В кафе-автомате был только один посетитель: за столиком в углу, 
обставившись закусками и бутылками, сидел смуглый, прекрасно, но нелепо 
одетый человек восточного типа. Я взял себе простоквашу и творожники со 
сметаной и принялся за еду, время от времени поглядывая на него. Он ел и 
пил много и жадно, лицо его блестело от пота, ему было жарко в дурацком 
лоснящемся фраке, он отдувался, откидываясь на спинку стула, и распускал 
широкий ремень на брюках. При этом на солнце ярко вспыхивала длинная 
желтая кобура, висящая у него под фалдами. Я уже доедал последний 
творожник, когда он вдруг окликнул меня.

- Алло! - сказал он. - Вы местный?

- Нет, - сказал я. - Турист.

- А, значит, вы тоже ничего не понимаете...

Я сходил к стойке, сбил себе коктейль из соков и подошел к нему.

- Почему пусто? - продолжал он. У него было живое худощавое лицо и 
свирепый взгляд. - Где жители? Почему все закрыто?.. Все спят, никого не 
добьешься...

- Вы только что приехали?

- Да.

Он отодвинул пустую тарелку и придвинул полную. Потом он отхлебнул 
светлого пива.

- Откуда вы? - спросил я. Он свирепо взглянул на меня, и я поспешно 
добавил: - Если это не секрет, конечно...

- Нет, - сказал он, - не секрет... - И принялся есть.

Я допил сок и собрался было уходить, но он сказал:

- Здорово живут, собаки. Такая еда, и сколько хочешь, и все 
бесплатно.

- Ну, все-таки не совсем бесплатно, - возразил я.

- Девяносто долларов! Гроши! Я за три дня съем на девяносто долларов! 
- Глаза его вдруг остановились. - С-собаки, - пробормотал он, снова 
принимаясь за еду. 

Я знал таких людей. Они приезжали из крошечных, разграбленных до 
полной нищеты королевств и республик, они жадно ели и пили, вспоминая 
прокаленные солнцем пыльные улицы своих городов, где в жалких полосках 
тени неподвижно лежали умирающие голые мужчины и женщины, а дети с 
раздутыми животами копались в помойках на задворках иностранных 
консульств. Они были переполнены ненавистью, и им нужны были только две 
вещи: хлеб и оружие. Хлеб для своей шайки, находящейся в оппозиции, и 
оружие против другой шайки, стоящей у власти. Они были самыми яростными 
патриотами, горячо и пространно говорили о любви к народу, но всякую 
помощь извне решительно отвергали, потому что не любили ничего, кроме 
власти, и никого, кроме себя, и готовы были во славу народа и торжества 
высоких принципов уморить свой народ - если понадобится, до последнего 
человека - голодом и пулеметами.

- Оружие? Хлеб? - спросил я.

Он насторожился.

- Да, - сказал он. - Оружие и хлеб. Только без дурацких условий. И по 
возможности даром. Или в кредит. Истинные патриоты никогда не имеют денег. 
А правящая клика купается в роскоши...

- Голод? - спросил я.

- Все что угодно. А вы тут купаетесь в роскоши. - Он ненавидяще 
посмотрел на меня. - Весь мир купается в роскоши, и только мы голодаем. Но 
вы напрасно надеетесь. Революцию не остановить!

- Да, - сказал я. - А против кого революция?

- Мы боремся против кровопийц Бадшаха! Против коррупции и разврата 
правящей верхушки, за свободу и истинную демократию... Народ с нами, но 
народ надо кормить. А вы нам заявляете: хлеб дадим только после 
разоружения. Да еще грозите вмешательством... Какая гнусная лживая 
демагогия! Какой обман революционных масс! Разоружиться перед лицом 
кровопийц - это значит накинуть петлю на шею настоящих борцов! Мы 
отвечаем: нет! Вы не обманете народ! Пусть разоружаются Бадшах и его 
убийцы! Тогда мы посмотрим, что надо делать.

- Понятно, - сказал я. - Но Бадшах, вероятно, тоже не хочет, чтобы 
ему накинули петлю на шею.

Он резко отставил бокал с пивом, и рука его привычно потянулась к 
кобуре. Впрочем, он быстро опомнился.

- Я так и знал, что вы ни черта не понимаете, - сказал он. - Вы 
сытые, вы осоловели от сытости, вы слишком кичливы, чтобы понять нас. В 
джунглях вы бы не осмелились так разговаривать со мной!

