В этой книге собраны рассказы о
людях, владевших и владеющих крупнейшими мировыми состояниями.
Можно ли у них чему-то
научиться? Решайте сами.
Стоит ли у них чему-то учиться?
Решайте сами.
Но сначала подумайте, какую
цену они заплатили за свое богатство.
И какую цену готовы заплатить
вы?
О чем
эта книга
В книге пять частей.
В первой части («Династический
принцип») рассказывается об отцах-основателях великих династий, созидателях
промышленных и финансовых империй, и их потомках. Границы поля деятельности
этих титанов, как и границы любых империй, простирались очень широко и
охватывали целые отрасли экономки и многие страны мира.
Во второй части («Короли и
“капуста”») речь идет о «владельцах заводов, газет, пароходов» – магнатах,
королях различных областей бизнеса, будь то промышленность, торговля, СМИ или
сфера услуг, а также просто о королях – правящих монархах, которые не
брезговали и деловыми операциями.
Третья часть («Богатые и
знаменитые») посвящена людям, которые стали богатыми, потому что были
знаменитыми. Это люди искусства, которые приобрели свое богатство не столько в
силу деловых способностей, сколько благодаря обладанию уникальным товаром –
продуктом своего труда.
В четвертой части («Динозавры»)
собраны рассказы о тех, кто сделал свое состояние в начале ХХ века. Они не основали
династий, но навсегда остались в истории – собственно, они эту историю и
творили. Это были «динозавры», о которых Паниковский говорил, что «таких теперь
уже нету и скоро совсем не будет».
В пятой части («Иконы и
андердоги») представлена галерея наших современников, сделавших свое состояние
во второй половине ХХ века и продолжающих делать его в XXI. Жизнь изменилась,
бизнес стал сложнее, сегодняшние миллионеры и миллиардеры не похожи на своих
предшественников. Даже поле их деятельности очертить весьма сложно – они
занимаются всем понемногу (или, вернее, помногу). И решает все не только воля к
богатству, но и умение генерировать новые идеи, создавать новые области
деятельности или ставить с ног на голову старые. Их опыт вошел в учебники. На
их примере учится молодое поколение (миллионер – всем ребятам пример). Многие
из них написали книги о себе и своем бизнесе.
Еще в те времена, когда на
нашей Земле водились мамонты, относительно небольшое тогда сообщество людей раз
и навсегда разделилось на две категории: богатых (их было относительно немного)
и всех остальных (их было подавляющее большинство).
Первые богачи мало задумывались
о том, откуда, собственно, берется богатство (как и о том, откуда ведут свое
происхождение частная собственность и государство). Адам Смит и Маркс еще не
родились, трудовая теория стоимости еще не была придумана, земледелие не было
достаточно развито для того, чтобы приносить ренту. Не было денег и, соответственно,
финансовых инструментов. Даже торговли не было. Ничего не было, а богатые были.
Предоставим историкам спорить о
том, как именно происходило «первоначальное накопление». Но если принять во
внимание, что человеческая природа с доисторических времен изменилась мало,
можно предположить, что одни силой или хитростью отбирали у других мясо и шкуры
(присваивая не только прибавочную стоимость, но и целиком c + v + m, а заодно и
жизнь сородича); вторые трудились чуть больше других; третьи умели делать
что-то такое, чего не умели другие; четвертые были особенно удачливы на охоте
или бережливы.
Богатству людей, живших за
миллион лет до нашей эры, сегодня вряд ли кто-либо позавидовал бы. Скорее
всего, оно представляло собой всего лишь некоторый избыток предметов первой
необходимости – еды и одежды. И вряд ли у одних этого добра было намного
больше, чем у других. Но дело не в размерах богатства, абсолютных или
относительных. Дело в том, что у одних оно было, а у других – нет.
И тут оказалось, что важно не только
то, каким способом приобреталось богатство, но и то, как люди к нему
относились. Внутри каждой из двух категорий сразу же образовалось еще по две. И
бедные и богатые разделились на тех, кто хотел быть богатым, и тех, кто хотел
просто быть – и готов был довольствоваться тем, что имел.
Те, кто выбрал путь
сознательного безразличия к богатству, становились святыми и монахами (святой
Франциск и его последователи даже прославляли Госпожу Бедность), странствующими
рыцарями, бедными художниками и поэтами, а позднее – российскими земскими
врачами и советскими учеными, учителями и инженерами, готовыми работать за
гроши ради высших идеалов; те, кто богатство ненавидел (особенно в чужом
кармане), – народовольцами и революционерами; те, кто вообще о нем не
задумывался, – бродягами, клошарами, хиппи и бомжами.
Те же, кому богатство было не
безразлично, достигали своей цели двумя путями: либо отбирали материальные
ценности у других, либо создавали их сами. Пираты, разбойники, конокрады,
карманники, домушники, медвежатники и мошенники всех мастей – потомки тех, кто
когда-то отбирал кусок мамонтятины у своих сородичей при помощи дубины или
хитрости. Честные охотники, скотоводы и землепашцы дали жизнь тем, кто сегодня
зарабатывает честные оклады, гонорары, бонусы и дивиденды.
Со временем процесс
«первоначального накопления» становился все более четко оформленным, а добытое
честным или нечестным путем передавалось по наследству. Потомки богачей уже при
рождении получали фору перед другими. Появились те, кто был богат (и даже
обязан быть богатым) по праву рождения, наследования или положения – короли,
падишахи, султаны и магараджи.
К тому же выяснилось, что
отношение к богатству – это в конечном счете отношения между людьми. Богатые,
которые не дрожали над своим богатством, и бедные, которые не стремились стать
богатыми, жили мирно. Но те, кто хотел иметь больше независимо от того, что
имел, оказались непримиримыми врагами. Богатые говорили про бедных, что
«простота хуже воровства», бедные про богатых – что «все крупные современные
состояния нажиты самым бесчестным путем» и что «от трудов праведных не
построишь палат каменных». И те и другие ненавидели и боялись друг друга.
Шли годы, века и тысячелетия.
Богатые богатели, бедные
беднели.
Возник рынок, а с ним и деньги.
Все стало и проще, и сложнее. С одной стороны, появилась возможность
приобретать богатство, не прибегая к грубой физической силе. С другой стороны,
рынок давал великое множество таких способов обогащения, по сравнению с
которыми дубина и кинжал казались детской забавой.
Рожденный в муках буржуазных
революций рынок не примирил врагов, но лишь изменил соотношение сил.
Цена
вопроса
Богатство – хороший слуга, но плохой хозяин.
Фрэнсис
Бэкон
Поскольку человечество
накапливало не только материальные, но и духовные ценности, в эпоху рынка с
особой остротой встал вечный проклятый вопрос: богатство – это хорошо или
плохо?
Ответ на этот вопрос могла дать
только религия.
Священное Писание не дает
прямого ответа на вопрос о том, хорошо или плохо богатство само по себе. Нигде
не сказано, что богатые не войдут в Царствие Небесное. Сказано только, что это
очень трудно – труднее, чем «верблюду пройти сквозь игольные уши» (Мф., 19:24).
Богатство само по себе не грех.
Грех, причем грех очень
тяжелый, смертный – это сребролюбие, то есть отказ от Бога и Его заповедей ради
золотого тельца, страсть, сжигающая человека и сеющая ненависть.
Богатство – не грех, но
источник огромной опасности, дорожка, с которой легко свалиться в пропасть,
если не поостеречься. Слишком много соблазнов – ложь, чревоугодие, сластолюбие,
мшелоимство, жестокость, алчность, тщеславие – имя им легион.
На вопрос о том, как избежать
подобных соблазнов, христиане отвечали по-разному. В традициях монашества –
аскеза и отказ от всякой личной собственности (у католиков – францисканцы, в
России – последователи Нила Сорского); или скромная жизнь за счет собственного
труда; или бурная хозяйственная деятельность ради украшения храмов земными
сокровищами для вящего прославления Бога (у католиков – бенедиктинцы, в России
– последователи Иосифа Волоцкого).
Священное Писание не учебник
экономической истории. В Евангелии есть и притча о птицах небесных, которые «ни
сеют, ни жнут, ни собирают в житницы» (Мф. 6:26). Есть и верблюд с игольным
ушком. Есть и притча о богаче, который «одевался в порфиру и виссон и каждый
день пиршествовал блистательно» (Лк., 16:19) – он получил все блага на
этом свете и потому обречен на вечные муки; и про человека, который
радовался, наполнив свои кладовые всевозможным добром, не зная, что не доживет
до утра.
Есть и рассказы о том, как
тратились деньги. С одной стороны, это пресловутые тридцать сребреников, «цена
крови», с другой – две лепты бедной вдовицы и триста динариев, потраченных на
миро для Христа.
Есть и трогательный рассказ о
юноше, который от юности своей соблюдал все заповеди и спрашивал у Господа, что
еще ему надо сделать, чтобы войти в Царствие Небесное. Господь отвечал: «…Все,
что имеешь, продай и раздай нищим…» (Мк. 10:21). Мы не знаем, последовал ли
юноша этому совету. Известно только, что «он отошел с печалью, потому что у
него было большое имение» (Мк. 10:22).
Промышленная революция
поставила перед человечеством, как теперь принято говорить, новые вызовы. В
условиях рынка создание богатства (как личного, так и национального) стало уже
не прихотью отдельных индивидов, а условием выживания людей и целых народов.
Индустриальная эпоха вызвала к
жизни Реформацию и обусловила новые течения в Церкви. Протестанты попытались
примирить земное богатство с Небесными сокровищами. Отныне капиталисты уже не
просто делали деньги, но выполняли высокую миссию, исполняли свое
предназначение. Честные протестанты вели дела честно – на смену концепции «не
обманешь – не продашь» пришла логика деловой этики. Впрочем, порядочность в
делах во многом была обусловлена все той же деловой необходимостью.
