выливает в картину свои сиюминутные впечатления и эмоции, превращает её в зеркало своих краткосрочных умственных состояний, переменчивых настроений, а иногда художественный образ выполняет функции зашифрованного текста — специального послания другим людям. Всякий же глубокий замысел, если он исходит из самых глубин духа, связан с системой фундаментальных ценностей художника, с идеями и переживаниями, которые он считает самыми важными, и потому обязательно так или иначе выражает его мировоззрение, сущностные стороны его личности.
Чтобы изображение, созданное кистью художникамыслителя, заговорило, созерцающий его человек должен заставить себя думать; чтобы его восприятие стало осмысленным (как это должно быть в жизни вообще), он 15 должен задавать себе множество вопросов и находить на них правильные ответы. Картина может открыться сполна лишь заинтересованному, а не равнодушному зрителю-собеседнику.

Автор понимает, что художник передает в худ.произведении некие свои ценностные образы. Но и это - далеко не так. Многие художники вошли в культуру вовсе не с тем, что они вкладывали в свои образы. И чем более развивается искусство в веках, тем это более тенденциозно. Сальвадор Дали писал: «Как вы хотите понять мои картины, когда я сам, который и создаёт их, тоже не понимаю. Факт, что я в тот же момент, когда пишу, не понимаю моих картин, не означает, что эти картины не имеют никакого смысла. Напротив, их смысл настолько глубок, сложен, связан, непроизволен, что ускользает от простого логического анализа».

Констатируем, что автор изложил то, что было для него очевидно к моменту написания текста, то, что сложилось в его личной модели понимания действительности. Но это оказалось не подкрепленным исследовательской аксиоматикой, а личная аксиоматика автора, сложившаяся из его убеждений, не была в нужные моменты верифицирована с реальностью и не проверена на верность в реальности, что порождало цепочку все более неадекватных выводов. При этом нельзя сказать, что буквально все сказанное автором абсурдно. Стоит заметить очень глубокую проработку тех или иных его представлений, основанную на множестве обобщаемых жизненных данных, что делает его интересным писателем-философом, но требует безжалостно скептического подхода к его подчас очень категоричным утверждениям. Так в следующем фрагменте он говорит вполне верно (выделенная часть), но далеко не адекватно реальности в остальном:

Всю эту информацию рядовой зритель получает от знатоков-специалистов — искусствоведов, черпает из книг, и, в сущности, когда он приходит в очередной раз к полюбившейся картине, чтобы ещё раз насладиться живым и непосредственным общением с ней (ведь репродукции часто не передают и десятой доли той истинной красоты, какой обладают подлинники), он уже должен быть вооружён знаниями, необходимыми для её понимания. Созерцание, сопряжённое с пониманием того, что ты видишь, доставляет намного более глубокое духовное удовлетворение (уже не чисто эстетическое), чем восприятие поверхностное, практически ничего не знающее об объекте, с которым оно контактирует.

Чаще всего в общую культуру входит вовсе не интерпретации искусствоведов, а та суперпозиция высказываний, иногда случайных, но своевременных, что остается в массовой культуре и сопутствующих ей произведениях, а не в трудах профессионалов. Как минимум это стоило бы заметить и учесть.

Есть два вида высказываний: 1) сделанные на основе системной модели явления, когда это явление выделяется из окружающего без потери его главных свойств, исследуется для выявления всех взаимодействующих причинно-следственных факторов и 2) сделанные на просто в описательном плане уже имеющегося жизненного опыта. В первом случае учитываются все, что оказывает влияние на явление и не может, тем самым, оказаться неадекватным реальности, во втором - полнота описания зависит от того, был ли опыт переживания и осмысления данной части явления или она выпадает из внимания. Эффективность первого подхода обеспечивается соблюдением научной методологии познания и формализации его результатов, а вторая - характерна для донаучного стиля философского осмысления. Весь текст автора - пример второго стиля описания и поэтому очень многое у него упускается из рассмотрения и не учитывается, а утверждения не обладают достаточной полнотой и адекватностью реальности.

