Ознакомьтесь с Условиями пребывания на сайте Форнит Игнорирование означет безусловное согласие. СОГЛАСЕН
 
 
Если в статье оказались ошибки...
 

Комментарии к книге Дэвид Иглмен Мозг: «Ваша личная история»

Относится к   «Список рецензий»

Особенно полезным этот текст был бы после почтения итогов программного моделирования системы индивидуальной адаптивности (fornit.ru/bot2) – буквально все приобретет новое качество понимания. И особенно ярко станет видно то, что удалось выяснить при моделировании и то, какие представления об аналогичных явлениях сложилось в научном мире. А эти представления мало изменились за период со времени написания книги и времени написания этого текста, за период о котором К. Анохин высказался как тупике развития когнитивной науки (fornit.ru/44964).

Зачем нужны эти комментарии?

Во-первых, потому, что нет других полезных, а не просто поляризационных или интерпретационных комментариев к этой книге.

Я постоянно слежу за публикациями любых книг, обобщающих понимание механизмов мозга, независимо от того, кто автор: ученый или просто увлеченный темой человек. Очень быстро становится ясно, насколько автор освоил тематику и могут ли быть в его обобщении полезные идеи.

Из года в год, вот уже более 30 лет я надеюсь увидеть в очередной книге удачное сведение пазлов фактических данных исследований в общую картину понимания, в теорию, которая бы оказалась взаимно непротиворечивой в отдельных составляющих (такие критерии формализованы: fornit.ru/7649), но этого до сих пор не случилось. Зато появляются все новые описания фактических данных с попытками их интерпретации.

Это – очень ценные данные, но авторы не всегда видят другие возможные варианты интерпретаций и часто опираются на те, что сами сделали, строя остальную часть здания своего понимания на таких пока недостаточно верифицированных данных.  После нескольких подобных звеньев цепочка обобщения становится настолько неадекватной реальности, что продолжать вникать далее в теорию автора и комментировать становится бессмысленно. И очень многие авторы, особенно любители, достигают такого качества.

Этого не случилось с книгой глобального обобщения знаний о работе мозга Дэвида Иглмена. И очень приятным было увидеть, что психофизиологи, наконец-то пришли к концепции субъективной модели понимания ситуации, хотя пока еще в отрыве от организующих эту модель механизмов. Судя по тексту книги, Дэвид Иглмен – человек с выдающимися способностями к обобщению, с развитой эвристикой (интуицией).

Книга и комментарии – для тех, кто уже понимает основные функции нейронов, синапсов и знает основы нейрофизиологии.

Я очень обрадовался, когда увидел, что в книге последовательно, на основе фактических данных ставятся очень правильные вопросы и делается попытка ответить на них. Я просто добавлял свое мнение. Получилось не то, что соавторство, а как бы пространство мнений, и мое невозможно выделить в виде отдельного текста. А если у кого-то возникнет мысль вроде: “А кто ты такой, чтобы ставить себя рядом с великим автором?”, то будет корректнее ознакомиться с моим сайтом и станет ясно, кто я такой :).

Особенно полезным этот текст был бы после почтения итогов программного моделирования системы индивидуальной адаптивности (fornit.ru/bot2) – буквально все приобретет новое качество понимания. И особенно ярко станет видно то, что удалось выяснить при моделировании и то, какие представления об аналогичных явлениях сложилось в научном мире. А эти представления мало изменились за период со времени написания книги и времени написания этого текста, за период о котором К. Анохин высказался как тупике развития когнитивной науки (fornit.ru/44964).

 

У Дэвида Иглмена есть более поздняя книга «ИНКОГНИТО Тайная жизнь мозга» 2021 года, но это - уже совсем не то. Не появилось ничего принципиально нового, все на той же точке замерзания находится понимания сути эго и вообще адаптивные механизмы на уровне психики. Так что не стал добавлять комментарии для ее текста.

 

Далее оригинальный текст книги будет в черном цвете, а мои вспомогательные интерпретации – в фиолетовом.

 

Наш мозг и тело существенно меняются в течение жизни, но обнаружить эти изменения непросто – как движение часовой стрелки в часах. Например, красные клетки крови полностью обновляются каждые четыре месяца, а клетки кожи – каждые несколько недель.
Приблизительно за семь лет все атомы вашего тела заменяются другими. В чисто физическом смысле вы полностью обновляетесь. К счастью, существует нечто неизменное, что связывает все эти разные версии вас самих: память. Возможно, именно память служит той связующей нитью, которая делает вас вами. Она составляет основу вашей личности, обеспечивая единое, непрерывное ощущение своего «я».
Но тут нас поджидает одна проблема. Может быть, непрерывность – всего лишь иллюзия?

Первые эпизоды жизни, которые удается вспомнить статичны, как картинка.Это происходит потому, что каждый фрагмент эпизодической памяти возникает вместе с привлечением осознанного внимания “ориентировочным рефлексом”. Даже то, что мы “видим” при вспоминании в виде движения – картинка, но имеющая смысл движения. Это “движение” состоит из примитивов восприятия, которые формировались ранее для распознавания множества наблюдаемых движений. С их участием у нас бывают иллюзии движения там, где движения реально нет.

Непрерывность осознанного восприятия строится так же, отражая то, что происходит в реальности для обеспечения внутренней среды понимания ситуации. Моменты привлечения осознанного внимания могут быть редки в случае хорошо известной, привычной ситуации без новизны. Мы совершаем множество автоматических привычных действий, не задумываясь в то время, как в эпизодической памяти фиксируются только отдельные, довольно редкие кадры (частота кадров, кстати, определяет субъективное ощущение времени fornit.ru/5394).

Можно поверить это на опыте. Встаньте в любом месте комнаты и закройте глаза. У нас остается понимание того, где мы настолько, что мы можем уверенно сделать несколько шагов. Достаточно на мгновение приоткрыть глаза, чтобы снова подстроиться к реальности и пойти дальше. Правда идти будет не так легко потому, что наши движения привычно координируются мозжечком на основе сверки со зрительной информацией и без этого заметно шатает. И еще, закрытые глаза означают для нас новый контекст ситуации, в котором все несколько меняет свой смысл.
Представьте, что у вас есть возможность пойти в парк и встретить самого себя в разные периоды жизни. Вот вы в возрасте шести лет, а вот подросток, вот вам около тридцати, вот за пятьдесят, а вот перевалило за семьдесят – с начала и до самых последних дней.

Предположим, что вы можете сесть рядом и рассказать друг другу одни и те же случаи из своей жизни, сплетая единую нить своей личности.
Но получится ли? Общего у вас – только имя и история, а в остальном все вы разные люди, с разными ценностями и целями. И в ваших воспоминаниях будет меньше совпадений, чем вы ожидали. Ваша память о том, каким вы были в пятнадцать лет, отличается от того, каким вы действительно были в этом возрасте; более того, у вас могут быть разные воспоминания об одних и тех же событиях. Почему? Все дело в свойствах памяти.
Память – это не точная видеозапись события в вашей жизни, а скорее хрупкое состояние мозга, оставшееся с минувших времен, которое должно воскреснуть, чтобы вы вспомнили это событие.

Если бы эпизодическая память была записью всех деталей происходящего, то даже в таком ресурсоемком органе как мозг не хватило бы нейронов и связей между ними. Записывается только “указатель” на нейрон, активность которого связана с уже ранее зафиксированными в момент записи ансамблями примитивов восприятия и запускает эту конфигурацию. Только такую связь между указателем и указываемыми им ансамблями активных образов и переводит в фиксированное состояние циркуляция активности, удерживаемая гиппокампом (циклы А.Иваницкого fornit.ru/7446).

В модели такой системы (отчет по реализации: fornit.ru/bot2) каждое срабатывание “ориентировочного рефлекса” записывает в файл эпизодической памяти только идентификатор указателя совокупности элементов текущего состояния, и файл оказывается очень компактным, позволяя в полной мере воспроизвести все детали ситуации, замеченные в момент запоминания. А все незамеченное остается потерянным навсегда. Любой человек может обучиться фиксировать сколь угодно детализованные кадры памяти и этому обучают разведчиков.
Рассмотрим такой пример: вы пришли в ресторан на день рождения друга. Все происходящее запускает определенные цепочки активности в вашем мозгу. Например, одну из таких цепочек запускает разговор друзей, другую активирует запах кофе, а третью – вкус великолепного пирожного. Еще одна запоминающаяся деталь – палец официанта в вашей чашке, порождающий совсем другую конфигурацию возбужденных нейронов. Все эти цепочки возбуждения связаны между собой в разветвленную ассоциативную сеть нейронов, которую многократно воспроизводит гиппокамп, пока ассоциации не фиксируются. Нейроны, возбуждающиеся одновременно, устанавливают более прочные связи: клетки, возбуждающиеся вместе, соединяются. Получившаяся в результате сеть – уникальный отпечаток события, представляющий собой воспоминание о вечеринке.

Теперь представьте, что полгода спустя вы пробуете пирожное, точно такое же, каким вас угощали на дне рождения. Этот ключик может отпереть целую сеть ассоциаций.
Первоначальное созвездие клеток возбуждается, словно включаются фонари уличного освещения. И вы вдруг погружаетесь в воспоминания.
Мы не всегда это осознаем, но воспоминания беднее, чем можно было бы ожидать. Вы знаете, что на вечеринке присутствовала супружеская пара, ваши друзья. Он, наверное, был в костюме, потому что всегда носит костюм. А она в голубой блузке. Или в вишневой? А может, в зеленой? Порывшись в памяти, вы обнаружите, что не можете вспомнить, во что были одеты другие гости в переполненном ресторане.
Таким образом, ваша память о дне рождения начала ослабевать. Почему?

В кадре памяти было зафиксировано все, на что обращалось осознанное внимание, а обычный человек обращает внимание только на то, что важно для него в данный момент и это – нормально. Запоминать лишнее может ухудшать адекватность использования памяти (в качестве прогноза того, что последовало после данного события).

Во-первых, у вас в мозгу имеется ограниченное количество нейронов, и все они решают несколько задач одновременно. Каждый нейрон в разное время включен в разные сети. Нейроны работают в динамичной матрице меняющихся контактов, и к ним постоянно поступает масса запросов на связь с другими клетками. Таким образом, ваша память о дне рождения загрязнилась, поскольку эти «именинные» нейроны были вынуждены встраиваться в другие сети памяти.
Враг памяти – это не время, а другие воспоминания. Каждое новое событие требует образования новых связей среди конечного количества нейронов. Удивительно то, что ослабевшая память не кажется вам ослабевшей. Вы чувствуете или по крайней мере предполагаете, что сохранили полную картину.
Однако ваша память о событии не только ослабевает – она подвержена влиянию. Скажем, за год, прошедший после той вечеринки, ваши друзья расстались. Вспоминая о дне рождения, вы можете обнаружить тревожные признаки. Кажется, он вел себя тише обычного? Или между ними время от времени повисало неловкое молчание? Конечно, полной уверенности у вас нет, поскольку информация в вашей нейронной сети изменяет связанную с ней память. Таким образом, на разных этапах вашей жизни одно и то же событие может выглядеть немного по-разному.

Важна не детальность запомненного эпизода, а тот смысл, который этот эпизод сопровождал, а смысл (значимость происходящего для субъекта в данных условиях) меняется с опытом. Поэтому значимость детских воспоминаний совершенно не соответствует значимости взрослых, и, вспомнив детский эпизод, взрослый привнесет в него свое новое понимание смысла происходящего. Даже память о недавних событиях с каждым воспоминанием обрастает все новой значимостью, и следователи знают, что первые показания свидетелей практически всегда отличаются от последующих.

Податливость памяти становится очевидной благодаря новаторской работе профессора Элизабет Лофтус из Калифорнийского университета в Ирвайне. Она перевернула наше представление о памяти, продемонстрировав, насколько чувствительны к воздействию наши воспоминания.
Лофтус разработала эксперимент, в котором добровольцам предлагали видеосюжеты об автомобильных авариях, а затем задавали ряд вопросов, чтобы выяснить, что они запомнили.
Выяснилось, что вопросы, которые им задавали, влияли на полученные ответы. Лофтус объясняет: «Когда я спрашивала, с какой скоростью двигались машины перед тем, как столкнулись, или с какой скоростью двигались машины, когда врезались друг в друга, оценка скорости была разной. Испытуемые полагали, что машины двигались быстрее, когда я использовала глагол «врезались». Заинтересовавшись способностью наводящих вопросов влиять на память, она решила продолжить исследования.

Задавая разный контекст понимания, изменялись условия понимания смысла происходящего. Чем больше опыта у человека в данной специфике, тем больше различий смысла одного и того же события он находит в зависимости даже от малейших нюансов условий. А у новичка окажется самая “крепкая” память, ни от чего не зависящая.

Можно ли сформировать полностью ложные воспоминания? Чтобы это выяснить, Лофтус пригласила нескольких добровольцев, а ее помощники связались с их семьями и получили сведения о событиях из жизни испытуемых. Вооруженные этой информацией, исследователи составили по четыре истории из детства каждого участника эксперимента. Три из них были правдивыми. Четвертая история содержала правдоподобную информацию, но была полностью вымышленной. Четвертая история рассказывала, как испытуемый в детском возрасте потерялся в торговом центре, после чего его нашла добрая старушка, и в конце концов он вернулся к родителям.
В серии интервью испытуемым рассказывали все четыре истории. Не менее четверти участников эксперимента утверждали, что помнят о происшествии в торговом центре, несмотря на то что такого события в их жизни не было. Но это еще не все. Лофтус объясняет:
«Они начинали вспоминать подробности. Возможно, они разговаривали с пожилой женщиной, которая их спасла». Со временем ложные воспоминания все больше обрастали деталями: «У старушки была нелепая шляпка», «Я держал в руках любимую игрушку», «Мама так волновалась».

Каждое ложное событие, поданное в авторитарной форме (испытуемые не сомневались в истинности сказанного) в контексте текущих условий дает список других воспоминаний, которые ранее реально случались после схожего события (если, конечно, был такой опыт) и такие воспоминания и озвучивались. Мало того, раз это происходит осознанно, значит возник новый кадр памяти уже с таким эпизодом.
Таким образом, можно не только внедрить в мозг ложные воспоминания – люди с готовностью принимают и украшают их, неосознанно вплетая фантазию в ткань своей личности.
Мы все беззащитны перед такой манипуляцией памятью – даже сама Лофтус. Выяснилось, что, когда Элизабет была ребенком, ее мать утонула в бассейне. Много лет спустя в разговоре с одним из родственников обнаружился удивительный факт: именно Элизабет обнаружила тело матери в бассейне. Новость стала для нее настоящим шоком; она об этом не знала и просто отказывалась в это верить. «Вернувшись домой с того дня рождения, я задумалась:
может, так все и было. Я начала вспоминать другие подробности – как приехали спасатели и дали мне кислород. Может, кислород потребовался потому, что я нашла тело и мне стало плохо?» Вскоре она уже представляла свою мать в бассейне.
Но потом позвонил родственник и сказал, что ошибся. Тело нашла вовсе не маленькая Элизабет, а ее тетя. Так Лофтус на себе испытала, что такое ложная память, богатая подробностями и сопровождающаяся глубокими чувствами.
Наше прошлое нельзя считать точной записью, которой мы можем доверять. Скорее это реконструкция событий, иногда граничащая с мифологией. Перебирая воспоминания о прошлом, мы должны помнить, что не все подробности точны. Некоторые взяты из историй, которые люди рассказывают о себе, другие определяются представлениями о том, что случилось. Таким образом, если ставить знак равенства между своим «я» и своими воспоминаниями, то наша личность превращается в какой-то странный, непрерывный и изменчивый рассказ.

Эпизодическая память и не предназначена для увлекательных рассказов и опытов. У нее очень четко очерченное назначение: давать предсказания, чем могут закончиться данное событие на основе уже имеющегося опыта переживания. Поэтому с памятью нужно обращаться очень бережно. не позволяя даже авторитетным людям внушать будто бы имевшие место события и самому, не засоряя ее лишними, не значащими для себя деталями. Это прямой довод против всяких методов запоминания типа мнемоник.

...

Первый сильный эпилептический припадок у Генри Молисона случился в день его пятнадцатилетия. Затем припадки становились все чаще. Столкнувшись с перспективой усиления эпилепсии, Генри согласился на экспериментальную операцию – у него удалили среднюю часть височных долей (в том числе гиппокамп) в обоих полушариях мозга. Припадки у Генри прошли, но проявился побочный эффект: всю оставшуюся жизнь у него не формировались новые воспоминания. Но и это еще не все. Генри утратил не только способность формировать новые воспоминания, но и прогнозировать будущее.
Представьте, что завтра вы идете на пляж. Какая картина возникает в вашем мозгу?
Сёрферы и замки из песка? Обрушивающиеся на берег волны? Лучи солнца, пробивающиеся сквозь облака? Если бы вы спросили Генри, как он представляет завтрашнюю прогулку, он, скорее всего, ответил бы: «Единственное, что приходит мне в голову, – это синий цвет». Несчастье, приключившееся с Генри Молисоном, проливает свет на механизмы, лежащие в основе памяти: они не просто записывают все, что произошло, но также позволяют делать проекцию в будущее.

Гиппокамп зацикливает текущую активность в данном контексте восприятия, удерживая стимул, что дает не только постоянный учет этого стимула (мы помним, с кем сегодня встречались), но за это время успевают записаться эпизоды памяти. Если порвать такой процесс (например, ударом бутылкой по голове), то все, что происходило за последние полчаса окажется не записано в память. А записанные эпизоды нужны для того, чтобы впредь знать, что бывает после тех или иных событий и учитывать это в планировании своих действий.

Зацикленные образы восприятия образуют все новые удерживаемые цепочки, которые накапливаются в течении дня. Схожие по контексту цепочки конкурентно тормозят друг друга, но большинство активностей накапливается, вся более затрудняя избирательность мышления и вообще контроль за организмом. Так что во время сна общим нарастающим торможением они постепенно гасятся (а при контрастировании возникают прогностические сновидения).

...

Размышляя о том, кто я, следует помнить об одном, самом главном аспекте: я разумное существо. Я осознаю свое существование. Я чувствую свое присутствие в этом мире, смотрю на мир этими глазами, воспринимаю эту многоцветную и динамичную картину, находясь в центре сцены. Назовем это сознанием или разумом.
Ученые часто спорят о точном определении сознания, но понять, о чем идет речь, поможет простое сравнение: когда вы бодрствуете, то находитесь в сознании, а когда спите – нет. Это различие подводит нас к простому вопросу: чем отличается активность мозга в этих двух состояниях?

На самом деле мы можем осознавать себя и во время сна (есть даже методика осознанных сновидений) – все дело в том, насколько актины уровни обработки новой ситуации (обращения осознанного внимания “ориентировочным рефлексом”). У нас есть только один надежный критерий - характеристика состояния самоощущения. Когда мы можем ощущать себя, есть и все атрибуты сознания настолько, что сознание следует считать самоощущением и тогда снимается вся таинственность, связанная со словом “сознание”. Понятно, что бывают разные уровни сознания от самого примитивного самоощущения (после глубокого сна или наркоза, когда нет активностей, способных связать с прошлым бодрствованием), до творческого решения проблем. Не на первом уровне становится возможным самосознание, а на уровне реализации произвольности. Это – сложный момент, так что отсылаю к fornit.ru/40830.

Сам феномен самоощущения так же не прост и характеризуется тем, что по срабатыванию “ориентировочного рефлекса” происходит уточнение текущего состояний иерархии условий, от базового самоощущения трех видов: Норма, Плохо, Хорошо, см. fornit.ru/50196
Один из способов измерения активности мозга – электроэнцефалография (ЭЭГ), при которой суммарное возбуждение миллиардов нейронов определяется путем регистрации слабых электрических сигналов с поверхности головы. Этот способ довольно грубый, и иногда его сравнивают с попыткой понять правила игры в бейсбол, держа микрофон у наружной стены стадиона. Тем не менее ЭЭГ способна продемонстрировать разницу между двумя состояниями, сном и бодрствованием.
Когда вы бодрствуете, электроэнцефалограмма свидетельствует о том, что миллиарды нейронов участвуют в сложном обмене сигналами: это можно сравнить с тысячами разговоров зрителей на стадионе.
Во время сна ваше тело словно выключается. Логично предположить, что то же самое происходит со «стадионом» нейронов. Однако в 1953 г. выяснилось, что это предположение неверно: ночью мозг так же активен, как днем. Когда человек спит, нейроны просто взаимодействуют иначе, более синхронно и ритмично. Это похоже на «волну» на стадионе, когда зрители берутся за руки и одновременно встают и садятся.
Нетрудно понять, что при наличии тысяч отдельных разговоров сложность процессов на стадионе гораздо выше. И наоборот, демонстрация зрителями «волны» – занятие менее интеллектуальное.
Следовательно, сознание зависит от ритмов возбуждения клеток мозга. Днем, когда вы бодрствуете, ваше «я» возникает как результат интегрированной сложности взаимодействия нейронов. Ночью, когда взаимодействие нейронов немного меняется, вы исчезаете. И близким людям приходится ждать следующего утра, когда ваши нейроны отключат общий ритм и вернутся к сложным связям. Только тогда вернетесь и вы.
Таким образом, ответ на вопрос, кто вы, зависит от того, чем заняты ваши нейроны.

Ритмы мозга это – наводки от удерживаемых образов, и их частотная характеристика (но не амплитуда) зависит от длины пути самоподдерживающейся обратной связью активности. Это коррелирует с самоощущением, но только в качестве грубого определения наличия этого состояния. Как только гиппокамп начинает прокручивать активности, частота становится характерной для бодрствования, в том числе на стадии сновидений.

После окончания магистратуры я получил возможность работать с одним из моих научных кумиров, Фрэнсисом Криком. Когда я с ним познакомился, его больше всего занимала проблема сознания. Доска в кабинете Крика всегда была исписана сверху донизу, но меня удивляло, что одно слово в центре было крупнее остальных. Это слово «смысл». Мы многое узнали о нейронах, нейронных сетях и зонах мозга, но по-прежнему не знаем, почему все эти курсирующие в мозгу сигналы что-то для нас значат. Как вещество в нашем мозгу порождает мысли?

Сознательное понимание – одна из самых больших загадок современной нейробиологии.

Это слово в самом деле порождает непонимание у психофизиологов и не только, хотя в его значении разобрались уже довольно давно. Чтобы слово “смысл” утратило свою непознаваемую сакраментальность (как это проделали со словом “сознание”) нужно вместо него иметь в виду слово “значимость”, - значимость того, на что обращено осознанное внимание в данных условиях (одно и тоже в разных условиях могут иметь разные до противоположности смыслзначимость). В конкретных условиях мы на опыте познаем, что именно значит для нас то. на что обратили внимание и совершили по отношению к нему какие-то действия. Эта значимость связывается с веткой дерева условий и в следующий раз возникает понимание смысла происходящего.

Проблема присвоения смысла пока не решена. Но, как мне кажется, мы уже можем сказать следующее: смысл определяется сетями ассоциаций, в основе которых лежит весь жизненный опыт.
Представьте, что я беру кусок ткани, раскрашиваю его и показываю вам. Вызовет ли он у вас воспоминания, подтолкнет ли воображение? Скорее всего, нет. Ведь это просто кусок ткани, правда?
А теперь представьте, что краска на ткани образует рисунок флага вашей страны. Его вид почти наверняка вызовет у вас ассоциации, однако конкретное значение уникально и зависит от жизненного опыта. Вы не воспринимаете объекты такими, какие они есть. Ваше восприятие определяется тем, кто вы.

Даже в первый раз показанный кусок ткани имеет для нас определенный смысл, и мы понимаем, какое значение он имеет или может иметь для нас. Но так и кажется, что смысл – это нечто более важное, чем просто констатация значимости, и отсюда возникают мифы про сокровенный смысл жизни в то время, как смысл жизни – определенная значимость жизни для нас в данных условиях: она может быть очень большой или нулевой. А вот когда у нас нет контекста, для определенного распознавания значимости, мы переспрашиваем: в каком это смысле сказано?

...

Как биологическая составляющая мозга определяет наше восприятие: изумрудно-зеленый цвет, вкус корицы, запах сырой земли? А если я скажу, что окружающий мир со всем своим богатством красок, текстур, звуков и запахов не более чем иллюзия, шоу, которое разыгрывается для вас мозгом? Имей вы возможность воспринимать реальность такой, какая она есть, вы были бы шокированы отсутствием звуков, красок, запахов и вкусов. За пределами вашего мозга существуют лишь энергия и материя. За миллионы лет эволюции человеческий мозг стал мастером превращения энергии и материи в богатое чувственное восприятие мира.
Как он это делает?

Не энергию и материю мозг превращает в определенный смысл, а конкретные воплощения энергии-материи в виде определенных веществ распознаются нашими сенсорами и опыт наблюдения причин и следствий реального мира строит абстрактную картину, отражающую эти взаимодействия. Если наш опыт оказывается недостаточен, то реальность отображается иллюзорно, многозначительно.

...