На смену индустриальной эпохе
пришла постиндустриальная. Потом было общество потребления, информационные
технологии и глобализация. Мир изменился. Изменились и содержание богатства, и
его масштабы. Сегодня оно измеряется не в шкурах и ракушках, не в бушелях
пшеницы и бочонках пива, не в серебряных монетах и золотых слитках (впрочем,
золото осталось золотом), а в суммах на банковских счетах, в недвижимости, в
активах, рыночной стоимости компаний и объемах продаж.
Появились не просто богатые
люди, а баснословно богатые. Миллионеры, мультимиллионеры и миллиардеры.
Размеры их состояний выражаются цифрами с множеством нулей.
Но главное осталось неизменным:
опасность никуда не исчезла. Просто все стало еще сложнее и окончательно запуталось.
Ясно одно: все дело в том, как
именно человек приобретает богатство и для каких целей он его использует. Кто
кому служит – человек богатству или богатство человеку? Или, иными словами,
какую цену человек платит за богатство?
Богатство
не купишь
Век живи – век учись, а дураком помрешь.
Русская
пословица
Мы не знаем, решился ли
библейский юноша раздать свое немалое имение. Но, между прочим, чтобы раздать
богатство, его нужно иметь.
Проблема богатства имеет и
практическую сторону: как стать богатым, не потеряв при этом свою бессмертную
душу? (Впрочем, для многих людей этот вопрос звучит в несколько усеченном виде:
как стать богатым?)
В чем секрет успеха тех, кто
хотел стать богатым и стал?
Достаточно ли желания, силы,
воли, ума, таланта, трудолюбия, удачи и бережливости для того, чтобы стать
богатым – не просто состоятельным, зажиточным, а по-настоящему богатым
человеком? Или для этого нужно что-то еще – и если да, то что?
Чтобы добиться большого
богатства, мало хотеть и уметь. Богатым надо родиться – так, как люди рождаются
поэтами, художниками и музыкантами.
Богатство – это талант, который
можно зарыть в землю, а можно пустить в оборот, распорядившись им с умом, во
благо людям и ради посильного облагораживания мира сего.
Богатство не купишь. Богатство,
как и бедность, – это судьба. Это и дар Божий, и крест, суровое испытание,
которое мало кому удается пройти.
Но ведь в любом испытании есть
победители и побежденные.
Эта книга – о победителях и
побежденных.
Среди них были разные люди: и
почтенные отцы семейств, и волки-одиночки, и почти аскеты, и любители роскоши.
Красавцы и чудовища. Короли и простолюдины. Наследники огромных состояний и те,
кто сделал свои состояния с нуля. Некоторые из них совершали великие злодеяния,
другие – творили добро в планетарном масштабе.
И нет, наверное, среди них
таких акул, за которыми не числилось бы хоть одно доброе дело. И нет таких
честных дельцов, которые хотя бы раз в жизни не слукавили.
В общем, не ангелы, но и не
звери. Не черные и не белые, так, в полосочку или в крапинку.
Люди как люди.
Только очень богатые.
Валерия
Башкирова
Часть
1Династический принцип
Если попросить собеседника
(особенно представителя старшего поколения) не задумываясь назвать фамилию
миллионера, многие назовут фамилию одного из людей, о которых пойдет речь в
этой части. При этом отвечающий, скорее всего, не задумается о том, кого именно
из Асторов, Вандербильтов, Рокфеллеров или Ротшильдов он имеет в виду. Потому
что представителей каждой из этих фамилий было много.
Это были титаны, ставшие первыми
в истории миллионерами и миллиардерами (многие из них и по сей день считаются
богатейшими людьми планеты). На них держались созданные ими же промышленные и
финансовые империи. Это их Киплинг называл «детьми Марфы»:
Это на них во веки веков прокладка дорог в жару и мороз,
Это на них ход рычагов; это на них вращение колес.
(пер.
Д. Закса)
Но прославились они не только
этим. Они стали отцами-основателями великих династий, сумев родить и воспитать
(как правило, многочисленных) потомков, не растранжиривших, а приумноживших
богатство отцов и дедов.
Первый
из Асторов
Основатель династии: Джон
Джейкоб Астор (John Jacob Astor), 1763–1848
Место действия: США
Сфера интересов: пушнина,
финансы, недвижимость
Первый мультимиллионер Америки:
занимает четвертое место в списке самых богатых людей Америки
($115 млрд по ценам 2007 г.)
Корни этой великой династии
уходят в XVIII век. В 1763 году родился первый из Асторов – Джон Джейкоб,
который долгие годы считался настоящим символом успеха по-американски. Прусский
юноша, приехавший в Нью-Йорк с пригоршней долларов в кармане, сумел основать
могущественную меховую империю, скупил половину Манхэттена и закончил жизнь
обладателем состояния более чем в $200 млн. Это был первый мультимиллионер
Америки и основатель великой династии Асторов.
Пасмурным ноябрьским утром 1783
года из Ливерпуля вышел парусник до Нью-Йорка. На борту этого самого обычного
судна среди прочих пассажиров находился самый обычный юноша – Джон Джейкоб
Астор. Кроме небольшого узелка с личными вещами, он имел при себе всего-навсего
$25 и семь флейт собственного изготовления.
Вряд ли кто-либо из его
попутчиков, глядя на молодого человека, путешествующего, как было указано в его
билете, «вне всех классов и без права претензий», мог подумать, что едет рядом
с будущим меховым королем и крупнейшим финансовым магнатом Америки.
Джону Джейкобу Астору было
суждено стать легендарной личностью. Вашингтон Ирвинг назвал его «величайшим в
мире станком для изготовления денег», «современным царем Мидасом, своим
прикосновением обращающим любые вещи в золото».
Однако Джон Джейкоб, в отличие
от мифического Мидаса, появился на свет вполне традиционным способом. Произошло
это ровно за 20 лет до того, как он отправился в Америку, в небольшом поселке
под немецким городом Вальдорф.
Имя, которое он получил при
крещении, в переводе с древнееврейского означает «зачинатель, основоположник»
(Иаков). Джейкоб был третьим по счету сыном местного мясника, весьма небогатого
человека. Как и многие в Пруссии после Семилетней войны, Асторы едва сводили концы
с концами. Мясная лавка не могла прокормить всю семью. Поэтому, достигнув
20-летия, из дома в поисках лучшей доли уехал сначала старший сын Джордж, а
затем и средний – Генри. В то время Германия была одной из беднейших стран
Европы, поэтому неудивительно, что Джордж отправился в Лондон, а Генри – в
Нью-Йорк.
Помимо традиционного немецкого
трудолюбия Асторы обладали еще и великолепным музыкальным слухом. Последнее
позволило Джорджу делать неплохие музыкальные инструменты и успешно торговать
ими. Вскоре к его бизнесу подключился и Джон Джейкоб. Он был еще совсем молод,
но покинул родной дом, ставший тесным, поскольку отец вторично женился (мать
Джона Джейкоба умерла).
Джон Джейкоб отличался не
только трудолюбием и слухом, но и еще одним крайне необходимым для преуспевания
качеством – он умел прогнозировать. Живя в Лондоне, Джон Джейкоб понял, что
борьба американских колонистов за независимость от Англии рано или поздно
закончится их победой и появлением на карте мира нового государства, в котором
у молодого человека без капитала, но со способностями шансов преуспеть будет
гораздо больше, чем в Англии.
А пока Джон Джейкоб не терял
времени даром – учил английский и пытался как можно больше узнать об английских
колониях в Северной Америке. А через два месяца после окончания войны за
независимость Джон Джейкоб, собрав необходимую для поездки сумму, морем
отправился в Нью-Йорк.
Путь до Америки занял немало
времени. Только в марте 1784 года Джон Джейкоб ступил на нью-йоркскую землю. Но
эти несколько месяцев он опять-таки провел не зря. Среди своих попутчиков Астор
нашел человека, знания которого приоткрывали ему дверцу в мир успеха и
процветания.
Соотечественник Джона Джейкоба,
сделавший себе состояние на торговле мехом, насмехавшийся над «дудками» юноши и
сравнивавший его с Гансом Крысоловом, помог ему определиться в главном –
понять, что и как он будет делать в Америке.
Как и его удачливый попутчик,
Джон Джейкоб Астор решил заняться меховой торговлей.
* * *
Америка поразила Джона Джейкоба
своими неосвоенными просторами. После тесной Европы все здесь казалось
грандиозным. Но любоваться природой, а уж тем более бесцельно путешествовать
Джону Джейкобу было некогда. «Первым делом деньги, а романтика потом» – с этими
словами он отправился по меховым конторам искать работу и довольно быстро нашел
себе место.
Вскоре ему удалось открыть свой
бизнес. Начальный капитал для него Астор добыл традиционным для молодого
человека образом – выгодно женился. Супруга Джона Джейкоба Сара Тодд
происходила из датской семьи торговцев мехами (они торговали уже более 100
лет), и ее приданое состояло из $300 капитала, опытного глаза эксперта по мехам
и полезных связей.
Сумма в $300 в те времена были
серьезными деньгами, и в 1786 году Джон Джейкоб смог открыть в центре Нью-Йорка
магазин по продаже мехов и музыкальных инструментов. Не подумайте, что он
выставил там привезенные из Лондона флейты – их он продал сразу, снизив цену до
минимума.
Возможно, кому-то свой магазин
показался бы вершиной карьеры, однако Джон Джейкоб был не таков. Магазин, как и
семья, был лишь ступенькой для него. Он и Сара не тратили лишних денег, не
теряли времени, семейные обязанности были расписаны от и до. Сара занималась
магазином, Джон Джейкоб – закупкой товаров. Надо было двигаться дальше.