Это отражается в признании:

Поскольку моя мысль, долго варившаяся в собственном соку, однажды поставила себе за правило отображаться на бумаге, чтобы повысить свою дисциплинированность и иметь в будущем возможность просматривать протоколы своих прошлых наблюдений и переживаний, а в большей степени потому, что она стала прикасаться к высоким идейным материям и по всякому большому вопросу высказывать свою точку зрения и отстаивать её, то это само собой послужило основой повышенного интереса к философской и серьёзной психологической литературе.

Если для автора утверждение верно:

Наверное, для меня никогда самым любимым не стало бы какое-нибудь авангардистское произведение, доставляющее чисто визуальное наслаждение, но это непременно был бы образ, воплощающий в себе глубокие человеческие мысли и чувства.

то для множества других людей оно неверно потому, что они часто даже не осознают влияние на них того или иного произведения, но их жененный опыт во многом складывается из привнесенных воспитанием и их собственным развитием элементов, проистекающих из этих произведений так, что они вполне адекватны в своем отношении к ним. В том числе и в случаях, когда не видят никаких конкретных вложенных мыслей, когда обсуждают квадрат Малевича или еще что-то "абстрактное". Они нарабатывают, бывает, столь профессиональное отношение к произведениям искусства такого стиля, что точно оценивают их стоимость и возможную популярность.

В данной его части основные усилия будут направлены на установление точного смысла понятия «мысль» и на тщательное описание того, какие важнейшие разновидности мыслительной работы может распознать в себе наше самосознание.

Возникает методологический вопрос: а возможно ли методом самосознания распознать и формализовано выделить разновидности мыслительной работы? Настолько ли доступны элементы мыслительной деятельности для самосознания? Я знаю, что очень во многом недоступны и даже иллюзорны (вводят в заблуждение), что следует из моей модели понимания мыслительной деятельности. В любом случае от постановки вопроса зависит принципиальная возможность исследования мысли лишь приемами самосознания, чем автор вообще не озадачивался, считая заранее, что да, самосознания для этого достаточно.

Автор высказывает еще одно уже готовое и никак не обоснованное утверждение:

Я убежден, главной психологической проблемой является проблема мышления. Без соотнесения с ней невозможно адекватное решение всякой частной психологической проблемы. Проблема мышления — это область пересечения всех вопросов психологии, вопрос вопросов данной науки.

Что это за "проблема мышления"? Мысль - сугубо субъективное явление, которого нет на уровне описания механизмов мозга и эти описания совершенно не нуждаются в этой субъективности (см. О нематериальности мысли). Развитие механизмов индивидуального приспособления к новому в окружающем совершенно не затрагивает субъективность как явление психики.

Одна из моих главных целей была вполне традиционной — приблизиться к психологии реального человека, постараться дать убедительные описания того, как человек с разным уровнем развития сознания воспринимает, мыслит, переживает мир «изнутри» себя, как им осознаются внешние или внутренние процессы разных типов и разного уровня сложности.

Само по себе это - интересная предметная область исследования, но не стоит забывать, что субъективность - одно, а механизмы работы эволюционирующих уровней приспособительных реакций - совершенно другое, и второе может исследоваться совершенно без учета первого. Автор об этом вообще не задумывался и не обмолвился. Он просто постулировал свое утверждение о решающем значении субъективного и начинает опираться на него как на уже верифицированную аксиому, строя остальное на этой основе.

И, опять же, никакого системного, методологически выверенного подхода:

Давая развернутые описания отдельных ощущений, переживаний, мыслительных актов или более сложных системных состояний, я брал такие явления, которые считал типичными, в той или иной мере присущими душевной жизни любого человека. Естественно, основной материал я черпал из анализа собственной жизни, собственного сознания.