Майк Мэй потерял зрение в возрасте трех с половиной лет. Химический ожог уничтожил роговицу, и в его глаза перестали попадать фотоны. Несмотря на слепоту, Майк стал успешным бизнесменом, а также великолепным лыжником, ориентируясь на склонах по звуковым сигналам.
Затем после сорока лет слепоты Майк узнал о новаторском методе лечения стволовыми клетками, способном исправить физические повреждения глаз. Он решился на операцию – его слепота была обусловлена разрушением роговицы, и решение выглядело очевидным.
Но случилось непредвиденное. Телевизионные камеры записали момент снятия повязки с глаз. Майк так описывает свои ощущения, когда врач снял бинты: «В мои глаза хлынул свет и поток образов. Внезапно прорвалась плотина зрительной информации. Это потрясающе».

Новая роговица Майка должным образом пропускала и фокусировала свет, но его мозг не понимал поступающую информацию. Под прицелом телевизионных камер Майк смотрел на своих детей и улыбался им, но внутренне был в полной растерянности, поскольку не мог сказать, как они выглядят или кто из них кто. «Я вообще не умел распознавать лица», – вспоминал он.
С точки зрения хирургии трансплантация закончилась полным успехом, однако, с точки зрения Майка, его ощущения нельзя было назвать зрением. Как он сам выразился, его «мозг находился в состоянии «Подумать только!».
С помощью врачей и родных он вышел из смотровой комнаты и пошел по коридору, бросая взгляды на ковер, на картины на стене и на двери. Все это не имело для него смысла. Когда же его посадили в машину и повезли домой, Майк смотрел на проносящиеся мимо дома, здания, людей и безуспешно пытался понять, что он видит. На шоссе он съежился от страха, думая, что машина врежется в большой прямоугольник впереди. Оказалось, что они просто проезжали под дорожным указателем. Майк не мог определять расстояние до объектов и их глубину.
После операции кататься на лыжах ему стало даже труднее – из-за сложностей с восприятием он с трудом различал деревья, людей, тени и впадины. Все они казались ему просто темными предметами на белом снегу.

До трех лет формируются только те примитивы восприятия, которые были в поле органов чувств. И они уже связывались с определенным смыслом для каждых из условий разных ситуаций. Будучи слепым, Майк формировал смысл без участия зрения и вдруг обретя его, он оказался в ситуации, когда зрительные образы оказались не имеющими никакого опыта соответствия его целям и действиям, они оказались полностью бессмысленными. Теперь придется пристегивать новые для него образы к тому смыслу, который уже есть в опыте. Этот процесс схож с изучением нового языка, когда слова и предложения связываются с уже имеющимся смыслом и начинают его тоже обозначать, символизировать.

В настоящее время, через тринадцать лет после операции, Майк с трудом читает слова на бумаге и различает выражения лиц людей. Когда ему требуется уточнить свое несовершенное зрительное восприятие, он использует для проверки информации другие органы чувств:
дотрагивается до предмета, поднимает его, слушает. Это сравнение ощущений характерно для маленьких детей, чей мозг познает окружающий мир.

...

Одна из нерешенных проблем нейробиологии получила название «проблемы увязки»:
как мозгу удается создать единую, связную картину мира, если зрительный сигнал обрабатывается в одном отделе, слуховой – в другом, осязательный – в третьем и т. д.?
Мы до сих пор не знаем ответа на этот вопрос, но общая валюта нейронов, а также высокая степень их взаимосвязи могут указывать путь к решению проблемы.

На самом деле этот вопрос успешно рассматривался даже с философской точки зрения – Дж.Тонони предложил модель понимания такой “увязки”. решение – создание распознавателя конкретной ситуации со всеми ее условиями и, главное, значимостями происходящего для субъекта.

Для адекватного распознавания ситуации, для понимания смысла происходящего необходимо строить дерево понимания, начиная с самых базовых состояний, отражающих гомеостатические состояния жизненных параметров: Норма, Плохо, Хорошо. Это уже дает базовое значение текущего состояния. Каждая из основ ветвится на более частные состояния, советующие базовом стилям реагирования в их древнем формате. Актуальность текущего стиля поведения создаст абстрактный контекст значимости переживания – базовую эмоцию. Все другие условия восприятия все более уточняют дерево текущих условий так, что активной ветке возможно придавать произвольный смысл или оставлять ту значимость, которая была уже определена опытом. Любые сочетания деталей восприятия находят свое место в конкретной ветке дерева понимания смысла ситуации и, таким образом, все эти разрозненные образы оказываются интегрированы в одну информационную среду, о которой говорил Дж. Тонони.

Такая система создана в виде действующей модели (fornit.ru/bot2).

Когда младенец протягивает руку и дотрагивается до предмета перед собой, он не только исследует его текстуру и форму. Эти действия необходимы для того, чтобы научиться видеть.
Идея, что движения нашего тела необходимы для зрения, может показаться странной, однако ее изящное доказательство было продемонстрировано в 1963 г.
Ричард Хелд и Алан Хейн, исследователи из Массачусетского технологического института, поместили двух котят в цилиндр с полосатыми стенками. Оба котенка получали зрительную информацию от движения внутри цилиндра. Но между их восприятием имелось одно важное отличие: первый котенок гулял свободно, а второй находился в корзинке, прикрепленной к центральной оси цилиндра. В результате оба котенка видели одно и то же – полосы, перемещавшиеся для обоих животных с одинаковой скоростью. Если бы зрение определялось только достигающими глаз фотонами, зрительные системы котят развивались бы одинаково.
Но результат удивил исследователей: нормальное зрение развилось только у того котенка, который мог свободно двигаться. Тот, что сидел в корзинке, так и не научился правильно видеть; его зрительная система должным образом не развилась.

Зрение не ограничивается интерпретацией фотонов зрительной зоной коры мозга – поступающие в мозг сигналы воспринимаются всем телом. Они могут обрести смысл только в результате обучения, которое требует соотнесения этих сигналов и с информацией о наших действиях и сенсорных последствиях этих действий. Это единственный способ обучить мозг правильно интерпретировать поступающие по зрительному каналу данные.
Если человека с самого рождения лишить возможности взаимодействовать с окружающим миром и с помощью обратной связи определять значение сенсорной информации, теоретически он никогда не научится видеть. Когда младенцы ударяются о решетку кроватки, грызут игрушки и играют с кубиками, они не просто исследуют мир, но тренируют свою зрительную систему. Запертый в темноте, их мозг узнает, каким образом действия в отношении окружающего мира (повернуть голову, потянуть за это, отпустить то) изменяют сенсорные сигналы, которые он получает в ответ. В результате этих разнообразных экспериментов тренируется зрение.

Вот так и формируется понимание смысла объекта внимания – за счет формирования ветки дерева, включающие все компоненты восприятия и ответного действия.

Доктор Алисса Брюэр из Калифорнийского университета исследует степень адаптируемости мозга. Она снабжает участников эксперимента призматическими очками, которые меняют местами левую и правую сторону окружающего мира, и изучает, как справляется с этой ситуацией зрительная система.
Ясным весенним днем я надел призматические очки. Мир перевернулся – предметы, которые находились от меня справа, теперь казались расположенными слева, и наоборот.
Когда я пытался определить, где стоит Алисса, зрительная система говорила мне одно, а слух – другое. Мои ощущения не совпадали. Когда я протягивал руку, чтобы взять какой-то предмет, изображение руки не совпадало с положением, на которое указывали мышцы. После двух минут в очках я взмок от пота и почувствовал тошноту.

Мои глаза функционировали и передавали информацию об окружающем мире, но поток визуальных данных не согласовывался с другими потоками данных. Это стало огромной нагрузкой для мозга. Словно я заново учился видеть.
Я знал, что трудности, связанные с ношением очков, – явление временное. Другой участник эксперимента, Брайан Бартон, не снимал призматические очки уже неделю. И похоже, его не мучила тошнота.

Мне приходилось сознательно управлять каждым движением.

Стоит измениться условиям, к которым был привязан смысл, и он утрачивает актуальность. В данном случае условия были изменены фактически, а создавалась иллюзия их сохранения. Но если провести некоторое время в таком перевернутом мире, то довольно быстро приспосабливаешься к его правилам. Главным условием включения новых правил будет – надетые очки, перевертывающие реальность. Можно просто взять зеркало и поднести его край к лазам так, чтобы оно отражало потолок. Это тоже перевернет мир (только по вертикали), к которому станет вполне возможно быстро привыкнуть.

Именно осознанность восприятия формирует смыслы для данных условий, а когда они возникнут уже не нужно будет задумываться – все сделают возникшие автоматизмы. Вот это этого и нужно осознанное внимание.

Итак, мы видели, что мозгу для формирования восприятия необходимо сравнивать друг с другом разные потоки сенсорных данных. Однако есть один аспект, который превращает такое сравнение в настоящее достижение, – это синхронизация. Все потоки сенсорных данных – зрение, слух, осязание и т. д. – обрабатываются мозгом с разной скоростью.
Представьте спринтеров на беговой дорожке. Зрителю кажется, что они срываются с места в момент выстрела стартового пистолета. Но происходит это не мгновенно: просмотрев старт в замедленном темпе, вы заметите довольно большую задержку между выстрелом и началом движения – почти две десятые секунды. (На самом деле если бегуны стартуют раньше, их дисквалифицируют за фальстарт.) Спортсмены тренируются, чтобы сделать эту задержку как можно меньше, серьезным препятствием на этом пути становится биология человека: мозг должен зарегистрировать звук, послать сигналы в моторную зону коры, а затем по спинному мозгу к мышцам тела. В спорте, где победу от поражения могут отделять сотые доли секунды, эта реакция кажется на удивление медленной.

Можно ли уменьшить задержку, если вместо звукового сигнала использовать, например, вспышку? В конце концов, свет распространяется быстрее звука – не позволит ли это бегунам стартовать быстрее?
Я пригласил знакомых спринтеров, чтобы проверить свое предположение. На верхнем снимке мы стартуем по вспышке света, на нижнем – по звуку стартового пистолета.
Мы медленнее реагируем на свет. На первый взгляд это нелогично, если учесть скорость света во внешнем мире. Но, если мы хотим понять, что происходит, необходимо рассмотреть скорость обработки информации в мозгу. Зрительные данные подвергаются более сложной обработке, чем слуховые. Сигналам, несущим зрительную информацию, требуется больше времени, чтобы пройти через зрительную систему, чем сигналам от выстрела, чтобы пройти через слуховую систему. На свет мы способны среагировать за 190 миллисекунд, а на звук – всего за 160 миллисекунд. Вот почему в спорте используют стартовый пистолет.
А вот тут начинаются странности. Мы только что убедились: мозг обрабатывает звуковые сигналы быстрее световых. Теперь внимательно проследите, что происходит, когда вы хлопаете в ладоши. Попробуйте. Изображение и звук синхронизированы. Как это может быть, если звук обрабатывается быстрее? Значит ли это, что ваше восприятие реальности в конечном счете является результатом хитрого редактирования: мозг скрывает разницу во времени поступления сигналов? Каким образом? То, что мы считаем реальностью, на самом деле является задержанной версией. Мозг собирает всю информацию от органов чувств, а затем рисует картину происходящего.
Сложная синхронизация характерна не только для слуха и зрения: для обработки каждого типа сенсорной информации требуется разное время. Например, сигналам от большого пальца ноги требуется больше времени, чтобы дойти до мозга, чем сигналам от носа. Но восприятие от этого не нарушается. Сначала вы собираете все сигналы, и поэтому все выглядит синхронизированным. В результате получается странная ситуация: вы живете в прошлом. То, что вы считаете происходящим в данный момент, на самом деле уже давно прошло. Платой за синхронизацию данных, поступающих от органов чувств, является задержка сознательного понимания того, что происходит в материальном мире. Это непреодолимый лаг между событием и его сознательным восприятием.

Задача мозга – адаптация к происходящему и реагирование на распознаваемые признаки происходящего, а не синхронизация или показ происходящего как самоцель. Важно активировать ту ветку в уже имеющемся дереве ситуации, дереве, в котором каждая ветка собирает все значимые для адаптивности признаки в один смысл происходящего (т.е. обобщенную значимость для субъекта того, что происходит) и посмотреть, есть ли там привычный и надежный ответ на это или такой ответ еще нужно придумать. Поэтому совершенно неважно насколько вразнобой произойдет обобщение смысла, важно по каждому сочетанию составляющих деталей происходящего иметь свой ответ на пользу, в конечно счете, балансу жизненных параметров – гомеостазу. Поэтому все воспринимаемое превращается в символы распознавания элементов ситуации своими каналами специфики такого распознавания (зрительными, слуховыми, тактильными и т.п.) так, что даже из динамического изменения воспринимаемого делается статичный детектор (по типу да или нет – есть ли конкретный признак): произошло такое-то событие и вместо видеоряда в обработку идет сигнал: “вижу движение автомобиля на меня”. И синхронизацией таких сигналов ничто в мозге не занимается. Если бы спортсмены стартовали по хлопку в ладоши, то сначала активировалась бы ветка дерева ситуации: “мы на старте” со своей значимостью происходящего и ответной реакцией – встать на старт и быть готовым стартовать. Как только в таком контексте возникнет дополнительный, пусковой стимул, произойдет старт – как привычная реакция. И таким признаком послужит та из составляющих восприятия. которая быстрее будет распознана.

Наше восприятие реальности полностью конструируется мозгом. В его основе лежат потоки данных от органов чувств, но само восприятие от них не зависит. Откуда нам это известно?
Все просто: если отключить органы чувств, реальность не исчезает. 

Уже была активирована уникальная ветка понимания ситуации пока не произойдет изменение условий, важных для нас, эта ветка остается активной, сохраняя контекст смысла происходящего. Восприятие не конструируется, оно адекватно отражается в виде абстрактных (fornit.ru/103) символов происходящего и понимается настолько, насколько уже есть опыт такой ситуации.

В один из солнечных дней я приехал в Сан-Франциско и сел на катер, который повез меня через холодные воды залива к Алькатрасу, некогда знаменитой тюрьме на острове. Я собирался взглянуть на одну камеру, получившую название «Дыра». Нарушителей закона отправляли в Алькатрас. Нарушителей правил Алькатраса отправляли в Дыру.
Я вошел в камеру и закрыл за собой дверь. Размеры помещения – примерно три на три метра. Меня обступила кромешная тьма: сюда не проникал ни один фотон света. Звуки извне тоже полностью заглушались. Здесь вы оставались наедине с самим собой.
Как себя чувствует человек, запертый в камере на много часов или дней? Чтобы это выяснить, я побеседовал с бывшим заключенным, которого сюда помещали. Роберта Люка, осужденного за вооруженное ограбление, поместили в Дыру на двадцать девять дней за то, что он разгромил свою камеру. Люк так описывает свои впечатления: «Темная Дыра была плохим местом. Некоторые парни не выдерживали. Я имею в виду, что они попадали туда и через пару дней бились головой о стену. Неизвестно, как вы будете себя вести, когда окажетесь там. Лучше не пробовать».
В полной изоляции от внешнего мира, из которого не проникал ни звук, ни свет, глаза и уши Люка сигналов не получали, но его сознание не утратило представления об окружающем мире. Оно продолжало его конструировать. Вот как Люк описывает свои ощущения: «Я помню путешествия. Особенно полет на воздушном змее. Это было как наяву. Но все происходило только у меня в голове». Мозг Люка продолжал видеть.
Такие ощущения нередки для заключенных, сидящих в одиночных камерах. Другой человек, побывавший в Дыре, рассказывал, что перед его внутренним взором появлялось пятно света;
он мог расширить это пятно, превратить его в экран и смотреть телевизор. Заключенные рассказывали, что, лишенные новой сенсорной информации, они не просто грезили наяву – их ощущения казались абсолютно реальными. Они не представляли образы, а видели их.
Подобные свидетельства указывают на характер связи между внешним миром и тем, что мы принимаем за реальность. Как понять, что происходило с Люком? В традиционной модели зрения восприятие является результатом обработки данных, которая начинается в глазах и заканчивается в некой таинственной конечной точке мозга. Однако, несмотря на простоту этой конвейерной модели зрения, она неверна.
На самом деле мозг создает собственную реальность, причем даже раньше, чем получает информацию от глаз и других органов чувств. Это называется внутренней моделью.

Последствия сенсорной депривации (fornit.ru/5393) изучал И.Павлов в его знаменитой Башне Молчания (fornit.ru/5348). Некоторое время еще остается активным контекст последнего осознанного внимания, но, когда перестают поступать распознанные сигналы извне, остаются только распознанные сигналы базовых контекстов стилей поведения, основой которых является состояние жизненных параметров. Прекращение внешней активности, по которой происходили ответные реакции, в случае нормы жизненных параметров, вызывает отсутствие необходимости что-то делать и начинается нарастание общего торможения. Но, в отличие от сна – как ответной реакции, в первое время сознание не тормозится, а в условиях все большего контрастирования активностей, удерживаемых гиппокампом, они начинают выполнять роль внешних стимулов как во время начала сновидения (fornit.ru/5212). Это порождает прогностические кадры эпизодической памяти в виде цепочек взаимосвязанных воспоминаний, но не всегда отражающих ранее переживаемые такие последовательности, а приводящие к фантастическим сюжетам Их прогностическая, информационная ценность заключается в том, что каждое звено является отражением того, что происходило раньше после данного события в предыдущем кадре. В личном опыте есть очень немало последствий того, что будет если съесть яблоко, когда мы его в разных условиях и разные яблоки. А во сне может быть выбрано наиболее конкурентное для условий сна продолжение. Становится зримо ясно, чем может закончиться ситуация и это имеет вес уже пережитого опыта.

Когда нет времени обдумывать последствия в данных условиях, то во сне, обращение внимание на удерживаемый образ данной ситуации позволяет увидеть возможные последствия и получить пропущенный во время бодрствования значимый опыт (fornit.ru/5367). В этом заключается информационная функция сновидений. И это – не какое-то бессмысленное конструирование реальности.

Основу внутренней модели можно увидеть в анатомии мозга. Таламус расположен между глазами в передней части головы, а зрительная зона коры – в затылочной области. Бо́льшая часть сенсорной информации по пути в соответствующую зону коры проходит через таламус.
Зрительная информация поступает в зрительную зону коры, и поэтому туда от таламуса идет огромное количество связей. Удивительно другое: количество связей, идущих в обратном направлении, в десять раз больше.
Подробное представление о мире – другими словами, «догадки» мозга о том, что там происходит, – передается от зрительной зоны коры в таламус. Затем таламус сравнивает эту информацию с той, которая поступает от глаз. Если ожидания оправдываются («когда я поверну голову, то увижу там стул»), то назад в зрительную систему уходит очень мало сигналов. Таламус просто сообщает о разнице между информацией от глаз и тем, что предсказала внутренняя модель мозга. Другими словами, в зрительную кору направляется лишь то, что не соответствует ожиданиям (мы также называем это «ошибкой»): то, что не было предсказано.
Таким образом, в любой момент то, что мы принимаем за зрение, основано не столько на потоке света, попадающем в наши глаза, сколько на том, что уже находится у нас в голове.
Именно этим объясняются яркие зрительные ощущения Роберта Люка, сидевшего в абсолютно темной камере. Когда он был заперт в Дыре, его органы чувств не снабжали мозг новой информацией, и поэтому внутренняя модель ничем не корректировалась, в результате он видел яркие краски и слышал громкие звуки. Даже отрезанный от внешних данных, мозг продолжает генерировать собственные образы. Внешнего мира больше нет, но представление продолжается.
Чтобы почувствовать внутреннюю модель, не обязательно попадать в Дыру. Многие люди получают огромное удовольствие от камер сенсорной депривации – темных капсул, где они плавают в соленой воде. Избавляясь от якоря внешнего мира, они освобождают свой внутренний мир.
Кроме того, у каждого из нас имеется своя камера сенсорной депривации. Ночью во время сна перед вашими глазами проплывают необыкновенно живые и реалистичные зрительные образы. Глаза закрыты, но вы наслаждаетесь богатым и ярким миром снов, веря в реальность каждой мелочи.

Таламус – очень древнее образование, ответственное за поддержку контекстов гомеостатической регуляции на уровне стилей поведения (условных рефлексов и безусловных в их основе) – в теменной третичной зоне мозга. Осознаваемая модель происходящего (fornit.ru/7489) формируется в лобной третичной зоне мозга, которая работает не с первичными символами распознавания примитивов восприятия, а с их вторичными отражениями – субъективными абстракциями в виде веток дерева понимания ситуации. Различать эти уровни организации очень важно. Да, произвольность позволяет генерировать собственные образы. но для этого нужен высокий уровень обработки информации – творчество (доминанта нерешенных проблем). Картины, возникающие при депривации и сновидениях (а также во время беседы – коллективном сновидении) это – результат прогностической функции эпизодической памяти.

Когда вы идете по улице, то узнаете все автоматически, без необходимости вдаваться в детали. Мозг делает предположения о том, что вы видите, на основе внутренней модели, которая создана на основе многолетнего опыта пребывания на улицах города. Весь ваш предыдущий опыт внес вклад в построение внутренней модели.
Вместо того, чтобы с помощью органов чувств каждый раз заново создавать реальность с нуля, вы сравниваете сенсорную информацию с моделью, уже построенной мозгом:
дополняете, уточняете, исправляете. Мозг так умело справляется с этой задачей, что обычно вы ничего на замечаете. Но иногда, при определенных условиях, вы можете наблюдать этот процесс.

Возьмите пластмассовую маску вроде тех, что носят на Хеллоуин. Теперь поверните ее вогнутой стороной к себе. Вы знаете, что внутри у нее пусто, но все равно видите выпуклое лицо. То есть вы воспринимаете не данные, попадающие к вам через глаза, а внутреннюю модель – модель, которая всю вашу жизнь создавалась выпуклыми лицами людей.

Мало того, мы воссоздаем недостающее в картинках, сделанных несколькими штрихами, а в случайной кляксе на бумаге воображаем какой-то знакомый образ. Это происходит потому, что часто всего нескольких деталей, распознаваемых восприятием достаточно, чтобы активировать определенную ветку дерева в контексте текущих условий. И мы понимаем смысл. Бывает, что одна и та же картинка в одном случае дает какой-то узнаваемый смысл, а в другом предлагает совершенно иной смысл. Для того, кто представляет механизм активации дерева понимания смысла по признакам, эти эффекты совершенно очевидны.

Кроме того, именно внутренняя модель обеспечивает стабильность внешнего мира, даже когда вы двигаетесь.

Мы уже говорили про эффект вполне уверенного движения по комнате с изредка на мгновение открываемыми глазами: активная ветка понимания ситуации сохраняет информацию.

Представьте, что перед вами городской пейзаж, который вам хочется запомнить. Вы достаете сотовый телефон и снимаете видео. Но вместо того чтобы плавно вести камеру для панорамной съемки, вы начинаете двигать ее так, как двигаются ваши глаза.
Вы этого не замечаете, но глаза совершают быстрые скачкообразные движения приблизительно четыре раза в секунду. Если бы вы точно так же снимали на камеру телефона, то скоро обнаружили бы, что ничего хорошего из этого не выходит: смотреть на дергающиеся кадры практически невозможно.
Но почему окружающий мир выглядит стабильным? Почему не дергается, как неумело снятое видео? Причина проста: внутренняя модель оперирует предположением, что окружающий мир стабилен. Глаза не похожи на видеокамеры – они просто выискивают дополнительные подробности для внутренней модели. Это не объективы, через которые вы смотрите наружу; они лишь собирают информацию для построения мира внутри вашего черепа.

Да, причина проста: просто дерево понимания не переактивируется по незначительным признакам или когда ясно, что ничего в окружающем не меняется. Когда приходится ехать в автобусе с частично заледенелыми окнами и вглядываешься, чтобы распознать проезжаемое место, то не обращаешь внимания на искажения от морозных узоров, а ловишь известные признаки местности.

Наша внутренняя модель окружающего мира позволяет быстро оценить обстановку. И это ее главное назначение – сориентировать нас. Не столь очевидно другое: какое огромное количество мелких деталей мозг пропускает. Мы пребываем в иллюзии, что видим окружающий мир во всех подробностях. Но как показывает эксперимент, проведенный в 1960-х гг., это представление ошибочно.
Русский психолог Альфред Ярбус придумал способ проследить за движением глаз человека, когда он видит какое-либо изображение впервые. Ярбус в течение трех минут показывал участникам эксперимента картину Ильи Репина «Не ждали», попросив запомнить во всех подробностях, а затем убирал картину и предлагал ее описать.
Когда я воспроизводил этот эксперимент, то дал испытуемым время, чтобы их мозг построил внутреннюю модель изображения. Но насколько подробна эта модель? Я задавал участникам эксперимента вопросы о картине, и все были уверены, что прекрасно помнят ее. Но при попытке выяснить детали стало ясно, что бо́льшая их часть не запечатлелась в мозгу испытуемых. Сколько картин висело на стенах? Какая еще мебель была в комнате? Сколько там детей? Лежал ли на полу ковер? Какое выражение лица у нежданного гостя? Невозможность ответить на эти вопросы указывает, что люди имели только общее представление о картине. И они очень удивились, обнаружив, что даже при таком низком разрешении внутренней модели у них сохранялось ощущение ее полноты. После вопросов я снова дал им взглянуть на картину, чтобы кое-что прояснить. Их глаза искали информацию и передавали ее для новой, усовершенствованной внутренней модели.
И это не ошибка мозга. Он не пытается создать точную симуляцию окружающего мира.
Внутренняя модель представляет собой грубое приближение – достаточное, чтобы мозг знал, где при необходимости искать мелкие детали и дополнительные подробности.

