Эволюция механизмов примирения у приматов и человека Бутовская М.Л.

Тема агрессии одна из наиболее популярных в этологии и психологии. Применительно к человеку, агрессивное поведение чаще всего исследовалось в рамках Индивидуальной модели: т.е. анализировали его как индивидуальную реакцию, вызванную внешними и внутренними факторами (личный опыт, гены, гормоны, фрустрация). В рамках такого подхода социальным взаимоотношениям не уделялось должного внимания. Исследователи практически никогда не анализировали историю взаимоотношений между взаимодействующими сторонами, не интересовались, как развиваются эти взаимоотношения после агрессивного столкновения. Часто агрессивное поведение человека изучали в экспериментах, при которых незнакомым людям предлагалось подвергать друг друга наказанию, просматривать по видео сцены насилия, а экспериментаторы, затем, анализировали их поведенческие реакции и снимали нейро-физиологические показатели (Бэрон, Ричардсон, 1997; Berkowitz, 1993). Аналогично, животных тестировали, ссаживая незнакомых особей друг с другом, или использовали удары током, тем самым, вызывая у них агрессивную реакцию в ответ на болевые стимулы (Johnson, 1972).

Игнорирование социального контекста выглядит удивительным, прежде всего, потому, что большинство конфликтов в человеческом обществе (равно как у социальных видов приматов), происходит между знакомыми особями. В последние годы многие исследователи стали осознавать ограниченность Индивидуальной модели. Накопилась масса фактов, однозначно указывающих на необходимость анализа агрессивного поведения в контексте социальных взаимодействий, равно как и примеров того, что агрессивное поведение далеко не всегда носит деструктивный антисоциальный характер (Lyons, 1993). Например, оказалось, что вопреки устоявшимся представлениям, конфликты между супругами вовсе не являются губительными для брака. Напротив, во многих случаях конфликты способствуют укреплению брачных уз и стимулируют дружественные взаимодействия между партнерами (Gottman, 1994).

Исследования в области пост-конфликтного поведения сместили акцент с анализа агрессивного поведения как проявления внутреннего состояния индивида, на анализ агрессии как производного конфликта интересов. На смену Индивидуальной Модели была предложена Модель отношений (de Waal, 2000). Модель получила такое название в силу того, что она рассматривает агрессивное поведение в контексте конкретных социальных взаимоотношений. Агрессия стала рассматриваться как один (но не единственный) из вариантов социального решения конфликта (Рисунок 1). Со временем, пришло понимание того, что конфликт интересов может разрешаться и мирным путем. Это случается тогда, когда партнер проявляет терпимость к зачинщику конфликта (готов поделиться ресурсами, сделать вид, что не заметил враждебной выходки и пр.), или, когда он предпочитает устраниться от дальнейших взаимодействий (впредь избегать контакта с обидчиком).

В случае, если агрессия все-таки имела место, последующие действия сторон так же могут быть разнообразны. Пост-конфликтное поведение, в первую очередь, зависит от истории отношений между участниками конфликта. Если оба участника заинтересованы в сохранении тесных связей, с большой долей вероятности можно ожидать примирения сторон. В сущности, история взаимоотношений в любой паре индивидов при ближайшем рассмотрении представляет собой циклы конфликтов и примирений.

Модель отношений предсказывает, что тенденция к инициации агрессии возрастает с ростом возможностей для конкуренции, ценностной стоимости ресурса, возможности восстановления отношений после конфликта и снижается с повышением риска ранений и ценности взаимоотношений.

В рамках этой модели агрессивный конфликт оценивается участниками с множества позиций: кратковременные преимущества от победы ("за") взвешиваются в сопоставлении с риском эскалации враждебных отношений и долгосрочными социальными последствиям ("против"). Как ни парадоксально, чем лучше развиты механизмы восстановления отношений после конфликта, тем меньше сомнений возникает у особи относительно развязывания конфликта. Яркий тому пример — бурые макаки — вид, характеризующийся высоким уровнем дружелюбия, взаимной терпимости, высоким уровнем гру-минга, высокой вероятностью примирения, и одновременно, высоким уровнем агрессии (правда, агрессивные действия практически никогда не представляют угрозы для жизни соперников) (Butovskaya, Ladygina, 1989; Butovskaya, Kozintsev, 1996; de Waal, Luttrell, 1989). Способность поддерживать деловые отношения невзирая на конфликт, и преодолеть разрушительные для партнеров последствия конфликта, делает агрессию своеобразным "орудием торга".

Взаимоотношения между "торгом" и разрешением конфликта хорошо прослеживаются на примере конфликта "отнятия от груди" (de Waal, 1996). Этот конфликт является серьезным торгом в жизни молодой особи. Он происходит с партнером исключительной важности и как нельзя лучше иллюстрирует Модель отношений: комбинацию конфликтных и перекрывающихся интересов, смену положительных и отрицательных взаимодействий, которая, в конечном счете, приводит к некоторому взаимному соглашению о продолжительности кормления грудью и формирует общие нормы взаимоотношений между матерью и подрастающим детенышем. Мать и детеныш имеют так много общих интересов, что конфликт практически сам себя изживает к обоюдной выгоде, в результате — детеныш становится более самостоятельным, а мать может завести следующего детеныша.

