Сексуальные
нравы в экзотической Океании
Приходит
время, и в молодом человеке просыпается инстинкт
обольщения. Он влюбляется, делает глупости, учится
на собственных ошибках и тут же совершает новые.
Процесс обольщения непрерывен и непрерываем. Он
будет существовать всегда. Попробуем рассмотреть,
как обстояло дело с искусством обольщения в других
регионах земного шара. К примеру, в экзотической
Океании.
На острове Фиджи в древности для
того, чтобы жениться, мужчине не нужно было, как в
нынешние времена, дарить даме букеты и водить ее в
рестораны. Да и как им было туда ее пригласить,
если ресторанов тогда еще не было? Необязательно
было и хорошо выглядеть, модно одеваться, поражать
женщину интеллектом и остроумием. На Фиджи все
было гораздо проще. Пошел к родителям любимой,
договорился с ними, заплатил, и жена твоя. Это
было еще и вложением денег. Ведь жену можно было
откормить и на совершенно законных основаниях
продать подороже. А если она плохо себя вела, то,
опять же, в строгом соответствии с законом, ее
можно было убить и съесть. Впрочем, мужчина имел
право сделать это и в том случае, если жена вела
себя хорошо.
Представляете, какая разница?
Сегодня жена может день, и ночь есть мужа поедом,
а в те времена ее длинный язык муж мог проглотить
в прямом смысле этого слова.
После смерти
отца его сыновья проводили среди папиных жен
инвентаризацию. Если какая-то из них годилась для
работы и сексуальных услуг, то переходила к сыну
по наследству. Если отпрыску она была не нужна, то
он ее продавал или съедал. Если была очень стара и
ни на что уже не годилась, убивал.
За
прелюбодеяние на острове Фиджи жестоко наказывали,
но исключительно женщин.
Краденые
красавицы
В Австралии тоже можно было
накупить женщин у отцов. Но там также существовал
обычай умыкать их. Зачастую, совсем еще девочек
покупали или выкрадывали даже глубокие старики.
Количество жен в австралийском хозяйстве было
совершенно не ограничено. Все зависело от
богатства мужа. Единственное, чего не имел права
делать мужчина, - брать жену из своего рода. За
кровосмесительство виновник преступления
подвергался смертной казни.
В самом мерзком
положении находились в Австралии молодые красивые
женщины, потому что, даже если они были уже
замужем, их нередко похищали. Некоторым дамам
приходилось из-за этого менять по несколько мужей.
Это было тяжело для них еще и потому, что в другом
гареме жены встречали новую очень плохо, и она
долго подвергалась со стороны старослужащих
издевательствам.
Если жена изменяла мужу,
то здесь, в Австралии, это заканчивалось смертной
казнью. Но, в отличие от Фиджи, подвергался
наказанию и соблазнитель. Ему кару назначало
племя. Но если муж одалживал жену приятелю
побаловаться, то это прелюбодеянием не считалось.
Некоторые супруги за деньги сдавали своих жен на
ночь. Это считалось личным делом мужа, в которое
никому не приходило в голову вмешиваться.
В
отдельных австралийских племенах существовал обряд
вводить новобрачную в круг замужних женщин.
Церемония заключалась в том, что одна из замужних
дам откусывала новообращенной кончик мизинца левой
руки.
Миклухо-Маклай рассказывал, что на
Малайском полуострове, в некоторых его районах,
существовали коммунальные браки. Через равные
промежутки времени женщина переходила от одного
мужчины к другому. Поэтому определить отца ребенка
бывало иногда очень сложно, и дети перекочевывали
от мужчины к мужчине вместе с
матерью.
Стыдливые блудницы
Но так
относились к женщинам не везде. Сохранились
свидетельства о том, что в некоторых филиппинских
деревнях женщине было достаточно пожаловаться на
оскорбление со стороны мужчины, как он навсегда
терял надежду приобрести себе жену. В этих
деревнях невесту у родителей не нужно было даже
выкупать. Жених вручал тестю небольшой подарок, а
тот в ответ обеспечивал свою дочку многими
необходимыми в семейной жизни вещами. Но это не
считалось приданым, а являлось исключительной
собственностью молодой женщины.