Всю свою энергию Джон Джейкоб
направил именно на это. Используя деловые связи жены и свои собственные, он
вскоре стал своим человеком среди меховщиков американского Северо-Запада. Не
видя в совсем молодом немце серьезного конкурента, многие опрометчиво
рассказывали ему о проложенных по дикому краю маршрутах, о самых дешевых рынках
и многом другом.
«Не только молчание золото, но
и выведанные тайны», – решил Джон Джейкоб и обратил чужие слова в свое
золото. К началу 1790-х годов Астор добился ошеломляющих успехов – практически
вытеснил конкурентов с рынка продажи меха в Нью-Йорке и заключил сверхвыгодную
сделку с Северо-Западной компанией, которая позволила ему импортировать товары,
экономя огромные суммы.
К началу XIX века Джон Джейкоб
стал самым крупным меховщиком США и Канады. По самым скромным подсчетам, его
состояние составило $250 тыс.
Став состоятельным человеком,
Джон Джейкоб начинает вкладывать деньги в репутацию. Он приобретает
фешенебельный особняк в центре Нью-Йорка, где устраивает светские приемы,
поражая гостей тонким вкусом. Количество его деловых партнеров растет, а вместе
с ним растет и сфера его интересов. «Не имей сто долларов, а имей сто
достоверных источников информации, как их приобрести» – вот его девиз.
Вскоре по приглашению одного из
новых друзей Джон Джейкоб едет в Лондон, где покупает лицензию на право
торговать во всех портах Ост-Индской компании. В Нью-Йорке Астор легко находит
компаньонов и открывает новое дело – морскую торговлю с Китаем.
Это было рискованное, опасное,
но сулящее большие доходы предприятие. Первый же рейс принес Джону Джейкобу
$50 тыс. чистого дохода. На прибыль от торговли с Китаем он покупает
недвижимость в Нью-Йорке. Вскоре цена на землю выросла в десятки раз, принеся
ее владельцу не только деньги, но и славу единственного человека в мире,
который когда-либо владел фактически половиной Манхэттена.
Но мех по-прежнему оставался
главным делом Джона Джейкоба.
* * *
Представление о том, как
функционировал пушной бизнес Астора, легко составить по советскому фильму
«Начальник Чукотки». Тысячи агентов компании ездили по неосвоенным регионам
Северной Америки и обменивали у индейцев меха на промышленные товары – одну
бобровую шкурку на одну стальную иголку.
Это приносило огромную прибыль,
но и конкуренция была жестокой. Главными соперниками Джона Джейкоба были
канадские и английские торговцы, и с ними шла настоящая война. Полями сражений
были как кабинеты высших государственных чиновников, где главным оружием
выступал доллар, так и девственные леса Канады, где дело часто доходило до
рукопашной.
В 1808 году Джон Джейкоб
основал Американскую меховую компанию. Через ее многочисленные форты
осуществлялась широкомасштабная закупка мехов по всему Дальнему Западу. По мере
истребления бобров агенты Астора забирались все дальше и дальше на Запад. Это
не только увеличивало себестоимость меха, но и усиливало конкуренцию. Джон
Джейкоб вынужден был искать союзников.
Естественно, что его выбор пал
на влиятельнейшую Северо-Западную компанию, которая была своего рода
профессиональной ассоциацией американских меховщиков. Он предложил совету
директоров основать Тихоокеанскую меховую компанию, причем свой доход от ее
деятельности определил в две трети. Несмотря на противодействие конкурентов и
другие трудности, в 1810 году все необходимые документы были подписаны. Результатом
этого стали не только дополнительные прибыли Джона Джейкоба, но и присоединение
к США штата Орегон.
Однако и это не остановило
Джона Джейкоба. Его ум по-прежнему не знал покоя. Теперь он думал о мировом
торговом господстве.
Суть нового плана была такова.
Ежегодно из Нью-Йорка в Орегон выходят два торговых корабля с американскими
товарами для индейцев. В Орегоне товары обмениваются на меха; затем корабли
везут мех в Китай, где продают его. На вырученные деньги закупаются китайские
товары, которые отправляются в Европу. В Европе они меняются на другие
(разумеется, с выгодой), и караван с грузом отправляется обратно в Нью-Йорк.
Продажей европейских товаров в Америке завершается годичный цикл. И так каждый
год.
Этому замыслу не суждено было
воплотиться: один из кораблей, приготовленных для этих плаваний, сгорел;
подготовка другого была прервана начавшейся в 1812 году второй
англо-американской войной.
Но и на этой войне Джон Джейкоб
сумел заработать. В конце военной кампании американское правительство оказалось
в стесненном финансовом положении, в результате чего долговые обязательства
государства в несколько раз упали в цене. Астор стал скупать их, утверждая, что
тем самым спасает страну от разорения. Но, выкупив достаточное количество
ценных бумаг, он добился, используя свои связи, выплаты ему всей суммы до
единого цента, причем вместе с процентами и пеней за просрочку.
* * *
К концу 1820-х годов столетия
меховой бизнес стал умирать. География и экономика работали против него.
Расстояния и цены становились слишком большими, чтобы приносить прибыль. К тому
же в Европе стал меняться стиль одежды, и цены на меха постепенно снижались.
Чутье не подвело Астора. В июне
1834 года он продал свое предприятие по скупке и продаже мехов. О том, что это
было сделано вовремя, свидетельствует тот факт, что его преемники вскоре
оказались на грани банкротства.
Следующие 14 лет (вплоть до
своей смерти в 1848 году) Астор занимался недвижимостью. Работы здесь был
непочатый край, так что неудивительно, что на момент смерти недвижимое имущество
Джона Джейкоба оценивалось более чем в $200 млн.
Созданная им империя пережила
своего основателя и обессмертила его имя. Среди его потомков – многочисленные
Джоны Джейкобы Асторы. Джон Джейкоб Астор IV (1864–1912) погиб во время
катастрофы «Титаника», успев спасти супругу, которая вскоре родила Джона
Джейкоба Астора VI (1912–1992). Потомки первого из Асторов процветают и по сей
день. Потомки Джона Джейкоба, продолжая дело, построили сеть гостиниц,
названных в честь семьи «Асториями». Добрались они и до России – петербургская
«Астория» принадлежала им.
В конце
жизни Джон Джейкоб тратил деньги на благотворительность, помогал начинающим
бизнесменам дешевыми кредитами. Однако многие не верили в его искренность. Все
считали его человеком-машиной для делания денег. Официальный биограф Астора
Джеймс Партон так писал о нем: «Астор был груб, эгоистичен, но при этом
наиболее удачлив в делах, нежели кто-либо из когда-либо живших под этим небом».
Пирога
Коммодора
Основатель династии: Корнелиус
Вандербильт (Cornelius Vanderbilt), 1794–1877
Место действия: США
Сфера интересов: железные
дороги, судоходство
Несмотря на значительные потери
после смерти основателя династии, семья Вандербильт занимает 7-е место в списке
самых богатых семей планеты.
При жизни Корнелиус Вандербильт
владел поочередно парусными и пароходными флотилиями, строил порты и
прокладывал железные дороги. После смерти он оставил первое в Соединенных
Штатах состояние в $100 млн. Федеральный бюджет страны в тот год составил
$350 млн.
Где добыл свою первую сотню
долларов Корнелиус Вандербильт, знает каждый американский школьник. Учебники
рассказывают, что он занял эти деньги у матери.
– Откуда у нас, бедных
голландских эмигрантов такие деньги? – воскликнула бедная голландская
мама.
После чего приказала Корнелиусу
очистить от камней, вспахать и засеять восемь акров целинной земли. И
установила срок – 26 дней. На таких условиях она готова была одолжить нужную
сумму.
Вспахав и засеяв все, что
потребовалось, Корнелиус услышал: «Трудиться на себя никогда не тяжело и всегда
не впустую».
На $100 он приобрел лодку и
стал курсировать между Стейтен-Айлендом и Нью-Йорком. Он быстро сообразил, что
работать на себя действительно не впустую, если на тебя одновременно работает
кто-нибудь еще. И постепенно скупил все лодки на Стейтен-Айленде. Следует
отдать ему должное – старожилы вспоминали, что Вандербильт вел дело честно и
никогда не запрашивал лишнего за проезд.
Скопив $15 тыс. за семь
лет, он продает все парусные лодки и нанимается капитаном на паром между
Нью-Йорком и Нью-Джерси.
В том же году Корнелиус
Вандербильт женился на соседской девушке по имени Софи, которая впоследствии
родила ему 13 детей и всю жизнь старалась выносить его невыносимый характер.
* * *
Это было время больших и
маленьких монополий. С энтузиазмом дилетанта Вандербильт решился потеснить
монополистов. Прослужив капитаном десять лет, он покупает собственный пароход и
пускает его по маршруту Раритан– Нью-Йорк.
Его пароход более
комфортабельный, плавает быстрее и расходует меньше топлива, что означает –
меньшие издержки и более низкие цены. Конкурентам остается либо обанкротиться,
либо откупиться.
Именно тогда Корнелиус
Вандербильт впервые получил предложение, которое впоследствии получит
неоднократно. Его попросили убраться с этого маршрута и предложили
$50 тыс. Корнелиус Вандербильт счел предложение выгодным.
Он перебрался со своими судами
на Гудзон. Где через несколько лет получил от Ассоциации пароходного
судоходства Гудзона соответственное предложение. Теперь ему предлагали
$100 тыс. единовременно и по $5 тыс. за каждый следующий год. При
условии, что он покинет Гудзон и не появится на нем в течение десяти лет.