Модель отношений позволяет затронуть и вопросы о причинах эскалации агрессии, и ее перерастания в насилие. Она представляет эту проблему в плоскости ценности взаимоотношений между партнерами и наличия социальной компетентности, необходимой для разрешения конфликта альтернативным способом (de Waal, 2000). Если индивиды не заинтересованы друг в друге, общие интересы отсутствуют, или, когда противник "дегуманизируется" с помощью политической пропаганды, шансы сдерживания и прекращения агрессии оказываются действительно малы.

Модель Отношений позволяет понять, что агрессия является интегративной частью внутригрупповых отношений, и может встреча-еться в условиях хорошо отлаженных и прочных социальных взаимоотношений. Во многих случаях взаимоотношения, характеризующиеся высоким уровнем агрессии, в реальности могут оказаться близкими и кооперативными (Бутовская, Козинцев, 1998).

Модель отношений: 1. позволяет полностью интегрировать конкуренцию и кооперацию в рамках одних и тех же взаимоотношений. Агрессия часто выступает своеобразным тестом на прочность отношений; 2. показывает, что мотивационная и эмоциональная подноготная конфликта не ограничивается только агрессией и страхом. Составляющей конфликта могут являться и аффи-лиативные мотивации. Наиболее отчетливо это проявляется в конфликте матери и детеныша при отлучении от груди. Взаимоотношения взрослых особей также часто несут в себе смесь страха и привлекательности.

Связь между агрессией и страхом при взаимодействии с соплеменником, с одной стороны, и желание поддерживать с ним дружественные контакты, с другой, можно исследовать через призму эмоциональных отношений особей. Потенциальный риск получить ранение и потенциальная опасность разрушить устоявшиеся связи с партнером в равной мере вызывают у соперников стресс и чувство тревоги по окончании конфликта (Aureli, Schaffner, 2002) . Причем, важно представлять себе, что тревогу испытывают не только проигравшие, но, порой, и победители (Aureli, 1997). Чем ценнее были исходные взаимоотношения для недавних противников, тем больше тревоги оба они испытывают после конфликта. Не случайно, поэтому, инициаторами примирения выступают не только жертвы, но и нападающие — у животных и человека (Aureli, Smucny, 2000; Butovskaya et al., 2000) .

Бывшие агрессоры часто выступают инициаторами примирения у видов, для которых типичны жесткие, деспотические отношения между членами группы (резусы, яванские, японские макаки). Это происходит потому, что недавние жертвы боятся сами приблизиться к агрессору, дабы не спровоцировать нового нападения. У видов с эгалитарными отношениями доминирования доля примирений по инициативе жертвы резко возрастает и превосходит в процентном отношении долю примирений по инициативе агрессора. У человекообразных обезьян (шимпанзе и, в первую очередь, бонобо) и в детских коллективах, также характеризующихся эгалитарностью стилей доминирования, процент примирений со стороны агрессора вновь отчетливо возрастает (de Waal, 1993; Butovskaya et al, 2000; Butovskaya, 2001a). Происходит это потому, что в этом случае вследствие развития рассудочной деятельности и эмпатии, агрессоры начинают испытывать "чувство вины" и стараются поскорее извиниться за содеянное (Butovskaya, 2001b).

Человек и его далекие предки всегда были существами социальными. Именно в силу того факта, что ни размеры тела, ни его физические возможности (скорость передвижения) не могли обеспечить нашим далеким предкам реальной безопасности в одиночку при переходе к наземной жизни, социум являлся единственным шансом на выживание, и единственной защитой для ранних гоминин. Вся история человеческого рода есть история диалектического развития кооперации и конкуренции. Альтруизма по отношению к своим (родственникам, друзьям, знакомым) и эгоизма по отношению к чужим (не-членам группы, потенциальным врагам).

В таблице 1 показаны взаимосвязь социальных и экологических факторов в эволюции гоминин. Предположительно, роль механизмов примирения возросла на этом этапе эволюции. Формирование тесных устойчивых связей между самками, усиление кооперации между самцами и формирование долговременных пар самец-самка обеспечило благоприятный климат для развития механизмов контроля социальной напряженности на уровне всех групп. Высокий уровень примирения весьма вероятен на этом этапе развития гомининных сообществ, поскольку есть все основания предполагать, что отношения в группах ранних гоминин носили эгалитарный характер (Butovskaya, 1999).

До недавнего времени лишь в немногих исследованиях по социальному поведению детей рассматривалась проблема спонтанного примирения в пост-конфликтных ситуациях. Положение изменилось, когда этологи применили методики, использованные ранее для изучения пост-конфликтного поведения у приматов, к анализу поведения в детских коллективах (Бутовская, Козинцев 1998; Butovskaya et al., 2000; Verbeek et al., 2000). Согласно подходу, предложенному Ф. де Валом и Д. Есихарой (Waal, Yoshihara, 1983), поведение одного из противников в пост-конфликтном периоде (далее ПК) сопоставляется с его же поведением в сопряженном контрольном периоде (далее СК) в то же время суток на другой день с целью оценить изменение уровня дружественных отношений после конфликта по сравнению с их "базовым уровнем". Для этого применяются два метода: 1. сопряженных пар и 2. распределения по времени.