В тех
краях осуществлялась очень оригинальная свадебная
церемония. Жених и невеста вскарабкивались на
верхушки двух стоящих рядом деревьев, а гости
притягивали оба этих дерева друг к другу до тех
пор, пока лбы молодых не соприкасались.
В
Индонезии к дамам тоже относились очень хорошо.
Там всю тяжелую работу выполняли мужчины, а
женщины занимались домашним хозяйством. От
незамужних дам не требовалось ни малейшего
целомудрия. Они могли спокойно предаваться блуду с
кем угодно, когда угодно и как угодно. Но стоило
этим распутницам выйти замуж, как их невозможно
было узнать, столь застенчивы и стыдливы они
становились. Здесь же процветала и полигамия, но,
в отличие от других мест, она позволялась только
вождям и богатым людям. Общество строго следило за
тем, чтобы муж мог содержать своих жен
достойно.
Об уважении к женщинам на
некоторых островах говорит и то, что даже
наследование состояния там шло по женской
линии.
Прелюбодеи
На Пелаусских
островах женщины вообще не должны были подчиняться
мужчинам. У каждого пола имелось собственное
управление. Королем формально считался мужчина, но
и властвовать он мог только над мужчинами.
Королевой становилась самая старшая дама из
наиболее уважаемого племени островов. Ей
подчинялись женщины-вожди, тем - вожди менее
значительные. И так далее, по нисходящей. Женское
правительство занималось дамскими проблемами,
издавало соответствующие законы, судило
островитянок. Оба правительства, и мужское и
женское, существовали совершенно параллельно, не
вмешиваясь в дела друг друга. Чтобы не было
сговора и совпадения интересов между королем и
королевой, они не имели права вступать между собой
в брак.
Здесь существовала и интересная
форма коммунального брака, где большие группы
мужчин и женщин, объединенные в своеобразные
семьи, жили вместе. Женщины не принадлежали уже
одному мужчине даже какое-то ограниченное время.
Любой мужчина в любое время мог лечь с любой
женщиной. Но это совершенно не означало, что
коммунальные дамы являлись женщинами облегченного
поведения, наоборот, они были очень целомудренны,
потому что имели дело только с многочисленными
мужьями своей огромной семьи.
Но чаще всего
на Пелаусских островах жили семьями, в которых
было по одной-двух жен. Дамы занимались здесь, в
основном, тяжелыми полевыми работами, но в
остальном мужчины обращались с ними очень хорошо.
А во избежание огромных неприятностей никто не
смел не только бить, но даже и словесно оскорблять
женщин. В отдельных родах оскорбивший женщину
мужчина должен был выложить такой же штраф, как за
убийство. Если он не мог его заплатить, то
приговаривался к смертной казни. Ни один мужчина
здесь не мог видеть чужую жену голой, поэтому,
проходя мимо мест для купания, был обязан криком
предупреждать о своем приближении.
Корабельная проституция
Несмотря на
столь строгие законы, охраняющие интересы женщин,
по отношению к едва достигшим половой зрелости
детям ограничений на Пелаусских островах вообще не
существовало. Пожалуй, нигде больше девочкам
определенного племени не разрешалось так свободно
вступать в половую связь с любым количеством
мальчиков того же племени.
На Жильбертовых
островах, за редчайшими исключениями, жена вообще
не имела права расставаться с мужем. Она обязана
была повсюду за ним следовать. Даже на войну они
отправлялись вместе, там супруга носила его
оружие, то же самое касалось охоты. Жена не имела
права сопровождать мужа лишь во время его
посещения специальной большой хижины, где
проводились игры и танцы. Эти хижины были где-то
сродни нашим деревенским домам культуры. Не
думайте только, что мужчины развлекались там друг
с другом. К их услугам были незамужние женщины. В
это время супруга должна была сидеть в хижине и
дожидаться, пока муж не нагуляется. Если, когда
муж возвращался, жена отсутствовала, то она обычно
подвергалась за это очень строгому
наказанию.