Корнелиус Вандербильт
перебрался на Лонг-Айленд и осел там надолго. К 1846 году его пароходы уже
швартовались во всех крупных портах Новой Англии. Именно в этом году Корнелиус
Вандербильт отметил свой первый миллион…
А в 1848 году в Калифорнии
открыли золото. Туда можно было добраться двумя способами: огибая мыс Горн, или
через Никарагуа – добираясь по суше через Панамский перешеек.
Корнелиус Вандербильт не был
первым, кто придумал прорыть на Панаме канал, но он был первым, кто ринулся его
прокладывать. Канал сокращал путь на 460 миль, то есть на три дня. Снова можно
было бы снижать цены на билеты.
Вандербильт в который уже раз
распродает пароходы и устремляется в Лондон искать партнеров.
Англо-Американский проект строительства Панамского канала обретает в Лондоне
вполне реальные очертания.
По возвращении он создает
компанию Accessori Transit Co., полностью контролирующую панамский маршрут. В 1851
году, когда пассажиры наводнили новую линию, Вандербильт отправился в Европу, в
первый в своей жизни отпуск.
Вернувшись через год в
Соединенные Штаты, Корнелиус Вандербильт обнаружил, что руководить ему,
собственно, нечем. В его отсутствие компаньоны – Морган и Гарриссон – прибрали
к рукам Accessory Transit Co.
В приступе ярости Корнелиус
Вандербильт произнес знаменитое: «Я не стану с вами судиться – закон действует
слишком медленно. Я просто пущу вас по миру».
Впрочем, он попытался сделать и
то и другое.
Более успешными, чем судебные
тяжбы, оказались его суда. Которые он запустил в Панамский канал, в очередной
раз снизив цены на билеты.
Через полгода Морган и
Гарриссон были готовы удовлетворить любые его претензии, а также скупить его
пароходы и платить по $40 тыс. в месяц в течение года – лишь бы он
убрался с Панамского перешейка.
Забавно то, что он согласился.
Получив компенсацию от
Accessori Transit Co. и распродав все свое имущество, Вандербильт в
буквальном смысле не оставил ни единого суденышка.
Окружающие решили, что
70-летний Корнелиус Вандербильт сбрендил. Но он не стал пациентом лечебницы, он
переключился на железную дорогу.
Он приобрел самую убыточную
ветку, Гарлем—Нью-Йорк.
Harlem Railway Company уже
через год принесла ему первый миллион долларов.
А через пять лет Соединенные
Штаты покрывала сеть железных дорог, принадлежавших мистеру Вандербильту. Его
паровозы ходили в любой крупный город страны, а билеты на них снова стоили
дешевле, чем у конкурентов.
С упорством маньяка он снова и
снова зарабатывал на демпинге. В 1860 году Корнелиус стоил уже $20 млн.
* * *
После смерти Корнелиус
Вандербильт оставил $100 млн (сегодня эта сумма оценивается в
1,5 млрд). В 1877 году федеральный бюджет Америки составлял $350 млн,
а квалифицированный рабочий зарабатывал $600 в год.
Его завещание состояло из двух
пунктов. Согласно первому: $1 млн получал университет в Нешвилле, штат
Теннесси (ныне университет Вандербильта).
Согласно второму пункту, все
остальные деньги без изъятий переходили к его старшему сыну Уильяму Генри
Вандербильту. Прочие дети не получили ни цента.
Истинная прелесть этого
наследства заключалась в том, что оно совершенно не облагалось налогами – США
еще не располагали законодательством о налогообложении наследства.
Деловой инстинкт в своем первенце
он развил сам. Когда Уильяму Генри исполнилось 19 лет, отец женил его и
отправил на ферму под Стейтен-Айлендом. Когда же ферма через несколько лет, к
немалому удивлению Коммодора Корнелиуса (как его называли), стала приносить
доход, он убрал оттуда сына, перепоручив ему убыточное отделение железной
дороги в Стейтен-Айленде. Уильям Генри сделал доходным и его.
Получив первую прибыль от почти
обанкротившегося отделения, Корнелиус Вандербильт счел сына достойным поста
вице-президента.
Уильям Генри пережил отца всего
на десять лет и оставил после смерти в два раза больше того, что получил в
наследство. При этом Уильям Генри Вандербильт наследство, в отличие от отца,
поделил между детьми поровну. И детей, и денег, казалось ему, было вполне
достаточно.
Получив $3 млрд уже новых,
но все еще не облагавшихся налогом долларов (законодательство о налогообложении
по-прежнему отсутствовало), третье поколение Вандербильтов решило, что настала
пора тратить.
Четыре сына и четыре дочери
Уильяма Генри стали застраивать Америку дворцами и поместьями. Следовало
позаботиться об имидже семейства Вандербильт. Для Асторов, Уитни и Милликейнов
они все еще были парвеню. Финансовая аристократия Америки припоминала их деду
доки Стейтен-Айленда.
Старший сын Уильяма Генри –
Корнелиус II – построил себе в Ньюпорте на Род-Айленде усадьбу The Breakers – в
несколько раз большую, чем Белый дом. Когда в 1913 году в США приняли наконец
законы о налогообложении, только ежегодный взнос за содержание поместья
составил более $230 тыс.
Младший его брат – Джордж
Вашингтон Вандербильт отстроил в поместье в Эшвилле Bilt-more – особняк в 225
комнат (архитектор Ричард Моррис Хант). Поместье напоминало старинный
французский замок на берегу Луары – с башенками, балюстрадами, флигелями и
шпилями.
Третий из отпрысков
Вандербильтов – Уильям Киссам отстроил в Норспорте на Лонг-Айленде знаменитый
Eagle’s Nest в испано-марокканском стиле.
Дворцы и поместья, разумеется,
не пустовали. В них с неизменной и достойной регулярностью появлялись новые и
новые Вандербильты.
* * *
В 1920-е годы в Нью-Йорке было
по меньшей мере 20 богатых юношей и девиц, не без приданого, носивших фамилию
Вандербильт.
Ни пароходы, ни паровозы их не
интересовали совершенно.
Юноши пили, играли и занимались
парусным спортом.
Дамы выходили замуж за
отпрысков Хэйвмаеров, Морганов, Уитни, считаясь уже блистательной партией.
Плодовитые Вандербильты исправно поставляли на светский брачный рынок Америки
изрядное количество невест.
Теперь уже никто не считал
Вандербильтов выскочками. Отнюдь. Америка училась у Вандербильтов тратить
деньги, наряжаться, устраивать образцово-показательные свадьбы и
костюмированные балы.
Только не делать деньги.
Многие из них даже вошли в
историю. Каждый в свой раздел. Гарольд Стирлинг Вандербильт, сын Уильяма
Киссама, например, в качестве изобретателя карточной игры «бридж» и
трехкратного чемпиона Америки в парусном спорте.
Его сестру Консуэлу Вандербильт
выдали замуж за нелюбимого герцога Мальборо. И вся Америка с замиранием сердца
следила за перипетиями ее страданий – Консуэла исправно поставляла эксклюзивные
интервью, охотно посвящая общественность в свои сердечные дела.
Реджинальд Вандербильт, сын
Джорджа Вашингтона Вандербильта, за 20 лет пропил $20 млн. А потом женился
на 16-летней дочери банкира Глории Морган. Через два года он умер от
алкоголизма, оставив жене двухлетнюю дочь, а дочери – $10 млн.
Юная вдова Глория Морган
Вандербильт недолго пребывала в трауре. Оставив на попечение нянек и теток
дочь, она отправилась шокировать Европу.
Ее имя восемь лет появлялось на
страницах светской и судебной хроники попеременно. Особое внимание привлек
процесс по обвинению ее в любовной связи с английской маркизой Надеждой
Милфорд-Хэйвен. Заплатив огромный штраф, Глория хотела было развлечения в
Европе продолжить, но судьба в лице ее собственной дочери ей воспрепятствовала.
Бедное богатенькое дитя –
именно так прозвали репортеры мисс Глорию Морган Вандербильт-младшую – ту самую
малышку (несколько, правда, подросшую), которую Глория Морган
Вандербильт-старшая оставила на попечение теток и нянек.
Дитя подъехало к зданию суда в
Rolls-Royce, надерзило репортерам, толпившимся в ожидании своего прибытия, и
проследовало на заседание в сопровождении адвокатов.
Более или менее вразумительно
ответив на все вопросы, она вдруг капризно надула губы и заявила судье:
«Скажите ей, чтобы она перестала тратить мои деньги!» – и показала пальцем
прямо на мамочку.
Что говорить, Глория Морган
Вандербильт-младшая дело выиграла. Именно благодаря этой победе через 11 лет –
когда ей исполнился 21 год – она получила завещанные ей отцом $4 млн.
И тут же с азартом принялась
делать деньги.
Вскоре Америку наводнили джинсы
и простыни, фарфор и духи марки Miss Vanderbilt. Впрочем, эта дама была одной
из последних с фамилией Вандербильт, кто умел делать деньги с таким талантом и
размахом.
Из
гетто в салон
Основатель династии: Маер
Амшель Ротшильд (1744–1812)
Место действия: Франция,
Лондон, Вена, Неаполь, Франкфурт-на-Майне
Сфера интересов: финансы,
благотворительность, общественная деятельность
Стиль финансового дома Ротшильдов
изыскан, традиционен, рафинирован, аристократичен. Их имя стало нарицательным,
история их рода обросла легендами, потомки полтора столетия украшают высший
свет. «Богат, как Ротшильд», – до сей поры говорят в Европе. Однако их
карьера начиналась в нищей меняльной лавке, четыре на четыре метра, во
франкфуртском доме на Юденгассе, где на углу болталась красная табличка –
«Rothschild». Оттуда и пошла их фамилия-прозвище.
Маер Ротшильд сделал свои
первые деньги на нумизматике. В середине XVIII века многие аристократы
увлекались коллекциями старинных монет. Старый Ротшильд почуял спрос и
удовлетворил его. В результате он скупил несколько разорившихся меняльных лавок
и завел знакомства среди дворян.