Чтобы не начинать исследование с пустого места, а сохранить связь с традицией, особенно в плане использования тех или иных понятий, я в качестве опоры взял текст одного автора;
отталкиваясь от этого текста, мы вместе с читателем получим возможность войти внутрь психологической проблематики. У кого-то, вероятно, возникнет вопрос: а удастся ли нам взглянуть на проблему мышления всесторонне, не упустим ли мы многих важных сторон, имея дело с единственным источником? Хочу заверить, нет.

Удовлетворимся такими заверениями и поверим автору?

Я начну рассуждения с анализа ряда идей отечественного психолога Льва Семеновича Выготского, взятых из его известной книги «Мышление и речь».

Пятое издание этой книги было в 1934 году, в год смерти Выготского, т.е. первоисточник - чрезвычайно устаревший, учитывая, что наиболее системные фактическое данные исследований начали получать после 1950 года с развитием методов внедрения электродов и визуализации. Далее автор всерьез начинает дискутировать с Выготским...

На мой взгляд, досадным упущением Выготского в работе «Мышление и речь» является то, что автор, несмотря на широкое использование слова «мысль» в качестве одного из центральных понятий, нигде не дает его четкого определения (пусть предварительного, вводного, которое приходилось бы учитывать, работая над его уточнением).

Слово мысль проистекает именно из самонаблюдения, из того, что доступно в субъективных явлениях и в таком смысле слово мысль оказывается вполне понимаемым другими самонаблюдателями. И никакого более точного определения, чем то, что описывает субъективное явление тут быть не может, в отличие от попытки описать механизмы, порождающие эти субъективные явления. Вот тут становится возможным говорить о материальных причинно-следственных процессах. Т.е. нужно, опять же, разделять исследование собственно психического явления и исследование его материального механизма. Выготский вполне корректно опирается на определение собственно психического явления, которое к тому времени было общепризнанным и вполне однозначно понимаемым. А в этом и есть функция определения: однозначность понимания (см. Символы, определения, термины). Опять имеем дело с методологической вилкой направлений предметных областей.

Думаю, что во время написания книги Выготский не знал заранее, что такое есть мысль как явление...

Автор точно так же не знает, что именно в механизмах организации психики коррелирует с субъективным представлением о мысли, но зато у него есть свои убеждения:

Я же на многое смотрел иначе и был убеждён в правоте своих точек зрения.

Выготский пишет: «Мысль и слово не связаны между собой изначальной связью. ... Если мысль и слово не связаны изначально, то приходится считать эти слова обозначениями феноменов, разных по своей природе, однако существенная часть нашего опыта активно сопротивляется такой позиции.

Т.е. автор просто опирается на свой опыт безо всяких достоверных обоснований кроме своей убежденности, что мысль и слово - нечто схожее по своей природе. Но даже физиологически они локализуются в разных частях мозга, что очевидно показывается различными методами исследования, не говоря о непосредственной визуализации активности мозга при восприятии и произнесении слова и при вспоминании мысли, не имеющей словесной формализации (образа). Особенно это ясно в случае животных, у которых обеднены вербальные структуры, но хорошо развита эпизодическая память (то, что вспоминается в виде мыслей).

Выготский разбирает значение понятия «слово». Он отмечает: «Слово с психологической стороны есть обобщение, или понятие. Всякое же обобщение, всякое образование понятия есть самый специфический, самый подлинный, самый несомненный акт мысли».
Сопоставление этих положений с предыдущими дает богатую пищу для размышлений. Интересно, что и в этих высказываниях мы находим другое особое отношение между формами «мысль» и «слово» (в упрощённой записи: слово есть и обобщение, и понятие, и акт мысли). Однако по характеру оно существенно отличается от первого. Здесь уже говорится, что образование слова (как понятия) есть «несомненный акт мысли» (этот тезис возникает вследствие допускаемой логикой простой комбинаторики), ибо подчёркивается — возникновение нового слова-понятия осуществляется посредством мыслительной работы, является её продуктом.