Выявлена была также достоверная положительная связь между агрессивным и дружественным поведением. Такое, на первый взгляд, парадоксальное явление имеет под собой реальный смысл, если мы вспомним о Модели Отношений, упомянутой выше. Друзья чаще других находятся рядом друг с другом, хорошо осведомлены о характере партнера и на основе предшествующего опыта уже знают, что помириться с другом проще, чем с нейтральным ребенком из собствен ной группы. Вероятность примирения показана для русских, калмыцких и американских детей (соотношение пар разных типов дано в зависимости от уровня дружественных отношений) (Таблица 3) (Butovskaya et al., 2000).

Можно считать установленным, что феномен примирения связан с качеством отношений между партнерами по конфликту. Наши данные свидетельствуют о том, что у человека (по крайней мере в детском возрасте) агрессор примиряется достоверно чаще жертвы (Таблица 4). Это особенно четко проявляется в пост-конфликтных взаимодействиях партнеров с высоким социальным статусом.

Причина, на наш взгляд, кроется в хорошо развитом социальном интеллекте человека. В б-7-ми летнем возрасте агрессоры уже ощущают себя виноватыми в содеянном и активно заинтересованы в восстановлении утраченных социальных контактов с одноклассниками. Возможно, речь идет о культурном стереотипе, уже прочно зафиксированном в 6-7 летнем возрасте. От успешного усвоения правил пост-конфликтного поведения может во многом зависеть социальный успех ребенка и его социальный статус. Не случайно, что лидерами в группе, как правило, оказываются дети, которые умеют не только активно конкурировать и выигрывать в конфликтах, но и примиряться и восстанавливать нарушенные социальные связи.

Анализ частоты вмешательства третьего ребенка на стороне агрессора и жертвы представлен для калмыцких школьников (Табл.5). Похоже, что мальчики в целом больше склонны помогать агрессору, чем девочки.

Ф. Аурели, изучая поведение резусов, яванских и японских макаков сделал предположение о том, что аффилиативные контакты между бывшими противниками способствуют быстрому снятию стресса у обеих сторон. Гипотеза была подкреплена результатами этологических наблюдений, в которых индикатором стресса служила частота почесываний и у агрессора, и у жертвы. Было доказано, что высокая частота почесываний сохраняется, если аффилиатив-ный контакт после агрессивного столкновения длительное время отсутствует, и быстро падает до нормального уровня, если примирение имеет место.

По всей видимости, гипотеза снятия стресса путем примирения применима и к человеку. Результаты недавних полевых наблюдений за детьми в возрасте 7-10 лет являются прямым доказательством этого. Наблюдения за поведением детей в условиях повседневного общения в период отдыха в детском оздоровительном лагере сочетали со сбором слюны для гормональных проб (данные Бутовской, Бойко). Материалы собраны по 30 мальчикам, в качестве основного объекта исследований была выбрана жертва. Наблюдения за агрессией и пост-конфликтным поведением проводили по стандартной методике, использованной нами ранее при наблюдении за другими группами. Пробы слюны собирали утром до 9,00 для определения базового уровня кортизола и дегидроэпиандростерона у каждого ребенка. Кроме того, пробы слюны собирали в пост-конфликтный период, после примирения и без такового через 10 минут после окончания конфликта. Для контроля брали пробы слюны примерно в то же время на следующий день. Уровень кортизола у мальчиков после конфликтов, завершившихся примирением, (1,07 ± 0,78, п=25) в среднем не отличался от уровня кортизола в тот же период времени суток (1,40 ± 1.76, п=23), зафиксированного у данного ребенка в контроле. Средний уровень кортизола в слюне у мальчиков после конфликта без примирения был существенно выше (2.14 ± 1.47, п=23) и достоверно превышал норму (1.09 ± .92, n=24): t=-2.822, df=24, p<.01. Различия по уровню кортизола после конфликта с примирением и без такового также были достоверными (t=-3.506, df=21, p<.01).

Аналогичные результаты получены для дегидроэпиандростерона. После примирения средний уровень этого гормона в слюне у мальчиков (2.61 ± 1.82, п=26) был сходен с нормой для данного времени суток (2,72 ±1,89, п=24). Если же после конфликта примирения не последовало, уровень дегидроэпиандростерона был много выше нормы (5.42 ± 5.60, п=25 и 3.09 ± .89, п=26 соответственно): t=-2.353, df=24, p<.05. Различия по уровню дегидроэпиандростерона в ситуации с примирением и без таковой также оказались достоверными (t=-2.822, df=24, p<.01).

Оба гормона (кортизол и дегидроэпиандростерон) служат индикаторами стресса и демонстрируют быстрое падение до нормального уровня при условии примирения после конфликта. Таким образом, гипотеза снятия стресса в результате примирения была доказана нами эмпирически.

