http://www.znanie-sila.ru/online/issue2print_1341.html
О том же лохотроне ЕПБ уже со слов Всеволода Соловьёва
"...Колокольчик прозвенел сразу же во время первого свидания, чуть ли не после обещания Елены Петровны "ответить на душевный запрос" своего гостя. "Ну-с, мой милый соотечественник, государь вы мой Всеволод Сергеевич, - добродушно улыбаясь, сказала она, садясь передо мною, - небось вы мне не верите, а между тем раз я сказала, что могу, значит, могу и хочу! Я ведь уж, хоть верьте, хоть не верьте, мне-то что, вас знала раньше.., я знала, что вас ко мне притянет. Слушайте!"
Она как-то взмахнула рукою, подняла ее кверху, и вдруг явственно, совершенно явственно я расслышал где-то над нашими головами, у потолка очень мелодический звук как бы маленького серебряного колокольчика или эоловой арфы".
Так состоялось первое знакомство Соловьева не только с Блаватской, но и со знаменитыми "феноменами"...
По свидетельству В.П. Желиховской, младшей сестры Блаватской, эти сверхъестественные явления вроде разнообразных звуков неясного происхождения, самостоятельного перемещения мебели и тому подобного сопровождали Елену Петровну с детских лет и поначалу носили совершенно произвольный характер, пугая и девочку, и ее родных. По тому же свидетельству, позже, в конце 1850-х - начале 1860-х годов, во время пребывания Блаватской в России, уже после ее знакомства с махатмами, она вполне овладела "феноменами", подчинив их своей воле. Уже в России, в Пскове, а затем в Тифлисе демонстрация этих необычных явлений производила самое сильное впечатление, то же впоследствии и в Европе, Америке, Индии...
Произвело это впечатление и на Соловьева, и было бы еще больше, если бы не одно обстоятельство: непосредственно перед тем, как зазвонил колокольчик, Елена Петровна ненадолго выходила из комнаты... Это событие, собственно, и явилось завязкой сюжета, которому впоследствии Соловьев посвятил свою книгу "Современная жрица Изиды" ("серую книгу", по определению его брата Владимира).
При этом, будучи мистиком, Соловьев отнюдь не отрицал возможность подобных явлений, но... "Я хорошо знал, что несмотря на все усилия вчерашней правоверной науки отрицать сверхчувственное, оно существует и время от времени проявляет себя в людской жизни; но я также знал, что проявления эти редки и что иначе быть не может. А тут вдруг сверхчувственное, в самых разнообразных и подчас совершенно нелепых видах, буквально затопляет жизнь здоровой, крепкой и вдобавок поглощенной материальными делами и заботами особы".
Из потока "феноменов" Соловьев выделил и описал всего несколько, происходивших в его присутствии и вызвавших в нем серьезные сомнения. Блаватская же в его изображении выглядит откровенной мошенницей, а ее учение - чистой воды шарлатанством...
"Чудеса", окружавшие "Старую леди", приводили Соловьева во все большее раздражение. Большинство из них воспринималось писателем как откровенная фальшивка, поскольку для изготовления их не требовалось даже особой ловкости рук. Прежде всего, это касалось посланий неведомых учителей Блаватской - махатм; они достигали своих адресатов исключительно сверхъестественным образом: то падали сверху к ногам одного из членов Теософского общества, то оказывались в кармане у другого... В этих посланиях периодически стали появляться упоминания о самом Соловьеве - махатмы стремились наставить его на путь истинный...
В "Современной жрице" Соловьев писал о том, что его возмущение нарастало с каждым подобным "чудом". Он рисует себя человеком, безоговорочно не принимающим обмана, не желающим мириться с ним; после упоминания в первом "феномене" об относительно безобидном звоне колокольчика, он писал: "...смахивает на фокус; но я покуда не имею никакого права подозревать ее в таком цинизме и обмане, в таком возмутительном и жестоком издевательстве над душою человека".
Поскольку эти "цинизм и обман", судя по описаниям "феноменов", становились для Соловьева все более и более очевидными, естественно, вставал вопрос: почему он, человек, так ненавидящий ложь, сразу же не поставил на место зарвавшуюся "шарлатанку"? Почему не только вступил в Теософское общество, но и на протяжении полутора лет играл роль друга, более того, доверенного лица этой "шарлатанки" (письма Блаватской к Соловьеву за 1884-1885 годы, которые писатель обильно цитирует в своей книге, не оставляют на этот счет никаких сомнений).
Он сам объясняет это: "Я дал себе слово во что бы то ни стало разглядеть эту женщину". Причем Соловьева можно понять так, что уже тогда, в 1884 году, он готовился к своей миссии - бороться с тлетворным влиянием Блаватской...
"Ведь если все эти феномены, все, как есть, - один только обман, что же такое эта Елена Петровна? В таком случае это ужасная и опасная воровка душ?"
Именно в это время вокруг имени Блаватской и руководимого ею движения разгорелся скандал, который, очевидно, окончательно убедил Соловьева в его правоте. В журнале, выпускавшемся в Мадрасе христианскими миссионерами, ярыми врагами индийских теософов вообще и Блаватской в особенности, был опубликован ряд писем, содержавших инструкции по "мошенническому устройству феноменов", которые, как утверждали супруги Коломбы, друзья Блаватской, адресовались ей...
Я не буду вдаваться в подробности чрезвычайно запутанного и интересного расследования "дела Коломбов". Отмечу лишь для полноты картины, что в 1986 году, ровно через сто лет после появления отчета Р. Ходжсона по поводу расследования этого скандала и обвинявшего Блаватскую, существующее до сих пор Общество психических исследований (ОПИ) выпустило пресс-коммюнике, которым этот отчет, по существу, полностью дезавуировало.