Вершиной его нумизматической
дипломатии стал «гешефт» с герцогом Вильгельмом, владетелем Гессен-Ханаусского
княжества. Герцог – внук и кузен английских, шурин шведского, племянник
датского королей – приобрел несколько монет и не забыл еврея. В 1769 году Маер
Ротшильд переехал в новый дом и приобрел новую вывеску. На ней был герб дома
Гессен-Ханау и золотые буквы: «Управляющий делами господина герцога
Ханаусского, Вильгельма».
Управление делами господина
герцога было весьма доходным. Вильгельм первым среди владетелей немецких
княжеств ощутил дух близких перемен и решился сочетать принадлежность к
королевскому роду с предоставлением кредитов под проценты. Вскоре пол-Европы,
точнее, добрая половина ее государей оказалась должниками Ханаусского герцога.
Проценты, естественно, взимал его управляющий.
Старый Маер был осторожен,
услужлив и хитер. Сыновья: шумные, стремительные, азартные, хваткие, почти
наглые, каждый с отвислым брюшком, все пятеро – осененные даром быстро и
красиво думать и очень быстро делать. Отец знал свое место, эти – знали себе
цену и уже понимали, что она весьма высока. Амшель, Натан, Соломон, Карл,
Джеймс произвели настоящую революцию в финансовом деле отца.
* * *
Когда солдаты Наполеона
захватили Гессен, покровитель Ротшильдов бежал. Согласно юридическим
формальностям военного времени, всем должникам Вильгельма следовало уплатить
долги не ему, а французской казне. Братья, усевшись в экипажи с двойным дном,
под носом у французской полиции собрали с должников золото и спрятали векселя
неуплативших. Герцог Ханаусский в изгнании, разумеется, не слишком требовал
немедленной передачи собранного в свою казну. Ротшильды «крутили» его деньги.
На золото Вильгельма они
создали грандиозную контрабандную сеть, которая через Англию, несмотря на ее
блокаду Наполеоном, снабжала воюющий и кутящий континент шелком, табаком, кофе,
сахаром, хлопком, индиго. Разумеется, по вздутым блокадным ценам.
Заработав весьма солидный куш,
Ротшильды приняли два судьбоносных для рода и дела решения. Первое: отныне они
прекращают торговлю и продают исключительно деньги. Автором его был «Н. М.»
(Натан Маер). И второе: Ротшильды играют на поражение Наполеона – автор
коллективный. Их феерическая интуиция, самонадеянность, а также политический и
финансовый гений заключались в том, что последнее решение было принято после
Аустерлица и до Бородино. И они сыграли.
Натану, по воле военных
перипетий оказавшемуся в Лондоне, семейным советом было поручено на все деньги
Вильгельма приобрести облигации английского государственного займа. На сумму,
вполне сопоставимую с бюджетом небольшого европейского государства, следовало
приобрести облигации по £72. Натан выдержал паузу. Он вообще умел держать
паузы, как умел их держать на театре великий Тальма. Облигации упали в цене, и
Натан скупил их значительно дешевле. Разница, разумеется, осела в его кармане.
Правительству Англии
потребовалось золото для армии Веллингтона на Пиренеях. Ротшильды приобрели его
за £800 тыс. у Ост-Индской компании и заслали в Париж юного
Джеймса. Тот поселился на улице Наполеон, дом 5. Именно на этот адрес были посланы
весьма конфиденциальные, однако не для французской цензуры, разумеется, письма.
В них почтенное семейство сожалело о том, что Ротшильды-де и желали бы вывезти
некое золото во Францию, да английское правительство не велит, боясь ослабить
фунт оттоком из государства подобной суммы. В итоге французы сами помогли
Ротшильдам вывезти золото из Англии.
Кульминацией стала битва при
Ватерлоо. Сработала знаменитая курьерская служба Ротшильдов, просуществовавшая
до второй мировой, но созданная именно во времена наполеоновских войн. Курьер
банкирского дома на целых восемь часов опередил курьера герцога Веллингтона, и
Ротшильды узнали об исходе битвы первыми, на рассвете 20 июня 1815 года.
Первое, что сделал
Натан, – сообщил о поражении Наполеона главе государства. Такого рода услуги
редко не вознаграждались впоследствии. И второе – отправился на биржу. Если
кто-то полагает, что он отправился скупать государственные бумаги победившей,
как стало ему известно, страны – он весьма ошибается. «Н. М.», как бы
задумавшись, стоял у колонны, которую вскоре назвали колонной Ротшильда и
методично сбрасывал, и сбрасывал, и сбрасывал огромные пакеты облигаций
английского государственного займа.
Биржа дрогнула и сломалась.
По бирже пронеслось: «Он что-то
знает…» Биржу захлестнула паника. Все стали судорожно сбрасывать облигации. И
тогда, выдержав свою знаменитую паузу, Натан Ротшильд скупил все одним махом.
Чуть позже поступило официальное сообщение о победе герцога Веллингтона при
Ватерлоо.
В сущности, Ротшильды были
первыми, кто так эффектно, так красиво и так убедительно сделал сверхкапитал на
информации и дезинформации.
* * *
И тогда началось их время.
Наполеон Бонапарт был повержен, минула Реставрация, исподволь накатило время
Наполеона III. Это была эпоха опереток Оффенбаха, нарядов от Ворта и денег от
Ротшильдов – зенит буржуазного раздолья. Великий Ворт одевал эпоху, наряжая
высший свет в поэмы из шелка, газа, бархата, тафты и кружев. Ротшильды –
финансировали ее.
Когда княгиня Меттерних,
разукрашенная великим кутюрье, являлась миру на ступеньках венского театра или
своего дворца, кто бы мог подумать, что эта женщина, как все смертные женщины,
что кругозор ее не больше наперстка, что дальше своей шляпки она не видит. И
что вся она – блистательная аристократка-гордячка – от этой шляпки до этих
туфель – не более чем производное от гения Ворта и гения Ротшильдов. Ибо весь
ее блеск и шарм находятся на содержании у ротшильдовских кредитов.
Кредитами австрийскому канцлеру
Меттерниху, под весьма скромные к тому же проценты, было спровоцировано их дворянство.
Они стали баронами. Впрочем, они сами весьма намекали и весьма настаивали.
Братья даже вдохновенно создали свой собственный герб. В нем были львы, орлы,
леопарды, воины в коронах, пять золотых стрел… Канцелярия была шокирована.
Канцелярия отказала. Не каждый из отпрысков королевской крови мог позволить
себе разом всю эту геральдическую фауну. Но подоспел очередной кредит, и
канцелярия смирилась.
Аристократы в десятом-двадцатом
поколении могли позволить себе безвкусицу – и им прощали безвкусицу. Они могли
позволить себе роскошь – им прощали и ее. Ротшильдам подобострастно улыбались,
их деньгами охотно пользовались, однако не склонны были ничего прощать. За из
спинами шушукались и шептали: «Дурной тон, fi donc!» Впрочем, братья уже не
нуждались ни в чьей снисходительности и ни в чьих поощрениях. Они блистали. Они
делали большую политику. На их деньги Дизраэли приобрел для Ее Величества
королевы Великобритании Суэцкий канал. Их советами Евгения Монтихо стала
императрицей Евгенией, супругой Наполеона III.
Зато Бетти де Ротшильд была
иной, она вынудила свет уважать себя и восхищаться собой. Дочь своего отца
Соломона и супруга своего дяди Джеймса с отменным вкусом одевалась и с отменным
тактом себя несла. В ней был покой и достоинство очень неглупой женщины,
которой никогда не было нужды доказывать, что она умна. Она была пленительно
хороша в юности и привлекательна в зрелые годы. Она много путешествовали и
многое знала. Она брала уроки музыки у Шопена, шутила с Гейне, водила близкое
знакомство с Листом и Россини. С ней любили беседовать Мюссе, Бальзак и
Александр Дюма. Ее обожал князь Радзивилл и был до слез влюблен юный
Луи-Филипп. В ней уже мало, что осталось от братьев – безудержно талантливых
nouveau riches. Бетти была в высшей степени comme il faut. Ей первой в роду
стало свойственно то особое сияние рафинированного финансового аристократизма,
который стал стилем Ротшильдов в ХХ веке.
* * *
Две мировые войны поколебали их
финансовую империю, однако Ротшильды выстояли. Канул в Лету их неаполитанский
банкирский дом – детище Карла. Пришел в упадок франкфуртский, когда-то
взлелеянный Амшелем. Стал венским банком местного значения – австрийский, где
некогда царствовал Соломон. Но банковское дело Натана в Лондоне и Джеймса в
Париже процветает и поныне. Династия сумела измениться вместе с Европой, не
слишком изменяя самой себе.
Она все еще владеет монстром
Cociete Financiere в Париже и Rothschild Bank в Цюрихе, самым влиятельным
частным банком в Лондоне и Bank Brivee S.A. в Женеве. После национализации
крупнейшего ротшильдовского железнодорожного комплекса Diu Nord семейство
получило в качестве компенсации крупный пакет французских государственных
акций. В их руках крупнейший горнодобывающий комплекс Le Nickel, а в нефтяном
тресте Shell и алмазном De Beers мощно представлены их интересы. Они создали
USA Rothschild Group, чтобы влиять на финансовую погоду в США. Династия
располагает активами и в Израиле, и в Японии.
Когда французские Ротшильды
отреставрировали символ родового могущества замок Ферри, биографы воскликнули:
«Анфилады салонов, достойных императора; висячие сады, картины великих
живописцев, гобелены, инкрустации из слоновой и черепашьей кости; краны из
чистого серебра в ванных комнатах… Да жил ли на свете месье Робеспьер? Была ли
когда-то Французская революция?»