На Маркизовых островах брачный
обряд завершался тем, что жених на глазах у всех
проверял девственность своей невесты введением
пальца во влагалище. Однако это было лишь
укоренившимся обычаем, не имеющим ни малейшего
практического значения, ибо незамужние молодые
дамы вели там разнузданный образ жизни, что
считалось совершенно нормальным. Предположить, что
они не ложились до этого и под своих женихов,
чрезвычайно сложно.
Здесь же достаточно
распространена была и так называемая "кровная
дружба" между мужчинами, которые обязывались иметь
общих жен. И имели.
Практически на всех
островах существовал обычай, по которому при
приближении судов женщины, зачастую в
сопровождении мужчин, выплывали на лодках им
навстречу и предлагали свои сексуальные услуги. Те
дамы, которые успевали проникнуть на корабль,
принимали участие в самых разнузданных оргиях. Это
была узаконенная островная проституция. Участие в
ней принимали и замужние женщины, что не являлось
в глазах их супругов прелюбодеянием, а
рассматривалось только как выгодная халтура.
Схлопотать от мужа можно было только в том случае,
если его жене за это почему-либо не заплатили. А
если даме удавалось еще и что-то слямзить, то это
вызывало у островитян только уважение.
Мы с
вами сделали краткий экскурс по различным
океаническим островам прошлого. Если вдуматься в
обычаи тех времен и народов, то можно лишний раз
сделать вывод, что мораль - понятие весьма
условное, зависящее от местных условий.
В
наше время, когда благодаря современному
транспорту и средствам связи общение между разными
народами и регионами значительно облегчилось,
мораль, конечно, приблизилась к какому-то общему
знаменателю. Но даже и сейчас у многих народов она
очень далека от общепринятого стандарта.
очевидные, лежащие на поверхности аспекты соотношения еврейской и
христианской этики.
Мы рассмотрим
некоторые более сложные аспекты: то, что является одновременно и общим, и
различным; вопросы, выявляющие довольно тонкие - но весьма и весьма
существенные! - различия между еврейской и христианской системами этических
ценностей.
Еврейская "любовь к ближнему" и христианская "любовь даже к
врагам" - в чем они различаются на самом деле Поверхностный читатель еврейских
и христианских текстов решит (и именно такая точка зрения закрепилась в
европейской массовой культуре), что еврейская религия требует только "любви к
ближнему", а христианская говорит о "любви ко всем людям, и даже к врагам". то
распространенное представление, однако, далеко не верно.
Не будем останавливаться здесь на том, что для христианина "любовь к
врагам" предписывается только по отношению к его личным врагам, в то время как
по отношению к "врагам Христовым" предписывается борьба вплоть до полного их
уничтожения. Сконцентрируемся на том, что думает о "любви к врагам" иудаизм.
Прежде всего отметим, что совершенно неверно считать, что иудаизм предписывает
любовь только по отношению к евреям. На самом деле и в еврейской Библии, и в
Талмуде, и в высказываниях Мудрецов более поздних поколений неоднократно
говорится о единстве человечества, о том, что всякий человек создан по образу
и подобию Бога, о любви ко всему человечеству. Идеалом именно такой,
универсальной любви является в иудаизме наш праотец Авраам - уже из этого
видно, насколько важное место в иудаизме занимает "любовь ко всему
человечеству".
Однако иудаизм категорически настаивает на том, что любовь к человечеству
должна быть не "однородной", но "градуированной", иерархической. Иудаизм
предписывает любить ближних больше, чем дальних. Следует любить свою семью
больше, чем других людей вокруг, а свой народ - больше, чем другие народы. Да,
надо стараться помогать всем, но в первую очередь - тем, кто ближе. Подобный
подход - это отнюдь не прагматическое правило, но моральный императив.
Человек, который любит свою семью в той же степени, как и всех других вокруг,
- поступает недостойно. И точно так же весьма далека от моральной позиция,
которая предлагает относиться одинаково ко всему человечеству и любить свой
народ не более остальных.
Более того: предложение "не различать эллина и иудея", любить всех
одинаково - в абсолютном большинстве случаев, даже у моральных и достойных
людей, - оборачивается на практике в лучшем случае общими декларациями, а не
реальной деятельной любовью. Иудаизм учит человека строить свою любовь к
окружающему миру иерархически; и, начиная от любви к себе и своей семье,
постепенно расширять свою любовь до рамок своей общины, своего народа, всего
человечества, всех живых существ, всего мира. При этом иудаизм делает четкое
различие между "обязательным уровнем" и "идеалом для праведников".