Индивидуальные интервью, с русскими и калмыцкими детьми позволили выявить их установки относительно правил поведения после конфликта (Таблица 6). Было показано, что дети к 7 годам имеют уже достаточно четкие представления о том, как следует себя вести после конфликта с другими, в зависимости от степени близости отношений с конкретным партнером. Их представления четко следуют нормам поведения, принятым в данной культуре. Это касается вопросов о том, кто должен мириться первым (агрессор). Ответ соответствует результатам этологических наблюдений. Дети отмечают, что с друзьями мириться легче. Если вспомним, выше мы говорили о том, что в рамках представлений о "дозволенности" агрессивных взаимодействий с конкретным партнером ожидается, что конфликты будут происходить чаще с теми, с кем легче мириться в дальнейшем. И именно с друзьями дети чаще конфликтовали по это-логическим наблюдениям. Дети также говорили, что при примирении с друзьями следует применять более интимные и выразительные способы интеграции (подарки, поцелуи), тогда как при примирении с нейтральными лицами формальных извинений бывает достаточно. Определенные правила поведения третьих лиц так же присутствуют в поведении 6-7 летних школьников: нужно защищать жертву, защищать друга против более сильных детей. Дети также верят, что друзья всегда заступятся за них и придут на помощь (реципрокный альтруизм в действии). Действительно, если вспомнить этологичес-кие данные, друзья часто приходят на помощь. Однако, мальчики помогают нападающему, а девочки, чаще помогают жертве.

Вместе с тем, некоторые детские ответы выявили определенное расхождение между желаемым (описываемым поведением) и действительно наблюдаемым поведением: дети говорили, что прежде, чем помириться стараются выдержать паузу (10 и более минут), в реальности — как было показано в наших наблюдениях, большинство примирялось в первые 2 минуты после окончания ссоры (Бутовская, Козинцев, 1998; Butovskaya, 2001а).

В 6-7 летнем возрасте мальчики и девочки давали примерно сходные ответы на все вопросы. Единственное исключение составил вопрос о том, сколько времени должно пройти, прежде чем дети пойдут на мировую. Существенно больше девочек настаивали на том, что будут соблюдать паузу в отношениях 10 и более минут. Подобные установки были более типичны для русских школьников.

Гипотезу о наличии сформированных представлений о правилах поведения после конфликта у подростков 14-15 лет, мы проверили с помощью опросника, предложив заполнить его московским школьникам. Как показали результаты опросов, у подростков в возрасте 14-15 лет уже имеются отработанные стереотипы поведения в пост-конфликтной ситуации (Таблица 7) (Бутовская, Буркова, Митавская, Тименчик, неопубликованные данные). Отчетливо проявляются тендерные различия. Девочки демонстрируют большую социальную компетентность, более высокий уровень эмоционального переживания в связи с недавним конфликтом и чувство вины за содеянное чаще, чем мальчики. Девочки также чаще готовы просить прощения у недавнего противника.

Наблюдаются тендерные различия по способам примирения. Типичными девчоночьими приемами являются взаимные объятия, поцелуи, поглаживания, дарение подарков и приглашение к совместному времяпровождению. Мальчики ведут себя "по-мужски": пожимают друг другу руки, хлопают по плечу. По-разному ведут себя девочки и мальчики, оказавшись в роли третьих лиц, став свидетелями ссоры. Вновь, девочки демонстрируют социальную компетентность и потребность во внутригрупповой интеграции. Они достоверно чаще мальчиков стараются разрядить напряженную обстановку после конфликта в группе и урегулировать конфликт; стараются быть объективными и поддерживать обиженного независимо от дружеских предпочтений. Напротив, мальчики в ситуации конфликта в группе, как бы стараются извлечь пользу из происходящего и повысить (укрепить) собственный социальный статус. Они достоверно чаще девочек вмешиваются на стороне агрессора и поддерживают его, не соблюдают объективность и предпочитают поддерживать своих друзей (пример кооперативных альянсов).

Уровень прямой физической агрессии повышается у мальчиков с возрастом от 11 до 16 -17 лет (Рис. 2а). У девочек уровень прямой физической агрессии исключительно низок от 11 до15 лет и затем возрастает к 16 годам, оставаясь к 17 примерно на том же уровне. В целом, во всех возрастах уровень физической агрессии у мальчиков выше, чем у девочек. По уровню распространения сплетен мальчики не отличались принципиально от девочек: в возрасте 11 — 14 лет уровень сплетен был достаточно низким, затем наблюдалось резкое нарастание к 16—17 годам (Рис. 26).

Таблица 7. Достоверность тендерных различий по стилю поведения в пост-конфликтной ситуации у российских подростков в возрасте 14-15 лет.

Динамика примирения у подростков противоположного пола была сходной. Наблюдалось некоторое падение уровня примирения от 11 к 15 годам и затем резкий подъем по этому показателю к 16-17 годам (Рис. 2в). Правда, если у девочек этот показатель держался на практически одинаковом уровне с 11 до 14 лет, то у мальчиков наблюдался заметный спад в период от 11 до 14 лет. С 14 до 16 лет и у девочек, и у мальчиков наблюдался резкий подъем по этому показателю. В целом, и у мальчиков и у девочек наблюдалась тенденция к росту самоконтроля за агрессивным поведением к 16-17 годам. Однако, у мальчиков-подростков — динамика этого показателя была не линейной. Можно видеть устойчивое падения уровня самоконтроля от 11 к 15 годам, и затем резкий рост значений этого показателя (Рис. 2г). У девочек динамика роста самоконтроля была практически линейной.