Этот эффект понимания уже описывался в комментариях выше. Мозгу важно понять значимость увиденного для адекватного реагирования на основе имеющегося опыта, а не фиксировать все детали (на что не хватит никаких ресурсов, хотя для разведчика способность заранее зафиксировать мелочи для последующего осмысления важна и он тренирует такую способность, но только для отдельных случаев, и вспомнить. а что же нужно купить из задуманного в магазине для него так же проблематично, как для других, если только он не включит свою сверхспособность). По каждой данной совокупности текущей ситуации опыт подсказывает готовый ответ, а если такового нет, возникает ситуация недопонимания, а что же делать и в особо значимых случаях возникает доминанта нерешенной проблемы.
Почему же мозг не дает нам полной картины? Дело в том, что с точки зрения затрат энергии мозг обходится нам очень дорого. На него расходуется 20 % потребляемых нами калорий.

Мозг, конечно, не озабочен экономией. Если бы это было важно для выживания, то он бы развил навыки учитывания любого количества сочетаний условий.
Поэтому мозг старается работать как можно эффективнее, то есть обрабатывать минимальное количество информации от органов чувств – лишь бы ее хватило для ориентации в окружающем мире.
Нейробиологи не были первыми, кто обнаружил, что человек не обязательно видит то, на чем остановился его взгляд. Фокусникам это давно известно. Управляя вниманием зрителей, они проделывают ловкие трюки прямо у них на глазах. Их действия должны были бы привести к разоблачению, однако фокусники могут не беспокоиться – мозг обрабатывает лишь малую толику зрительной информации.
Это помогает объяснить большое количество автомобильных аварий, когда водители сбивают пешеходов, которых прекрасно видят, или сталкиваются с другими машинами, находящимися прямо перед ними. Во многих случаях глаза смотрели в нужном направлении, но мозг не видел, что там действительно происходит.

Внимание было занято чем-то более важным, чем оцениваемый риск аварии, но статистически для происшествия. этого иногда хватает. С фокусником действует не только то, что он занимает внимание чем-то подальше от фокуса, а и то, что люди просто не понимают способа как он это делает, даже если пристально смотрят в упор именно в место фокусного эффекта (fornit.ru/830). Но стоит им рассказать, как делать такой фокус, возникает еще большее удивление от того, как же такой простой прием не приходил в голову! Этот прием был известен, но для совершенно других условий и поэтому он не активировался в составе текущего понимания ситуации (оказывается, так можно было!). Поэтому всегда стоит иметь в виду, что каким бы чудесно необъяснимым было наблюдаемое явление, у него всегда есть разоблачающее объяснение.

Мы считаем цвет одним из основных свойств окружающего нас реального мира. Однако вне нас цвета не существует.
Когда электромагнитные волны встречают на своем пути какой-либо объект, часть их отражается от него и попадает нам в глаза. Мы способны различать миллионы комбинаций длин волн, однако эти комбинации превращаются в цвет только в нашей голове. Цвет – это интерпретация длин волн, существующая лишь в нашем мозгу.

Цвет – это признак, который в различных условиях, в которых он присутствует, обретает разное значение (разный смысл) того, к чему это может приводить и как на это лучше реагировать. Для разных видов животных важнейшими поставщиками информации оказывается разные виды сенсорных признаков, вот они и используются. Если же возникает потеря какого-то из присущему данному виду животных сенсорных возможностей, то особь адаптируется к использованию оставшихся. Приспособиться сегодня к обществу могут даже слепоглухонемые, воспитываемые по определенной методике.
Еще более странным выглядит тот факт, что длины волн, о которых идет речь, принадлежат к так называемому «видимому свету», то есть спектру длин волн от красного до фиолетового.
Но видимый свет – это всего лишь крошечная часть всего электромагнитного спектра, менее одной десятитриллионной. Остальной спектр – в том числе радиоволны, микроволны, рентгеновские лучи, гамма-лучи, частоты сотовой связи, беспроводного доступа в интернет и т. д. – мы просто не замечаем, хотя непрерывно подвергаемся его воздействию. Все дело в том, что у нас нет специализированных биологических рецепторов, чтобы выделять эти сигналы из широкого спектра. Срез реальности, который мы способны видеть, ограничен нашей биологией.

Все дело в том, что у нас не было необходимости использовать ультрафиолет, он не дает нам жизненно важной информации, а пчелам – дает.
Каждый вид живых существ воспринимает собственный срез реальности. В мире клеща, лишенном красок и звуков, из внешней среды поступают такие сигналы, как температура и запах. Летучие мыши используют эхолокацию воздушных потоков. Для гимнотообразных рыб внешний мир описывается пертурбациями электрических полей. Это срезы их экосистем, которые они в состоянии обнаружить. Никто не может почувствовать объективную реальность во всей ее полноте; каждое животное воспринимает лишь то, что научилось воспринимать в результате эволюции. Тем не менее все они должны считать этот срез реальности полной картиной объективного мира. Зачем нам представлять нечто, что мы не в состоянии воспринимать?
Как же на самом деле «выглядит» мир за пределами нашей головы?

Это вполне надежно, хоть и не напрямую, узнают те, кто заинтересован в исследовании этой части мира. У них возникает соответствующая модель понимания любого вида исследуемой реальности даже если напрямую это не поддерживается ни одной из имеющейся у человека сенсорной системой.

...

Откуда мне знать, что моя реальность совпадает с вашей? Для большинства людей это определить невозможно, однако среди нас живут те (их очень немного), чье восприятие реальности явно отличается от восприятия остальных.
Возьмем, например, Ханну Босли. Когда она смотрит на буквы алфавита, у нее возникает ощущение цвета. Для Ханны очевидно, что «J» фиолетовая, а «Т» красная. Буквы автоматически включают цветовое восприятие, причем ассоциации остаются неизменными. Собственная фамилия для Ханны похожа на закат – сначала желтый, который переходит в красный, затем приобретает цвет облака, после чего снова становится красным и желтым. Имя Йен вызывает у нее ассоциацию с рвотными массами, хотя она ничего не имеет против людей с таким именем.
Ханна не поэт и не имеет склонности к метафорам – у нее особенность восприятия, которое называют синестезией. Это состояние, при котором ощущения (а иногда и понятия) смешиваются. Существует большое количество разновидностей синестезии. Некоторые люди чувствуют вкус слов. Некоторые ассоциируют звук с цветом. Другие слышат движения. Тот или иной вид синестезии наблюдается приблизительно у 3 % населения.
Ханна всего лишь одна из 6000 людей с синестезией, которых я изучал в своей лаборатории; на самом деле она два года работала у меня. Я изучал синестезию потому, что это одно из немногих состояний, когда восприятие другого человека явно отличается от моего. Становится очевидным тот факт, что люди по-разному воспринимают окружающий мир.
Синестезия является результатом перекрестных связей между сенсорными зонами мозга – эта картина напоминает соседние районы города с полупроницаемыми границами. Синестезия демонстрирует, что даже микроскопические изменения в структуре нервных связей могут привести к разным реальностям.
Встреча с каждым человеком, обладающим этой особенностью, напоминает мне о том, что у разных людей внутреннее восприятие реальности может несколько отличаться.

Совершенно не имеет значения какие пути использует сигнал, важно только то, чтобы он всегда следовал за определенным событием в реальном мире. И тогда становится возможным использовать такой сигнал для адекватной ответной реакции. В мире есть множество языков, каждый из которых очень по-разному звучит и воспринимается (не говоря про то, что часто слуховые символы общения сопровождаются и визуальными). Важно только то, какому смыслу, из уже имеющихся в опыте понимания такой условный сигнал соответствуют. И тогда возможность коммуникации сохраняется. Сначала у человека (или у другого животного) возникает понимание смысла происходящего, а потом уже человек может ассоциировать этот смысл с ответными действиями. предназначенными для передачи этого смысла другому или он воспринимает сигнал от другого, который было условлено считать соответствующим определенному смыслу. Но некоторые психофизиологи считают, что слово имеет первичное значение и они в этом заблуждаются из-за того, что не понимают, как организуется иерархия распознавания смысла происходящего.

Всем известно, что такое сновидения, когда ночью в голову приходят странные мысли и мы уносимся далеко-далеко. Иногда эти путешествия неприятны, но их приходится терпеть. К счастью, проснувшись, мы обычно в состоянии отделить сон от реальности.
Теперь представьте, что эти два состояния сознания переплетены гораздо сильнее, и отличить одно от другого очень трудно или даже невозможно. Для приблизительно 1 % населения провести такую грань довольно сложно, и их реальность может быть невероятной и даже ужасающей.
Элин Сакс, профессор права из Южнокалифорнийского университета, – умный и добрый человек, но с шестнадцатилетнего возраста она подвержена припадкам шизофрении. Эта болезнь, вызванная нарушением мозговых функций, заставляет ее слышать голоса или видеть то, чего не видят остальные, а также верить, что другие люди читают ее мысли. К счастью, благодаря лекарствам и еженедельным сеансам психотерапии Элин могла более двадцати пяти лет читать лекции на юридическом факультете и вести занятия со студентами.
Я беседовал с ней, когда посещал Южнокалифорнийский университет, и она рассказала мне о своих приступах. «Мне казалось, что дома говорят мне: «Ты особенная. Ты очень плохая. Гадина. Остановись. Иди». Я не слышала этих слов – они звучали в моей голове, как вложенные мысли. Но я знала, что это мысли домов, а не мои». Однажды ей казалось, что у нее должен взорваться мозг и от этого пострадают окружающие, а не только она сама. Во время другого приступа она была убеждена, что мозг вытечет у нее через уши, так что люди вокруг нее утонут.
Теперь, избавившись от своего бреда, Элин смеется и пожимает плечами, удивляясь, что бы это могло значить.
Причиной шизофрении был химический дисбаланс в мозгу Элин, который немного изменил пути прохождения сигналов. Небольшое изменение, и человек оказывается заперт внутри реальности, где происходят странные и невероятные вещи. Когда у Элин начинался приступ шизофрении, она не воспринимала его как нечто необычное. Почему? Дело в том, что она верила истории, рассказанной ей изменившейся химией мозга.
Однажды я читал старую медицинскую статью, в которой шизофрения описывалась как вторжение сна в состояние бодрствования. Больше я такого определения не встречал, но мне кажется, что догадка верна: именно это и происходит во время приступа шизофрении. Когда вы в следующий раз увидите на улице человека, который разговаривает сам с собой и странно себя ведет, напомните себе, что вы были бы таким же, если бы не могли отличать реальность от сна.
Опыт Элин – это путь к пониманию нашей реальности. Когда мы видим сон, он кажется нам реальным. Составляя неверное представление о чем-то случайно увиденном, трудно отделаться от ощущения, что это представление совпадает с реальностью. Когда мы рассказываем о ложном воспоминании, нам трудно признать, что такого никогда не было.
Накопление подобных ложных реальностей влияет на наши убеждения и действия, хотя мы об этом даже не подозреваем.
Независимо от того, погружалась ли Элин в пучину бреда или ее представление о реальности совпадало с представлениями большинства людей, она верила, что ее восприятие отражает реальность. Для нее, как и для всех нас, реальность – это пьеса, которая разыгрывается в запертом зале черепа.

Если в комнате вы услышите громко сказанное слово, то вы подумаете, что его действительно кто-то сказал, а не послышалось, если только опыт не научит вас, что вы можете громко услышать и собственный бред. Принимать ли услышанное за реальность или за собственный глюк, зависит именно от имеющегося опыта, который необходимо развить до состояния уверенного определения истины. Люди с недостаточным опытом могут предположить, что вдруг это дома вокруг говорят или еще не изученное наукой явление (т.е. объяснения уровня шаманов) и крепко поверить. Это не означает прямую психопатологию, галлюцинации могут появляться при изменении порога срабатывания нейронов, например, под действием наркотических веществ, интоксикации и т.п. Но то, как это будет объяснено, какой придан смысл (значение) зависит именно от опыта. Можно глубоко погрузиться в веру возможности странных вещей и строить на этом свое поведение, которое при этом уже перестанет соответствовать реальности, но и этому можно придумать объяснение, все дальше и глубже заводя себя в ложные оценки значимости. Как следствие, будут возникать множество сбоев коммуникации с другими людьми, что сильно отражается на самочувствии и даже выживании.

Есть еще одна грань реальности, о которой мы редко задумываемся: восприятие времени мозгом может быть чрезвычайно странным. В определенных ситуациях нам кажется, что реальность движется либо быстрее, либо медленнее.
Когда мне было восемь лет, я свалился с крыши дома, и мне тогда казалось, что падал я долго. В старших классах школы, познакомившись с физикой, я подсчитал, что падение длилось 0,8 секунды, и мне захотелось разобраться, почему время для меня так растянулось и что это говорит о нашем восприятии реальности.
Джеб Корлисс, профессиональный парашютист, использующий костюм-крыло, однажды высоко в горах пережил искажение времени. Все началось с обычного прыжка, который он уже исполнял прежде. Но в этот день он поставил перед собой цель сбить телом несколько воздушных шаров. Джеб вспоминает: «Приближаясь к одному из шаров, привязанному к гранитному выступу, я промахнулся». Парашютист ударился о гранитную скалу на скорости около 200 км/ч.
Джеб – профессионал, и поэтому все, что происходило в тот день, снимали несколько камер, установленных на скалах и закрепленных на его теле. На видео слышен звук удара о гранитную скалу. Джеб пролетает мимо камер и проносится над краем выступа, который он только что задел.

В этот момент у Джеба исказилось восприятие времени. Вот как он описывает свои ощущения: «В моем мозгу одновременно протекали два мыслительных процесса. Один производил чисто технические расчеты. У тебя есть выбор одного из двух вариантов. Либо не дергать вытяжной трос парашюта, и тогда ты ударишься о скалы и умрешь. Либо дернуть трос и раскрыть парашют – тогда ты истечешь кровью, пока будешь ждать помощи».
Джебу казалось, что процесс выбора занял несколько минут. «Мозг работает с такой скоростью, что все остальное словно замедляется и растягивается. Время замедляется, и возникает ощущение замедленного движения».
Он потянул за вытяжной трос и плавно опустился на землю, сломав голень, обе лодыжки и три пальца на ногах. Между ударом о скалу и моментом, когда Джеб потянул за вытяжной трос, прошло шесть секунд. Однако, как и в моем случае падения с крыши, этот промежуток времени показался ему гораздо длиннее.
О субъективном замедлении времени рассказывали многие люди, оказавшиеся в опасных для жизни ситуациях – например, при автомобильных авариях – или ставшие свидетелями опасности, которой подвергался близкий человек, например, когда ребенок падал в озеро.
Для всех этих рассказов характерно ощущение, что события разворачиваются медленнее обычного и изобилуют яркими деталями.
Что произошло в моем мозгу, когда я упал с крыши, или в мозгу Джеба, когда он ударился о выступ скалы? Неужели при испуге время действительно замедляется?
Несколько лет назад мы с моими студентами разработали эксперимент, который должен был дать ответ на этот вопрос. Мы вызывали у людей сильный страх, заставляя их пролететь в воздухе 50 метров спиной вперед.
В этом эксперименте к запястью падающего человека прикрепляли цифровой дисплей – мы назвали изобретенный нами прибор перцепционным хронометром. Испытуемые затем сообщали, какие бегущие цифры они могли прочесть на дисплее на своем запястье. Если бы время для них действительно замедлялось, они могли бы прочесть цифры. Но никто не смог этого сделать.
Почему же и Джеб и я вспоминали, что все происходило словно в замедленном темпе? По всей вероятности, причина кроется в механизме памяти.

Это – странное допущение для ученого, что время может замедляться! Хотя нет ничего предосудительного проверить это на опыте: результат может быть полезен в споре с теми, кто считает, что мир существует только когда мы его воспринимаем.

То, что мы успеваем сделать осознано, зависит от того, с какой частотой будет привлекаться осознанное внимание “ориентировочным рефлексом”, и, главное, то, что мы потом вспоминаем о прошедшем, зависит от того, сколько кадров эпизодической памяти будет зафиксировано за это время и потом могут вспомниться как очень плотная по времени детализация. Это порождает субъективное ощущение скорости времени (fornit.ru/5394). Разберем оба эти момента.

Процессы мозга определенным образом синхронизированы так, чтобы в каждый момент начала такой синхронизации выполнять обработку по наработанному эволюцией алгоритму. Ориентировочный рефлекс как раз запускает цикл такой обработки. Он срабатывает, когда в восприятии привычно появляется значимое новое, что и следует обработать потому, как новое в самом своем принципе означает или отсутствие решения для такого случая или то, что привычное решение может оказаться неприемлемым. Чем более опасна ситуация, тем будут более часты срабатывания ориентировочного рефлекса (запуска процесса произвольной адаптации) – по каждой важной особенности замечаемых событий (важность данного элемента события определяет опыт). Таким образом, стресс увеличивает скорость адаптационной обработки ситуации, скорость актов осознания новых и важных элементов и вместе с тем, скорость записи кадров происходящего.

В модели таких процессов осознанной адаптации ясно назначение подобных синхронизаций и возникает проблема, чтобы обработка текущего важного момента не превысила реальный отрезок времени до начала следующего, для чего как в модели, так и в природе должны быть приняты возможные меры, иначе процесс адаптации, в лучшем случае окажется бесполезным, а в худшем сработает автоматизм одного из недоучтенных решений, который окажется фатальным.

Чтобы исследовать восприятие времени в ситуациях, вызывающих страх, мы бросали добровольцев с высоты 50 метров. Я сам падал трижды, и каждый раз мне было страшно.
Цифры на дисплее зажигались с помощью светодиодов. Каждый раз включенные светодиоды выключались, а выключенные включались. При медленной скорости смены цифр участники эксперимента читали их без труда, но стоило немного увеличить скорость, как позитивные и негативные изображения сливались, и прочесть цифры становилось невозможно. Чтобы выяснить, действительно ли испытуемые способны видеть замедленное движение, мы устанавливали для них скорость смены цифр во время падения чуть выше, чем та, при которой они различали цифры в нормальных условиях.
Если во время полета они действительно воспринимают все в замедленном темпе, как Нео в «Матрице», то без труда прочтут цифры. Если нет, то скорость смены цифр, которую они способны воспринимать, будет такой же, как на земле. Что же в результате выяснилось? Мы провели эксперимент с 23 добровольцами, включая меня самого. В полете никто не показал лучших результатов, чем на земле. К сожалению, мы не похожи на Нео.

Кроме запуска процесса осмоления самой ситуацией, испытуемые добавляли себе проблемы попыткой считать цифры и времени на обработку не хватало.

В опасных ситуациях резко активизируется область мозга под названием «миндалина», которая управляет ресурсами остальных областей и заставляет сосредоточить все ресурсы на текущей ситуации. При включении миндалины в процесс памяти информация запоминается гораздо подробнее, чем обычно; активируется система вторичной памяти.

Миндалина как раз и определяет важность поступающих данных на уровне первичного ориентировочного рефлекса, значимости событий для которого определяются гомеостатическим контекстом рефлекторного реагирования.

Как бы то ни было, именно для этого память и предназначена: следить за важными событиями, чтобы при повторном попадании в такую ситуацию у мозга было больше информации для попытки выживания. Другими словами, сильный испуг и угроза жизни – это самое подходящее время делать заметки.
В подобных ситуациях наблюдается интересный побочный эффект: ваш мозг не привык к такой плотности памяти (капот сминается, зеркало заднего вида отваливается, водитель другой машины похож на моего соседа Боба), и поэтому, когда событие воспроизводится в памяти, вам кажется, что оно занимало больше времени. Другими словами, при испуге мы вовсе не воспринимаем все в замедленном темпе; это ощущение возникает при воспроизведении в памяти. Когда мы спрашиваем себя: «Что произошло?» – запомнившиеся подробности ошибочно указывают на замедленный темп. Искажение времени происходит в ретроспективе; это просто трюк, который проделывает память, записывающая реальные события.

И при самом участии в событии частота привлечения осознанного внимания увеличивается и удается осмыслит гораздо больше, что равнозначно субъективному замедлению времени. При воспоминании это еще более ясно подтверждается большим числом кадров детализации события.
Если вы попадали в опасную для жизни ситуацию, то, наверное, будете настаивать, что в тот момент действительно воспринимали все в замедленном темпе. Однако это еще один обман осознанной реальности.

Нет, не обман.

Говоря о синхронизации чувств, мы уже убедились, что наше восприятие отстает от текущих событий. Некоторые философы предполагают, что сознательное понимание – это просто множество быстро сменяющих друг друга вопросов.
Наш мозг все время спрашивает: «Что произошло? Что произошло?»

Верно!

Таким образом, сознательное восприятие – это всего лишь непосредственная память.
И еще одно замечание. Уже после публикации результатов нашего исследования некоторые люди продолжали настаивать, что событие разворачивалось у них перед глазами наподобие фильма, прокрученного на замедленной скорости. Обычно я спрашиваю их, действительно ли сидевшие рядом с ними люди выкрикивали, как при замедленном воспроизведении, протяжное и низкое «Нееет!». Они были вынуждены признать, что такого не помнят. Это еще один аргумент в пользу того, что на самом деле наше перцепционное время не растягивается – независимо от внутренней реальности человека.

При вспоминании кадров, каждый из них хранит информацию не в виде слепка параметров события, а в виде распознанных фактов наличия примитивов восприятия (в формате: да или нет). Поэтому нет никаких таких искажений, характерных для изменения масштабов записи самого события.

Мозг предлагает нам рассказ, и каждый из нас верит этому рассказу. Попадаемся ли мы на удочку зрительной иллюзии, принимаем ли за реальность сновидение, ассоциируем буквы с цветом или считаем реальным бред во время припадка шизофрении – во всех случаях мы принимаем за реальность то, что преподносит вам мозг.
Несмотря на ощущение, что мы непосредственно воспринимаем окружающий мир, наша реальность в конечном итоге создается в темноте, на непонятном языке электрохимических сигналов. Активность в обширных нейронных сетях превращается в вашу собственную историю, в личный опыт восприятия мира: ощущение, что вы держите в руках эту книгу, свет в комнате, запах роз, звук голосов других людей.
Еще более странным выглядит тот факт, что каждый мозг составляет свой рассказ, немного отличающийся от других. В любой ситуации со множеством очевидцев мозг каждого человека характеризуется собственным, субъективным восприятием. Для всех семи миллиардов человеческих мозгов (а также триллионов мозгов животных) не может быть единой версии реальности. У каждого мозга своя правда.
Что же такое реальность? Реальность похожа на телевизионное шоу, которое смотрите только вы и которое невозможно выключить. К счастью, это самое интересное шоу, о котором можно только мечтать, – отредактированное, персонализированное и разыгрываемое лично для вас.

Все вообще не так! и хорошо, что не так :) иначе бы вместо адекватных реакций мы бы реагировали на некие фантазии мозга, а не реальности. Но да, у каждого из воспринятого складывается своя неповторимая картина, зависящая от имеющегося личного опыта в том, что мы пытаемся понять и от несколько различающихся условий наблюдения, в том числе от различия в условиях собственного состояния потому, что задача мозга – не протоколирование событий, а как можно более эффективно выправить измененные жизненные параметры, а если с ними все в норме, то решить уже имеющиеся проблемы (активные в виде доминирующих активностей).

Голодный понимает увиденное не так как сытый и делает совсем другие предположения по возможному реагированию. Но каждый человек реагирует адекватно тем элементам реальности, которые важны для решения его проблем.

Выяснилось, что космос гораздо больше, чем мы представляли, глядя в ночное небо. Точно так же вселенная в нашей голове простирается далеко за границы нашего сознательного восприятия. Сегодня мы начинаем понимать громадность этого внутреннего космоса.

Воспринятые данные оцениваются по их значимости в зависимости от уже имеющегося опыта, позволяющего все более обогащать возможные применения данного объекта внимания. Каждый новый результат собственной попытки как-то использовать предмет или сведения о том, как он использовался другими, записывается как опыт, удачный при таком-то действии и неудачный при другом. Мы обретаем все большие возможности и понимаем это. Но то, что удалось проверить на собственном опыте имеет для нас статус уверенного результата, а то, что подсмотрели (отзеркалили) у другого – статус предположения, которое еще нужно проверить. Но первоначально сообщенное близкими людьми, которым мы вынуждены доверять как авторитетам, имеет высокий статус уверенности в верности рецепта действий. В возрасте же инициативы все авторитарные догмы подвергаются сомнению и человек обретает свои собственные, а не “книжные” знания.

На первый взгляд мы без труда узнаем лицо друга, управляем автомобилем, понимаем шутку или решаем, что достать из холодильника, – но в действительности все это возможно только благодаря сложным расчетам, которые недоступны сознательному пониманию. В данную секунду, как и в любую секунду вашей жизни, нейронные сети мозга активно работают: от клетки к клетке передаются миллиарды электрических сигналов, которые активизируют химические импульсы триллионов связей между нейронами. За простыми действиями кроется огромная работа нейронов. Вы пребываете в блаженном неведении обо всей этой деятельности, но ваша жизнь определяется и расцвечивается именно этими скрытыми процессами: они определяют ваши поступки и предпочтения, ваши реакции, ваши пристрастия и желания, ваши представления об истинном и ложном. Восприятие – конечный результат работы этих невидимых нейронных сетей. Кто же на самом деле стоит у руля?

Утро. Улицы вашего квартала пусты, солнце только поднимается над горизонтом. В спальнях всего города раз за разом происходит удивительное событие: к жизни пробуждается сознание человека. Самый сложный объект на нашей планете начинает осознавать свое существование.