Основу коммюнике составило заключение доктора В. Харрисона, известного эксперта по подлогам и фальшивкам, в котором в резкой форме отмечалась тенденциозность Ходжсона, его постоянное стремление опираться на "предвзятый отбор свидетельств" или даже на "откровенную ложь", лишь бы только обличить Блаватскую. От лица ОПИ Харрисон приносил извинения основательнице Теософского общества за то, что "нам потребовалось сто лет" для выяснения истины...
Отчет Ходжсона, несомненно, явился для Блаватской одним из самых страшных ударов в жизни; другим стала "измена" Соловьева... Именно так впоследствии оценила его поведение Блаватская: ведь осенью 1884 года она рассталась с ним как с другом и единомышленником. Ее письма к Соловьеву из Индии, а затем из Европы - это письма к близкому человеку с массой подробностей, переживаний, откровенностей и совсем не формальными заключительными строками: "Вечная вам любовь и дружба верной вам до гроба Е. Блаватской", "Вам навеки преданная Е. Блаватская" и т.п.
Между тем у самого Соловьева не было ни малейших сомнений в правоте Ходжсона - отчет комиссии ОПИ доставил ему искреннюю радость. Однако отношения с Блаватской он продолжал поддерживать, отвечая на ее письма не менее задушевно... Дело в том, что у него возникло и все более укреплялось желание сделать "в pendant к ходжсоновскому" свое "тщательное и беспристрастное расследование", а для этого, конечно же, необходим был личный контакт со "Старой леди".
Последняя встреча
Вторая и последняя встреча наших героев, состоявшаяся летом 1885 года, привела Соловьева к вожделенной цели. Все сложилось для него как нельзя более удачно. Блаватская никогда не следила за своим здоровьем; потрясения же, связанные с "делом Коломбов", привели ее в ужасное состояние. Она вернулась в Европу совсем больной. Один из лечащих Блаватскую врачей, с которым беседовал сам Соловьев, сказал ему, что "не видал ничего подобного в течение всей моей многолетней практики. У нее несколько смертельных болезней - всякий человек от каждой из них давно бы умер. Но это какая-то феноменальная натура...".
Физические страдания усугублялись духовными. Ощущение того, что дело всей ее жизни находится под угрозой, накладывало отпечаток на все ее побуждения и поступки этого времени. Наконец, как то нередко бывало в ее беспокойной жизни, Блаватская испытывала серьезные денежные затруднения. Понятно, что именно в этой критической ситуации "Старую леди" тянуло к Соловьеву... Едва живая, с трудом передвигаясь, Блаватская приехала к нему в маленький швейцарский городок, где он тогда отдыхал, и убедила провести лето вместе с ней в баварском городе Вюрцбурге, соблазняя "уроками оккультизма". Соловьев согласился: "...она изо всех сил станет морочить меня феноменами - и вот тут-то я и узнаю все, что мне надо". Чего уж лучше...
В "Современной жрице" Соловьев изобразил себя человеком, сознательно и хладнокровно спровоцировавшим Блаватскую на откровенность. Он воспользовался благоприятными обстоятельствами - тяжелым положением Блаватской, нуждою в его поддержке и, наконец, несомненной симпатией, если не сказать более, Елены Петровны к нему. "Я твердо знал мою роль и так же твердо знал то, что только этой ролью добьюсь, наконец, сегодня всего, чего так давно хотел добиться".
Соловьев с нескрываемым удовольствием живописал сцену разоблачения, вернее, саморазоблачения "воровки душ". "Пан или пропал! - мелькнуло у меня в голове". Он решил "подыграть" Блаватской: "Помилуйте! Да ведь это необычайно, и я невольно восхищаюсь вами".
Игру он провел тонкую... Речь шла о понимании, с какими непосильными задачами постоянно сталкивается Блаватская, и оправдании ее неразборчивости в средствах для решения этих задач... Блаватская, писал Соловьев, нуждалась "в личном друге и сообщнике", с которым бы можно было беседовать "нараспашку", и вот он, желанный... "Ее мрачная, изумленная и почти испуганная физиономия стала быстро проясняться. Глаза так и горели, она с трудом дышала, охваченная возбуждением. "Да! - вдруг воскликнула она. - У вас очень горячее сердце и очень холодная голова, и недаром мы встретились с вами!.. Один в поле не воин, и теперь среди всех этих свалившихся на меня напастей, старая и больная, я слишком хорошо это чувствую... Придите ко мне на помощь, и мы с вами удивим весь мир, все будет у нас в руках..."
И далее Соловьев воспроизводит поток горячечных речей Блаватской, из которых следовало, что все ее "феномены" - подделка, необходимая для популяризации, "раскрутки", как сказали бы сейчас, ее учения, теософии... "Ведь будь мои книги... в тысячу раз интереснее и серьезнее, разве я имела бы где бы то ни было и какой бы то ни было успех, если б за всем этим не стояли феномены?" На этом самом месте, пишет Соловьев, "я схватил шляпу и, ни слова не говоря, почти выбежал на свежий воздух..."
Она пыталась вернуть его и после его отъезда; писатель на страницах "Современной жрицы" цитировал некоторые письма Блаватской. "Я молчал, а она все писала". Соловьев, по его словам, был неумолим; через некоторое время, собрав о Блаватской дополнительные сведения, он сообщил "о результатах своих расследований" своим знакомым членам ОПИ, а затем демонстративно вышел из Теософского общества. После этого всякие личные отношения Соловьева с Блаватской, естественно, прекратились.