Опросы подростков, учащихся московских школ, показали в целом следующее: вопреки мнению некоторых специалистов (Берн, 2001), можно выделить целый ряд тендерных различий в социальном поведении. Прежде всего, это касается уровня физической агрессии. Уже в возрасте примерно 2 лет этот показатель достоверно выше у мальчиков, и он продолжает устойчиво сохраняться на более высоком уровне у мальчиков во всех проанализированных нами возрастах, начиная от 6-7 лет (этологические наблюдения) и кончая 17 годами (результаты опросов). По нашим данным, девочки достоверно перегоняли мальчиков по уровню сплетен лишь в возрасте 14-15 лет. Во всех остальных исследованных возрастах (от 11 до 17лет) различия были недостоверны, причем мальчики в 11-12 лет и 16-17 лет сплетничали чуть больше девочек. К.Бьерквист с соавторами (Bjorkqvist et al., 1992) исследовали прямую и непрямую агрессию у финских подростков из г.Тирку и получили несколько иные результаты по уровню сплетен (данные собраны по трем возрастным категориям: 8, 11 и 15 лет): во всех возрастах девочки сплетничали больше мальчиков и максимум различий приходился на 11 лет. Интерес представляет динамика самоконтроля у мальчиков и девочек. Минимум самоконтроля у девочек приходится на 11 лет. В этом возраст уровень самоконтроля у мальчиков значительно выше. К 12 годам эти показатели у обоих полов практически идентичны. Начиная с 13 и далее устойчиво до 17 лет, девочки достоверно перегоняют мальчиков по самоконтролю за собственным агрессивным поведением.

Примирение и справедливость (поддержка в конфликте того, кто прав) демонстрируют сходную динамику у обоих полов, однако чувство справедливости несколько более значимо для девочек, а вероятность примирения в возрасте 12-14 лет у девочек выше, чем у мальчиков. Ранее рядом авторов было показано, что девочки демонстрируют большую социальную компетентность уже начиная с возраста 3-х лет (Butovskaya, Demianovitch, 2002; Lafreniere et al., 2002;). Наши данные говорят о том, что эта тенденция продолжает устойчиво сохраняться в подростковом возрасте: девушки-подростки в целом оказываются социально более компетентными, чем юноши-подростки.

Разные культуры по-разному относятся к внутригрупповой агрессии и no-разному реагируют на действия участников конфликта в пост-конфликтный период. Разумеется, здесь не идет речь о том, что в каких-либо культурах приветствуется избегание контактов с бывшим противником или демонстративное нежелание урегулировать конфликт. Однако, в некоторых культурах использование физической агрессии для разрешения споров допустимо, тогда как в других однозначно осуждается. В силу особенностей культурных установок применительно к конфликтной ситуации, индивидуальная (оценка своих собственных действий) и групповая (оценка действий данного индивида со стороны группы, в которой он пребывает) оценки могут сильно различаться. Различия между этими оценками, выраженными в баллах, являются достаточно четким показателем социальной желательности конкретного поведения и могут быть представлены в виде Атрибутивного Индекса Разногласий (АИР). Для российских школьников г.Москвы в возрасте от 11 до 15 лет (п=212, из них 101 мальчик и 111 девочек) вычислили такой атрибутивный индекс для следующего набора показателей: физическая, вербальная и непрямая агрессия, конструктивное разрешение конфликта, вмешательство третьего лица, избегание, виктимизация, популярность (Рисунок 3) (Butovskaya, Timentschik, Burkova, 2004; неопубликованные данные).

Мальчики и девочки были склонны существенно занижать собственный уровень непрямой агрессии, кроме того, мальчики больше занижали уровень собственной вербальной агрессии по сравнению с девочками. И те, и другие были более объективны относительно собственной физической агрессии. Напротив, оба пола существенно преувеличивали свои способности конструктивного разрешения конфликта и участие в качестве примиряющего в конфликтах других членов коллектива. Девочки были более склонны преувеличивать свои интегративные способности по сравнению с мальчиками. Девочки практически точно были способны оценить собственную вероятность стать жертвой агрессии со стороны сверстников и вероятности избегания в ситуации конфликта, тогда как мальчики существенно занижали вероятность собственной практики такого поведения. Наконец, девочки существенным образом преувеличивали собственную популярность среди сверстников, а мальчки были несколько более объективны в собственной оценке. Эти данные говорят о том, что российские подростки (как и их сверстники в других странах) давали оценки своего поведения (даже если опрос носил анонимный характер) в русле культурных представлений о социальной желательности данного поведения. Исходя из полученных данных можно заключить, что в современной российской культуре вербальная и непрямая агрессия (сплетни) рассматриваются как крайне нежелательные для мальчиков, а физическая агрессия — как более допустимая форма разрешения конфликта. Аналогично, для девочек вербальная агрессия — допустимая форма выражения отрицательного отношения, а непрямая агрессия — нежелательна. Обществом приветствуются инициативы к конструктивному разрешению конфликтов и посредничество третьих лиц в улаживании спора, причем для женщин такие стратегии поведения являются более желательными. Наконец, для женщин допустимой нормой поведения после конфликта является избегание, женщине не зазорно признавать, что она оказалась объектом насилия, тогда как для мужчин и то, и другое может расцениваться как позор. По этой причине, мальчики в исследованной нами выборке старались всячески приуменьшать встречаемость такого рода в их повседневной жизни.

Как известно, человеческие общества существенно различаются по уровню и характеру агрессивного поведения. Анализ постконфликтных взаимодействий в группах у детей и взрослых, свидетельствует о том, что частота примирений (и ряд других характеристик) может сильно варьировать от группы к группе. В одних случаях, эти различия объяснимы. Если использовать критерий качества взаимоотношений между участниками конфликта, в стабильных группах, включающих в свой состав родственников и близких друзей, уровень примирений, много выше, даже в пределах одной культуры.