Однако, ясно, что Выготский вовсе не говорит об акте мысли в словообразовании, а говорит об образовании понятий, а не слов - в результате осмысления. Вот такие вольные интерпретации часто практикуются автором, который склонен засовывать свое понимание в рот оппоненту и затем опровергать это. Он такое не раз проделывал и со мной в обсуждениях на форуме, причем даже вообще не затрудняясь точным цитированием.

...произведя допустимое сокращение, мы получим утверждение «слово есть понятие» (а произведя инверсию такую — «понятие есть слово»... в высказывании содержится выраженное пунктуационно отождествление — «слово есть обобщение» (и «понятие есть обобщение»);

Это - совершенно не обоснованная своевольность. Это - неверное понимание исходного утверждения и опорочивание его путем своевольных "логических" подтасовок. Автор просто далеко не представляет себе содержание операций обобщения и, тем более, реализацию их на уровне механизмов осмысления. Далее, основываясь на этом самопальном утверждении, начинаются развитие все более неадекватных представлений. Поэтому нет смысла комментировать эти вторичные неадекватности.

Интересно, что позднее автор пишет: "нелишне заметить: «понятие» и «слово» часто отождествляют, и в этом исток многих ошибок.". Это - верно, но тут же он находит лазейку для такого отождествления: "Я же мыслю «понятие» как слово, взятое с учетом того или иного его контекстного значения; во всяком случае, это слово, которому уже дано какое-то определение.".

У автора нет представлений о механизмах формирования субъективных понятий - моделей понимания, которые вообще могут быть никак не связаны с вербальными символами обозначения понятий: многие субъективные понятия мы даже не можем облечь в слова. Он, конечно, знает об "образном мышлении" и пытается его как-то втиснуть в свою концепцию: "Выше мы рассматривали мысль как феномен вербального мышления. Однако такая трактовка проблемы — это уже прозвучало — слишком узкая и не охватывает в полном объеме реальную феноменологию сознания.

...Фактически сознание обнаруживает себя через словесное мышление (поскольку, в общем-то, сознавать — значит мыслить), оно суть главная ипостась сознания. А какое место в феномене мышления занимает наша способность оперировать во внутреннем плане образами?

...в рамках конкретного мышления образ и слово (наименование) имеют общее предметное значение — работают как единая единица смысла: отражая один и тот же предмет

...в сложнейшей динамике мышления представления, или зрительные образы, как «визуализированные мысли» и разнообразные мысленные языковые операции (как мгновенно порождаемые слова, словосочетания и высказывания) взаимодействуют «непрерывно», точнее, с очень большой частотой.

...От себя ещё добавлю, интерпретируя мысль Выготского и пытаясь найти оправдание её внутреннему 100 противоречию. Мне на ум приходит следующая догадка. Если отвлечься от той вероятности, что под «выражением мысли» Выготский мог подразумевать и составление словесных описаний содержания образов, а полагать, что он всё-таки имел в виду умственную работу по преобразованию неясных словесных же мыслей в более ясные формы, то придётся признать: он в своём «обобщении» не учёл тот факт, что часто мысль сразу рождается в отчётливых формах внутренней речи и принимается умом без всяких переделок (это верно как для мыслей, описывающих образы, так и более абстрактных, не чувствующей своей связи с образами, а реагирующих на смыслы каких-то других мыслей).".

Вот так витиевато стыкуется нестыкуемое - в полном отрыве от физиологических коррелятов того, что именно порождает образы, а что - символьное их представление - слова. При этом вплетается еще одна никак не определяемая сакраментальность: значение и смысл того и другого, которое предполагает еще один физиологический субстрат: систему значимости (ценности) о которой нет упоминаний.

Вот еще пример вольной "логической" интерпретации:

Выготский развивает эту идею в другом месте: «Необходимо учитывать, что для образования любого нового понятия (или определенного значения нового понятия) всегда используется совокупность известных понятий, то есть тем самым новое понятие неразрывно вплетается в общую глобальную взаимосвязь понятий» (с.). Следуя простейшему логическому правилу, легко произвести еще одно высказывание, которое свяжет только что приведённое и рассмотренное ранее как свои посылки и даст содержание, удобное для применения в дальнейших рассуждениях, а именно: использование некоторой совокупности известных понятий для образования нового понятия есть акт мысли.