Обязательным уровнем любви к ближнему - т. е. еврейской Библейской заповедью -
является любовь к каждому еврею, к еврейскому народу.
Идеалом же для праведника, согласно иудаизму, является расширение рамок
любви на весь мир (с сохранением иерархии!). Когда человек прикладывает
усилия для того, чтобы улучшить свой дом, то это имеет гораздо больше шансов
на успех, чем попытки влезать со своими улучшениями в дом соседа. В своем доме
я по крайней мере знаю свои вкусы, и остается лишь вопрос, насколько я смогу
добиться, чтобы обстановка в доме соответствовала этим вкусам. Но если я,
исходя из принципа "равной любви ко всем", буду переустраивать дом соседа по
своим вкусам, то, боюсь, это не приведет к добру. Народы отличаются один от
другого прежде всего не языком или местом проживания, а - и это главное! -
своими "вкусами", т. е. своей ментальностью, тем, что называют национальной
душой.
Общность ментальности означает, что в целом у большинства представителей
данного народа совпадает идеал, совпадает представление о том, как должна быть
в конце концов правильно устроена жизнь; разные же движения и партии внутри
одного народа различаются тем, что они предлагают разную стратегию для
достижения этого идеала. Но что касается разных народов - идеал "правильной
жизни" может быть у них абсолютно разным, и поэтому основанные на "равной
любви ко всем" попытки навязать другому народу свои концепции могут привести к
самым отрицательным результатам. Иудаизм обязывает евреев любить прежде всего
свой народ, причем любовь эта должна быть деятельной. Мы обязаны улучшать
собственный национальный дом - другие же народы пусть, если хотят, учатся на
нашем примере и сами, как могут, улучшают свои национальные дома. И этот
уровень - любовь к собственному народу - является не только реально
достижимым, но и конструктивным, он позволяет строить морально более
продвинутое общество.
Попытка же "любить равно все человечество" приводит - и при этом лучших,
желающих человечеству счастья людей! - к неизбежным попыткам навязать соседу
свое понимание жизни. Поэтому оборотной стороной христианской "равной любви ко
всему человечеству" неизбежно является агрессивное миссионерство с разной
степенью насилия, начиная от принуждения евреев слушать христианские проповеди
и кончая инквизицией и крещением под угрозой смерти. то агрессивное
миссионерство является постоянным историческим спутником христианства не
случайно не потому, что "христианство хорошо, но сами христиане недостаточно
хороши" (подобный довод мы слышали 20 лет назад и от защитников марксизма), а
потому, что принципы эти заложены в самой христианской концепции.
Что же касается непосредственно христианского призыва "любить врагов", то,
с точки зрения иудаизма, здесь все определяется иерархией этой любви.
Категорическим моральным требованием иудаизма является обязанность человека
активными действиями защищать гонимых и обижаемых; Тора (Левит 19:16)
формулирует эту заповедь так: "Не стой над кровью брата твоего" - т. е. не
будь безучастен, когда проливается кровь ближнего. Защита преследуемых
необходима не только потому, что мы хотим сделать благо преследуемым, но и
потому, что без такой защиты мир будет деструктивен, придет в состояние хаоса,
и добро будет уничтожено. Тем самым, согласно мнению иудаизма, защита
преследуемых имеет не только сиюминутную прагматическую, но и глобальную,
религиозную ценность. та обязанность защищать преследуемых касается и себя
самого: в случае, когда враг нападает на меня, я обязан защищаться.
Поэтому в вопросе о "любви к врагам", мы можем сформулировать еврейский
подход так: если человек активно противостоит врагу, но при этом у него
хватает душевных сил, продолжая воевать , любить "высшую духовную
составляющую" его врага - то это не только допустимо, но и является идеалом
для праведных людей. (Как уже отмечалось выше, это ни в коем случае не
является требованием ко всем обычным людям, от которых требуется только не
ненавидеть врага.) Но если иерархия любви нарушена, и человек любит своего
врага больше, чем он любит себя самого; если человек любит врагов своего
народа больше, чем он любит собственно свой народ - то это мазохизм,
осуждаемый иудаизмом. Такой мазохизм деструктивен, и он не только не ведет мир
к добру, но, напротив, ведет мир к власти безнаказанного зла.