Осознание своего существования бывать довольно редкими эпизодами и даже не у всех, но у всех есть самоощущение, дающее информацию о его состоянии и смысле того, что окружает.
Совсем недавно вы тоже крепко спали. Биологическое вещество вашего мозга было точно таким же, как теперь, но характер активности немного изменился таким образом, что в данный момент вы наслаждаетесь восприятием окружающего мира. Вы читаете закорючки на бумаге и извлекаете из них смысл. Возможно, вы чувствуете лучи солнца на коже или ветер, перебирающий ваши волосы. Вы можете думать о положении своего языка во рту или чувствовать левый ботинок на ноге. В состоянии бодрствования вы осознаете свою личность, свою жизнь, потребности, желания, планы. Теперь, когда начался новый день, вы готовы обдумать свои взаимоотношения с людьми и свои цели, чтобы соответствующим образом направлять свои действия.
Но до какой степени ваше сознание управляет вашими каждодневными действиями?
Подумайте, как вы читаете эти предложения. Перемещая взгляд по странице, вы, скорее всего, не подозреваете о быстрых скачкообразных движениях своих глаз. Взгляд перемещается не плавно, а прыгает из одной точки в другую. В момент прыжка движение глаз слишком быстрое, чтобы вы могли читать. Текст воспринимается, только когда глаза застывают в определенном положении, и длится эта пауза приблизительно двадцать миллисекунд. Вы не замечаете этих прыжков и остановок, поскольку ваш мозг проделывает огромную работу по стабилизации восприятия окружающего мира.
Процесс чтения становится еще более странным, если вспомнить о том, что при чтении этих слов их смысл из последовательности символов поступает прямо в мозг.

Не верно, смыл уже есть в мозгу, заготовленный для определенных сочетаний воспринимаемого. Смысл не перемещается, смысл – это всего лишь значимость происходящего для нас.
Если вы не знаете бенгали, белорусского или корейского, то такие буквы покажутся вам просто причудливыми закорючками. Но если вы умеете читать тот или иной шрифт (например, этот), чтение как будто дается без усилий: вы уже не осознаете, что выполняете огромную работу по дешифрации символов. Мозг делает это незаметно для вас.

Мозг не дешифрирует символы прочитанных слов, а просто для этих символов в голове восстанавливается уже привязанный к ним смысл по принципу: распознал символ – активировал смысл в данном контексте ранее прочитанного (и своего состояния).
Кто же главный? Вы – капитан своего корабля или ваши решения определяются нейронным механизмом, работа которого от вас скрыта? Связано ли качество вашей повседневной жизни с правильными решениями, которые вы принимаете, или с густыми джунглями нейронов и непрерывной передачей неисчислимых химических сигналов?
В этой главе мы убедимся, что сознание – всего лишь небольшая часть активности мозга.
Действия, убеждения и предрассудки – все они продукт нейронных сетей вашего мозга, к которым вы лишены сознательного доступа.

Представьте, что мы с вами сидим в кофейне. Во время разговора вы замечаете, что я поднимаю чашку кофе, чтобы сделать глоток. Это действие настолько тривиально, что обычно не привлекает внимания, если только я не пролью кофе на рубашку. Тем не менее следует отдать мне должное: поднести чашку ко рту не так-то просто. Роботам до сих пор не удается такое плавное и точное движение. Почему? Потому что за этим простым действием скрыты триллионы электрических импульсов, тщательно координируемых мозгом.
В 1887 г. испанский ученый Сантьяго Рамон-и-Кахаль использовал свой опыт в искусстве фотографии для химического окрашивания мозговой ткани. Этот метод позволил увидеть отдельные клетки мозга со всеми их разветвлениями. Стало ясно, что мозг – необыкновенно сложная система, не имеющая аналогов, а также языка для ее описания.
С массовым распространением микроскопов и появлением новых методов окрашивания клеток ученые начали описывать – по крайней мере, в общих терминах – нейроны, из которых состоит наш мозг. Эти удивительные структуры самых разных форм и размеров сплетены в непроходимые джунгли, которые ученым предстоит распутывать еще не одно десятилетие.
Сначала зрительная система сканирует место действия, чтобы обнаружить стоящую передо мной чашку, и мой многолетний опыт вызывает воспоминание о кофе в других ситуациях. Моя фронтальная кора посылает сигналы моторной коре, которая управляет сокращениями мышц туловища, плеча, предплечья и ладони таким образом, что я могу взять чашку. Как только я дотрагиваюсь до чашки, мои нервные клетки начинают передавать информацию о весе чашки, ее положении в пространстве, температуре, фактуре ручки и т. д. Эта информация через спинной мозг поступает в головной мозг, компенсируя данные, которые идут в обратном направлении, наподобие быстро движущегося потока транспорта на дороге с двусторонним движением. Эти данные являются результатом сложного взаимодействия между такими отделами мозга, как базальные ядра, мозжечок, соматосенсорная кора и многие другие. За долю секунды вносятся коррективы в скорость, с которой я поднимаю чашку, и в силу сжатия пальцев.

Не преувеличивая излишне сложности происходящего, заметим, целевое движение на всех стадиях своего совершения корректируется рефлексами мозжечка. Это – особые рефлексы, они возникли на стадии, когда уже выделялся смысл действия и его цель. Информация о цели является основной для корректирующего действия мозжечка и формирование коррекции управляется только осознанием успешности или неуспешности данной фазы цепочки действий. Как это работает? У нас уже есть цепочка действий, достигающая цели, это – работа осознанного внимания с его функциями подбора ответных действий. Но действие совершается неуклюже, все время промахиваясь.

Например, ребенок учится держать равновесие.

Мозжечок включается в процесс адаптации и пытается делать возможные для такого элемента действия коррекции, добавляя или убавляя силу, учитывая другие важные сигналы (наклон туловища, поднятые конечности) и так их компенсируя, что вдруг разучиваемое действие оказывается удачным. Тогда записывается очень простой рефлекс дополнительных действий, которые, совершаясь одновременно с главным действием, обеспечивает его успешность.

Впредь, когда дается сигнал на совершение действия, активируется привязанный к этому действию рефлекс.

Это очень просто и эффективно моделируется искусственно.

Посредством интенсивных вычислений и обратной связи я заставляю мышцы не наклонять чашку, пока я плавно поднимаю ее вверх по дуге. В процессе я постоянно корректирую свои движения, и, когда чашка оказывается у губ, я наклоняю ее, чтобы отхлебнуть часть жидкости и при этом не обжечься.
Чтобы произвести расчеты, необходимые для выполнения этой задачи, потребуются десятки самых быстрых в мире суперкомпьютеров.

На самом деле – нет, все куда проще.

А я совсем не чувствую бури электрических импульсов, которая бушует в моей голове. Хотя нейронная сеть активно работает, сознание пребывает совсем в другом состоянии, похожем на полное неведение. Мое сознание занято беседой. До такой степени, что, поднимая чашку, я даже могу регулировать поток воздуха, проходящий через мой рот, чтобы поддерживать непростой разговор.
Единственное, что я осознаю, – попал кофе ко мне в рот или нет. Если мои движения безошибочны, я их даже не замечу.
Бессознательный механизм нашего мозга работает все время, но так слаженно, что мы обычно не замечаем его действий. В результате нередко получается, что обратить на него внимание легче всего тогда, когда он перестает работать. Что было бы, если бы пришлось обдумывать каждое простое действие, которое кажется нам естественным, например такую якобы простую вещь, как ходьба? Чтобы это выяснить, я побеседовал с человеком по имени Иэн Уотермен.
В девятнадцать лет после тяжелой формы желудочного гриппа у Иэна развилось осложнение – редкое поражение нервной системы. У него были повреждены сенсорные нервы, которые передают мозгу осязательные ощущения, а также информацию о положении конечностей (так называемая проприоцепция). В результате Иэн больше не мог двигаться автоматически. Врачи сказали ему, что он до конца жизни останется прикованным к инвалидной коляске, хотя его мышцы были в полном порядке. Человек просто не может передвигаться, не зная положения своего тела. Мы редко об этом задумываемся, но именно обратная связь между окружающим миром и нашими мышцами делает возможными сложные движения, которые мы постоянно совершаем.
Даже с закрытыми глазами вы знаете положение своих рук и ног. Левая рука поднята или опущена? Ноги согнуты или выпрямлены? Плечи развернуты или сгорблены? Эта способность знать состояние своих мышц называется проприоцепцией.

Нет, проприорецепция – это использование сенсорных сигналов о завершении начатой фазы элементарного моторного действия. Но кроме моторных проприорецепторов есть их аналоги на уровне сигналов, поступающих в мозжечок, например, зрительных сигналов о положении тела относительно чего-то, и тогда корректирующий рефлекс использует такой сигнал.

Рецепторы в мышцах, сухожилиях и суставах поставляют информацию об угле поворота сустава, о напряжении мышцы и ее длине. Все это вместе дает мозгу точную картину положения тела и обеспечивает быструю корректировку.
Временное отключение проприоцепции вы испытывали, например, когда пытались ходить с «онемевшей» ногой. Давление на пережатые сенсорные нервы препятствовало приему и передаче сигналов. Не чувствуя положения рук и ног, почти невозможно совершать простейшие действия – нарезать еду, набирать текст на клавиатуре или ходить.
Иэн не желает жить в неподвижности. Поэтому он встает и идет, однако ему приходится сознательно отслеживать каждое движение своего тела. Не чувствуя, где находятся его руки и ноги, Иэн вынужден всецело сосредотачиваться на том, что делает. Зрение позволяет ему следить за положением рук и ног. При ходьбе он наклоняет голову и смотрит на ноги. Чтобы сохранить равновесие, ему приходится все время проверять, что руки отведены назад. Иэн не чувствует, когда его ноги касаются поверхности, и поэтому при каждом шаге должен оценивать точное расстояние до земли и напрягать ногу. Каждый его шаг сознательно вычисляется и координируется.
Утратив способность ходить автоматически, Иэн на себе прочувствовал, что такое удивительная координация, которую все мы считаем естественной, когда отправляемся на прогулку. Окружающие его люди двигаются так легко и непринужденно, отмечает он, что совсем не замечают сложнейшую систему, которая управляет этим процессом.
Если Иэн отвлечется или задумается о чем-то постороннем, то может упасть. Ему нужно отбросить все, не связанное с ходьбой, и сосредоточиться на мельчайших деталях: наклоне поверхности, движении ноги.
Проведя с Иэном пару минут, вы поняли бы необыкновенную сложность простейших действий, обсуждать которые нам не приходит в голову: как мы встаем, пересекаем комнату, открываем дверь, пожимаем руку. Несмотря на кажущуюся простоту, они чрезвычайно сложны. Поэтому, когда вы в следующий раз увидите человека, который идет, бежит трусцой, едет на скейте или велосипеде, попробуйте восхититься не только красотой человеческого тела, но и мощью мозга, который незаметно для хозяина тела безупречно управляет его движением. В основе самых разных аспектов наших элементарных действий лежат триллионы вычислений, которые выполняются в пространственном масштабе, недоступном нашему зрению, и сложность которых мы не в состоянии осознать. Еще не созданы роботы, возможности которых хотя бы приближались к тому, что умеет человек. И если суперкомпьютер потребляет огромное количество энергии, то мозг выполняет свою работу с удивительной эффективностью – энергии ему нужно не больше, чем 60-ваттной лампе.

Мозжечок в основном специализируется на использовании моторных проприорецепторов, именно ими и поддерживаются мышечные действия. Но другие сигналы так же используются и не только для мышечных, но и мыслительных действий, обеспечивающих произвольность. Если не работают мышечные рецепторы, то приходится 1) произвольно блокировать выполнение автоматизмов, чтобы они не принесли больше вреда, чем пользы своей нескомпенсированностью и 2) выполнять движение с осознаем каждой фазы как при разучивании.

Нейробиологи нередко проникают в тайны мозга, изучая людей, которые добились выдающихся результатов в той или иной области. С этой целью я поехал на встречу с Остином Набером, десятилетним мальчиком, обладавшим уникальными способностями: ему принадлежал мировой рекорд среди детей по капстекингу (скоростной сборке и разборке пирамид из специальных пластиковых стаканчиков).
Быстрыми, точными движениями, за которыми глаз не успевает следить, Остин превращает стопку вложенных друг в друга стаканчиков в симметричную фигуру из трех отдельных пирамид. Затем, действуя обеими руками, он перестраивает эти пирамиды в две маленькие стопки, после чего сооружает из них одну высокую пирамиду, которая снова преобразуется в первоначальную стопку стаканчиков.
Он проделывает это за пять секунд. Моя лучшая попытка заняла сорок три секунды.

Наблюдая за действиями Остина, вы можете подумать, что его мозг перенапрягается, сжигая огромное количество энергии, чтобы с такой скоростью координировать такие точные действия. Решив это проверить, я измерил активность его мозга – и моего тоже – во время очного состязания по капстекингу. Под надзором доктора Хосе Луиса Контерос-Видаля на наши с Остином головы надели шапочки с электродами, предназначенные для измерения электрической активности массы нейронов внутри черепной коробки.
Электроэнцефалограммы (ЭЭГ) позволяли сравнить усилия, которые прилагает мозг каждого из нас для выполнения задачи. Таким образом мы получали общее представление о том, что происходит у нас в головах.
Сначала Остин показал мне, как он это делает. Чтобы не потерпеть разгромное поражение от десятилетнего мальчика, я двадцать минут тренировался, после чего начался официальный поединок.
Мои усилия ни к чему не привели. Остин выиграл. Я едва преодолел восьмую часть пути, когда он победоносно завершил последнюю фигуру из стаканчиков.
Поражение было ожидаемым, но что показала ЭЭГ? Если Остин справляется с задачей в восемь раз быстрее меня, то логично предположить, что он тратит на это гораздо больше энергии, чем я. Но такое предположение не учитывает основное правило, которым руководствуется мозг, приобретая новые навыки. Как показала ЭЭГ, именно мой мозг, а не Остина, работал на повышенных оборотах, тратя огромное количество энергии на выполнение этой сложной, новой для меня задачи. Моя электроэнцефалограмма показала высокую амплитуду бета-ритма, который ассоциируется с логическим мышлением. У Остина, наоборот, наблюдалась высокая амплитуда альфа-ритма, хотя это состояние характерно для отдыхающего мозга.

Сразу вспомним, что ЭЭГ-ритмы (колебания с характерной частотой) мозга это – наводки электрических активностей самоподдерживающихся обратной связью. От длины пути сигнала по таким кольцам и зависит частота: чем кольцо меньше, тем частота больше. Циклы, затрагивающие теменную ассоциативную зону (альфа-ритмы), крупнее, чем циклы (бета-ритмы), удерживающие активности в лобной ассоциативной зоне – там и происходит обработка информации о новом с формированием новых поведенческих реакций – автоматизмов.

Несмотря на скорость и сложность действий Остина, его мозг оставался спокоен.

Точнее, были задействованы только привычные автоматизмы.
Талант Остина и скорость его действий являются конечным результатом физических изменений в его мозгу. За годы тренировок там сформировался особый рисунок физических связей. Искусство капстекинга отпечаталось в структуре нейронов. В результате на манипуляции со стаканчиками Остин теперь тратит меньше времени. Мой мозг, наоборот, всей своей мощью набрасывается на проблему. Я использую когнитивные программы общего назначения, а Остин превратил свое умение в специализированную когнитивную аппаратную часть.
Когда мы осваиваем новые навыки, они становятся физической структурой, опускаясь ниже уровня сознания.

Точнее, когда в результате наших попыток совершения действий с желаемым результатам, при удачных попытках формируются автоматизмы, уже не требующие осмысления и работающие так же быстро, как рефлексы.

Некоторые люди называют это мышечной памятью, однако навыки хранятся вовсе не в мышцах; процедура капстекинга организуется в густых джунглях связей в мозгу Остина.

Навыки локализуются в моторной коре, разделяющей теменную и лобную, а также в виде рефлексов мозжечка, корректирующих эти действия.
За годы занятий капстекингом изменилась мелкая структура нейронных сетей в мозгу Остина. Процедурная память – это долговременная память, в которой хранятся автоматические действия, такие как езда на велосипеде или завязывание шнурков. Для Остина капстекинг переместился в процедурную память, которая отпечатана в микроскопической структуре его мозга, и в результате его действия стали быстрыми и эффективными с точки зрения энергозатрат. Во время тренировок сигналы постоянно проходили по одним и тем же нейронным сетям, усиливая синапсы и таким образом встраивая навык в физическую структуру.

На самом деле, образование автоматизмов – далеко не просто укрепление связей активных структур. Это – сложная, многоуровневая последовательность вовлечения функций осознанного внимания, начинающаяся с мотивации, постановки конкретной цели, ментальных автоматизмов программ решения проблем или пробных реализаций, функций поиска наиболее подходящих решений с использованием эпизодический памяти, оценкой успешности достижения цели, записи полученного опыта (вид ментальных автоматизмов). Я перечисляю эти составные части системы формирования новых адаптивных реакций потому, что они уже были реализованы в модели, они уже формируют перечисленные компоненты памяти и функционируют согласно теории  МВАП .

Остин достиг такого совершенства, что мог с завязанными глазами безошибочно собирать и разбирать пирамиды из стаканчиков.
В моем случае при манипуляции стаканчиками мозг использовал медленные, потребляющие много энергии области, такие как префронтальная кора, теменная кора и мозжечок, – все они больше не нужны Остину для выполнения процедуры.

Нет, корректирующие рефлексы мозжечка нужны и нагрузка на мозжечок во время наработки навыка и его выполнения – соизмеримы.

На первых этапах обучения важная роль принадлежит мозжечку, который координирует последовательность движений, добиваясь точности и согласованности.
По мере того как навык фиксируется в структуре мозга, он опускается ниже уровня сознательного контроля.

Это – верно: рефлексы мозжечка формируются при осознанном, произвольном контроле, а потом срабатывают вместе с моторными автоматизмами, обеспечивая координацию.

На этом этапе мы уже способны выполнять действие автоматически, не думая о нем, то есть без сознательного понимания. В некоторых случаях структуры, связанные с тем или иным навыком, становятся настолько глубокими, что образуются не только в головном мозге, но и в спинном. Подобное явление наблюдалось у кошек, у которых была удалена бо́льшая часть мозга, но они тем не менее могли нормально ходить в «беличьем колесе»: сложные программы, используемые при ходьбе, хранятся на нижнем уровне нервной системы.

Всю жизнь наш мозг перестраивается, чтобы сформировать нейронные сети для действий, которые мы выполняем, будь то ходьба, сёрфинг, жонглирование, плавание или управление автомобилем. Способность «прожигать» программы в своей структуре – это один из самых мощных инструментов мозга. Он может решить проблему сложного движения с минимальными затратами энергии, встраивая соответствующую сеть в свою структуру.
Отпечатанные в структуре мозга, эти навыки выполняются без размышлений – без сознательных усилий, – что высвобождает ресурсы и позволяет сознанию воспринимать и решать другие задачи.

Констатируем главную функцию осознанного внимания: работа с новыми важными условиями выполнения привычного:

1. Оценка того, насколько опасны и неуместны привычные действия в новых условиях, - за счет имеющегося опыта того, какую опасность и последствия раньше проистекали при таком условии.

2. Подбор наиболее подходящего альтернативного действия из опыта реагирований и уже имеющихся автоматизмов.

3. Если готовых автоматизмов нет, то возникает бездействие, если это ничем не грозит и не нужно срочно реагировать, в противном случае скоропостижное решение: или все же запустить привычный автоматизм, или выбрать хоть какой-то подходящий, даже если раньше он приводил к неудаче.

4. При отсутствии решений, активируется доминанта нерешенной проблемы для долговременного описка подходящих действий.

Это – 4 условных уровня вовлечения механизмов осознанного внимания для адаптивного формирования ответной реакции. В реализованной модели были организованы первые три уровня и подготовлены заделы для четвертого – творческого. Смотрите схему-алгоритм такого реагирования.
У этой автоматизации имеется следствие: новые навыки опускаются ниже границы сознательного доступа. Вы теряете доступ к сложным программам, выполняющимся скрытно, и поэтому точно не знаете, как вы делаете то, что делаете. Когда вы поднимаетесь по ступенькам лестницы, занятые разговором, то понятия не имеете, каким образом вычисляются десятки микроскопических сигналов, корректирующих положение тела или управляющих движением языка, который находится в непрерывном движении, помогая произвести правильные звуки. Это трудные задачи, успешно выполнить которые удается не всегда. Но ваши действия стали автоматическими и бессознательными – вы способны жить «на автопилоте». Многим знакомо это чувство: вы возвращаетесь домой с работы обычной дорогой и вдруг осознаете, что не помните, как доехали. Навыки управления автомобилем до такой степени автоматизировались, что вы ведете машину бессознательно. Сознание – та часть вас, которая пробуждается к жизни, когда вы просыпаетесь утром, – уже не водитель, а в лучшем случае пассажир.

Эта фраза хорошо показывает, что вместо пугающего и непонятного слова “Сознание”, лучше использовать намного более определенное: “Самоощущение”. Мы просыпаемся с базовым самоощущением (fornit.ru/160), в котором пока что нет детализованной информации о происходящем вокруг, но уже есть одна из базовых эмоций, отражающая состояние жизненных параметров: Норма или Плохо, А Хорошо появится если удастся вернуть жизненные параметры в норму хотя бы частично. Так что проснуться в состоянии Хорошо нереально, но если возникнет воспоминание, как было плохо по сравнению с теперь, то это может переактивировать дерево понимания ситуации.

Постепенно в эту информационную среду начинают поступать дополнительные сведения, в том числе об отложенных нерешенных проблемах. И начинается произвольность реагирования на привычное с каждым новым и значимым компонентом в восприятии, в том числе возникшем ментально. А если нет ничего нового, то – на автопилоте, без привлечения внимания к самоощущению с обновлением его информации по каждому ориентировочному рефлексу.

...

У доведенных до автоматизма навыков есть одно любопытное следствие: попытка сознательного вмешательства обычно ухудшает результат. Приобретенное умение – даже самое сложное – лучше предоставить самому себе.
Возьмем, например, скалолаза Дина Поттера: вплоть до своей недавней гибели он взбирался на скалы без веревки и страховочного оборудования. Дин занимался скалолазанием с двенадцати лет. За годы тренировок необыкновенная точность движений отпечаталась в структуре связей его мозга. Карабкаясь на скалы, Дин рассчитывал на эти тренированные нейронные сети, в работу которых не вмешивается сознание. Контроль над своими действиями он полностью передавал бессознательному. При подъеме на скалы мозг Дина находился в состоянии, которое часто называют «потоковым», – именно в этом состоянии спортсмены в экстремальных видах спорта обычно показывают все, на что способны. Подобно многим другим, Дин переходил в это состояние, создавая опасную для жизни ситуацию. Никакой внутренний голос уже не вмешивался в его действия, и он мог опираться только на способности, отпечатанные в его мозгу годами упорных тренировок.
Электроэнцефалограмма спортсмена в потоковом состоянии – как и у чемпиона по капстекингу Остина Набера – не засорена сознательными размышлениями («Хорошо ли я выгляжу?», «Должен ли я сказать то-то и то-то?», «Запер ли я дверь, уходя из дома?»). При этом мозг переходит в состояние «гипофронтальности», когда участки фронтальной коры временно становятся менее активными. Эти участки связаны с абстрактным мышлением, планированием будущих действий и самосознанием. Именно отключение этих фоновых операций позволяет человеку висеть без страховки на отвесной скале; мастерство, которое демонстрировал Дин, возможно лишь без отвлечения на внутреннюю болтовню.
Довольно часто сознание лучше оставить на вторых ролях – а для некоторых задач просто нет выбора, поскольку бессознательное способно работать на скоростях, недоступных сознанию. Возьмем, к примеру, бейсбол, в котором мяч после сильного удара питчера может лететь на основную базу со скоростью больше 150 км/ч. Мозг игрока, стремящегося отбить мяч, должен отреагировать за 0,4 секунды. За это время необходимо рассчитать и согласовать сложную последовательность движений, необходимую для удара по мячу. Бэттеры постоянно отбивают мячи, но делают это бессознательно: мяч просто-напросто летит слишком быстро, и спортсмен не в состоянии сознательно оценить его положение и нанести удар. Сознание не просто играет тут второстепенную роль – оно полностью отстранено от действия.

Как только привлекается осознанное внимание, в этот момент прерывается выполнение привычного автоматизма, который бы сработал в этих условиях. Если взглянуть на только что приведенные 4 пункта вовлечения сознания, то станет понятно почему. Потому, что осознанное внимание привлекается новым и достаточно значимым условием (среди всего нового конкуренцию выигрывает самое значимое). И первейшей целью такого привлечения является выяснение: а как это новое может повлиять если позволить среагировать привычно? И можно ли вообще запускать привычную реакцию, если есть такое новое? Даже для выяснения задачи первого уровня осознания буде задействовано немало вспомогательных функций (просмотр опыта взаимодействия с таким новым, желательно в как можно более близких условиях), прогноз результата и оценка его допустимости в данный момент.

В результате неминуемо будет потрачено немало критически важного времени при бездействии. Поэтому при срабатывании ориентировочного рефлекса есть еще одна промежуточная стадия: оценка, есть ли время подумать или следует действовать безрассудно. Может быть ситуация настолько банальная, что не стоит и задумываться.