Тогда, согласно тому же логическому правилу, из подчеркнутого суждения должно следовать более общее: мысль есть отношение понятий.

Выделенное от Выготского - одно, а выделенное от свободного полета интерпретатора - уже совершенно другое. И это другое ну никак не следует из первого, являясь чистой подтасовкой. Как и третье выделенное.

Вопрос, который мне среди первых приходил в голову во время чтения его работы, был таким: почему он первым делом не отождествил «мысль» с предложениями, которые часто спонтанно возникают у нас в уме и которые мы отчётливо формулируем посредством внутренней речи?

Вот это хорошо показывает насколько автор далек от понимания сути осмысления. В уме вся отчетливость возникает уже как результат готовой словесной (или образной) формализации - продукта осмысления, а сам этот процесс чрезвычайно хаотичен и принципиально не наблюдаем: мысли скачут, с ними что-то происходит уже не в фокусе осмысленного внимания и выскакиевает некий результат или даже несколько результатов, которые сопоставляются опять же часто неосознанно за счет мыслительных автоматизмов. Нет никакой такой логики мышления, но продукт мышления формализуется уже в желаемой упорядоченности. Чтобы это понимать нужно не философствовать, а хорошо разобраться с конкретными механизмами функциональности сознания на разных уровнях его адаптивных задач. Но некое смутное ощущение от самонаблюдения все же есть и различается процесс осмысления и оформленный конечный результат:

...наблюдаем ли мы в себе ещё движущуюся мысль (ещё не закончившийся процесс построения высказывания) или мысль полностью сложившуюся...

при этом возникают такие своевольные перлы как:

...независимо от того, наблюдаем ли мы в себе ещё движущуюся мысль (ещё не закончившийся процесс построения высказывания) или мысль полностью сложившуюся, которую наш ум готов принять как ценную и запомнить (а из последнего выражения, кстати, понятно, что у рассудка не может быть своей особой памяти, как у памяти — своего отдельного ума, следовательно, оба эти понятия по-разному ссылаются на одно и то же),..

Запоминать результат рассудочной деятельности мы можем, но памяти у рассудка нет. Вот только что называют "эпизодической памятью"? И за счет чего мы вспоминаем осмысленные эпизоды пережитого? И что это за "логика": "у рассудка не может быть своей особой памяти, как у памяти — своего отдельного ума"?

И как бы в отрыве от всей такой логики звучит уже вполне разумное и очевидное утверждение:

закономерно возникает материализм, который утверждает, что порождающим началом по отношению к любым феноменам могут быть только мозговые процессы. Эти процессы не могут «видеть» себя как таковые, потому что вся их активность спрятана, трансформирована, закомуфлирована в активность, кажущуюся чисто идеальной, духовной или ментальной (в данном контексте всё это синонимы).

Так вот именно поэтому нужно пытаться не "логически" вычислять, что такое мысль, а точно знать, как и зачем организованы и как взаимодействуют эти процессы, какова их функциональность. Но автор не приемлет путь научной методологии познания, а все время скатывается к некой форме "материалистической" философии: вместо нахождения конкретных причин и следствий он философствует, причем, исходя из некоторых своих совершенно произвольных убеждений:

Если же мысль объявляется средством построения слова, а по-другому — средством построения мысли же как семантически и грамматически организованного комплекса слов (или мышление — фактором, порождающим мысль), то это и будет тот самый случай, доказывающий, что слово «мысль» берут тут в двух или трёх совершенно разных значениях.

Вот этот постулат, о "мысли как средства образования нового слова-понятия" и т.п. остается неистребимым и на этой основе строятся все рассуждения, приводящие к порочности последующих утверждений, кроме взятых оторвано как некая жизненная очевидность. На самом деле мысль - это может быть просто эпизодическое воспоминание, без всяких последствий, но осознанное в новых условиях (отслеживающий, первый уровень сознания).