Экспериментальные данные показывают также, что уровень примирений может сильно варьировать в зависимости от воспитания. Причем, фактор воспитания действенен не только для человека, но и для других приматов. В экспериментах Ф.Ваала и Д. Йоганович несколько подростков макаков резусов содержались в группе более старших бурых макаков. В результате, резусы переняли у последних более высокий уровень примирения, и эта характеристика сохранилась в их поведении, даже когда подростки были перемещены к животным своего вида (de Waal, Johanowicz, 1993).

Данные о моделях примирения в человеческих сообществах указывают на возможную эволюционную преемственность этого феномена и общее сходство его основополагающих механизмов с высшими обезьянами. Налицо дальнейшее развитие и усовершенствование моделей примирения, отчетливое дифференцирование этого процесса на отдельные фазы. В первую очередь, речь идет о выработке культурных механизмов, сигнализирующих намерения конфликтующих прекратить агрессию. По мнению некоторых исследователей, феномен примирения у обезьян гомологичен именно этой фазе примирения (Silk, 1997).

Д. Фрей приводит в своей работе следующую классификацию основных способов восстановления мира в человеческих обществах (Fry, 2000):

1. дарение подарков, или обмен подарками (зинаконтеки — обмениваются ликером местного изготовления; фиджийцы дарят символические подарки, например, китовые зубы);

2. выплата реституций (дживаро используют для этого свиней и оружие);

3. совместная трапеза и выпивка (гавайцы организуют совместные застолья; итальянские крестьяне выпивают вместе);

4. физические контакты, типа поцелуев и рукопожатий (фиджийцы пожимают руки, арабские и иранские женщины целуются);

5. умиротворяющие позы и жесты (извиняясь, фиджийцы склоняются, смотрят под ноги, дрожат, простираются на земле, прося прощения);

6. устное извинение (мбути, запотеки, фиджийцы, гавайцы произносят слова извинения);

7. участие третьих лиц в ритуалах примирения (у мбути и !кунг участвуют члены локальной группы; у йале — родственники и соседи).

Как было показано выше примирение в группах у детей по многим параметрам сходно с процессом примирения у обезьян (время первого контакта, дискомфорт бывших участников конфликта, элементы поведения, используемые для примирения, поддержка и помощь со стороны третьих лиц участниками конфликта). Вместе с тем, по целому ряду параметров, примирение у детей и подростков — феномен сугубо человеческий. Прежде всего, это касается особых ритуальных форм примирения, связанных с языком и символикой. Культура детских мирилок, формул примирения и ритуализованных движений, поразительно напоминает танцевальнопесенные обряды формального замирения у охотников-собирателей или ранних земледельцев. В последнем случае мы становимся свидетелями наличия у человека механизмов контроля агрессии на более высоком уровне интеграции — межгрупповом. Это не удивительно, ибо по мере роста потребности в общении с представителями соседних сообществ должна была произойти выработка разнообразных ритуалов замирения. Так, яломе, одно из племен Западного Ириана, оповещает врагов о намерении прекратить конфликт специальной песней (Koch, 1974). Другое племя — папуасы кивай — сообщают о желании заключить мир, кладя ветку через дорогу, ведущую к деревне. Типичными атрибутами примирения выступают обмен подарками, совместные трапезы, обмен брачными партнерами (Eibl-Eibesfeldt, 1979).

Межгрупповые конфликты сопряженные с насилием существенным образом отличаются от столкновений между отдельными людьми. По данным Нея (Neu, 2000) основные различия могут быть сведены к следующим:

1. решение о начале столкновения принимается лидерами группы. Тогда как на индивидуальном уровне не требуется длительного периода принятия решений, чтобы начать агрессивные действия;

2. ведение войны требует хорошей организации (призыв новобранцев, мобилизация армии, приведение оружия в боевую готовность, разработка планов ведения войны). Индивид может ввязываться в агрессию без какого-либо предварительного планирования своих действий;

3. во время боевых действий необходимо оценивать боевой дух армии и убеждаться, что войска поддерживают действия, предпринятые лидерами. Индивиды, вовлеченные в агрессивное столкновение, редко действуют скоординированно с большим количеством сторонников;

4. в условиях крупных межгрупповых конфликтов, усилия по восстановлению мира — дело опасное. В ситуациях, когда большую группу людей ориентировали на войну, может потребоваться значительное время для переориентации мнения большинства в сторону мира. Убийства Анвара Садата и Ицхака Рабина, единолично принявших решения о развитии мира на Ближнем Востоке, по мнению Нея, подтверждают это положение. Оба были убиты членами собственной группы, как предатели национальной идеи. Хотя решение о примирении, принимаемое между партнерами на индивидуальном уровне, также требует определенного мужества, оно редко бывает сопряжено с угрозой для жизни.

В межгрупповых конфликтах, где враждующие стороны хорошо знакомы друг с другом и имеют общую историю (и, возможно, воевали в прошлом как союзники против общего врага), восстановление мира — дело особенно сложное. Как и в случае межиндивидуальных конфликтов, враждующие стороны хорошо знают сильные и слабые стороны друг друга и используют эти знания в борьбе с врагом. В таких ситуациях вмешательство третьей стороны особенно необходимо.