Это – самая простая форма произвольности. Если человек (или другое животное) решает, что нужно действовать не раздумывая, то просто запускается привычный автоматизм.

Это решение – результат личного опыта в данных условиях, т.е. тоже является автоматизмом, сформировавшемся для данных условий, только не моторным, а для внутренней регуляции – ментальным автоматизмом.

Я тоже много времени провел в горах и тоже не раз рисковал. У меня выработалась определенная стратегия отношения к опасности (fornit.ru/1133). Ее суть проста: если ты решился на какое-то опасное действие, то все, выключай размышлизмы, наполняйся полным доверием к своим возможностям и вперед! Но когда есть время подумать перед таким сумасбродством, то стоит не пожалеть времени и взвесить, а точно ли это неизбежно.

У меня был знакомый, которого я брал изредка с собой, у которого не было такой стратегии и, даже переходя речку, он старался все высчитать на ходу, теряя время. Как результат – он почти всегда оказывался в воде.

Бессознательное способно не только управлять телом. Оно формирует нашу жизнь на более глубоком уровне. Когда вы в следующий раз будете с кем-то беседовать, обратите внимание, что слова слетают с ваших губ быстрее, чем вы можете сознательно контролировать свои мысли. Мозг работает скрытно, определяя вашу речь, соединяя слова, формулируя сложные мысли. (Например, сравните со скоростью речи на иностранном языке, который вы только начали учить!)

Такая же скрытая работа относится к нашим идеям. Мы приписываем все идеи сознанию, как будто проделали огромную работу, чтобы создать их. На самом деле над ними трудилось подсознание – накапливало память, пробовало новые сочетания, оценивало последствия – на протяжении многих часов или даже месяцев, прежде чем идея всплывала в вашем сознании, и вы восклицали: «Интересная мысль!»

Как есть опыт и навыки использования моторных автоматизмов, так же формируются навыки использования ментальных автоматизмов, которые управляют многими функциями управления – это основа нашей произвольности. Мы учимся думать (fornit.ru/17954) и нарабатываем приемы решения задач точно так же, как нарабатываем приемы моторных действий. Но, кроме таких автоматизмов, срабатывающих неосознанно, есть еще немало наследственно встроенного функционала, с помощью которого мы можем формировать как моторные, так и мыслительные автоматизмы. Именно таким функционалом организуются и четыре уровня вовлечения осознанного внимания, а для это используются функции вспоминания эпизодов памяти в нужной последовательности и с нужным целевым результатом. Функции мотивации и целеобразования, поддержки мозжечка для координации любых автоматизмов, выбора наиболее подходящих альтернатив и т.п. В модели системы адаптивности реализовано огромное число таких вспомогательных и информационных функций, но, думаю, что в природной реализации их наросло эволюционно гораздо больше.

Эти функции относятся к вне осознанной обработке, а в интегральную среду самоощущения (по Дж.Тонони) попадают только итоговые результаты.

Когда человек лишается возможности использовать осознанное внимание, например, после удалении гиппокампов, то он остается со своим уже наработанным опытом и в привычной среде никто не сможет заметить неладное, кроме того, что он не запоминает уже произошедшее и не может выучиться новому.

Человек, который впервые обратил внимание на глубины бессознательного, был одним из самых влиятельных ученых XX столетия. Зигмунд Фрейд поступил на медицинский факультет Венского университета в 1873 г. и выбрал своей специальностью неврологию. Начав частную практику по лечению психических заболеваний, он обнаружил, что его пациенты зачастую не осознают мотивы своего поведения. Фрейд предположил, что их состояние по большей части является результатом невидимого психического процесса. Эта простая идея произвела революцию в психиатрии, открыв новый путь к пониманию мотивов и эмоций человека.
До Фрейда аберрантные психические процессы либо оставались необъясненными, либо описывались в терминах одержимости демонами, ослабления воли и т. д. Фрейд настаивал, что причину следует искать в мозгу.
Он укладывал пациентов на кушетку в своем кабинете, чтобы они не смотрели прямо на него, а затем позволял выговориться. В то время, когда врачи не имели возможности сканировать мозг, это был лучший способ заглянуть в мир бессознательного. Метод Фрейда состоял в сборе информации из поведения пациента, содержания его снов, оговорок и описок. Подобно детективу, он искал ключи к механизму бессознательного, к которому пациенты не имели прямого доступа.
Фрейд пришел к убеждению, что сознание – это всего лишь вершина айсберга психических процессов, тогда как бо́льшая часть того, что составляет основу наших мыслей и нашего поведения, остается скрытой.
Предположения Фрейда оказались верными – в частности, мы обычно не знаем, на чем основан наш выбор. Мозг постоянно собирает информацию из окружающей среды и использует ее, чтобы управлять нашим поведением, но очень часто мы не осознаем влияния, которое оказывает на нас среда. Примером может служить так называемый эффект «прайминга», когда на восприятие влияет предшествующее действие. Например, если в руке у вас теплый напиток, то вы опишите свои взаимоотношения с родственником в более благоприятном свете; если же вы держите холодный напиток, оценка взаимоотношений будет более сдержанной. Почему это происходит? Потому что механизм оценки мозгом взаимоотношений с другим человеком пересекается с механизмом оценки температуры, и эти механизмы влияют друг на друга.

Точнее, смысл зависит от текущего контекста модели (дерева) понимания.

В результате вашим мнением о чем-то важном, таком как отношения с матерью, можно манипулировать с помощью холодного или горячего чая. Точно так же под воздействием неприятных запахов вы склонны к более строгим моральным оценкам – например, с большей вероятностью посчитаете чьи-то странные поступки безнравственными. В другом исследовании ученые показали, что если вы сидите на твердом стуле, то становитесь более несговорчивым в деловых переговорах; в мягком кресле от вас легче добиться уступок.
Рассмотрим еще один пример бессознательного влияния «скрытого эгоизма», который отражает нашу тягу к вещам, напоминающим о нас самих. Когда специалист по социальной психологии Бретт Пелхэм и его сотрудники проанализировали информацию о выпускниках зубоврачебного и юридического факультетов, то обнаружили статистически значимую распространенность имен Деннис или Дениза у дантистов, а также имен Лора и Лоренс у юристов (англ. law – закон). Они также выяснили, что у владельцев компаний, специализирующихся на кровле, фамилия часто начинается на «R» (англ. roof – крыша), у владельцев магазинов бытовой техники – на «H» (англ. hardware – бытовая техника). Но разве род занятий – единственная область, в которой мы делаем выбор? Очень похоже, что и наша личная жизнь подвержена подобному влиянию. Когда психолог Джон Джонс и его коллеги проанализировали записи регистрации брака в Джорджии и Флориде, то обнаружили, что первая буква имени совпадает у большего количества супружеских пар, чем предполагалось.
Это означает, что Дженни с большей вероятностью выйдет за Джоэла, Энтони женится на Эми, а Донни на Дейзи.

Что на деле не подтверждается, т.к. другие компоненты контекста понимания намного более значимы, чем то, с какой буквы начинается фамилия.

Такого рода подсознательное влияние незначительно, но измеримо.
Но вот что важно: если спросить этих Деннисов, Лор или Дженни о причинах выбора профессии или спутника жизни, они расскажут вам связную и логичную историю, но в этом рассказе не будет отражено влияние их бессознательного на самый важный в жизни выбор.
Рассмотрим еще один эксперимент, придуманный психологом Экхардом Хессом в 1965 г.
Мужчинам предлагали взглянуть на фотографии женских лиц и оценить их. Какова их привлекательность по шкале от одного до десяти? Радуются они или грустят? Добрые они или злые? Дружелюбные или нет? Фотографии подверглись обработке, о чем участники эксперимента не знали. На половине снимков зрачки женщин искусственно расширили.

Женщин с расширенными зрачками мужчины считали более привлекательными.
Сознательно никто из испытуемых не обратил внимания на размер зрачков, и, скорее всего, ни один из них не знал, что расширенные зрачки являются биологическим признаком сексуального возбуждения женщины. Но об этом знал их мозг, и мужчины бессознательно отдавали предпочтение женщинам с расширенными зрачками, считая их красивее, счастливее, добрее и дружелюбнее.
На самом деле именно так и зарождается любовь. Вас сильнее влечет к определенным людям, и вы, как правило, не можете точно сказать почему. Вероятно, ваше сознание просто не имеет доступа к причинам.

Однако, стоит различать влечение и похоть - с отношением к самому близкому человеку :)
В другом эксперименте специалист в области эволюционной психологии Джеффри Милер измерил сексуальную привлекательность женщины, учитывая заработки стриптизерш, танцующих на коленях у посетителей стрип-клуба. Он проследил, как меняется заработок в зависимости от менструального цикла. Выяснилось, что мужчины давали вдвое больше чаевых во время овуляции (женщина может зачать), чем во время менструации (женщина не может зачать). При этом мужчины ничего не знали о биологических изменениях в организме женщины во время месячного цикла – при овуляции гормон эстроген слегка меняет ее внешность, делая черты лица более симметричными, кожу нежнее, а талию тоньше. Тем не менее мужчины обнаруживали эти признаки способности к зачатию – бессознательно.
Такого рода эксперименты позволяют нам узнать нечто важное о работе мозга. Задача этого органа – собирать информацию об окружающем мире и соответствующим образом направлять наше поведение. И совершенно не важно, участвует ли в этом процессе сознание. Бо́льшую часть времени не участвует, и мы не знаем о большей части решений, которые принимаются от нашего имени.

Увидев новое, в частности, красивую женщину, обязательно срабатывает ориентировочный рефлекс и этот кадр окажется в эпизодической памяти. Раз мы потом можем вспомнить такие кадры, значит они точно были осознанны, т.к. неосознавание не оставляет воспоминаний. А осознав, мы получаем информационную картину воспринятого с учетом имеющегося опыта и предпочтений. Но вряд ли функция осознания окажется глубже второго уровня, если только мы не поставим целью добиться чего-то необычного.

Почему же наш мозг не ограничивается бессознательным? Почему мы не лишенные сознания зомби? Зачем эволюция снабдила мозг сознанием? Чтобы это понять, представьте, что вы идете по улице неподалеку от дома, погрузившись в свои мысли. И вдруг ваше внимание привлекает странная картина: впереди идет человек в костюме пчелы с чемоданчиком в руке. Оглянувшись, вы увидите, как реагируют люди, тоже заметившие гигантскую пчелу: они прерывают свои автоматизированные действия и смотрят на нее во все глаза.
Сознание включается, когда происходит нечто неожиданное, когда нужно решить, что делать дальше.

В данном случае речь идет о формировании новых моторных автоматизмов.

Мозг старается как можно дольше продержаться на автопилоте, но в мире, полном неожиданностей, это не всегда возможно.
Но сознание предназначено не только для реакции на неожиданности. Оно также играет важную роль в разрешении конфликта внутри мозга.

А здесь имеются в виду ментальные автоматизмы.

Миллиарды нейронов решают самые разные задачи, от дыхания и передвижения по комнате до отправки еды в рот и занятий спортом. Каждая из этих задач поддерживается обширными сетями мозга, работающими в автоматическом режиме. Что произойдет, если между ними возникнет конфликт? Например, если вы протягиваете руку за сливочным мороженым с орехами и фруктами, в то же время понимая, что потом пожалеете о своей слабости. В подобных ситуациях требуется принять решение. Нужно оценить, что лучше для вашего организма и ваших долгосрочных целей.
Сознание – система, которая, в отличие от других подсистем мозга, обладает этой уникальной способностью. Именно поэтому оно может играть роль арбитра для миллиардов взаимодействующих элементов, подсистем и запрограммированных процессов. Оно может строить планы и ставить цели для системы в целом.
На мой взгляд, сознание – это генеральный директор обширной корпорации с сотнями подразделений и отделов, которые сотрудничают, взаимодействуют и конкурируют между собой самыми разными способами.

Нет, сознание – это отдел решения новых проблем. А старыми, решенными командуют уже автоматизмы.

Маленьким компаниям не нужен генеральный директор, но, когда организация становится достаточно большой и сложной, ей требуется руководитель, который был бы выше повседневных мелочей и формулировал общую стратегию.
Генеральный директор обычно не управляет текущей деятельностью компании, но всегда держит в уме стратегию. Генеральный директор – это самое абстрактное представление компании о себе самой.

В самом деле, интегральная информационная среда, необходимая для того, чтобы использовать ее для формирования новых автоматизмов и в самом деле является изолированным отвлечением от всего с целью получить возможность независимой произвольности. Это – довольно сложная концепция (fornit.ru/12787) и не будем здесь на нее отвлекаться. Но самосознание – не самоцель, а вторичный эффект: в состоянии самосознания человек (и далеко не каждый) находится довольно редко. Любой человек, строя цели (в конечном счете нормализации жизненных параметров, в том числе на уровне всего вида), ориентирует эти цели на себя потому как мерилом всей адаптивности такого уровня являются именно его жизненные параметры. Вот и все, что нужно знать про “посмотреть в зеркало”.

Что касается мозга, сознание – это способ для миллиардов нейронов увидеть себя как единое целое, способ для сложной системы посмотреть на себя в зеркало.

К сожалению, там, где стоит ограничится выводами об адаптивной функциональности, говоря о столь возвышенной материи как сознание, волей-неволей привносится то, что к нему не относится.

Что произойдет, если сознание не включится и мы слишком долго останемся на автопилоте?
Именно это и произошло с двадцатитрехлетним Кеном Парксом 23 мая 1987 г., когда он заснул у себя дома перед телевизором. У него была жена, пятимесячная дочь, а также финансовые трудности, семейные проблемы и пристрастие к азартным играм. На следующий день он собирался обсудить свои проблемы с родителями жены. Теща описывала его как «доброго великана», и он прекрасно ладил с тестем и тещей. Ночью Кен проснулся, проехал двадцать три километра до дома родителей жены, задушил тестя и зарезал тещу. Затем явился в ближайший полицейский участок и заявил: «Кажется, я только что кого-то убил».
Он не помнил, что произошло. Такое впечатление, что на протяжении этого ужасного эпизода его сознание было отключено. Что случилось с мозгом Кена? Марлис Эдвард, адвокат Паркса, собрала группу экспертов, чтобы они помогли разрешить эту загадку. Вскоре они заподозрили, что события той ночи могли быть связаны со сном Кена. Пока Кен сидел под арестом, его адвокат обратился к специалисту в области сна Роджеру Бротону, который снял ЭЭГ Кена во время ночного сна. Выяснилось, что активность его мозга такая же, как у человека, страдающего лунатизмом.
Продолжив исследования, группа экспертов выявила нарушения сна у многочисленных родственников Кена. Отсутствие мотива, невозможность подделать результаты ЭЭГ и нарушения сна в семье Кена – все это привело к тому, что его признали невиновным в умышленном убийстве и освободили.

История темная и допотопные исследования не дают достаточной информации. Могло бы помочь попытка выявить истинное, а не показное отношение к теще и тестю или еще какие-то особенности этических законов пациента. Потому, что внедренная авторитарно в возрасте доверчивого обучения и подтвержденная собственными решениями в возрасте инициативы внутренние законы “что такое хорошо и что такое плохо” на уровне очень высокозначимых ментальных автоматизмов играют определяющую роль в подобном выборе.
Все это может вызвать вопрос, чем же управляет наше сознание. Может, мы проживаем свою жизнь как марионетки и зависим от милости системы, которая дергает за нитки и определяет все наши дальнейшие действия? Некоторые верят, что дело обстоит именно так и наше сознание не определяет то, что мы делаем.
Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к простому примеру. Вы подъезжаете к развилке дороги, где можно повернуть налево или направо. Никаких обязательств повернуть в ту или другую сторону у вас нет, но сегодня, в данный момент, вам хочется выбрать правое ответвление. Вы поворачиваете направо. Но почему туда, а не налево? Потому что вам захотелось? Или потому, что некие недоступные для вас механизмы в мозгу приняли такое решение? Подумайте: сигналы, которые заставляют ваши руки повернуть руль, исходят от двигательной коры, но зарождаются они не там. Они формируются другими зонами фронтальной коры, которые, в свою очередь, стимулируются другими участками мозга, и т. д. – то есть сложной сетью перекрестных связей всего мозга. Не существует никакого «начала отсчета», когда вы приняли определенное решение, поскольку каждый нейрон мозга возбуждается другими нейронами; в системе нет ни одной части, которая работала бы независимо от других. Ваше решение повернуть направо или налево имеет протяженность во времени, которая измеряется секундами, минутами, днями и даже всей прожитой жизнью.
Даже решения, которые выглядят спонтанными, не принимаются сами по себе.
Кто же отвечает за принятие решения, когда вы приближаетесь к той развилке на дороге, имея за плечами опыт всей жизни? Эти мысли подводят нас к более глубокому вопросу о свободе воли. Будь у нас возможность сто раз повторить опыт с развилкой дороги, всегда ли мы действовали бы одинаково?

Нужно признать, что у нас есть развитый опыт принятия случайного решения, у каждого свой. Он нарабатывается на множестве прецедентов, которые разрешались так или иначе, но привели к определенным автоматизмам, раз нам такое решение кажется привычным до безмыслия. И это – определяющий критерий: была ли новизна или выбор был сделан автоматически. Придумывать какие-то еще дополнительные сущности для этого вида решений нет никаких оснований.

Мы чувствуем себя независимыми, то есть считаем, что принимаем решения самостоятельно.
Однако в некоторых обстоятельствах можно продемонстрировать, что эта свобода иллюзорна.
В одном из исследований Альваро Паскуаль-Леоне, профессор из Гарварда, пригласил в свою лабораторию добровольцев для простого эксперимента.
Испытуемые сидели перед монитором компьютера, вытянув вперед обе руки. Когда экран становился красным, они должны были выбрать, какую руку поднять, – но не поднимать.
Затем экран менял цвет на желтый, а когда он становился зеленым, участник эксперимента должен был реализовать принятое решение и поднять правую или левую руку.
Далее эксперимент немного изменили. Исследователи использовали метод транскраниальной магнитной стимуляции (ТМС), при котором магнитный импульс возбуждает участок мозга, расположенный под электродом, чтобы стимулировать моторную кору и инициировать движение правой или левой руки. Теперь, когда экран становился желтым, подавался импульс ТМС (в контрольной группе просто звуковой сигнал, но не сам импульс).
Вмешательство ТМС заставляло испытуемых отдавать предпочтение той или иной руке – например, при стимуляции левой моторной зоны участники эксперимента чаще поднимали правую руку. Но самым интересным было другое: испытуемые сообщали о желании поднять ту руку, которая подвергалась манипуляции с помощью ТМС. Другими словами, при красном экране они могли решить, что поднимут левую руку, но затем, после стимуляции в фазе желтого экрана, у них возникало ощущение, что на самом деле они хотели поднять правую руку. ТМС инициировала движение руки, но многие участники эксперимента считали, что они принимали решение самостоятельно. По словам Паскуаль-Леоне, испытуемые часто говорили, что передумали. Независимо от источника активности мозга, они воспринимали свои действия как результат свободного выбора. Сознание превосходно умеет убеждать себя, что оно главное.

Весь опыт жизни говорит о том, что если было совершено действие, то было решение его совершить. Это – как раньше приводили в пример галлюцинации, когда человек был уверен, что он на самом деле видит реальное потому, что такое всегда раньше соответствовало реальному. Дело лишь в личной уверенности, основанной на жизненном опыте, а интерпретация опыта некорректна.
Подобные эксперименты поднимают вопрос о том, стоит ли верить интуиции, которая говорит нам о свободе выбора. В данный момент нейробиологам не удалось с помощью экспериментов полностью исключить свободу воли. Это сложный вопрос – возможно, наука о мозге еще слишком молода для его разрешения. Но давайте на секунду представим, что свободной воли не существует; когда вы подъезжаете к развилке дороги, ваш выбор предопределен. На первый взгляд полностью предсказуемая жизнь не представляет никакой ценности.

Конечный выбор ВСЕГДА предопределен текущим опытом человека и текущими условиями, в контексте которых совершается выбор. Это – однозначно. Просто люди неверно понимают суть произвольности. Она не для того, чтобы совершат сумасбродные, случайно- непредсказуемые действия. Ее функция заключается в том, чтобы вместо привычного действия в новых условиях выбрать наиболее подходящую альтернативу и затем некоторым волевым усилием заставить сработать альтернативу вместо привычного, несмотря на то, что все привычно кричит, что так нельзя, например, мы можем волевым усилием достать из горячих углей печеную картошку.
Утешением может служить тот факт, что необыкновенная сложность мозга означает ее непредсказуемость.

Да, предсказать какое именно решение будет выбрано в данных условиях возможно только с помощью модели, которая в точности имеет ту же организацию адаптивности и получила в точности тот же опыт. Но многие решения мы предсказать можем и пользуемся этим, догадываясь, что может предпринять оппонент в данных условиях. Если имеются очень высоко значащие факторы, то предсказание будет точным: к примеру, вряд ли человек решит просто так убить себя.

Представьте контейнер, дно которого заполнено рядами шариков для пинг-понга – каждый аккуратно помещен на отдельную взведенную мышеловку. Если вы бросите внутрь еще один шарик, то можно довольно точно рассчитать, куда он упадет. Но как только этот шарик коснется дна, он вызовет непредсказуемую цепную реакцию. Другие шарики выскочат из своих мышеловок, ударят по следующим шарикам, и ситуация мгновенно станет очень сложной. Любая ошибка в первоначальном предсказании, даже самая мелкая, многократно усиливается по мере того, как шарики сталкиваются, отскакивают от стенок и падают друг на друга. Вскоре уже абсолютно невозможно делать какие-либо предсказания о положении шариков.

Если создать программы, куда ввести законы падения и отражения, то она точно будет показывать результат. На этом основано имитационное прогнозирование, вплоть до погодного.
Наш мозг аналогичен такому контейнеру с шариками, только он во много раз сложнее. В контейнер можно поместить несколько сотен шариков для пинг-понга, но сигналов между клетками мозга в триллионы раз больше, причем они меняются каждую секунду нашей жизни.
Из этого невообразимо сложного обмена сигналами возникают мысли, чувства и решения.
Шарики от пинг-понга, установленные на мышеловках, подчиняются физическим законам.
Но на практике их конечное положение предсказать невозможно. То же самое относится к миллиардам нервных клеток в вашем мозгу и триллионам сигналов, которыми они обмениваются каждую секунду. Это физическая система, однако мы не в состоянии точно предсказать, что произойдет дальше.
И это лишь начало непредсказуемости. Мозг каждого человека окружают мозги других людей. За обеденным столом, в лекционном зале или на просторах интернета – везде человеческие нейроны влияют друг на друга, образуя невероятно сложную систему. Это означает, что, хотя нейроны подчиняются простым и понятным физическим законам, на практике действия человека предсказать невозможно.
Гигантская сложность мозга позволяет понять один простой факт: наша жизнь управляется силами, которые мы не в состоянии осознать и которыми мы не можем управлять.

Последняя фраза несколько патетична :)

...

Давайте внимательнее присмотримся к тому, что происходит за кулисами во время принятия решения. Представьте, что перед вами простой выбор: вы стоите перед витриной с замороженными йогуртами, пытаясь выбрать один из двух любимых сортов. Например, мятный или лимонный. На первый взгляд вы почти ничего не делаете: просто стоите и переводите взгляд с одной упаковки на другую. Но в мозгу этот простой выбор становится причиной настоящего урагана активности.
Влияние одного нейрона почти незаметно. Но каждый нейрон связан с тысячами соседних, а они, в свою очередь, еще с тысячами других и т. д. – в результате чего получается громадная, запутанная сеть. Все нейроны выделяют химические вещества, возбуждая и подавляя друг друга.
Внутри этой сети определенное созвездие нейронов представляет мяту. Этот рисунок образован нейронами, которые взаимно возбуждают друг друга. Они не обязательно должны быть соседями; чаще они расположены в удаленных друг от друга зонах мозга, связанных с обонянием, вкусом, зрением, а также уникальными воспоминаниями, в которых присутствует мята. Каждый из этих нейронов сам по себе не имеет отношения к мяте – в действительности каждый нейрон в разное время играет разные роли, объединяясь с другими нейронами. Но, когда нейроны данного рисунка активизируются одновременно… для вашего мозга это и есть мята. Когда вы стоите перед витриной с йогуртами, это объединение нейронов интенсивно обменивается сигналами подобно пользователям интернета, живущим далеко друг от друга.
Но активны не только эти нейроны. Одновременно другая группа защищает интересы другой привлекательной возможности – лимона. Каждая коалиция – мяты и лимона – пытается взять власть, усиливая собственную активность и подавляя активность других. Они сражаются до тех пор, пока кто-то не одержит верх. Победитель получает все. Победившая сеть нейронов определяет ваши дальнейшие действия.
В отличие от компьютеров в основе работы мозга лежит конфликт между разными возможностями, каждая из которых пытается превзойти другие. Вариантов всегда несколько.
Уже выбрав мяту или лимон, вы сталкиваетесь с новым конфликтом: съесть все или только часть? Вас влечет к этому вкусному источнику энергии, но в то же время вы понимаете, что в нем много сахара и лучше бы вместо него отправиться на пробежку. Опустошите ли вы весь контейнер, зависит от того, чем закончится битва.
В результате непрекращающихся конфликтов в мозгу мы можем спорить сами с собой, ругать или хвалить себя. Но кто с кем разговаривает? Все это вы – разные грани вашей личности.
Выявить внутренние конфликты помогают простые эксперименты. Назовите цвет букв, которыми напечатано каждое из этих слов:
Трудно, правда? Почему эта простая задача вызывает затруднения, ведь инструкции ясные и однозначные? Дело в том, что одна нейронная сеть в вашем мозгу определяет цвет букв и ассоциирует с ним название цвета. Одновременно другая, конкурирующая сеть отвечает за чтение слов, причем она настолько сильна и тренированна, что чтение представляет собой глубоко укоренившийся, автоматический процесс. Вы можете почувствовать эту борьбу систем, которые сталкиваются друг с другом, и для того, чтобы дать правильный ответ, необходимо сознательно подавить сильное побуждение прочесть слово и сосредоточиться на цвете шрифта. В этой ситуации вы напрямую чувствуете конфликт.
Здесь мы подошли к границе общепринятого понимания того, как на самом деле организуются механизмы принятия решения. Конечно, альтернативные решения конкуренты и кажется очевидным, что каждое из решений это – какая-то сущность, и эти сущности борются за победу в конкурсе. А что за сущности в мозгу? Ну конечно же – модные сегодня нейросети. Вот и получилась предположительная картинка, ничего, по сути, не поясняющая, а только как бы намекающая.