Все последующие рассуждения оказываются порочными. Все последующие "логические" хитросплетения и философствования не интересны - настолько они оказываются в отрыве от даже самой базовой физиологии. Поэтому комментировать далее нет смысла, хотя можно было бы вытащить еще немало удивительных примеров подтасовок, оправдывающих уже незыблемую систему личных убеждений.

Короткое резюме.

1. В тексте много "логических" подтасовок.

2. Попытка "логически" решить проблему, а не методом сопоставления фактических данных и их обобщения.

3. Практически нет фактической аксиоматики, а все выводы строятся на основе некоторых личных убеждений, принимаемых как постулаты.

4. Нет практической пользы от сделанных утверждений в понимании даже отдельных фрагментов организации психики. Невозможно представить себе итоговую модель даже в самом грубом схемотехническом или алгоритмическом приближении.

5. Остается черный ящик во всех описываемых явлениях - подход эмпирических психологов. Нет никаких конкретизаций механизмов.

6. Очень глубоко прорабатываются субъективные модели представлений, не верифицированные в реальности.

7. Исповедуется некая диалектика вместо научной методологии, т.е. рассуждения - следствия не научного исследования, сопоставления и обобщений, а некоего вида философии, давно показавшей свою несостоятельность.

8. В принципе с моей стороны некорректно комментировать философский текст с позиции научной методологии, но делаю это по настоятельной просьбе автора.

Автор начинает рассуждать сразу о сложном явлении, например, о сознании, мышлении в стиле психологии, т.е. не вникая в черный ящик того, какими именно механизмами организована система, которая проявляется наблюдаемыми свойствами, названными сознанием и мышлением.

Для меня вполне очевидна теорема о том, что любое сложное явление может иметь бесконечное множество причин, которые могли бы привести к такому явлению. Другими словами, любое конкретное следствие может иметь множество причин так, что нет никакого способа определить по какому именно механизмы причинно-следственных связей получился именно такой результат. Эту теорему можно доказать строго математически.

Это напрямую ограничивает возможность получения логическим путем рассуждений адекватной картины организации психических явлений. Нет никаких шансов угадать систему взаимодействий механизмов лишь по внешне наблюдаемому результату их действия без достаточно полного сбора данных, сопоставлений и обобщений в модель системы взаимодействий, порождающей данное явление.

Чтобы приблизиться к понимаю такой системы организации психики я начал с рассмотрения эволюционного усложнения систем индивидуальной адаптивности, начиная с самых простых организмов, отслеживая все эволюционные дополнения. Критерием верности понимания являлась модель системы текущей организации каждого данного уровня адаптивности. Эти совершенно однозначно приводит к пониманию конкретных функций тех механизмов, которые проявляются как сознание и мышление и нет необходимости философствовать о них потому, что есть конкретные выявленные механизмы, позволяющие реализовать данный уровень схемотехнически или программное при наличии таких технических возможностей. Хороший схемотехник или программист достаточно ясно видит способ реализации определенного механизма. Это позволяет отвлечься от особенностей природной реализации так, что принцип может быть реализован самыми различными способами.

Именно такая системная модель (т.е. не зависящая от способа реализации) механизмов, целостно и полноценно описывающая уровни адаптивности, позволяет понимать, как функциональное назначение, так и проявляемые свойства.

Хочется предостеречь автора от, казалось бы, очевидного решения: учесть эти замечания в последующем тексте непосредственно как, скажем, исправляются отдельные ошибки, чтобы более не вызывать в этом возражения. Нет, тут тексту так не поможешь. Единственным верным решением было бы, все же, построить свою системную модель, отражающую все взаимовлияющие процессы. А для этого нужно опираться далеко не на один источник, а учесть всю имеющуюся совокупность фактических данных исследований в их взаимном сопоставлении и обобщить их в непротиворечивую модель.