* * *
В 1994 году во Франкфурте
отмечали 250-летие со дня рождения основателя династии Маера Ротшильда. Со всем
полагающимся по случаю фараонским блеском. Одних лишь родственников,
свойственников и домочадцев съехалось около сотни.
Два года спустя еще одна
семейная встреча состоялась в северном Лондоне. Увы, на кладбище.
Все подъезды и стоянки были
перегорожены рядами траурно-черных Rolls-Royce. Погребальную службу
транслировали через громкоговоритель. В одном из первых рядов приглашенных
соседствовали лорд-казначей Великобритании и один из музыкантов Rolling Stones
Билли Уайман.
Табличка на холмике сырой
кладбищенской земли сообщала: «Амшель Маер Джеймс Ротшильд – 18 апреля 1955 – 8
июля 1996».
Среди выспренних и вычурных
надгробных речей некоторой сухостью выделялся текст, произнесенный неким
господином, которому по статусу вообще не полагалось участвовать в церемонии.
Господин был управляющим парижского отеля Bristol. И произнес лишь несколько
сдержанных слов соболезнования.
Причина неуместной сдержанности
неуместного господина была известна всем присутствующим.
Амшель Маер Джеймс Ротшильд, 41
года, – преуспева ющий финансист, надежда династии и будущий ее глава,
ценитель искусства и отец троих детей, – покончил с собой в отделанной
мрамором ванной комнате своих апартаментов в отеле Bristol. Обходившихся ему в
$900 в сутки.
Сиятельную репутацию отеля это
происшествие безусловно не украсило.
Более того, господин Ротшильд
даже не потрудился выбрать сравнительно благообразный способ сведения счетов с жизнью.
И совершенно вульгарно повесился на поясе от собственного купального халата. Не
оставив ни малейшего намека на прощальное письмо.
Что уже попахивало судебным
расследованием, скандалом, ордами журналистов и полицейских etc, etc.
Лихорадочные звонки непосредственно
в Министерство внутренних дел, как и следовало ожидать, не дали необходимого
эффекта. Равно как и наивная попытка замаскировать случившееся под «смерть от
сердечного приступа».
К некоторому облегчению всех
заинтересованных сторон не нашлось и никаких признаков того, что самоубийство
было тщательно замаскированным убийством.
Через несколько месяцев
энергичной работы следствия факты остались фактами. Ничуть не более
увлекательными, чем в день происшествия.
Амшель Ротшильд, четвертый
барон Ротшильд, ушел из жизни внезапно, однако по собственному желанию.
Причины такого мрачного желания
в точности не известны по сей день.
* * *
Вопреки распространенному
заблуждению, Ротшильды никогда не были самой богатой финансовой династией в
мире. Или самой древней.
Зато бесспорно – наиболее
легендарной.
Бестрепетно поставив на принцип
семейственности в бизнесе, Ротшильды добились того, что их имя напрямую
ассоциировалось со сказочным богатством, несокрушимым успехом. И тем, что во
все времена называлось «стиль Ротшильд».
Каждый, кому посчастливилось
родиться в этом семействе, подвергался незаметной, но неумолимой дрессировке,
которая годам к двадцати пяти превращала любого подающего надежды шалопая в
Ротшильда.
Что означало целый набор
знаний, пристрастий, навыков и потребностей. Морально-практический кодекс
Ротшильда требовал: быть финансистом высокой квалификации, принимать близко к
сердцу жизнь еврейской общины и проблемы благотворительности.
А также – обладать тонким
художественным вкусом, полупрофессионально разбираясь хотя бы в двух-трех видах
искусства. И украшать свою жизнь разнообразными экзотическими хобби.
Хобби действительно отличались
радующей глаз пестротой.
Среди Ротшильдов в XX веке
встречались дрессировщики диких животных, коллекционеры шейных платков и
знатоки естественных наук. Авторы книг по светскому этикету, пилоты-любители и
специалисты по археологическим раскопкам.
А уж художников-любителей,
знатоков оперы и коллекционеров – просто без числа.
К концу XX века главные ветви
династии находились во Франции, в Англии и Швейцарии. Центром деловой
активности, по общему молчаливому уговору, оставался головной офис в Лондоне:
банк N. M. Rothschild & Sons, Ltd.
N. M. Rothschild & Sons
обладал почтенным возрастом в 192 года. И был последним крупным частным банком
Англии, который находился под полным контролем одной семьи.
Ротшильд, которого домашний
совет утверждал президентом банка, автоматически признавался верховным
главнокомандующим всего клана. Со всей вытекающей отсюда ответственностью. За
репутацию, процветание и стабильность.
Амшеля Маера Джеймса как раз на
эту должность и прочили. Финансовым гением он, правда, не был. Зато был
идеальным Ротшильдом.
* * *
Внешне он напоминал скрипача, а
не банкира. Тонкий профиль, нервный рот, тяжелый взгляд.
Деловая жизнь Амшеля началась с
издательской деятельности и продолжилась производством… яблочного сока. На
одном из семейных предприятий, само собой. (И, разумеется, в качестве
высокопоставленного менеджера, а не рабочего на конвейере.)
В 26 лет он женился, в 30 был
отцом троих детей. В 32 его приобщили к рынку серебра и управлению частными
инвестициями (в Rothschild Asset Management).
Среди его хобби числились
археология, садоводство, крикет, реставрация старинных домов. И в особенности –
автомобильные гонки. «Пятый бокс, третий заезд, штурман Ротшильд!» –
согласитесь, звучит вполне эффектно. В любом случае.
К тому же все Ротшильды охотно
придерживались олимпийского «главное не побеждать, главное участвовать».
Придерживались до той поры, пока дело не касалось финансов.
Один из многочисленных кузенов
как-то сказал об Амшеле: «В покер я бы с ним играть не сел». При всей
туманности характеристики, можно отметить: в координатах Ротшильдов это следует
считать комплиментом.
В своем офисе Амшель
демонстрировал вполне гоночное хладнокровие. А также – способность просыпаться
в половине седьмого утра. Писать 50 докладных записок в день и прочитывать 150.
Не повышать голоса даже в состоянии ярости. И добиваться своего, не наживая
врагов.
Он не был блистателен. Зато –
надежен. Вероятно, эта комбинация свойств и показалась семейному совету
подходящей для кандидата в Ротшильды номер один.
8 июля 1996 года эта вакансия
снова оказалась открытой.
Но все имеющиеся в наличии
мужчины семейства Ротшильд были, каждый в своем роде, чересчур неординарны. Или
если угодно, не вполне благонадежны.
* * *
Двое из них, вероятно, наиболее
легендарные, еще отчасти принадлежали XIX веку.
Элия де Ротшильд,
темпераментный и злоязычный, более всего интересовался судьбой фамильных
виноградников. Его единственная попытка заняться банковским делом (в цюрихском
отделении банка) закончилась стомиллионным убытком и следствием по делу о
неуплате налогов.
За Элией еще из 1930-х годов
тянулся шлейф эффектных любовных приключений. И слава человека, способного вслух
произнести любую пошлость.
(Как-то на великосветском
приеме Элия обнаружил, что у одной из приглашенных дам… как бы это поделикатнее
выразиться… искусственный глаз. И немедленно заявил об этом во всеуслышание.)
Когда американку Памелу
Харриман в 1992 году сделали послом США во Франции, супруга Элии, Лилиан, с
облегчением заметила: ну вот, одно посольство, в которое мне теперь не нужно
ходить. Роман Памелы и Элии имел место 40 лет назад. Однако Париж все еще
переживал его подробности.
Кузен Элии, Ги де Ротшильд,
воплощение шика и элегантности, несколько более успешно подвизался в парижском
банке Ротшильдов.
Правда, поговаривали, что дело
было вовсе не в самом Ги. А в одном из директоров банка. Звали директора Жорж
Помпиду.
Расцвет парижского филиала начался,
по комичному совпадению, после того как Помпиду стал президентом Франции.
А к началу 1980-х в воздухе
завитало предчувствие крупной неприятности. Новый президент республики Франсуа
Миттеран объявил программу национализации. Он-то никогда не работал у
Ротшильдов.
Ги де Ротшильд проявил
темперамент и изобретательность и опубликовал на первой полосе Le Monde
яростное сообщение о том, что готов снова перебраться в США – как перед
приходом нацистов.
Перепуганное правительство
выкупило банк за $110 млн. А злые языки получили возможность сказать, что
национализация спасла французских Ротшильдов от банкротства.
Так или иначе, ни Ги, ни Элия
де Ротшильд в главы династии не годились. Не только из-за скромных деловых
успехов, но и просто по причине преклонности лет.
Еще несколько подающих надежды
Ротшильдов среднего поколения были забракованы по разным причинам.
Сводный брат Амшеля, Джейкоб,
отличился тем, что за несколько лет превратил инвестиционный трастовый бизнес
(Rothschild Investment Trust) в цветущее предприятие стоимостью в
$231 млн. А сам стал жизнерадостным светским господином с состоянием в
$1 млрд.
У Джейкоба был один – решающий
– недостаток. Он успешно проворачивал конкретные операции, но не был в
состоянии выстроить целый бизнес. И потому в символическом ротшильдовском
понимании никогда не смог бы возглавить всю семью.
Эрик де Ротшильд слишком любил
богемную жизнь и одевался в диковатые черно-серебряные туалеты. А однажды
заказал Энди Уорхолу собственный портрет. В обнаженном виде.
Один из его кузенов, Эдуард,
оказался просто чересчур агрессивным для респектабельного банковского бизнеса.
Еще двое родственников – Ивлин
(нынешний глава N. M. Rothschild & Sons) и Эдмонд (по слухам, самый богатый
из всех) – вплотную приблизились к пенсионному возрасту.