ПЕРВЫЕ ЗАПИСИ ХРИСТИАНСКОГО УЧЕНИЯ
Когда первые, еще очень малочисленные христианские группы
появились в городах Римской империи (сначала в Палестине, а
затем в соседних восточных провинциях), они меньше всего
думали о записи своего учения. Да и учения в точном смысле
слова еще не было. Бродячие
христианские проповедники рассказывали о помазаннике божием
Иисусе, распятом и воскресшем. Одни говорили, что слышали об
Иисусе от очевидцев и его учеников, другие - что слышали от
тех, кто слышал очевидцев. Так складывалась устная
христианская традиция.
Примерно около полувека
христианство распространялось прежде всего благодаря устным
проповедям и рассказам. Само слово "евангелие" (благовестие)
не имело первоначально в представлении христиан специфического
значения писаного произведения. Существование устного
"благовестия" отразилось и в первых христианских сочинениях, в
частности в посланиях Павла. В Послании к галатам автор
упрекает христиан Галатии в том, что они перешли к "иному
благовествованию" (в греческом тексте - евангелию), "которое,
впрочем, не иное, а только есть люди, смущающие вас и желающие
превратить благовествование Христово (т. е. превратно
излагающие "благовестие". - И. С.)". Автор послания предает
проклятию тех, кто "благовествует" иначе, чем он, и добавляет:
"Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое"
(1:6 - 7, 11). Сходное словоупотребление встречается во Втором
послании к коринфянам (11:4): "...если бы кто, придя, начал
проповедовать... иное благовестие (евангелие. - И. С.)..." В
Послании к римлянам сказано: "В день, когда, по
благовествованию моему, бог будет судить тайные дела
человеков..." (2 : 16).
Ясно видно, что для автора
посланий евангелие не писание, а проповедуемое странствующими
. пророками "благовестие" о Христе и его миссии. Из посланий
следует также, что содержание таких благовестий-евангелий было
различным у разных проповедников.
Само слово "евангелие",
которое кажется специфически христианским, могло прийти в
христианство из языческого окружения: греческое слово
"евангелие" употреблялось' при прославлении римских
императоров. В надписях I в. до н. э., обнаруженных в двух
малоазийских городах, император Август назван спасителем
(соте-ром); там сказано, что рождение бога (т. е. Августа)
стало началом "благовестнй" (евангелий), связанных с ним.
Христиане не признавали культов, официальных и
неофициальных, которые существовали в Римской империи,
противопоставляя им свою веру в иного бога. Они поклонялись не
властителю, а плотнику, не восседающему на троне, а распятому
на кресте, как раб и преступник.
Противопоставляя себя миру язычников, отмежевываясь от
него, христиане оперировали его представлениями, его
терминологией, мыслили, по существу, в тех. же понятиях,
только "переворачивая" и переоценивая их. Например, спасителем
мира в официальных надписях называли императора, для христиан
им стал Иисус, а вместо евангелий о событиях из жизни Августа
для христиан стал евангелием указанный их мессией путь к
спасению. "Возвещали" евангелие странствующие пророки и
апостолы, о которых говорится в Дидахе (Учении двенадцати
апостолов) - руководстве по внутренней жизни христианских
общин, написанном в начале II в. Как правило, такие пророки и
апостолы проводили в каждой общине. два дня, а затем шли
дальше, взяв хлеба на дорогу. Они продолжали ходить и
проповедовать и когда появились первые писания. Мы знаем, что
некоторые христиане предпочитали устную традицию записанной.
Евсевий в "Церковной истории" приводит слова писателя Папия,
жившего в первой половине II в., который собирал именно устные
предания: "...если мне случалось встречать кого-либо,
общавшегося со старцами, то я заботливо расспрашивал об учении
старцев, например, что говорил Андрей, что - Петр, что -
Филипп, что - Фома или Иаков... Ибо я полагал, что книжные
сведения не столько принесут мне пользы, сколько живой и более
внедряющий голос".