Как было показано выше, медиация является базовой характеристикой человеческого поведения на внутригрупповом уровне и имеет древние эволюционные корни. Оно типично в первую очередь для обезьян, практикующих эгалитарные групповые отношения (шимпанзе, бонобо: de Waal, 1996; бурые макаки: ButovsKaya. Ladugina, 1989; тонкинские макаки Бутовская, неопубликованные данные). Помощь медиаторов на групповом уровне (третья группа, не вовлеченная в конфликт), по всей вероятности, явление более позднее в человеческой истории. Она зафиксирована уже в 5 в. до н.э. в Китае (Mo-tzu), недавний пример такого рода — Гаагская Конвенция по Мирному Урегулированию Международных Конфликтов, основанная в 1899 г.

Когда происходит вмешательство в конфликт медиатора-посредника, к отношениям между конфликтующим сторонами добавляются отношения медиаторов от каждой из сторон. В идеале, медиатор должен восприниматься конфликтующими как нейтральная сторона. В международных конфликтах медиатор должен обладать достаточным международным авторитетом и правами, чтобы получить международную поддержку и одобрение со стороны собственной группы.

Вместе с тем, при анализе международных конфликтов, как правило, игнорируется роль такого фактора, как непосредственное межличностное общение. Как показывает реальная жизнь, важным моментом, определяющим успех посредничества, является доверие сторон в отношениях с медиатором. Оптимальным является наличие предшествующих личностных доверительных отношений между медиатором и лидерами враждующих сторон. Если таковые отсутствуют, то их необходимо сформировать в процессе общения (Neu, 2000).

— чем сложнее социальная организация, тем сильнее развиты механизмы примирения, и тем они более разнообразны;

— с повышением уровня филогенетического развития прослеживается возникновение специальных элементов поведения, используемых избирательно в контексте примирения (для бурых макаков это фиксация крупа двумя руками, сопровождаемое характерным клацаньем, для шимпанзе — поцелуи, для бонобо — элементы сексуального поведения );

— замечено, что уровень примирения много выше у видов с гибкими, эгалитарными, социальными отношениями;

— с развитием когнитивных способностей (усовершенствованием механизмов долговременной памяти, индивидуального опознавания, долговременного планирования и пр.) происходит расширение круга индивидов, участвующих в урегулировании конфликта. Помимо "утешителей " и "защитников", появляются индивиды "мирители", поведение которых однозначно направляется на стимулирование бывших соперников к восстановлению мирных отношений;

— аналогично тому, как уровень агрессивности может варьировать в зависимости от условий воспитания, уровень примирения также является величиной изменчивой;

— в репертуаре человека имеются глубинные этологические механизмы контроля агрессии и восстановления социальных связей;

— качественно новый для человеческого общества феномен — распространение действия механизмов примирения на межгрупповые отношения. Возникновение такого рода законов знаменует собой тенденцию к плотному общению на межгрупповом уровне, потребность в объединении с соседними социумами;

— культура придает ритуалам примирения фундаментально новые свойства, делая их глубоко символичными и осмысленными. Культурные стереотипы в процессе онтогенеза накладываются на эволюционно более древние биологические механизмы, но не вытесняют последние, а действуют в дальнейшем в тесном единстве.

1. Берн, Ш., 2001, Тендерная психология. СПб: Прайм-ЕВРОЗНАК.

2. Бэрон, Р., Ричардсон, Д., 2000, Агрессия. СПб.: Питер.

3. Бутовская, М.Л., 1998, Агрессия и примирение как проявление социальности у приматов и человека. //Общественные Науки и Современность, 6:149-160.

4. Бутовская, М.Л., Козинцев, А.Г., 1998, Агрессия и примирение у школьников младшего школьного возраста (этологичский анализ механизмов контроля социальной напряженности в человеческих коллективах) // Этнографическое Обозрение, 4:122-139.

5. Бутовская, М.Л., Файнберг, Л.А., 1993, У истоков человеческого общества. М.: Наука.

6. Aureli F., 1997, Post-conflict anxiety in non-human primates: The mediating role of emotion in conflict resolution. //Aggressive Behavior, 23: 315-328.

7. Aureli, F. and Smucny, D., 2000, The role of emotion in conflict and conflict resolution. In: Natural Conflict Resolution (F.Aureli, F. and de Waal, eds.), Princeton University Press, Princeton, pp. 199-224.

8. Aureli, F., and Schaffner, C.M., 2002, Relationship assessment through emotional mediation. Behaviour, 139: 393-420.

9. Berkowitz, L, 1993, Aggression: Its causes, consequences, and control. New York: McGraw-Hill.

10. Bjorkqvist, K., Lagerspetz K., Kaukianen, A., 1992, Do girls manipulate and boys fight? Developmental trends in regard to direct and indirect aggression. // Aggressive Behavior, 18, 117-127.

11. Butovskaya M.L., 1999. Coping with social tension in primate societies: Strategic modelling of early hominid lifestyles. In: Hominid Evolution: Lifestyles and Survival Strategies. H.Ullrich (ed.) Schwelm: Edition Archea. pp.44-54.