Двое подающих надежды
родственников – Энтони и Дэвид – пока не достигли совершеннолетия.
Короче говоря, самоубийство
Амшеля Ротшильда поставило всех его здравствующих родственников перед
запутанной династической проблемой.
* * *
Через несколько месяцев после самоубийства
Амшеля пресса наконец-то стала подбираться к не вполне афишируемым
подробностям. Отбросив версии о внезапном помрачении рассудка, депрессиях и
разоблачении супружеской неверности.
В конце концов произошло именно
то, чего всем Ротшильдам так хотелось избежать. Естественное любопытство
публики переключилось на управляемый Амшелем Rothschild Asset Management.
Тут-то и было сделано
разочаровывающее открытие. Или если угодно, полупризнание. Человек, которого
прочили в главы финансовой династии, был, мягко говоря, не вполне удачлив в
делах.
До его прихода фирма Rothschild
Asset Management приносила около $10 млн прибыли. Ежегодно.
После того как Амшель воцарился
в директорском кабинете, прибыль поначалу съехала до цифры $1 млн в год. А
в неудачные годы и вовсе замирала где-то на отметке $500 тыс.
Неудачу пришлось списать в
разряд загадок природы. Ибо инвестиционный рынок вообще-то находился в
расцвете.
Фирмы, схожие с Rothschild
Asset Management, купались в прибылях. Деятельность Амшеля Ротшильда приносила
семье все более непостижимые убытки.
В 1995 году убытков стало
$700 тыс. Амшель начал разрабатывать план реорганизации Rothschild Asset
Management.
Через год план был готов. А
убытки достигли $9 млн.
Рекордная абсурдность,
разумеется, не в размерах самой этой суммы. Промах такого формата Амшель
Ротшильд мог бы, не поморщившись, покрыть даже из собственного кармана.
Просто, по словам экспертов,
при той конъюнктуре, какая в тот год существовала на биржах, Rothschild Asset
Management полагалось иметь, по самым скромным подсчетам, около $15 млн
прибыли.
Один Ротшильд когда-то
стрелялся от несчастной любви. Другой покончил с собой в припадке абстрактной
депрессии. Но финансовые потрясения никогда не выводили членов династии из
себя. Во всяком случае, до такой степени.
Возможно, Амшель Маер Джеймс
был единственным Ротшильдом, поставившим деньги – или, если выразиться
деликатнее, деловой успех – выше собственной жизни.
Ростовщики
императорского дворца
Основатель династии: Евзель
Габриэлович Гинцбург (1812–1887)
Место действия: Россия
Сфера интересов: виноторговля,
финансы
Представители рода Гинцбургов
были одними из богатейших людей Российской империи. Имели родственные связи с
семьей Ротшильдов.
Во второй половине XIX – начале
ХХ века не было, наверное, в России человека, кто не слышал бы о баронах
Гинцбургах. Они принадлежали к богатейшим людям Российской империи. Среди
прочего они с успехом занимались железнодорожным строительством, были
известными меценатами и не менее известными золотодобытчиками.
И не только в России –
родственные и деловые отношения связывали талантливых представителей этого
семейства с Украиной и Венгрией, Германией и Францией; а один из них даже
породнился с бароном Ротшильдом.
Фамилия Гинцбургов происходит
от названия города Гюнцбурга в Баварии. В XVII–XVIII веках Гинцбурги были
раввинами в германских государствах и Речи Посполитой; на рубеже XIX века
переселились в Российскую империю. Наиболее известны среди Гинцбургов
основатель семейного дела Евзель Гинцбург и его сын Гораций.
Сын витебского раввина Евзель
(Йоссель) Габриэлович Гинцбург (1812, Витебск – 1878, Париж) поначалу занимался
винными откупами в Бессарабии, Киевской и Волынской губерниях. Уже в 1833 году
юный Евзель стал витебским купцом I гильдии, а с конца 1850-х годов – петербургским.
С 1847 года он уже коммерции советник. За услуги, оказанные правительству,
Евзелю Гинцбургу вместе с женой Расей, сыновьями Зискиндом и Уром и дочерью
Хаей-Матлей по инициативе министра финансов Федора Павловича Вронченко в 1849
году было пожаловано потомственное почетное гражданство. В период Крымской
войны (1853–1856) Евзель Гинцбург держал винный откуп в осажденном Севастополе.
Война войной – но жизнь брала свое и под английскими ядрами. По словам
поверенного Гинцбурга, он оставил южную сторону Севастополя, унеся кассу, одним
из последних, «чуть ли не одновременно с комендантом гарнизона».
Командующий одной из русских
армий в Крымскую кампанию свидетельствовал, что Евзель Гинцбург «оказывал
постоянное особенное усердие к безостановочному продовольствию войск винною
порциею, содержал для себя значительные запасы вина в указанных интендантством
пунктах и вообще без всякого промедления удовлетворял всем требованиям войск, в
разных пунктах расположенных и часто с одного на другое место передвигаемых,
отпуская притом вино по ценам не только не свыше высочайше утвержденных для
мирного времени, но и с уступкою». Так что «наркомовские сто грамм» эпохи
Великой Отечественной войны имели предшественницу в виде «винной порции» в
период обороны Севастополя. Заслуги Гинцбурга во время Крымской войны, а также
содействие выгодным для казны результатам на торгах на питейные откупа побудили
министра финансов Петра Федоровича Брока представить откупщика к награде.
Александр II наградил его золотой медалью с надписью «За усердие» для ношения
на шее на андреевской ленте. Это была уже вторая правительственная награда
предпринимателя. Первую золотую медаль за усердие, проявленное по отношению к
интересам казны, Евзель Гинцбург получил в 1854 году, но в тот раз на менее почетной
владимирской ленте.
Разумеется, Гинцбург и свой
интерес не забывал. Его быстрое обогащение спровоцировало донос, дошедший до
императора. В нем аноним утверждал, что Гинцбург заработал на откупах около
8 млн руб. серебром: «Со дня существования России не было еврея, который
имел бы состояние на миллион рублей…» Но времена на дворе стояли либеральные, и
Александр II оставил донос без последствий.
В делах Евзеля участвовали его
сыновья, среди которых выделялся Гораций Евзелевич (Нафтали Герц) (1833, Звени-городка
Киевской губ. – 1909, Петербург, похоронен в Париже), вскоре превзошедший
отца. В 1859 году Гинцбурги основали в Петербурге крупнейший в России
банкирский дом «И. Е. Гинцбург» с филиалом в Париже. Гинцбурги вкладывали
средства в страховое дело, добычу золота, железнодорожное строительство,
участвовали в создании акционерных коммерческих банков (в том числе Киевского
частного, 1868; Петербургского учетного и ссудного, 1869; Одесского учетного,
1879) и др. Гинцбурги поддерживали финансовые отношения с банкирскими домами
Германии («Блейхредер и K°»), Варбурга («Мендельсон и K°») и Франции («Госкье и
K°», «Камондо»). Родственными отношениями они были связаны с финансистами
Западной Европы и России. Сестры жены Горация Гинцбурга Анны вышли замуж за германских,
венгерских и российских банкиров. Сестра Горация Матильда стала женой
племянника министра финансов Франции при Наполеоне III П. Фульда, а одна из ее
дочерей – барона Эдуарда Ротшильда. Вообще Париж, где на бульваре Османн
находилось отделение их банкирского дома, стал для Гинцбургов не менее
привычной средой обитания, чем Петербург.
Гинцбурги постоянно
сотрудничали с Государственным банком и Министерством финансов. Участвовали в
размещении русских и иностранных госзаймов, в осуществлении связей с европейскими
денежными рынками и банками. В 1878 году, в период Русско-турецкой войны,
банкирский дом Гинцбургов подписался на военный заем на сумму 10 млн руб.
(На такую же сумму подписался Государственный банк!) Разумеется, это было не
обычной коммерческой операцией, а скорее демонстрацией патриотических чувств. В
то же время сумма подписки свидетельствует о размерах капитала банкиров.
В 1868–1872 годах Гораций
Гинцбург был гессен-дармштадтским генеральным консулом в Петербурге, в 1870
году великий герцог Гессен-Дармштадтский Людвиг III (брат Марии Александровны,
жены императора Александра II) пожаловал ему баронский титул, а в 1874 году
баронский титул был пожалован и его отцу Евзелю Гинцбургу. Гинцбурги приняли
титул по специальному разрешению Александра II, а в 1879 году получили право
пользоваться им в России потомственно. Гораций Гинцбург был возведен в ранг
действительного статского советника (что еще по петровскому Табелю о рангах
соответствовало генеральскому чину) и награжден высшими российским орденами.
Несмотря на это, в момент резкого падения курса русского рубля Министерство
финансов не оказало помощи банкирскому дому, средства которого были вложены в
русские ценные бумаги.
* * *
Весной 1892 года Петербург был
взволнован слухами о трудностях, возникших у знаменитого банкирского дома
Гинцбургов. Проблемы возникли из-за падения курса рубля, в связи с чем
Гинцбурги не смогли разместить облигации трехпроцентного госзайма. Гораций
Гинцбург обратился за помощью к министру финансов Ивану Алексеевичу Вышнеградскому.
Чтобы возобновить платежи, требовалась ссуда в 1,5 млн руб. Вышнеградский
поставил условие: Гинцбург должен восстановить хорошие отношения между
российским министром и парижским Ротшильдом. Гинцбург этого сделать не смог – и
правительственной поддержки не получил. Поговаривали, что актив Гинцбурга был
равен пассиву, что долгу всего около 9 млн руб. Это отнюдь не являлось
критической суммой для знаменитого дельца. Тем не менее в банкирском доме была
введена внешняя администрация.