Длительное господство устной традиции
объясняется и особенностями самого христианского учения, и
общественной психологией всей окружающей христиан среды. Для
первых последователей христианства "священным писанием" были
только книги иудейской Библии - Ветхого завета. Для
грекоязычных проповедников священным текстом был перевод
Библии на греческий язык, осуществленный в Египте в III в. до
н. э. жившими там иудеями (так называемая Септуагинта -
перевод семидесяти) . Септуагинта была почитаема иудеями,
жившими вне Палестины, многие из которых уже не знали
древнееврейского языка. Использование Септуагинты делало
понятными самому широкому кругу слушателей цитаты из священных
иудейских книг, которые приводились христианскими
проповедниками. В проповедях христиане неизменно ссылались на
авторитет библейских книг, в особенности на авторитет
пророчеств. Эти ссылки затем были включены и в евангелия: там
часто, например, ветре. чается выражение "да сбудется реченное
через пророков"
при описании тех или иных событий из жизни Иисуса. Авторы
евангелий стремились таким образом доказать, что ветхозаветные
пророчества о мессии относились именно к Иисусу. Существуют в
Новом завете заимствования и из других книг Ветхого завета.
Святость "закона и пророков", как обычно христиане обозначали
иудейские религиозные книги, не позволяла им писать новые
"священные" книги.
В науке существует точка зрения
(правда, не общепринятая), что первыми христианскими записями
были сборники цитат из Ветхого завета, прежде всего тех, где
речь шла об ожидаемом мессии (так называемые свидетельства -
тестимонии).
Но не только "священность" древних библейских
писаний предопределяла преимущественно устный характер
проповеди нового религиозного учения. В античном мире роль
устного слова вообще была исключительно велика. Рукописные
книги были дороги и малодоступны, да и уровень грамотности за
пределами древних городских центров был не столь высок. Но
главное все же было не в этом. Всюду, где в древности
существовали самоуправляющиеся коллективы - общины или
города-государства, устными выступлениями пользовались очень
широко: речи произносились в народных собраниях и на
заседаниях городских советов; от умело построенной речи,
произнесенной в судебном заседании, часто зависел исход дела.
Речи всегда были обращены к коллективу, прежде всего к
коллективу граждан. Они не просто несли информацию, а были
рассчитаны на возбуждение определенной реакции слушателей.
Такое совместное слушание сплачивало людей, создавало ощущение
их причастности к "общему делу". Писатель II в. Лукиан
передает легенду о том, что "отец истории" Геродот приехал на
Олимпийские игры и там стал читать свою историю. Сам Лукиан
также отправился в Македонию, чтобы рассказать о своих
произведениях. И в городах, потерявших свою независимость в
составе Римской империи, продолжало существовать публичное
красноречие: там были свои любимые ораторы и философы, свои
"златоусты", хотя часто выступления их сводились к восхвалению
императоров.
Первые христиане, среди которых было много
людей, не входивших в гражданский коллектив городов, в которых
они жили, - переселенцев, вольноотпущенников, рабов, не
признавали официальных публичных торжеств,
религиозных празднеств, но и эти люди, собираясь где-нибудь
за городом или в опустевших ремесленных мастерских, ощущали
свою общность, слушая пришедшего к ним проповедника. Эта
общность, в свою очередь, усиливала эмоциональное воздействие
устного слова. Такое воздействие вряд ли могло оказать
уединенное чтение записей о жизни Иисуса или библейских
пророчеств.
У первых христиан не было потребности в
записях своего учения еще и потому, что обещания спасения,
установления тысячелетнего царства божия на земле были
обращены именно к ним, к "этому" поколению. Главный в общинах
первых христиан было учить и проповедовать," а не писать. Еще
во II в. сохранились разные бродячие проповедники, которых
ярко описал противник христианства Цельс: "Многие безвестные
личности в храмах и вне храмов, некоторые даже нищенствующие,
бродящие по городам и лагерям, очень легко, когда
представляется случай, начинают держать себя, как прорицатели.