Но если попытаться воспроизвести модель происходящего так, чтобы она реально работала, то выясниться много важных моментов и последовательности обработки.

Во-первых, и это – самое главное, нужно точно распознать текущие условия значимых для субъекта параметров, начиная с базовых эмоций, отражающих его состояние и кончая наиболее частным, зависимым от всех других параметром. Это значит, что должна стать активной ветка дерева условий, отражающая наиболее полно все компоненты этих условий. И тогда становится возможным понять смысл (значимость для организма) ситуации и привязать к этой ветке автоматизм, который дает уверенно удачный результат в такой ситуации.

Переводя взгляд с мяты на лимон, мы активируем разные ветки, а наш опыт и эпизодическая память подсказывают, чем раньше заканчивался выбор того или иного в данных условиях. Скажем, у нас есть такая неприятность как изжога, а мы давно ничего на заливали в желудок. Выбор лимонного кислого йогурта в таких условиях ясно подскажет неприятные последствия, и мы выбираем мяту. Даже не потому, что йогурт настолько кислый что вызовет изжогу, а потому, что мы обратились к образу кислого.

Не правда ли, возникло намного более ясное и разумное понимание того, как осуществляется выбор? Несмотря на очень большие упрощения принцип именно таков.

...

Эмоции не просто обогащают нашу жизнь – они необходимы для принятия решений о наших действиях. Это иллюстрирует случай Тэмми Майерс, бывшего инженера, которая разбилась на мотоцикле. Следствием аварии стало повреждение орбитофронтальной коры, зоны, расположенной непосредственно над глазницами. Этот участок мозга играет важную роль в объединении сигналов, поступающих от тела. Эти сигналы сообщают другим отделам мозга о состоянии тела – голод, тревога, волнение, смущение, жажда, радость.

Тут нужно уточнить про этот “центр” (fornit.ru/7146). Такого рода сигналы не поступают от тела, а являются отражениями базовых контекстов стилей поведения на основе гомеостатических данных о жизненных параметрах. Это отражение строится на основе распознавания того, находятся ли эти параметры в норме (базовая эмоция Норма), выходят ли из нормы (Плохо) или произошел возврат в норму (Хорошо). Эти эмоции ветвятся на уточняющие, что именно из жизненных параметров затронуто: Плохо с водой (Жажда), Хорошо с едой (Сытость после еды) и т.п. Так как одновременно могут сразу несколько активных сигналов, то эмоции бывают сложными: в базе Плохо – сочетание Воды и еда и т.п.

Иерархия веток дерева понимания и, особенно сами базовые эмоции очень важны, т.е. при Норма можно ничего не делать, если только нет активной нерешенной задачи, которую в самый раз начать решать, или если есть особое любопытство или есть особая неудовлетворенность существующим.

Сигнал Плохо означает проблему, на которую следует преимущественно обращать внимания (целевая мотивация), ставить цели, пробуя разные способы (в виде заготовок ментальных автоматизмов или уже имеющиеся моторные автоматизмы, которые раньше помогали в такой ситуации).

Сигнал Хорошо после совершенного действия означает, что, похоже, действие принесло успех, цель достигнута, и автоматизм приобретает большую величину уверенности (а если не было автоматизма, то он запишется).

Вот для чего, в первую очередь, нужны эмоциональные переживания – в качестве целевой мотивации и формирования автоматизмов. А вовсе не для самоудовлетворения каким-то способом (последнее сбивает адаптивные задачи и приводит к разного рода психопатологиям).

Каждое эмоциональное переживание придает свой смысловой контекст понимания ситуации, придает определенную значимость того, что воспринимается и определенную значимость действиям (fornit.ru/5136 и fornit.ru/7420). А значимость позволяет конкурировать альтернативным вариантам поведения.
Тэмми не похожа на человека с серьезным повреждением мозга. Но, проведя с нею даже пять минут, вы поймете, что она с трудом справляется с повседневными жизненными проблемами. Она может описать все за и против того или иного варианта действий, но даже в простейших ситуациях не в состоянии сделать выбор. Утрата способности суммировать свои чувства значительно затруднила принятие решений. Теперь Тэмми не чувствует разницы между вариантами действий. Результатом становится пассивность – Тэмми сообщает, что может целый день пролежать на диване.
Повреждение мозга Тэмми указывает нам на важный аспект принятия решений. Вопреки распространенному мнению о том, что мозг управляет телом с верхнего уровня, существует непрерывная обратная связь. Сигналы о физическом состоянии позволяют быстро оценить, что происходит и что с этим делать. Тело и мозг должны поддерживать тесную связь, чтобы мы могли сделать выбор.
Представьте такую ситуацию: вы хотите передать соседям посылку, по ошибке доставленную вам. Но, когда вы приближаетесь к воротам, соседская собака начинает рычать, оскалив зубы. Откроете ли вы ворота, чтобы подойти к входной двери дома? Решающим фактором будет вовсе не знание статистики нападений собак. Угрожающая поза животного запустит физиологические реакции в вашем организме: учащенный пульс, спазмы в животе, напряжение мышц, расширение зрачков, изменение уровней гормонов в крови, раскрытие потовых желез и т. д. Эта реакция является автоматической и бессознательной.
В тот момент, когда вы стоите у ворот, взявшись за задвижку, вы можете воспринимать самую разную информацию (например, цвет собачьего ошейника), но мозгу требуется знать только одно: встречаться ли вам с собакой или передать посылку другим способом. Решить эту задачу помогает ваше физическое состояние, которое служит суммарной оценкой ситуации.
Физиологическую сигнатуру можно рассматривать как сообщение общего характера: «Дело плохо» или «Это не проблема», – которое подсказывает мозгу ответ.
Мы ежедневно оцениваем свое физиологическое состояние. В большинстве случаев эти сигналы довольно слабые, и мы их не замечаем. Однако они играют важную роль в нашем выборе. Возьмем, к примеру, супермаркет: именно здесь Тэмми буквально впадает в ступор, не в состоянии принять решение. Какие взять яблоки? Какой хлеб? Какое мороженое? На покупателей обрушиваются тысячи вариантов выбора, и в результате мы тратим драгоценные часы жизни, стоя в проходах между полками и пытаясь заставить свои нейронные сети сделать выбор. Обычно мы этого не осознаем, но справиться с этой пугающей задачей нам помогает тело.
В большинстве ситуаций внешней информации слишком много, и поэтому невозможно принять решение исключительно при помощи логики. Для управления этим процессом нам требуется общий вывод: «Здесь мне ничто не угрожает» или «Здесь опасно». Физиологическое состояние организма поддерживает двусторонний диалог с мозгом.
...
Женщина может быстро дать общую оценку вариантам выбора или расставить приоритеты для разнообразной информации, которую она в состоянии артикулировать. Вот почему Тэмми бо́льшую часть времени проводит на диване: ни один из вариантов выбора не имеет для нее эмоциональной ценности. В результате нет никакого способа склонить чашу весов в пользу той или иной группы нейронов. Дебаты в ее «нейронном парламенте» могут длиться бесконечно.

Нет целевой мотивации.
...

Каждое решение учитывает прошлый опыт, а также текущую ситуацию («Хватит ли у меня денег, чтобы купить X вместо Y?», «Доступен ли вариант Z?»). Однако в истории о принятии решений есть еще одна часть: предсказание будущего.
Любое существо, принадлежащее к животному миру, запрограммировано на поиск вознаграждения. Что такое вознаграждение? В общем случае – нечто такое, что приблизит организм к идеальной цели.

Стоит уточнить, что даже звери совершают поступки вопреки собственному благополучию и даже жизни. И важным является не состояние личного гомеостата, а произвольность отображающей его абстракции: если действию придается достаточно высокая значимость, превышающая значимость самосохранения, то оно совершается. Решающим оказывается личная система значимости (fornit.ru/324), на которую огромное влияние оказывает воспитание.

Вода служит вознаграждением, когда ваш организм обезвожен, а пища – когда заканчиваются запасы энергии. Вода и пища называются первичным подкреплением, которое непосредственно связано с биологическими потребностями. Однако гораздо чаще поведением человека управляют вторичные подкрепления, то есть такие, которые предсказывают первичные. Например, металлический прямоугольник сам по себе ничего не значит для мозга, но, поскольку вы научились распознавать его как фонтанчик для питья, его вид становится вознаграждением, когда вы испытываете жажду. У людей можно выявить еще более абстрактные концепции подкрепления, например ощущение, что нас ценят окружающие. В отличие от животных мы нередко ставим эти подкрепления выше биологических потребностей. По меткому выражению Рида Монтегю, «акулы не устраивают голодовки»: остальные представители животного мира стремятся лишь к удовлетворению базовых потребностей, и только человек постоянно жертвует этими потребностями в угоду абстрактным идеям.

На самом деле не только человек (fornit.ru/2215, fornit.ru/2467,fornit.ru/2251), все же механизмы системы значимости одни и те же.

Таким образом, когда мы оказываемся перед выбором из нескольких возможностей, то объединяем внутренние и внешние данные, чтобы максимизировать вознаграждение, каким бы индивидуальным оно ни было.
Трудность с любым подкреплением, базовым или абстрактным, состоит в том, что его плоды обычно не бывают мгновенными. Мы почти всегда принимаем решения, при которых выбранный образ действия приносит вознаграждение не сразу, а через какое-то время. Люди много лет ходят в школу, потому что ценят будущий аттестат, не бросают нелюбимую работу, поскольку надеются на повышение; они мучают себя физическими нагрузками, надеясь добиться хорошей физической формы.
Для сравнения разных вариантов необходимо присвоить каждому из них ценность в общей валюте, то есть ожидаемого вознаграждения, а затем выбрать тот, при котором вознаграждение выше. Рассмотрим следующий сценарий: у меня есть немного свободного времени, и я пытаюсь решить, чем заняться. Мне нужно купить кое-что из бакалеи, а кроме того, зайти в кафе и составить заявку на грант для лаборатории, поскольку осталось уже мало времени. И еще мне хочется погулять с сыном в парке. Как мне расставить приоритеты в этом списке вариантов?
Конечно, все было бы просто, будь у меня возможность пережить эти варианты, каждый раз возвращаясь назад во времени, а потом выбрать тот, который приводит к наилучшему результату. Увы, я не умею путешествовать во времени.
Или умею?
Мозг человека постоянно путешествует во времени. Когда нам нужно принять решение, мозг симулирует различные результаты действий, чтобы нарисовать возможную картину будущего. Мысленно мы способны отключаться от настоящего и перемещаться в несуществующий мир.

Обычно для этого мы обращаемся к эпизодической памяти, чтобы сделать выборку: чем оканчивалось то или иное событие или собственное действие, выборку по любым параметрам. Механизм такой выборки – встроенный и не требует развития, он возник как мутационная находка удачного механизма и этот механизм развивался от особи к особи уже на основе заложенных улучшений и отбора (так же как развивается система любых других безусловных рефлексов). Механизм не осознается, а вот его информационный результат оказывается в области самоощущения. Так работают и многие другие встроенные механизмы (в том числе и выбор конкурентных вариантов), обеспечивающие актуальной информацией интегральную область принятия решений (не самоощущение, а среда, с самоощущаемой значимостью).
Как бы то ни было, мысленная симуляция того или иного варианта – это всего лишь первый шаг. Чтобы сделать выбор между воображаемыми сценариями, я пытаюсь оценить, какое вознаграждение получу в каждом случае. Представляя, как заполняю кладовку бакалейными товарами, я чувствую облегчение оттого, что проявил организованность и избавился от неопределенности. Получение гранта дает подкрепление иного рода: не только деньги для лаборатории, но также уважение декана и чувство удовлетворения от профессиональных успехов. Представив себя в парке с сыном, я испытываю радость и получаю вознаграждение в виде крепких семейных связей. Окончательное решение определится тем, как каждый вариант будущего оценивается в общей валюте моей подкрепляющей системы. Сделать выбор нелегко, поскольку в каждом из вариантов имеются нюансы: симуляция покупки бакалеи сопровождается ощущением скуки, заявке на грант сопутствует чувство неудовлетворенности, а прогулке по парку – ощущение вины из-за несделанной работы. Обычно сознание по очереди симулирует все варианты и получает ответ от интуиции. Именно так я делаю выбор.
Насколько точна моя симуляция будущего? Могу ли я предсказать, что произойдет на самом деле при выборе каждого из этих вариантов? Ответ прост: не могу.

Точнее, возможно сделать предположение с той или иной степенью уверенности (значению числа удач), и это – очень немало. Решившись проверить предположение в новых условиях, мы получаем позитивный или негативный результат (насколько мы достигли поставленной цели) и к значению уверенности для данных условий добавится новый вес произвольно оцененной значимости.

Точность моих предсказаний проверить невозможно. Все симуляции основаны только на прошлом опыте, а также на моих теперешних моделях устройства мира. Как и все представители животного мира, мы не можем бездействовать, надеясь случайным образом выяснить, что принесет вознаграждение в будущем, а что нет. Главная задача мозга – предсказывать, и, чтобы достаточно хорошо справляться с этой задачей, мы должны постоянно изучать окружающий мир на собственном опыте. Таким образом, в данном случае я даю оценку каждому варианту на основе прошлого опыта. Строя в своей голове голливудскую студию, мы путешествуем во времени в воображаемое будущее, чтобы определить его ценность. Именно так я и делаю выбор – сравнивая друг с другом варианты возможного будущего. Именно так я перевожу соперничающие варианты в общую валюту вознаграждения.
Величину вознаграждения для каждого варианта можно рассматривать как внутреннюю похвалу, отражающую полезность чего-либо. Поскольку покупка бакалеи обеспечит меня пищей, присвоим ей десять единиц. Заявка на грант – нелегкое, но необходимое для моей карьеры дело, и поэтому она весит двадцать пять единиц вознаграждения. Я люблю проводить время с сыном, и прогулка по парку стоит пятьдесят единиц.
Однако тут есть один интересный поворот: мир сложен, и наша внутренняя похвала не является чем-то постоянным. Оценка окружающего мира непрерывно меняется, поскольку предсказания довольно часто не совпадают с тем, что происходит на самом деле. Ключ к эффективному обучению состоит в отслеживании этой ошибки предсказания: разницы между ожидаемым результатом выбора и результатом, полученным в действительности.
В данном случае у моего мозга есть предсказание о том, какое вознаграждение может ждать меня в парке. Если мы встретим там друзей и все обернется лучше, чем я ожидал, в следующий раз это повысит оценку данного варианта. С другой стороны, если нам не повезет и пойдет дождь, в следующий раз моя оценка прогулки в парк будет ниже.
Как же это устроено? В мозгу имеется крошечная древняя система, предназначенная для того, чтобы обновлять оценку окружающего мира. Эта система состоит из маленьких групп клеток в среднем мозге, которые общаются на языке нейротрансмиттера под названием «дофамин».
В случае несоответствия между ожиданиями и реальностью дофаминовая система в среднем мозге передает сигнал, который пересматривает оценку. Сигнал сообщает остальной системе, какой оказалась реальность: лучше ожиданий (усиленный выброс дофамина) или хуже ожиданий (уменьшение выработки дофамина). Сигнал об ошибке предсказания позволяет мозгу скорректировать свои ожидания, чтобы в следующий раз они оказались ближе к реальности. Дофамин действует как корректор ошибок: химический оценщик, который поддерживает оценки максимально актуальными. Таким образом мы получаем возможность расставлять приоритеты на основе оптимизированных догадок о будущем.

На самом деле все куда сложнее и в этом процессе, опять-таки, задействованы наследуемые встроенные структуры, обеспечивающие нужный механизм, а результат появляется в интегральной среде самоощущения. Версия механизма оценки реализована в модели.
Мозг запрограммирован на поиск неожиданных результатов, и эта чувствительность лежит в основе способности животных адаптироваться и обучаться.

Вырабатывающие дофамин нейроны, участвующие в принятии решений, сосредоточены в крошечных областях мозга, которые носят название вентральной области покрышки и черной субстанции. Несмотря на маленький размер, они имеют огромное влияние, обеспечивая корректировку, когда предсказанная ценность выбора оказывается слишком высокой или слишком низкой.

Поэтому неудивительно, что архитектура мозга, участвующая в обучении на собственном опыте, одинакова у всех видов от пчелы до человека. Это означает, что мозг уже давно открыл основные принципы обучения путем вознаграждения.

На самом деле у насекомых еще нет такой системы, как нет и ориентировочного рефлекса, гиппокампа в функциональности привлечения внимая к каналу обработки значимой новизны и нет соответствующих зон мозга лобной коры.
Итак, мы выяснили, каким образом расставляются приоритеты разных вариантов выбора. Но на пути оптимального принятия решений часто возникает и другое препятствие: доступным вариантам мы обычно присваиваем бо́льшую ценность, чем тем, которые просто симулируем.

Вот здесь хорошо упомянута функция произвольности.
Настоящее мешает принять правильное решение относительно будущего.
В 2008 г. американская экономика переживала глубокий спад. В основе неприятностей лежал тот простой факт, что домовладельцы набрали слишком много кредитов. Они брали ссуды под низкий процент, который сохранялся в течение нескольких лет. Проблемы начались по окончании льготного периода, когда процентные ставки повысились. В такой ситуации многие люди оказались не в состоянии выплачивать ипотеку, почти миллион домовладельцев лишились права выкупа недвижимости, и волны экономического шока разошлись по всей планете.
Какое отношение имеет эта катастрофа к соперничающим нейронным сетям мозга?
Субстандартные кредиты позволяли людям приобрести чудесный дом прямо сейчас, а высокие проценты отложить на более позднее время. Этот вариант выглядел чрезвычайно привлекательным для нейронных сетей, жаждущих мгновенного удовлетворения, то есть сетей, которые хотят все и сразу. Соблазн мгновенного удовлетворения сильно влияет на наш выбор, и поэтому пузырь на рынке недвижимости можно рассматривать не только как экономическое, но и как нейробиологическое явление.
Разумеется, влияние настоящего не ограничивалось людьми, которые брали ссуды, – ему были подвержены и кредиторы, богатевшие на выдаче явно невозвратных ссуд. Они переформатировали эти ссуды и продавали их. Такая практика считается неэтичной, однако для многих искушение оказалось слишком велико.
Битва настоящего с будущим относится не только к пузырям на рынке недвижимости, а затрагивает все аспекты нашей жизни. Именно поэтому автомобильные дилеры хотят заманить вас на тест-драйв, в магазинах одежды предлагают примерить ту или иную вещь, а продавцы на рынке уговаривают пощупать товар. Мысленные симуляции не могут соперничать с конкретным восприятием здесь и сейчас.
Для мозга будущее может быть лишь бледной тенью настоящего. Сила настоящего объясняет, почему многие из нас принимают решения, выгодные в данный момент, но имеющие печальные последствия в будущем: люди пьют спиртное или принимают наркотики, хотя знают, что делать этого не следует, спортсмены принимают анаболические стероиды, сокращая себе жизнь на несколько лет, а состоящие в браке люди заводят любовную интрижку.
Можем ли мы сопротивляться искушению настоящего? Конечно, можем, и благодарить за это следует конкурирующие системы мозга. Рассмотрим следующий пример: всем известно, что нам трудно заставить себя делать некоторые вещи, скажем, ходить в тренажерный зал. Мы хотим поддерживать хорошую физическую форму, но, когда доходит до дела, находится масса более приятных занятий. Притяжение настоящего сильнее абстрактной идеи будущего здоровья. Но решение есть: чтобы заставить себя пойти в тренажерный зал, последуйте примеру человека, который жил 3000 лет назад.
Этот человек столкнулся с экстремальной версией дилеммы тренажерного зала. Он очень хотел кое-что сделать, но знал, что, когда придет время, он не сможет устоять перед искушением. И речь шла не о физической форме, а о сохранении жизни.
Я имею в виду легендарного героя Одиссея, который возвращался домой после победы в Троянской войне. Во время долгого путешествия он понял, что его корабль будет проплывать мимо острова, на котором живут сладкоголосые сирены. Песни их были так прекрасны, что буквально завораживали моряков. Проблема заключалась в том, что моряки были не в силах противиться искушению и плыли к сиренам, разбивая свои корабли о камни.
Одиссею очень хотелось услышать овеянные легендами песни, но он не собирался губить ни себя, ни свой экипаж. В голове у него созрел хитроумный план. Он понимал, что, услышав пение сирен, забудет обо всем и направит корабль на скалы. Проблемой был не нынешний, рассудительный Одиссей, а будущий, иррациональный – человек, которым он станет, когда приблизится к сиренам. Поэтому Одиссей приказал команде крепко привязать его к мачте судна. Его спутники залепили себе уши воском, чтобы не слышать сирен, и взялись за весла, получив от Одиссея приказ не обращать внимания на его проклятия и мольбы.
Одиссей знал, что будет не в состоянии принимать разумные решения. Поэтому рациональная часть его мозга устроила так, чтобы он не смог сделать неверный выбор. Такого рода сделка между тем, кто вы сейчас, и тем, кем станете в будущем, получила название контракта Одиссея.
В случае с тренажерным залом мой контракт Одиссея состоит в том, чтобы договориться с приятелем о совместной тренировке: необходимость держать слово привязывает меня к мачте. Если внимательно присмотреться, то можно увидеть, что контракты Одиссея окружают нас повсюду. Возьмем, например, студентов колледжа, которые меняют пароли в Фейсбуке за неделю до выпускных экзаменов: каждый студент меняет пароль приятеля, так что они не могут зайти на свою страницу в социальной сети до окончания экзаменов. Первый шаг в реабилитационных программах для алкоголиков – убрать все спиртное из дома, чтобы не поддаться искушению в минуты слабости. Люди с излишним весом иногда соглашаются на операцию по уменьшению объема желудка, чтобы переедание стало физически невозможным. Любопытный вариант контракта Одиссея – устроить так, чтобы нарушенное обещание приводило к пожертвованию определенной суммы на «антиблаготворительность».
Например, женщина, всю жизнь боровшаяся за равноправие, выписывает чек на огромную сумму ку-клукс-клану с указанием подруге отправить чек, если она снова начнет курить.
Во всех этих случаях люди принимают меры в настоящем, чтобы исключить неправильное поведение в будущем. Привязывая себя к мачте, мы можем преодолеть искушение настоящего времени. Эта хитрость позволяет нам приблизиться к своему представлению о себе. Суть контракта Одиссея – признать, что в разных ситуациях мы разные. Чтобы делать правильный выбор, важно понимать не только самого себя, но и всех тех, кем мы можем стать.
Понять себя – это лишь часть сражения; необходимо также осознать, что результат подобных сражений не всегда будет одинаковым. Даже в отсутствие контракта Одиссея вам иногда хочется идти в тренажерный зал, а иногда не хочется. Иногда вы в состоянии принять разумное решение, а иногда ваш нейронный парламент голосует за то, о чем вы потом жалеете. Почему так происходит? Дело в том, что результат зависит от множества факторов, отражающих ваше физическое состояние, и эти факторы могут меняться от часа к часу.
Возьмем такой пример: два человека, отбывающие тюремное заключение, должны предстать перед комиссией по условно-досрочному освобождению. Один заключенный приходит на комиссию в 11:27. Он приговорен к тридцати месяцам тюрьмы за мошенничество. Второй заключенный предстает перед комиссией в 13:15. У него та же статья и тот же срок.
Первому отказывают в условно-досрочном освобождении, второй выходит на свободу.
Почему? Что повлияло на решение комиссии? Национальность? Внешность? Возраст?
В исследовании, проведенном в 2011 г., была проанализирована тысяча решений, принятых судьями; выяснилось, что ни один из перечисленных выше факторов не оказывал решающего влияния. Решающим оказался голод. После обеденного перерыва шансы заключенных досрочно выйти из тюрьмы возрастали до максимальной величины – 65 %. Заключенный, дело которого рассматривалось в конце рабочего дня комиссии, имел всего лишь 20 % шансов на условно-досрочное освобождение.
Другими словами, приоритет решений меняется, когда возрастает значение других потребностей. Оценка зависит от обстоятельств. Судьба заключенного неразрывно связана с нейронными сетями в мозгу судьи, работа которых определяется биологическими потребностями.
Некоторые психологи называют это явление «эго-истощением», имея в виду, что в когнитивных зонах высшего уровня, связанных с функцией организации и планирования (таких, как префронтальная кора), накапливается усталость. Сила воли – ограниченный ресурс, который может заканчиваться, как топливо в бензобаке. В примере с судьями чем больше дел они рассматривали (до тридцати пяти на одном заседании комиссии), тем бо́льшую потребность в энергии испытывал их мозг. Но после сэндвича или фруктов запас энергии пополнялся, и в процессе принятия решений больший вес приобретали другие стимулы.
Принято считать, что процесс выбора у людей рационален: они получают информацию, обрабатывают ее и находят оптимальный ответ или решение. Это не соответствует действительности. Даже судьи, которые стараются сохранить беспристрастность, находятся в плену своих биологических потребностей.
Психолог Рой Бамайстер и его коллеги решили разобраться, что же такое сила воли.
Добровольцам показали грустный кинофильм. Половине участников эксперимента разрешили реагировать естественным для них образом, а вторую половину попросили сдерживать свои чувства. После фильма им давали ручной эспандер и предлагали сжать его и удерживать как можно дольше. Те, кто во время сеанса сдерживал свои эмоции, сдавались раньше. Почему?
Потому что самоконтроль требует энергии, а это значит, что для следующего задания сил остается меньше. Сопротивляясь искушению, принимая непростое решение или проявляя инициативу, мы черпаем энергию из одного и того же источника. Поэтому силу воли мы не только тренируем – мы ее также тратим.
Наш выбор подвержен такому же влиянию, когда речь идет о романтических отношениях.
Возьмем, например, моногамию – когда мы связываем себя брачными узами с одним партнером и остаемся верными ему. На первый взгляд это решение определяется культурой, ценностями и моралью. Совершенно верно, однако существует и более глубокая сила, влияющая на ваше решение: гормоны. Особенно один из них под названием «окситоцин», главный ингредиент в магии привязанности. В одном из недавних исследований мужчинам, которые имели возлюбленных, вводили небольшую дозу окситоцина. Затем их просили оценить привлекательность разных женщин. В глазах мужчин, получивших дополнительную дозу окситоцина, их любимые становились более привлекательными – в отличие от других женщин. Более того, мужчины увеличивали дистанцию от привлекательной ассистентки, помогавшей проводить эксперимент. Окситоцин усиливал привязанность к партнеру.
Почему химические соединения, такие как окситоцин, заставляют нас сохранять верность партнеру? Ведь с точки зрения эволюции мужчина не должен проявлять склонность к моногамии – его биологическая функция предполагает максимально широкое распространение генов. Но с точки зрения выживания детей двое родителей предпочтительнее одного, и этот простой факт настолько важен, что мозг снабжен невидимыми механизмами принятия решений в данной области.