12. Butovskaya, M.L, 2001a, Reconciliation after conflicts: ethologi-cal analysis of post-conflict interactions in Kalmyk children. In: Cross-Cultural approaches to Aggression and reconciliation. /J.M.Ramirez, D.R.Richardson (eds.). Huntington, N.Y.: NovaScience.,pp. 167-190.

13. Butovskaya, M., 2001b, Aggression, friendship and reconciliation in primary school-children. In: Prevention and Control of Aggression and the Impact on Its Victims. (M. Martinez, ed.), New York: Kluwer Academic/Plenum Publishers, pp.147-154.

15. Butovskaya, M.L, and Kozintsev, A.G., 1996, Gender-related factors affecting primate social behavior: grooming, rank, age, and kinship in heterosexual and all-male groups of stumptail macaques. // Amer. J. Phys. Anthropol. 101: 39-54.

16. Butovskaya M.L, and Kozintsev A.G., 1999a, Aggression, friendship and reconciliation in Russian primary schoolchildren. //Aggressive Behavior, 25:125-139.

17. Butovskaya, M.L. and Kozintsev, A.G., 1999b, Sexual dimorphism and the evolution of gender stereotypes in man: a sociobiological perspective. In: The Darwinian heritage and sociobiology (J.M.G.van der Dennen, D. Smile, and D.R.Wilson, eds.), Praeger, Westpoint, Connecticut, London, pp.261-272.

18. Butovskaya, M.L, Ladygina, O.N., 1989, Support and cooperation in agonistic encounters of stumptail macaques // Anthropologie. 1989, 27: 73-81.

19. Butovskaya, M.L, Verbeek, P., Ljungberg, Т., and Lunardini A., 2000, Multicultural view of peacemaking among young children. In: Natural Conflict Resolution (F.Aureli, F. and de Waal, eds.), Princeton University Press, Princeton, pp.423-450.

20. Butovskaya M. & Demianovitsch N., 2002, Social competence and Behavior Evaluation (SCBE-30) and Socialization Values (SVQ): Russian Children Ages 3 to 6 Years. //Early Education & Development, vol.13, No.2.

21. Cords, M., and Aureli, F., 2000, Reconciliation and relationship qualities. In: Natural Conflict Resolution (F.Aureli, F. and de Waal, eds.}, Princeton University Press, Princeton, pp. 177-198.

22. Eibl-Eibesfeldt, I., 1979, The biology of peace and war. Thames and Hudson, London.

23. Fry, D.P., 2000, Conflict management in cross-cultural perspective. In: Natural Conflict Resolution (F.Aureli, F. and de Waal, eds.), Princeton University Press, Princeton, pp.334-351.

24. Koch, K.F., 1974, War and peace in Jalemo: The management of conflict in Highland New Guinea. Harvard University Press, Cambridge, MA.

25. Gottman, J., 1994, Why marriages succeed or fail. New York: Simon and Schuster.

26. Johanson, R.N., 1972, Aggression in man and animals. Philadelphia: Saunders.

27. LaFreniere, P. J., Masataka, N., Butovskaya, M., Chen, Q., Dessen, M. A., Atwanger, K. and Schreiner, S., Mont/rosso, A. and Frigerio, A., 2002, Cross-Cultural Analysis of Social Competence and Behavior Problems in Preschoolers. //Early Education & Development, 13: 201-220.

28. Lyons, D.M., 1993, Conflict as a constructive force in social life. In: Primate social conflict (W.A.Mason and S.P.Mendoza, eds.), Albany: State Univ. of New York Press, pp. 387-408.

29. Maslow, A.H., 1940, Relationship-quality and social behavior in infrahuman primates. // Journal of Social Psychology, 11: 313-324.

30. Mason, W.A., 1964, Sociability and social organization in monkeys and apes. In: Advances in experimental psychology (L.Berkowitz, ed), New York: Academic Press, pp.277-305.

31. Neu J., 2000. Interpersonal dynamics in international conflict mediation. In: Natural Conflict Resolution (F.Aureli, F. and de Waal, eds.), Princeton University Press, Princeton, pp. 65-67.

32. Silk, J.B., 1997, The function of peaceful post-conflict contacts among primates. //Primates 38: 265-279.

33. Verbeek, P., Hartup, W. W., and Col/ins, W.A., 2000, Conflict resolution in children and adolescents. In: Natural Conflict Resolution (F.Aureli, F. and de Waal, eds.), Princeton University Press, Princeton, pp. 34-54.

34. de Waal, F.B.M., 1993, Reconciliation among primates: A review of empirical evidence and unresolved issues. In: Primate social conflict (W.A.Mason and S.P.Mendoza, eds.), Albany: State Univ. of New York Press, pp. 111-144.

35. de Waal, F.B.M., 1996, The origins of right and wrong in humans and other animals. Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts.

36. de Waal, F.B.M., 2000, The first kiss: foundations of conflict resolution research in animals. In: Natural Conflict Resolution (F.Aureli, F. and de Waal, eds.), Princeton University Press, Princeton, pp. 15-33.

37. de Waal, F.B.M., and Johanowicz, D.L, 1993, Modification of reconciliation behavior through social experience: An experiment with two macaques species. // Child Development, 64: 897-908.

38. de Waal, F.B.M., and Luttrell, L.M., 1989, Toward a comparative socioecology of genus Macaca: Different dominance styles in rhesus and stumptail macaques. // Amer. Journal of Primatol., 19: 83-109.