Каждому удобно и привычно заявлять: "Я - бог, или дух божий,
или сын божий. Я явился. Мир погибает и вы, люди, гибнете за
грехи. Я хочу вас спасти. И вы скоро увидите меня
возвращающимся с силой небесной. Блажен, кто теперь меня
почтит; на всех же прочих, на их города и земли я пошлю вечный
огонь... А кто послушался меня, тем я дарую вечное спасение".
К этим угрозам они вслед за тем прибавляют непонятные,
полусумасшедшие, совершенно невнятные речи, смысла которых ни
один здравомыслящий человек не откроет; они сбивчивы и пусты,
но дураку или шарлатану они дают повод использовать сказанное,
в каком направлении ему будет угодно".
Хотя Цельс и не
называет здесь прямо христиан, но излагаемое им содержание
проповеди указывает на ее христианское происхождение.
Многие современные ученые полагают, что в период устного
распространения христианства сложились отдельные "блоки"
традиции: речения, притчи, сказания о чудесах, эпизоды,
иллюстрирующие библейские пророчества. Разные проповедники
применительно к своему пониманию нового учения по-разному
соединяли эти "блоки", кое-что выбрасывая, кое-что добавляя.
В условиях, когда пророчества играли для верующих столь
большую роль, естественно появление в качестве одного из
первых жанров христианской литературы так называемых
откровений (апокалипсисов) - рассказов о
видениях, якобы предвещавших конец света. Под влиянием
ветхозаветных пророческих книг и экзальтированных устных
проповедей появилось Откровение Иоанна, или Апокалипсис,
включенное позже в новозаветный канон. Это - описание видений
Страшного суда, адресованное семи христианским общинам в
малоазийских городах. Оно начинается как наставление, в
котором порицаются одни христиане, одобряются другие, но затем
от этих наставлений автор переходит к рассказу о видениях,
переполненному символами, аллегориями, устрашающими образами
того, "чему надлежит быть". Откровение Иоанна было создано в
конце 60-х годов I в.; в нем сохранились живые воспоминания о
страшном пожаре, опустошившем Рим в 64 г.; ясны связи этого
произведения с ветхозаветными пророчествами; в нем нет
развитого учения о Христе. Ф. Энгельс датирует Апокалипсис 68
- 69 гг. Возможно, он был отредактирован переписчиками в 90-х
годах, т. е. уже после падения Иерусалима (70 г.) и поражения
I иудейского восстания против римлян (73 г.). Именно к этому
времени относит создание Откровения Иоанна церковная традиция.
В Откровении Иоанна упоминаются последователи таких
спорящих друг с другом проповедников внутри христианских
общин: николаиты, сторонники Валаама, сторонники пророчицы
Иезавели. Все эти группы осуждаются автором Апокалипсиса. И,
напротив, он с похвалой отзывается об эфесских христианах за
то, что они не послушались "тех, которые называют себя
апостолами, а на самом деле не таковы". Христиане Смирны,
пребывающие "в нищете и скорби", еще и "терпят злословие" от
тех, которые "говорят о себе, что они иудеи, а на самом деле
не таковы".
Такое же разнообразие проповедей и
проповедников отражено и в посланиях Павла: в Первом послании
к коринфянам автор его пишет, что коринфских христиан
раздирают споры: "...у вас говорят: "я Павлов", "я Аполлосов",
"я Кифин", "а я Христов" (1:12). Призывая к единомыслию, автор
посланий в свою очередь спорил с "Иным благовестием", со
"старшими", или высшими, апостолами; обвинял Петра в лицемерии
(Гал.2:11 - 13). Те же христиане, которые сохраняли иудейскую
обрядность, главным апостолом почитали Петра, а Павла называли
лжеапостолом, как об этом пишет Ириней.
Мы не всегда можем
точно определить, в чем именно заключались расхождения между
отдельными проповедниками,
но само существование расхождений не вызывает сомнений. Да
иначе и быть не могло. Проповедуя в разной этнической среде
людям с разными религиозными традициями, бродячие пророки и
фразеологически, и по существу передавали легенды, притчи,
поучения, связанные с именем галилейского проповедника Иисуса,
применительно к особенностям восприятия своих слушателей. Для
христиан из иудеев главную роль играли библейские пророчества,
перефразированные установления и поучения иудейской секты
ессеев, жившей в районе Мертвого моря, с которой были связаны
первые палестинские христиане. Но проповедовать римским
беднякам только словами иудейских "священных" книг было
невозможно. И. вот очередной проповедник, собравший горстку
слушателей в душных подземельях Рима, начинал рассказ о.