Сила воли, имеет ограниченный ресурс. Мы тратим много сил, уговаривая себя принять решения, которые кажутся нам правильными. Чтобы не свернуть с пути истинного, мы часто обращаемся к силе воли:
внутренней силе, которая позволяет отказаться от пирожного (по крайней мере, от второго пирожного) или работать, когда хочется прогуляться на свежем воздухе. Всем известно, что случается, когда иссякает сила воли: после долгого и трудного дня на работе люди часто делают неверный выбор – например, съедают больше, чем собирались, или смотрят телевизор вместо того, чтобы заняться полезным делом.

Когда альтернативные варианты имеют примерно равную значимость, приходится затрачивать больше усилий и энергетических ресурсов на выбор между ними. В случае незначительной значимости мы просто можем подкинуть монетку или потянуться в сторону, к которой оказались ближе, но чем больше конкурирующая значимость, ясно демонстрирующая последствия неверного выбора в ярких кадрах эпизодической памяти, тем больше затрачивается усилий на обдумывание. Это воспринимается как муки выбора. А когда решение принято в пользу определенного варианта, нужно затратить усилия, чтобы противостоять отвергнутой альтернативе, которая еще ярче грозит последствиями. Чтобы продавить выполнение решения затрачивается волевое усилие (fornit.ru/7018).

Лучшее понимание процесса принятия решений открывает дверь к совершенствованию социальной политики. Например, каждый из нас вынужден сдерживать свои побуждения.
Крайний случай – это когда мы становимся рабами своих желаний. Подобный подход позволяет нам лучше понять такое общественное движение, как борьба с наркотиками.
Наркомания – старая проблема общества, следствием которой являются преступность, снижение производительности, психические нарушения, распространение болезней, а последнее время и увеличение числа заключенных.

...
Проблема с распространением наркотиков состоит в том, что она похожа на воздушный шар, наполненный водой: надавливаешь в одном месте, выпуклость появляется в другом.
Эффективнее было бы атаковать не распространение, а потребление. Тяга к наркотикам живет в мозгу наркомана.
Существует мнение, что наркомания связана с бедностью и давлением со стороны членов своего круга. Конечно, эти факторы имеют значение, но суть проблемы кроется в биологии мозга. В лабораторных экспериментах крысы, получившие возможность самостоятельно вводить себе наркотик, раз за разом нажимали рычаг, забыв о еде и питье. Поведение крыс определялось не деньгами и не социальным принуждением. Дело в том, что наркотики используют фундаментальную систему вознаграждения мозга. В сущности, наркотики доказывают мозгу, что данное решение лучше всех остальных.

Вот почему самоудовлетворение в любых формах, любые попытки делать что-то ради получения удовольствия приводит к сбою системы индивидуальной адаптивности в самой ее основе: состояние “Хорошо” предназначено только для получения информации об успешном восстановлении жизненных параметров. Даже факт достижения цели не приносит базовую эмоцию Хорошо. а является дополнительным критерием успешности действия. Но оценка окружающих успеха приводит к состоянию Хорошо - в силу той высокой позитивной значимости, которая закреплена за таким признанием. В этом проявляется возможность произвольности в смене эмоций – в зависимости от более высокоуровневых оценок системы значимости, что дает возможность задавать целевую мотивацию не только касающуюся удовлетворения непосредственных потребностей.

Для того, чтобы жизненные параметры вернулись в норму нужно немало времени. Можно выпить лишнюю воду и переесть пока не возникнет результат насыщения. Поэтому многие сенсорные сигналы начинают связываться с позитивным или негативным более поздним результатом чтобы сразу сигнализировать об успехе или неудаче действия. На основе этого механизм возникли приятные и неприятные сенсорные ощущения, в том числе боль или наслаждение. В любом случае такие сигналы оказываются компонентами текущего эмоционального состояния и переживаются как эмоции.

В битву могут вступить и другие нейронные сети, представляющие самые разные причины сопротивляться наркотикам, однако у наркомана побеждает сеть, жаждущая наркотика. Большинство наркоманов хотят избавиться от пагубной зависимости, но не могут этого сделать. В конечном итоге они становятся рабами своих желаний.
Поскольку проблема наркомании гнездится в мозгу, то ее решение логично искать там же.
Один из подходов – попытаться восстановить баланс в системе контроля импульсов. Это может быть достигнуто неотвратимостью и быстротой наказания – например, обязать лиц, совершивших преступления, связанные с наркотиками, дважды в неделю проходить тест на наркотики с автоматическим помещением в тюрьму, если тест окажется положительным, – а не надеждой на отдаленные абстрактные последствия. Точно так же некоторые экономисты связывают снижение преступности в США в начале 1990-х гг. с увеличением числа полицейских на улице. На языке мозга вид полиции стимулирует нейронные цепи, которые учитывают отдаленные последствия.
В нашей лаборатории исследуется другой потенциально эффективный подход. При помощи нейровизуализации мы обеспечиваем обратную связь в реальном времени, позволяя кокаиновым наркоманам наблюдать за активностью своего мозга и учиться регулировать ее.
Познакомьтесь с одной из наших испытуемых, Карен. Она умна, общительна и в свои пятьдесят лет сохранила юношескую энергию. Она употребляет кокаин больше двадцати лет и говорит, что наркотик разрушил ее жизнь. Увидев перед собой дозу, она не в силах отказаться от нее. В экспериментах, которые проводятся у нас в лаборатории, мы сканируем мозг Карен (при помощи функционального магниторезонансного сканера). Мы показываем ей изображение крэка и просим ее не сопротивляться тяге к наркотику. Для Карен это простая задача, и в ее мозгу активизируются определенные зоны, которые мы обозначили как сеть желания. Затем мы просим ее подавлять желание. Она должна думать о том, чего стоило ей пристрастие к кокаину с точки зрения материальных потерь, отношений с людьми, работы. Эта задача активирует другие зоны мозга, которые мы назвали сетью подавления. Сети желания и подавления всегда борются за власть, и победившая сеть определяет, что будет делать Карен, когда ей предложат наркотик.
С помощью программы обработки изображений сканера мы можем измерить, что побеждает: сиюминутное мышление сети желания или долгосрочное планирование управления импульсами или сети подавления? Мы предлагаем Карен зрительную обратную связь в реальном времени в виде прибора со стрелкой. Если побеждает желание, стрелка находится в красной зоне; если желание удается подавить, стрелка перемещается в синюю зону. Карен может использовать разные подходы, чтобы понять, как обеспечить баланс сил между этими сетями.
В процессе тренировок Карен учится понимать, что ей нужно делать, чтобы управлять стрелкой. Она не обязательно осознает, как это получается, но тренировки позволяют ей усилить нейронную сеть подавления желания. Эта методика еще пребывает в зачаточном состоянии, но мы надеемся, что, когда Карен в следующий раз предложат крэк, в ее распоряжении будут когнитивные инструменты, чтобы преодолеть тягу к наркотику. Эти упражнения не заставляют Карен вести себя определенным образом, а просто дают возможность управлять выбором, а не быть рабом своих желаний.

Одним из развиваемых навыков является навык самодисциплины и умения подавлять любые побуждения поставленной целью. Развитие такого навыка более эффективно способно противостоять патологически зависимостям (fornit.ru/1103).
...

Что нужно мозгу, чтобы нормально функционировать? Кроме питательных веществ, которые поступают с пищей, кроме кислорода, который мы вдыхаем, и воды, которую пьем, есть кое-что еще, не менее важное: другие люди. Нормальная работа мозга зависит от социальной сети, которая нас окружает. Для выживания и благоденствия нейронам требуются нейроны других людей.
Сегодня на планете насчитывается больше семи миллиардов человеческих мозгов. Мы привыкли чувствовать себя независимыми, но мозг каждого человека работает в тесном взаимодействии с другими – таком тесном, что мы вправе рассматривать достижения нашего биологического вида как результат действий одного гигантского, непрерывно меняющегося организма.
Как правило, каждый мозг изучают отдельно, но такой подход не учитывает тот факт, что огромное количество нейронных сетей в мозгу имеют отношение к мозгу других людей. Мы в высшей степени общественные существа. Наше общество построено на многочисленных слоях сложных социальных взаимодействий – с семьей, друзьями, сослуживцами, партнерами по бизнесу и т. д. Вокруг нас постоянно завязываются и рвутся личные отношения, семейные связи, контакты в социальных сетях; нас непреодолимо влечет к созданию союзов.
Все эти социальные связи генерируются переделенными цепями в мозгу: разветвленными нейронными сетями, которые следят за другими людьми, общаются с ними, чувствуют их страдания, оценивают намерения и понимают их эмоции. Наши социальные навыки глубоко укоренены в нейронных сетях, и изучение этих сетей является основой молодой науки, которая называется социальной нейробиологией.
Возьмем такие разные объекты, как кролики, поезда, чудовища, самолеты и детские игрушки. Несмотря на все свои отличия, они могут быть главными героями популярных мультфильмов, и мы без труда приписываем им те или иные намерения. Мозгу зрителя достаточно нескольких намеков, чтобы считать персонажей похожими на нас, – именно поэтому мы можем смеяться или плакать над их проделками.
Склонность приписывать намерения неодушевленным предметам продемонстрирована в короткометражном фильме, снятом в 1944 г. Фрицем Хайдером и Марианной Зиммель. Две простые фигуры – треугольник и круг – сближаются и вертятся друг возле друга. Через секунду появляется треугольник большего размера. Он сталкивается с маленьким треугольником и теснит его. Круг возвращается в прямоугольное сооружение и закрывается там; тем временем большой треугольник прогоняет маленький.
Затем большой треугольник угрожающе приближается к двери сооружения. Он распахивает дверь и начинает преследовать круг, который лихорадочно (и безуспешно) пытается убежать от него. В тот момент, когда положение круга становится безвыходным, возвращается маленький треугольник. Он открывает дверь, и круг выскакивает наружу. Вместе они закрывают дверь, так что большой треугольник оказывается запертым внутри. Не находя выхода, большой треугольник разбивает стены. Снаружи маленький треугольник и круг снова вертятся друг возле друга.
Можно предположить, что люди, посмотревшие этот фильм и описывающие увиденное, расскажут о движении простых геометрических фигур. В конце концов, они видели просто круг и два треугольника, координаты которых менялись.
Но зрители рассказывали совсем другое. Они видели на экране любовную историю, столкновение, преследование, победу. Хайдер и Зиммель использовали этот мультфильм, чтобы продемонстрировать, с какой готовностью мы приписываем своему окружению социальные цели.
У нас перед глазами движущиеся геометрические фигуры, но мы находим в них смысл, мотивы и чувства – все это в форме социальной картины. Мы непроизвольно сочиняем истории. С незапамятных времен люди наблюдали за полетом птиц, за движением звезд, за качающимися деревьями и сочиняли разные истории, приписывая намерения неодушевленным объектам.
Придумывание историй не случайность или каприз, а важный ключ к пониманию работы нейронных сетей. Эта особенность раскрывает, до какой степени наш мозг запрограммирован на социальное взаимодействие. Как бы то ни было, наше выживание зависит от способности быстро отличить друга от врага. Мы ориентируемся в обществе, оценивая намерения других людей. Пытается ли она мне помочь? Нужно ли мне за него волноваться? Должен ли я их опасаться?
Наш мозг постоянно дает оценку социальной обстановке. Вопрос в том, постигаем ли мы это искусство на собственном опыте или уже рождаемся такими? Ответ нам могут дать дети.
Воспроизводя эксперимент психологов Кили Хэмлин, Карен Уинн и Пола Блума из Йельского университета, я по одному приглашал малышей на кукольный спектакль.
Этим детям меньше года, и они только начинают познавать окружающий мир. Жизненного опыта у них почти нет. Они сидят на коленях матери и смотрят спектакль. Занавес поднимается, и на сцене появляется утка, которая хочет открыть коробку с игрушками. Утка пытается ухватить крышку, но у нее ничего не выходит. За ней наблюдают два медведя в рубашках разного цвета.
Через несколько секунд один из медведей помогает утке – берется за крышку с другой стороны, и коробка открывается. Медведь и утка радостно обнимаются, и крышка снова захлопывается.
Затем утка опять пытается открыть коробку. Второй медведь ложится на крышку, мешая утке поднять ее.
На этом представление заканчивается. В короткой сценке без слов один медведь помогал утке, а другой мешал.
Когда занавес опускался, а затем снова поднимался, я брал обоих медведей, приносил малышу, который смотрел спектакль, и предлагал выбрать одну из игрушек. Интересно, что, как и в эксперименте исследователей из Йельского университета, почти все дети выбирали доброго медведя. Малыши не умели ни ходить, ни говорить, но уже были способны оценивать других.
Распространено мнение, что доверчивость – это приобретенное качество, основанное на многолетнем опыте. Но простые эксперименты, подобные описанному выше, демонстрируют, что даже в раннем детстве у нас имеется нечто вроде социальной антенны, которая помогает ориентироваться в окружающем мире. Мозг обладает врожденным инстинктом, позволяющим определять, кому можно верить, а кому нет.

Все детеныши животных сразу после рождения полностью беззащитны и поэтому наследственно организуется период повышенной доверчивости к окружающим с целью перенять опыт выживания в данных условиях (fornit.ru/5113, fornit.ru/5183, fornit.ru/5308). Впоследствии такая же беззащитная доверчивость возникает если особь попадает в новые условия, для которых еще нет опыта реагирования. И тогда приходится доверять авторитетам.

...

Мы ходим в кино, чтобы убежать в другой мир – мир любви, страданий, приключений и страха. Но герои и злодеи в нем – всего лишь изображения актеров на плоском экране.
Почему же нас так волнует все происходящее с этими недолговечными призраками? Почему фильмы заставляют нас смеяться, плакать, вскрикивать от страха?
Чтобы понять, почему мы переживаем за актеров, начнем с того, что происходит в мозгу человека, который испытывает боль. Представьте, что кто-то втыкает вам в руку иглу от шприца. Единой области, реагирующей на сигналы боли, в мозгу нет, в таких случаях активизируются несколько участков, которые работают согласованно. Эта сеть называется матрицей боли.
Удивительно другое: матрица боли очень важна для связи с другими людьми. Если на ваших глазах причиняют боль другому, ваша матрица боли тоже активизируется, но не те участки, которые сообщают о прикосновении, а те, которые вовлечены в эмоциональное восприятие боли. Другими словами, наблюдение за страданиями других и собственная боль используют один и тот же нейронный механизм. На этом основано сочувствие.

Как уже говорилось, возможно произвольное придание значимости тем или иным ситуациям и результатам действий. Это может происходить авторитарно, когда нам просто говорят, что вот это – хорошо, а вот это – плохо, закрепляя значимость в дереве понимания смысла происходящего – для активной его ветки. И это вначале не входит в систему эмоциональных переживаний, которая является основой веток дерева понимания. Сказанное ребенку, что это – плохо, поначалу оставляет его равнодушным, хотя и ограничивает диапазон реагирования. Но постепенно формируются основы этики отношений - по тому же механизму, как питье воды во время жажды напрямую становится стимулятором состояния Хорошо еще до реального восполнения необходимой воды в организме. Возникают внутренняя сенсорика эмоционального состояния, которая способом произвольного изменения сочетаний основных эмоций, задает новый контекст целевой мотивации.
Проникнуться чувствами другого человека – это в буквальном смысле почувствовать его боль. Вы создаете убедительную симуляцию того, что произошло бы, попади вы сами в такое положение. Именно способность к сочувствию объясняет, почему истории вроде фильмов и романов так увлекают нас и занимают такое место в человеческой культуре. Будь то абсолютно незнакомые люди или придуманные персонажи, вы все равно переживаете их страдания и восторги. Вы временно становитесь ими, живете их жизнью, смотрите на все их глазами. Когда вы видите страдающего человека, то можете попробовать убедить себя, что это его проблема, а не ваша, но нейроны в вашем мозгу с вами не согласны.
Врожденная способность чувствовать чужую боль отчасти объясняет, почему мы умеем поставить себя на место другого человека. Но зачем нам это нужно? С точки зрения эволюции эмпатия – полезное свойство: лучше понимая чувства других, мы точнее предсказываем их действия.

Однако точность эмпатии ограниченна, и во многих случаях мы просто проецируем на других свои эмоции. Возьмем, к примеру, случай Сьюзен Смит из Северной Каролины, которой в 1994 г. сочувствовала вся страна, когда женщина сообщила, что вооруженный мужчина захватил машину, в которой сидели ее сыновья. Девять дней она выступала по национальному телевидению, умоляя спасти и вернуть мальчиков. Незнакомые люди со всех концов страны предлагали ей помощь и поддержку. В конечном счете Сьюзен призналась в убийстве своих детей. Все поверили рассказу о вооруженном угонщике, поскольку поступок женщины предсказать было невозможно – такое не укладывалось в голове. Оглядываясь назад, мы понимаем, что там все было ясно с самого начала, однако люди этого не видели, потому что мы обычно судим других по себе и приписываем им свою способность совершить тот или иной поступок.
Мы невольно подражаем другим людям, вступаем с ними в контакт и волнуемся за них, потому что запрограммированы на социальное поведение.

Это – очень древнее приобретение эволюции: способность отзеркалить чужой опыт (это – намек на “зеркальные нейроны”). Таким способом быстро восполняется собственный дефицит опыта: мы доверяемся чужому опыту. Но, только попробовав применять полученный пример самостоятельно, возникает уверенность в результате.

Эмпатия – один из видов отзеркаливания, но не на уровне моторных автоматизмов, а на более низком уровне веток дерева понимания ситуации. Если мы видим, что авторитет опечален чем-то, то отзеркаливаем такое отношение к объекту опечаливания.

В связи с этим возникает вопрос: зависит ли наш мозг от социального взаимодействия? Что случится, если его лишить контакта с людьми?
В 2009 г. активистка движения за мир Сара Шурд с двумя товарищами путешествовала в горах на севере Ирака – в то время это был мирный регион. По совету местных жителей они решили посмотреть водопад Ахмед-Ава. К несчастью, водопад находится на границе с Ираном. Путешественников арестовали иранские пограничники, посчитав их американскими шпионами. Мужчин поместили в одну камеру, а Сару отделили от них и содержали отдельно.
Следующие 410 дней она провела в одиночной камере – два раза в день ее выводили на получасовую прогулку.
Социальная депривация вызвала сильный психологический стресс; без взаимодействия с другими людьми мозг страдает. Во многих странах одиночное заключение запрещено именно потому, что люди давно осознали, какой вред наносит лишение одного из самых важных аспектов человеческой жизни – взаимодействия с другими людьми. У Сары, лишенной контакта с миром, довольно быстро появились галлюцинации:
В определенное время через окно в камеру проникал солнечный луч. Солнце освещало маленькие пылинки внутри. Я воспринимала эти частицы как другие человеческие существа, населяющие нашу планету. Они находились в гуще жизни, общались друг с другом, сталкивались друг с другом. Они что-то делали вместе. А я была отделена от них.
Выброшена из потока жизни.
В сентябре 2010 г., проведя больше года в тюрьме, Сара вышла на свободу и снова влилась в общество. Но травма оказалась глубокой: девушка страдала от депрессии и легко впадала в панику. Через год она вышла замуж за Шейна Бауэра, товарища по несчастью. Сара говорит, что они с Шейном умеют успокоить друг друга, но это не всегда легко: у обоих остались глубокие эмоциональные шрамы.
Философ Мартин Хайдеггер предложил говорить не о «существовании» человека, а о «существовании в мире». Это был способ подчеркнуть, что окружающий мир в значительной степени определяет нас самих. Личность не существует в вакууме.
Ученые и врачи имеют возможность наблюдать, что происходит с человеком в одиночном заключении, однако провести непосредственные исследования мозга довольно сложно. Как бы то ни было, эксперимент нейробиолога Наоми Эйзенбергер дает представление о том, что происходит в мозгу в сходной, но менее жесткой ситуации – когда нас исключают из группы.
Представьте, что вы перебрасываетесь мячом с двумя другими людьми, и в какой-то момент вас исключают из игры: двое других бросают мяч друг другу, но не вам. В основе эксперимента Эйзенбергер лежит простой сценарий. Она предложила добровольцам простую компьютерную игру, в которой их персонаж играет в мяч с двумя партнерами. Участникам эксперимента говорили, что другими игроками тоже управляют люди, но на самом деле их действия определяла компьютерная программа. Поначалу все шло гладко, но через какое-то время два других игрока выводили добровольца из игры и просто перебрасывали мяч друг другу.
В эксперименте Эйзенбергер добровольцы играли, лежа в аппарате для сканирования мозга. Обнаружилось нечто любопытное: когда добровольцев исключали из игры, активизировались участки мозга, входящие в матрицу боли. Тот факт, что вам не бросают мяч, выглядит незначительным, но для мозга социальное исключение так много значит, что вызывает боль в буквальном смысле.
Почему социальное исключение заставляет страдать? Вероятно, это указывает на важность социальных связей с точки зрения эволюции, то есть боль является тем механизмом, который заставляет нас взаимодействовать с другими, искать их признания. Встроенный в мозг механизм поощряет связь между людьми. Он заставляет нас объединяться в группы.
Эта особенность проливает свет на окружающее нас общество: люди повсеместно образуют группы. Нас объединяют семейные и дружеские связи, работа, мода, спортивные команды, религия, культура, цвет кожи, язык, увлечения и политические взгляды. В группе мы чувствуем себя комфортно, и этот факт многое говорит об истории нашего вида.

 

Далее Дэвид Иглмен все более погружается в живописание сложнейших социальных отношений, где уже не пытается интерпретировать это каким-то механизмами мозга. Так что пропускаю большой фрагмент книги.

 

Если компьютерную программу можно запускать на разном оборудовании, то вполне возможно, что программа разума тоже может выполняться на других платформах. Попробуем сформулировать это по-другому: что, если в самой биологии нейронов нет ничего особенного и личность человека определяется только их взаимодействием? Эта точка зрения известна как вычислительная модель мозга. Суть ее заключается в том, что нейроны, синапсы и другие биологические элементы не являются критически важными. Главное – вычисления, которые они обеспечивают. То есть значение имеет не физическая основа мозга, а его действия.

Стоит добавить, что любые попытки привнести в работу мозга нечто, выходящее за рамки взаимодействий нейронов с сенсорами и эффекторами, ничего не обнаружили, и нет никакой необходимости в другой сущности, кроме причинно-следственных взаимодействий в цепях нейронов – как схемотехнического устройства (fornit.ru/41930).