В джунглях я бы говорил с тобой по-другому, бандюга, подумал я и 
сказал:

- Я действительно многого не понимаю. Я, например, не понимаю, что 
случится после того, как вы одержите победу. Предположим, вы победили, 
повесили Бадшаха, если он, в свою очередь, не успел удрать за хлебом и 
оружием...

- Он не успеет. Он получит то, что заслужил. Революционный народ 
раздерет его в клочья! И вот тогда мы начнем работать. Мы построим у себя 
химические заводы и завалим страну едой и одеждой. Мы вернем территории, 
отторгнутые у нас сытыми соседями, мы выполним всю программу, о которой 
вопит сейчас лживый Бадшах, чтобы обмануть народ... И вот тогда, только 
тогда, мы разоружимся. Нам уже не нужна будет ваша помощь. Понимаете? Мы 
разоружимся не потому, что вы поставили нам такие условия, а потому что 
нам уже не нужно будет оружие. И вот тогда... - Он закрыл глаза, сладко 
застонал и повел головой.

- Тогда вы станете сытыми, будете купаться в роскоши и спать до 
полудня?

Он усмехнулся.

- Я это заслужил. Народ это заслужил. Никто не посмеет попрекнуть 
нас. Мы будем есть и пить, сколько пожелаем, мы будем жить в настоящих 
домах, мы скажем народу: теперь вы свободны, отдыхайте и развлекайтесь!

- И ни о чем не думайте, - добавил я. - А вам не кажется, что это все 
может выйти вам боком?

- Бросьте! - сказал он благодушно. - Это демагогия. Вы демагог. И 
догматик. У нас тоже есть такие догматики, вроде вас: бойтесь сытости! 
Человек, мол, потеряет смысл жизни. Нет, отвечаем мы, человек ничего не 
потеряет. Человек найдет, а не потеряет. Надо чувствовать народ, надо 
самому быть из народа, народ не любит умников! Ради чего же мы, черт 
побери, даем себя жрать древесным пиявкам и сами жрем червей? - Он вдруг 
вполне добродушно ухмыльнулся. - Вы, наверное, на меня обиделись немного. 
Я тут обозвал вас сытыми и еще как-то... Не надо, не обижайтесь. Изобилие 
плохо, когда его у тебя нет, а у соседа оно есть. А завоеванное изобилие - 
это отличная штука! За него стоит подраться. Все за него дрались. Его 
нужно добывать с оружием в руках, а не обменивать на свободу и демократию.

- Значит, все-таки, ваша конечная цель - изобилие?

- Безусловно!.. Конечная цель всегда изобилие. Учтите только, что мы 
разборчивы в средствах.

- Это я уже учел... Значит, изобилие. А человек?

- Что - человек?

Впрочем, я понимал, что спорить бесполезно.

- Вы никогда здесь не были раньше? - спросил я.

- А что?

- Поинтересуйтесь, - сказал я. - Этот город дает отличные предметные 
уроки изобилия.

Он пожал плечами.

- Пока мне здесь нравится. - Он снова отодвинул пустую тарелку и 
придвинул полную. - Закуски какие-то незнакомые... Все вкусно и дешево... 
Этому можно позавидовать. - Он проглотил несколько ложек салата и 
проворчал: - Мы знаем, что все великие революционеры дрались за изобилие. 
У нас нет времени самим теоретизировать, но в этом и нет необходимости. 
Теорий достаточно и без нас. И потом изобилие нам никак не грозит. Оно нам 
еще долго не будет грозить. Есть задачи гораздо более насущные.

- Повесить Бадшаха, - сказал я.

- Да, для начала. А потом нам придется истребить догматиков. Я 
чувствую это уже сейчас. Потом осуществление наших законных притязаний. 
Потом еще что-нибудь объявится. А уж потом-потом-потом наступит изобилие. 
Я оптимист, но я не верю, что доживу до него. Так что вы не беспокойтесь, 
справимся как-нибудь. Если с голодом справимся, то с изобилием и 
подавно... Догматики болтают: изобилие, мол, не цель, а средство. Мы 
отвечаем на это так: всякое средство было когда-то целью. Сегодня изобилие 
- цель. И только завтра оно, может быть, станет средством.

- Завтра может оказаться поздно, - сказал я.

Он смотрел на меня как на слабоумного. Я ушел.

Проходя мимо витрины, я еще раз взглянул на него. Он сидел спиной к 
улице и снова ел, растопырив локти.