бедствиях Иисуса знакомыми им словами: "Лисицы имеют норы, и
птицы небесные - гнезда, а сын человеческий не имеет, где
приклонить голову..." (Мф. 8:20). Похожие слова когда-то
звучали в речах защитника римских крестьян Тиберия Гракха; во
всяком случае, эти слова вложил в его уста писатель Плутарх,
живший на рубеже I и II вв.: "И дикие звери в Италии имеют
логова и норы, куда они могут прятаться, а люди, которые
сражаются и умирают за Италию, не владеют в ней ничем, кроме
воздуха и света..." {Плутарх. Тиберий Гракх, 9). И галилейский
пророк становился ближе и понятнее потомкам тех римских
крестьян, которые когда-то выступали за Гракха...
Различия
в отдельных догматах, обрядах, этических нормах у разных групп
христиан были еще более существенными, чем различия в образном
строе проповедей или отдельных словоупотреблениях. Мы
рассмотрим эти различия в последующих главах, когда будем
рассказывать о конкретном содержании апокрифических писаний.
Поддержать сознание правоты у малочисленных последователей
христианства, изолировавших себя от окружающего греко-римского
общества, его мировоззрения и этики, противопоставлявших себя
стихии языческого мира, могла только слепая вера. Но такую
веру могли внушить и внушали лишь проповедники-фанатики,
которые каждое слово свое считали истинным, а все иные слова -
ложными. Такова была парадоксальность развития первоначального
христианства. Каждый проповедник стремился объединить,
сплотить христиан, и в этой борьбе за сплочение каждый называл
другого, хоть в чем-то расходящегося
с ним проповедника лжепророком. И все эти пророки в борьбе
за распространение "единственно правильной" веры вели между
собой беспощадную борьбу.
Наиболее деятельные проповедники
стремились насадить свое понимание христианства как можно шире
в разных христианских общинах. Таким проповедникам приходилось
не только произносить устные речи, но и писать послания,
напоминая, переубеждая, хваля или, наоборот, угрожая карой, в
те города, куда они не могли прийти сами и куда посылали с
письмами своих сторонников. Письма эти были предназначены для
чтения вслух перед собравшимися верующими. К такого рода
письмам относится и большинство посланий Павла,* который,
согласно христианской легенде, был сначала ревностным
гонителем христианства, а потом стал еще более ревностным его
приверженцем. Поскольку эти письма - не богословские трактаты,
не обобщение всего вероучения, а защита определенных взглядов
на христианство перед конкретными (уже принявшими
христианство) группами людей, то ни жизнеописания Иисуса, ни
системы его учения в посланиях Павла нет.
С течением
времени расхождения между различными вариантами устной
традиции становились все значительнее. Шли споры относительно
необходимости соблюдения обрядов и норм иудейской религии.
Менялись представления о путях спасения. "Страшный суд"
отодвигался в неопределенное будущее. Как мы увидим дальше,
проблема царства божия (его сущность, "местонахождение",
возможность его достижения) станет одной из важнейших
теологических проблем, которую будут обсуждать христиане во II
в. Непрерывные споры христиан между собой были заметны и их
противникам. Так, филосо4:) II в. Цельс писал о них: "Вначале
их было немного и у них было единомыслие, а размножившись, они
распадаются тотчас же и раскалываются: каждый хочет иметь свою
собственную фракцию..."
* Не все послания, автором которых назван Павел, в
действительности принадлежали .этому христианскому деятелю. К
подлинным посланиям обычно относят Послание к римлянам, оба послания
к коринфянам, Послание к галатам. Некоторые исследователи
присоединяют к ним Послание к филиппийцам, Первое послание к
фессалоникпйцам и Первое послание к Филимону (см.: Кубланов М. М.
Новый завет. Поиски и находки, с. 109 - 110). Наиболее ранние
послания отражают положение в христианских общинах перед первым
иудейским восстанием.