Принципы, по которым осуществляется гомеостаз (в самом широком смысле слова) с участием мозга, могут быть реализованы любым другим подходящим и даже превосходящим природную реализацию способом, что и было показано в fornit.ru/bot2.
На протяжении всей человеческой истории у крыс была плохая репутация, однако для современной биологии крысы (и мыши) практически незаменимы в определенных видах исследований. Мозг у крысы больше, чем у мыши, но у обеих есть важное сходство с человеческим мозгом – в частности, в организации коры головного мозга, внешнего слоя, который играет главную роль в абстрактном мышлении.
Внешний слой человеческого мозга, или кора, образует складки, чтобы ее поместилось как можно больше в пространстве черепа. Если расправить кору головного мозга взрослого человека, ее площадь составит 2500 квадратных сантиметров (как небольшая скатерть). Мозг крысы, наоборот, относительно гладкий. Несмотря на явные различия во внешнем виде и размере, на клеточном уровне оба мозга очень похожи.
Под микроскопом отличить нейрон крысы от нейрона человека практически невозможно. У мозга крысы и мозга человека сходные структуры, и они прошли одни и те же стадии развития. Крысы способны решать когнитивные задачи от различения запахов до нахождения выхода из лабиринта, и это позволяет исследователям соотносить активность их нейронов с выполнением тех или иных действий.
Если эта гипотеза подтвердится, то теоретически мозг можно создать из любого материала.
Если вычисления выполняются правильно, то все чувства и действия будут результатом сложных связей внутри нового материала. Теоретически можно взять другие клетки, а электричество заменить кислородом: средство не имеет значения, если все элементы должным образом соединены и правильно взаимодействуют. Так мы получим возможность «запускать» полностью работоспособную симуляцию личности в отсутствие биологического мозга. Согласно вычислительной модели, такая симуляция действительно будет эквивалентна исходной.
Вычислительная модель мозга является лишь гипотезой, то есть мы не знаем, верна ли она.
В конце концов, вполне возможно, что в нашей биологии есть нечто особенное, еще неизвестное нам, и в этом случае мы привязаны к той биологии, с которой пришли в этот мир.
Если же вычислительная модель верна, то разум может жить и в компьютере.
Если симулировать мозг все же возможно, возникает следующий вопрос: должны ли мы для этого копировать традиционный биологический путь или можно создать другую разновидность разума – изобретенного нами, с нуля?

Вопрос примерно такого же характера, как и: “должны ли мы копировать устройство глаза для моделирования зрительного сенсора или для этого лучше подойдут более качественные и надежные материалы? Понятно, что стеклянная оптика несравнимо лучше, чем та, что реализована в глазу.”.

...

Можно ли компьютер запрограммировать таким образом, чтобы он обладал сознанием, разумом?

В первую очень нужно определиться с тем, что именно мы называем разумом (сознанием, интеллектом и т.п.), т.е. строго необходимо выйти на уровень принципиальных механизмов из просто философского осмысления.

В 1980-х гг. философ Джон Серл предложил мысленный эксперимент, который обращается к самой сути этого вопроса. Серл назвал его «Китайская комната».
Эксперимент устроен следующим образом. Я сижу в запертой комнате. Через узкую щель мне передают листки с вопросами на китайском языке. Я не знаю китайского. Я понятия не имею, что написано на этих листках бумаги. Но в комнате у меня есть библиотека с пошаговыми инструкциями, которые подробно объясняют, что делать с полученными символами. Я смотрю на символы и просто выполняю инструкцию из книги, в которой объясняется, из каких китайских иероглифов должен состоять ответ. Я записываю их и просовываю листок в щель.
Когда человек, знающий китайский язык, получает мой ответ, записка кажется ему осмысленной. Создается впечатление, что тот, кто находится в комнате, должен понимать покитайски – ведь он дает правильные ответы. Я обманул носителя языка, поскольку только выполнял инструкции, на самом деле не понимая, что происходит. Имея в своем распоряжении достаточно времени и достаточный набор инструкций, я могу ответить почти на все вопросы на китайском языке. Но я не понимаю китайского языка, а только манипулирую символами, не имея ни малейшего представления, что они означают.
Серл утверждал, что именно это и происходит внутри компьютера. Независимо от сложности программы, например, как у iCub, она лишь выполняет набор инструкций, чтобы выдать нужный ответ, – манипулирует символами, не понимая смысла своих действий.

Все зависит от того, как организовать программу компьютера: будет ли она пользоваться только чужим опытом или она сможет приобретать свой опыт и использовать его в соответствии со своим потребностями. Если организовать компьютеру систему жизненных параметров и определить границы выхода их из нормы, отчего компьютер превратится в кусок железа, если начать добавлять те механизмы, которые нашла эволюция для того, чтобы заставить компьютер поддерживать эти жизненные параметры в норме и учиться это делать в зависимости от условий, то это будет живой компьютер, со своими жизненными интересами и всем, что из этого следует. Для такого компьютера появится определенная значимость признаков восприятия и действия и определенный смысл при поиске решений поддержания гомеостаза и любых решений, которые прямо или косвенно на это нацелены. И тогда появится необходимость распознавания такой значимости (понимания смысла происходящего) и т.д.

Все начинается с системы жизненный параметров.
Примером реализации этого принципа может служить Google. Когда вы отправляете запрос, поисковая система не понимает ни вашего вопроса, ни своего ответа: она просто пропускает нули и единицы через логический фильтр и возвращает вам нули и единицы. С помощью такой потрясающей программы, как Google Translate, я могу ввести фразу на суахили и получить перевод на венгерский. Но все это делает алгоритм. Он манипулирует символами, как человек в «Китайской комнате». Google Translate не понимает предложение, которое переводит; оно для него не имеет смысла.

Эксперимент «Китайская комната» показывает, что создаваемые нами компьютеры, которые имитируют человеческий интеллект, на самом деле не понимают, о чем идет речь; все их действия лишены смысла.

Нет, этот эксперимент показывает, что компьютеры со вшитой чужой программой, а не развивающейся для определенных целей своей программой не будут различать значимость чего-то для себя, не будут ставить свои цели и искать пути их достижения. Только и всего.

Серл использовал этот мысленный эксперимент для доказательства того, что в мозгу человека есть нечто такое, что невозможно объяснить посредством аналогии с цифровым компьютером. Между бессмысленными символами и нашим сознательным восприятием пролегает глубокая пропасть.

Как видим, получилось некорректное доказательство просто потому, что Серл не смог выйти за рамки своих представлений и не подозревал, что там существует другая версия ответа (теорема К.Геделя в действии).
Споры по поводу интерпретации «Китайской комнаты» продолжаются, но в любом случае этот аргумент подчеркивает удивительную загадку: каким образом физические элементы складываются в наше ощущение себя как живого существа в этом мире.

Это в самом деле непросто понять, даже хорошо освоив саму схемотехнику организации механизмов индивидуальной адаптивности. Нужно привыкать видеть нечто за привычными рамками представлений, а для формирования новых представлений нужны немалые усилия.

При любой попытке симулировать или создать разум, подобный человеческому, мы сталкиваемся с главным из неразрешенных вопросов нейробиологии: как такое богатое и глубоко субъективное явление, как сознание – укол боли, краснота красного, вкус грейпфрута, – возникает из миллиардов маленьких клеток мозга, выполняющих простейшие операции? Сама по себе клетка может немногое. Каким образом миллиарды этих действий складываются в субъективное восприятие собственной личности?
В 1714 г. Готфрид Вильгельм Лейбниц заявил, что одна лишь материя не может произвести разум. Немецкий философ и математик Лейбниц был человеком энциклопедических знаний;
иногда его называли «последним человеком, который знает все». Он считал, что мозговая ткань не может иметь внутренней жизни. Ученый предложил мысленный эксперимент, известный как «мельница Лейбница». Представьте себе большую мельницу. Войдя внутрь, вы увидите движущиеся шестерни и рычаги, но было бы нелепым предположить, что мельница обладает мыслями, чувствами или восприятием. Разве может мельница влюбиться или любоваться закатом? Это всего лишь механизм. То же самое относится к мозгу, утверждал Лейбниц. Если увеличить мозг до размеров мельницы и обойти его изнутри, вы увидите только элементы, из которых он состоит. Ничего такого, что соответствовало бы восприятию. Просто все части взаимодействуют друг с другом. Зарегистрировав каждое взаимодействие, вы не смогли бы показать вместилище чувств, мыслей и восприятия.

Тут - та же неспособность увидеть другие варианты ответа за рамками своих представлений. Как если бы попытаться рассказать Лейбницу о том, что он никогда не переживал и не имеет представлений, например, полное разочарование в женщинах, которое возникает у некоторых мужчин :) В инете можно найти много примеров того непонимания, которое требует выхода за рамки имеющегося опыта: “15 вещей, которые ты не сможешь понять до тех пор, пока они не случатся с тобой”.
Заглянув внутрь мозга, мы обнаружим там нейроны, синапсы, химические трансмиттеры, электрические сигналы. Мы увидим миллиарды активных, взаимодействующих между собой клеток. А где же там мы? Где наши мысли? Наши чувства? Где радость или восприятие синего цвета? Неужели наша личность состоит просто из вещества? Лейбниц считал, что разум нельзя объяснить с помощью механики.

Как видим, даже заглянув в мозг, мы среди его шестеренок не увидим мысли :) а ведь они там есть! Уже это говорит о некорректности утверждений Лейбница. Мысли можно только самоощутить самому, так же как увидеть форму куба в материальной фигуре, ведь формы там нет, ее выделяет только наше представление, придавая значимость (смысл) тому, на что такая нематериальная абстракция способна в данных условиях (кстати, для многих это – далеко не очевидно, что в природе не существует форм, а они есть только в голове, их выделяющих).
Но может быть, в рассуждения Лейбница вкралась ошибка? Может, он пропустил нечто важное, когда представлял устройство мозга? Может, аналогия с прогулкой внутри мельницы не годится для решения вопроса о сознании?
Чтобы понять человеческое сознание, нам, возможно, придется оперировать не компонентами, из которых состоит мозг, а взаимодействием этих компонентов.

Нет, это тоже не поможет. Необходимо хорошо понять, что такое абстракция и какими свойствами обладает абстракция: fornit.ru/103.

Если мы хотим увидеть, как простые элементы могут образовать нечто большее, чем они сами, достаточно взглянуть на ближайший муравейник.
Несколько миллионов муравьев-листорезов, образующих колонию, сами выращивают себе пищу, как фермеры. Часть муравьев выходит из гнезда на поиски свежей зелени; найдя подходящие листья, они отгрызают большие куски и тащат их в гнездо. Однако муравьи не едят эти листья. Рабочие особи меньшего размера пережевывают листья и используют их как удобрение для выращивания грибов в подземных «садах». Муравьи ухаживают за грибницей, на которой созревают маленькие плодовые тела – именно они идут в пищу муравьям.
(Симбиоз стал настолько прочным, что грибы уже не способны размножаться сами; их существование полностью зависит от муравьев.) Используя эту успешную сельскохозяйственную стратегию, муравьи строят огромные подземные гнезда площадью несколько сотен квадратных метров. Подобно человеку, они создали сельскохозяйственную цивилизацию.
У этой цивилизации есть важная особенность: хотя колония является сверхорганизмом с удивительными свойствами, поведение каждого муравья примитивно. Он просто подчиняется локальным правилам. Муравьиная матка не отдает приказы и не координирует поведение остальных. Отдельный муравей лишь реагирует на локальные химические сигналы от других муравьев, личинок, незваных гостей, пищи, отходов или листьев. Каждая особь – это маленькая автономная единица, реакция которой определяется только его окружением и генетически запрограммированными правилами для этого вида муравьев.
Несмотря на отсутствие центра принятия решений, колонии муравьев-листорезов демонстрируют чрезвычайно сложное поведение. (Кроме сельскохозяйственной деятельности, они способны находить максимальное расстояние от всех входов в колонию, чтобы избавляться от мертвых тел, а это сложная геометрическая задача.) Из наблюдения за колонией муравьев можно сделать важный вывод: сложное поведение целого не является следствием сложности отдельных организмов. Каждый муравей не знает, что является элементом процветающей цивилизации: он просто выполняет свою маленькую простую программу.
При объединении достаточного количества муравьев возникает сверхорганизм с гораздо более сложными коллективными свойствами, чем у его составляющих. Это явление, когда взаимодействие простых элементов приводит к появлению чего-то более сложного, называется эмергенцией.
Основа сверхорганизма муравьев – взаимодействие между особями. То же самое происходит в мозгу.

Раньше было много текстов о том, что стоит создать очень сложный компьютер или даже сеть и возникнет разум. Это – очень наивно и просто уводит в сторону. То, что система компонентов обладает другими, подчас удивительными свойствами, чем отдельные компоненты – очевидно, и муравьиная система – такой пример, не более того. Никакой новой сущности не возникает. А разум – следствие развития адаптивных механизмов до уровня возникновения абстракций – как основы объектов, выделяемых вниманием с приданием им значимости в зависимости от условий.

Нейрон – просто специализированная клетка, подобная другим клеткам организма, но ее специализация позволяет ей инициализировать процессы и распространять электрические сигналы. Как и муравей, отдельная клетка мозга всю жизнь выполняет свою локальную программу, передавая электрические импульсы через мембрану, при необходимости вырабатывая нейротрансмиттеры, а также реагируя на нейротрансмиттеры других клеток. Вот и все. Нейрон живет в темноте. Каждый нейрон на протяжении всей жизни включен в сеть из других клеток, просто реагирующих на сигналы. Он не знает, что участвует в управлении вашими глазами, когда вы читаете Шекспира, или пальцами, играющими Бетховена. Он не знает о вас. Ваши цели, стремления и возможности полностью зависят от существования этих маленьких нейронов, однако сами они живут своей жизнью, не осознавая того, что создают все вместе.
Но если собрать достаточное количество этих клеток мозга, должным образом взаимодействующих друг с другом, возникнет разум.

Можно организовать сколь угодно гигантское размножение нейронов и их связей, но разум от этого не появится.
Системы с эмергентными свойствами можно увидеть повсюду. Ни одна металлическая деталь самолета не может летать, но, когда вы должным образом соединяете эти детали, самолет поднимается в воздух. Каждый из элементов системы может быть очень простым.
Смысл заключен в их взаимодействии. И во многих случаях компоненты являются заменяемыми.
Что требуется для сознания?
По всей вероятности, разум возникает в результате взаимодействия миллиардов элементов, из которых состоит мозг, хотя ученые пока еще не могут объяснить, как именно это происходит. Данная теория неизбежно приводит к фундаментальному вопросу: может ли разум возникнуть на основе взаимодействующих элементов любого рода? Например, может ли обладать сознанием город? Ведь город построен на взаимодействии элементов.
Представьте, какое количество сигналов распространяется по городу: по телефонным проводам, волоконно-оптическим линиям, через канализационные трубы, удаляющие отходы, через каждое рукопожатие между людьми, каждый светофор и т. д. Масштаб взаимодействий в городе сравним с масштабом взаимодействий в мозгу человека. Разумеется, нам трудно оценить, обладает ли город сознанием. Как он нам об этом скажет? И как задать ему вопрос?
Чтобы это выяснить, необходимо ответить на более глубокий вопрос: достаточно ли просто большого количества элементов, чтобы сеть элементов обладала сознанием, или требуется определенная структура взаимодействий?
Профессор Джулио Тонони из Висконсинского университета пытается найти ответ на этот вопрос.

Он отвечал не на вопрос, может ли возникнуть разум, если свалить в кучу триллион кирпичей.

Он предложил количественное определение сознания. По его мнению, недостаточно просто иметь взаимодействующие части. Взаимодействие должно быть определенным образом организовано.
Для исследования сознания в лаборатории Тонони использует транскраниальную магнитную стимуляцию (ТМС), сравнивая активность мозга в состоянии бодрствования и в состоянии глубокого сна (когда, как мы видели в главе 1, сознание исчезает). Вызывая импульсы электрического тока в коре мозга, он затем следит за распространением активности.
У бодрствующего, находящегося в полном сознании пациента от фокуса воздействия импульса ТМС расходится сложный рисунок возбуждения нейронов. Продолжительные всплески возбуждения распространяются на разные зоны коры, свидетельствуя о широте связей в нейронной сети. Когда же испытуемый находится в состоянии глубокого сна, такой же импульс ТМС стимулирует лишь ограниченную область, и возбуждение быстро затухает. Во сне сеть утрачивает бо́льшую часть своей связности. Аналогичная картина наблюдается у человека, впавшего в кому: возбуждение почти сразу затухает, но, как только человек приходит в себя, возбуждение распространяется гораздо шире.
Тонони убежден, что, когда мы бодрствуем и находимся в сознании, между различными зонами коры существует разветвленная связь; и наоборот, бессознательное состояние сна характеризуется отсутствием связи между зонами. Он утверждает, что обладающая сознанием система требует тонкого баланса между достаточной сложностью, чтобы отражать самые разные состояния (это называется дифференциацией), и достаточной связностью, чтобы удаленные части сети были тесно связаны друг с другом (так называемая интеграция). В его теории соотношение между дифференциацией и интеграцией выражается количественно, и он предполагает, что сознанием могут обладать лишь системы, у которых это соотношение попадает в определенный диапазон.

Самое важное, что сказал Дж.Тонони, выражено уже в названии его теории: “ Теория интегрированной информации” (fornit.ru/7589). Он описал информационную среду возникновения самоощущения, среду - как совокупность основных видов информации, необходимых для реализации индивидуальной адаптивности: “...каждый опыт неразделим от всех независимых, несвязанных подмножеств феноменальных различий. Так, я ощущаю цельную визуальную сцену, а не левую сторону визуального поля независимо от правой стороны (и наоборот). Например, ощущать слово "потому что" написано в середине пустой страницы неотвратим к опыту видеть "быть" на левом плюс опыт видеть "причину" на правом. Точно так же, видя синюю книгу невозможно увидеть книгу без цвета синий, плюс цвет синий без книги”.

Моделирование системы индивидуальной адаптивности привело к необходимости создания именно такого рода информационной среды, в которой появляются уже готовые решения, выполняющиеся подспудно подготовительными функциями. Так что основа теории Дж.Тонони была подтверждена экспериментально.
В последние десятилетия ученые предпринимали попытки выявить «нейронные корреляты» сознания, то есть точные рисунки активности мозга, которые характерны для определенного восприятия, и только для него.
Рассмотрим двусмысленный рисунок утки/кролика. Как и в случае изображения молодой женщины или старухи в главе 4, вы в каждый конкретный момент можете воспринимать только одно изображение, но не оба сразу. Какова же сигнатура активности мозга, когда вы видите кролика? Что меняется в вашем мозгу, когда кролик становится уткой? Рисунок на странице остается неизменным, и поэтому изменения затрагивают только активность вашего мозга, ваше сознательное восприятие.
Если теория Тонони окажется верной, она даст неинвазивный доступ к уровню сознания пациентов, находящихся в коме. Кроме того, у нас появятся средства, позволяющие выяснить, наделена ли сознанием неживая система. Можно будет получить ответ на вопрос, обладает ли сознанием город: ответ будет зависеть от того, как организован поток информации, то есть выдерживается ли необходимое соотношение между дифференциацией и интеграцией.
Теория Тонони совместима с идеей, что человеческое сознание может оторваться от своих биологических корней. На его взгляд, хотя сознание преодолело долгий эволюционный путь, результатом которого стал мозг человека, оно не обязательно должно иметь биологическую основу. Сознание точно так же может существовать на основе кремния, если взаимодействие между элементами организовано должным образом.
Если главной составляющей разума является программа, а не детали конструкции, то теоретически возможно отделить сознание от материальной основы тела. Имея достаточно мощный компьютер, чтобы симулировать взаимодействие элементов в нашем мозгу, мы можем загрузить себя в него. И тогда мы будем существовать в цифровой форме, выполняя себя как симуляцию, – освободимся от биологической основы, в которой мы появились, и превратимся в небиологических существ. Это был бы самый большой скачок в истории человечества, переход к эре трансгуманизма.
Представьте, что у вас есть возможность покинуть свое тело и жить в мире симуляций. Ваше цифровое существование может быть любым – каким пожелаете. Программисты создадут для вас любой виртуальный мир – в нем вы сможете летать или жить под водой, почувствовать ветер другой планеты. Виртуальный мозг будет работать медленно или быстро, по вашему желанию, так что ваш разум сможет охватить громадные промежутки времени или растянуть секунды компьютерного времени в миллиарды лет существования.
Техническая трудность успешной загрузки мозга заключается в том, что симуляция должна обладать способностью самомодификации. Нам понадобятся не только элементы, но и физика их непрерывного взаимодействия, например активность транскрипционных факторов, которые проникают в ядра клеток и вызывают экспрессию генов, динамические изменения в положении и силе синапсов и т. д. Если симулированное восприятие не будет изменять структуру симулированного мозга, вы не сможете формировать новые воспоминания и утратите понятие о времени. Будет ли тогда смысл в бессмертии?
Если загрузка сознания окажется возможной, это откроет путь к исследованию других звездных систем. В нашей Вселенной насчитывается не меньше ста миллиардов галактик, каждая из которых состоит из сотен миллиардов звезд. Мы уже обнаружили тысячи экзопланет у этих звезд, причем некоторые из них очень похожи на Землю. Трудность заключается в том, что наши тела из плоти и крови не способны преодолевать пространство и время таких масштабов. Но, если остановить симуляцию, отправить ее в космос, а затем перезагрузить через тысячу лет, когда она прибудет на далекую планету, сознание будет считать, что вы были на Земле, пообедали, а затем мгновенно перенеслись на огромное расстояние. Загрузка сознания позволит осуществить мечту физиков о «кротовой норе», с помощью которой можно быстро перемещаться из одной части Вселенной в другую.
Если наше сознание определяется биологическими алгоритмами, а не физической основой, то вполне вероятно, что мы когда-нибудь сможем скопировать свой мозг, загрузить его в компьютер и вечно жить в кремнии. Но тут возникает важный вопрос: это действительно будете вы? Не совсем. Загруженная в компьютер копия сохранила все ваши воспоминания и убеждена, что она – это вы, стоящий у компьютера, в собственном теле. Но вот что странно: если вы умрете, а симуляция включится через секунду, это будет настоящая телепортация, как в фильме «Звездный путь», когда человек распадается на атомы, а через секунду реконструируется в новой версии. Загрузка сознания будет не слишком отличаться от того, что происходит с вами каждую ночь, когда вы ложитесь спать: вы переживаете кратковременную смерть сознания, а человек, следующим утром просыпающийся на вашей подушке, сохраняет все ваши воспоминания и верит, что он – это вы.

Под занавес книги – очень правильные направления мысли, которые развиты в цикле стаей про Эго (fornit.ru/1648) и проиллюстрированы литературно (fornit.ru/31007). Главное для понимания нашей сущности заключается в понимании свойств абстракций (fornit.ru/36654).

 

Когда-нибудь, надеюсь уже скоро, ведущие исследователи разума поймут что это такое и его суть, появятся простые учебники с понятными картинками, с детства будет воздействовать культура понимания этой области и все забудут, что еще в 2022 году этот вопрос был полностью вне понимания всех ученых, и будет трудно поверить в это.


Обсуждение Сообщений: 4. Последнее - 05.02.2022г. 15:31:24


Дата публикации: 2022-02-02

Оценить статью >> пока еще нет оценок, ваша может стать первой :)

Об авторе: Статьи на сайте Форнит активно защищаются от безусловной веры в их истинность, и авторитетность автора не должна оказывать влияния на понимание сути. Если читатель затрудняется сам с определением корректности приводимых доводов, то у него есть возможность задать вопросы в обсуждении или в теме на форуме. Про авторство статей >>.

Тест: А не зомбируют ли меня?     Тест: Определение веса ненаучности

В предметном указателе: масару эмото вода | масару эмото послание воды | МЕЛХИСЕДЕК Нюхтилина | Послания воды Масару Эмото | В. С. РАМАЧАНДРАН «Мозг рассказывает» комментарии | Комментарии к Вакуум и вещество Вселенной А.В.Рыкова | Комментарии к книге Даниэля Канемана Думай медленно... решай быстро | Карлос Кастанеда | книга Марины Шадури Незримое, ... | Книга по психологии | Детские книги | 35% россиян не читают книги, а 18% даже не имеют их | Fornit Книги | Дэвид Бом (очерк Сергея Санько) | Дэвид Копперфильд | Интервью с Дэвидом Гроссом | Секрет генов долголетия Дэвид Синклер и Ленни Гайренте | Теория суперструн Дэвид Гросс | Обсуждение статьи Комментарии к книге Дэвид Иглмен Мозг: «Ваша личная история» | Управляющий мозг: Архитектура мозга начальные сведения. Элхонон Голдберг | Управляющий мозг: Благодарности. Элхонон Голдберг | Управляющий мозг: Введение. Элхонон Голдберг | Управляющий мозг: Дирижер - более детальный взгляд на лобные доли. Элхонон Голдберг | Управляющий мозг: Как вы можете мне помочь?. Элхонон Голдберг | Анализ личности | Изучение личности | Концепция личности | Личность | личность душа | Личность человека | Мотивация личности | Основа личности | Особенности личности | Психология личности
Последняя из новостей: Трилогия: Основы фундаментальной теории сознания.

Обнаружен организм с крупнейшим геномом
Новокаледонский вид вилочного папоротника Tmesipteris oblanceolata, произрастающий в Новой Каледонии, имеет геном размером 160,45 гигапары, что более чем в 50 раз превышает размер генома человека.

Тематическая статья: Как алкоголь, уединение и чтение помогают найти гениальное решение
Рецензия: Рецензия на статью
 посетителейзаходов
сегодня:00
вчера:00
Всего:3052069

Авторские права сайта Fornit