Видимо, Гинцбургам пришлось
пойти на продажу части имущества. Любопытное свидетельство сохранилось в
дневнике госсекретаря Александра Александровича Половцова, обрадованного
приобретением у «разорившегося банкира Гинцбурга шести редких стенных ковров
начала XV века». Половцов заплатил за ковры 12 тыс. руб. (Известный
коллекционер Половцов, сам человек небогатый, мог позволить себе такое
благодаря удачной женитьбе: его избранницей стала приемная дочь другого
знаменитого банкира, первого управляющего Госбанком Александра Людвиговича
Штиглица.)
Заметим, что налаживание личных
связей с правительственными чиновниками было давней традицией российских
банкиров. И Гинцбурги вели себя так, как было принято у их предшественников.
Так, Штиглиц водил дружбу с министром финансов Михаилом Христофоровичем
Рейтерном.
Половцов, говоря о
«разорившемся банкире Гинцбурге», поторопился. Претензии кредиторов были
удовлетворены, и внешняя администрация была упразднена. Но в банковский бизнес
Гинцбурги не вернулись. Тем более что у них было не менее привлекательное поле
приложения энергии – добыча золота.
Гинцбурги начали инвестировать
в золотопромышленность в Сибири еще в конце 1860-х годов. В 1882 году Гораций
Гинцбург стал директором-распорядителем Ленского золотопромышленного
товарищества. Ему принадлежало 680 из 900 паев. Дело велось с размахом,
внедрялись передовые технологии. В 1889 году впервые на частных приисках была
произведена гидравлическая промывка золотого песка. В 1897 году на приисках
Ленского товарищества была построена первая в Сибири электростанция.
За год до этого паевое
фамильное предприятие было преобразовано в акционерное общество «Ленское
золотопромышленное товарищество». Председателем правления был избран Гораций
Гинцбург, активное участие в делах принимали его сыновья Александр и Альфред.
Ленское золотопромышленное товарищество получало крупные кредиты от Госбанка;
долг временами достигал гигантской по тем временам суммы в 10 млн руб. К
1909 году товарищество погасило свой долг Госбанку. Акционерами товарищества
стали видные российские предприниматели, представители крупнейших банков:
Международного, Русско-Азиатского, Русского для внешней торговли и др.
Достаточно назвать Василия Ивановича Тимирязева, Алексея Ивановича Путилова,
Александра Ивановича Вышнеградского (сына бывшего министра финансов)… Как
правило, эти люди были связаны с правительством и нередко занимали в прошлом
важные государственные посты: Тимирязев побывал министром торговли и
промышленности, Путилов – товарищем министра финансов, Вышнеградский –
вице-директором особенной канцелярии по кредитной части Минфина.
По акциям Ленского
золотопромышленного товарищества выплачивался необычайно высокий дивиденд, что
вызывало ажиотажный спрос на них. В 1908–1909 годах акционерам было выдано
2 млн 775 тыс. руб., в 1909–1910 годах – 4 млн 234 тыс.
руб. (дивиденд составил 56 %). Столь высокая прибыльность объяснялась, с
одной стороны, внедрением технических новинок, с другой – нещадной
эксплуатацией рабочих. Рабочие требовали повышения заработной платы на 33 %.
Отказ хозяев привел к забастовке, в ходе которой и произошли столкновения с
полицией и войсками 4 апреля 1912 года, приведшие к множеству жертв. По разным
данным, погибли от 83 до 270 человек, около 250 были ранены. Эти события,
потрясшие всю страну, получили название Ленского расстрела.
Ленский расстрел, опозоривший
руководителей товарищества, привел к тому, что 28 сентября 1912 года правление
вышло из дела в полном составе. Но Гинцбурги продолжали еще несколько лет
получать «попудные» с добытого золота на некоторых приисках.
* * *
В историю российского еврейства
Гинцбурги вошли прежде всего не столько как удачливые предприниматели, сколько
как активные участники движения за равноправие евреев и выдающиеся меценаты.
Свои связи в правительственных кругах Гинцбурги использовали для облегчения
положения евреев, выступая в качестве штадланов (ходатаев) по делам единоверцев
перед имперскими властями. Штадланут – это, по определению современного
историка, «представительство от имени еврейской общины перед правительством, осуществляемое
ее наиболее авторитетными деятелями». Ну а кто был более авторитетен среди
евреев Российской империи, нежели Гинцбурги – банкиры, золотопромышленники, да
к тому же еще и бароны?
В июне 1856 года Евзель
Гинцбург возглавил группу состоятельных евреев, ходатайствовавших перед
властями об облегчении положения (в том числе разрешения жить вне черты
оседлости) некоторых «заслуженных» и «полезных» категорий евреев: почетных
граждан, купцов I и II гильдий, евреев с высшим образованием, а также «беспорочно»
отслуживших 25-летний срок в армии. В августе 1862 года Евзель Гинцбург подал
председателю правительственного Еврейского комитета барону Модесту Андреевичу
Корфу (соученику А. С. Пушкина по лицею и директору Публичной библиотеки)
записку об уничтожении некоторых ограничений в законодательстве о евреях.
Гинцбург обращал внимание на следующие моменты в законодательстве,
противоречащие логике «здравой политической экономии»: ограничение права
жительства; ограничение в производстве торговли и приобретении поземельной
собственности; бесправность евреев, получивших образование. Записка была
представлена Александру II и направлена императором для обсуждения в
правительственный Еврейский комитет. После долгих дискуссий некоторые пожелания
были проведены в жизнь. Что объяснялось прежде всего экономическими видами
правительства. Нетрудно заметить, что ходатайства Гинцбургов касались прежде
всего верхушки еврейского общества, что вызвало впоследствии презрительное
замечание великого еврейского историка Семена Дубнова: «Люди, которые
находились на грани меж рабством и свободой… возможно, из дипломатических
соображений довольствовались ничтожными крохами прав и привилегий для “лучших
среди нас”». Однако, говоря объективно, «гомеопатическая эмансипация» (по
выражению того же Дубнова) была в то время единственным реальным путем
постепенного разрушения черты оседлости.
В 1863 году в Петербурге по
инициативе Гинцбургов основано Общество для распространения просвещения между
евреями в России (председателем до 1878 года был Евзель Гинцбург, в 1878–1909 –
Гораций). Гораций Гинцбург в 1878–1892-х годах на свои средства построил первую
синагогу в Петербурге. Гинцбурги были инициаторами создания Петербургской
еврейской общины и ее признанными лидерами. Гинцбурги были известными меценатами;
так, Гораций Евзелевич финансировал обучение скульптора Марка Антокольского. Но
плодами благотворительности Гинцбургов пользовались не только евреи. Гораций
Гинцбург учредил стипендию в Петербургской консерватории, основанной и
руководимой Антоном Григорьевичем Рубинштейном; был одним из учредителей
Петербургского археологического института и Института экспериментальной
медицины. Гинцбурги общались со многими деятелями русской культуры, в том числе
с И. С. Тургеневым и В. В. Стасовым. Клиентом банкирской конторы Гинцбургов был
М. Е. Салтыков-Щедрин, отмечавший в частной переписке добросовестность и
оперативность ее работы.
Настоящим шоком для российского
еврейства стали погромы, разразившиеся в начале 1881 года и продолжавшиеся до
1884 года. Они показали, что проблемы для еврейского населения Российской
империи может представлять не только политика властей, но и глубоко
укоренившаяся в низах юдофобия. 17 мая 1881 года император Александр III,
вступивший на престол после убийства своего отца народовольцами 1 марта 1881
года, принял еврейскую делегацию, возглавляемую Горацием Гинцбургом. Царь
приписал организацию погромов революционерам, стремившимся его таким образом
дискредитировать. Революционеры погромов, конечно, не организовывали – но надо
сказать, что некоторые члены «Народной воли» решили воспользоваться народными
волнениями в надежде, что еврейские погромы послужат началом всероссийского
бунта. Появились даже антисемитские прокламации, подготовленные не в меру
ретивыми борцами за светлое будущее. Правда, эта деятельность вскоре была
пресечена партийным руководством. Как бы то ни было, Александр III обещал
беспорядки прекратить, но указал на «еврейскую экономическую эксплуатацию» как
на причину погромов. Либеральное царствование было позади. Началось время
контрреформ и введения новых ограничений для евреев.
Гораций Гинцбург был вхож к
высшим чинам царской администрации и, по слухам, неоднократно вручал некоторым
из них взятки, чтобы предотвратить введение новых ограничительных мер. По
утверждению осведомленного журналиста Льва Клячко, министр внутренних дел граф
Николай Павлович Игнатьев, автор крайне стеснительных для евреев Временных
правил от 3 мая 1882 года, в том случае, когда ему были нужны деньги,
придумывал новое ограничение для евреев и доводил это до сведения Гинцбурга.
Неизменно следовала превентивная мера в виде конверта с кругленькой суммой,
вручавшейся министру, после чего антиеврейский проект откладывался до следующей
министерской нужды. Правда, другой современник утверждал, что Гинцбург
отказался дать огромную взятку министру, заявив, что «евреи не будут платить за
свои права». Возможно, это объяснялось и недоверием к Игнатьеву, которого турки
в бытность графа послом в Константинополе прозвали Лгун-паша. А
соотечественники характеризовали еще выразительней: «Игнатьеву врать – что
собаке лаять».
Ходили слухи, что Гинцбург
финансировал «Священную дружину» – тайное общество, созданное для борьбы с
революционерами их же методами, вплоть до терроризма. После цареубийства 1
марта 1881 года некоторые высокопоставленные верноподданные, включая министра
двора графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова, флигель-адъютанта графа
Павла Петровича Шувалова, решили, что полиция со своими обязанностями не
справляется и надо взяться за дело охраны царя и борьбы с революционерами
самим. Любопытно, что одним из тех, кто независимо от столичных аристократов
заявил, что с «анархистами надо бороться их же оружием», был не кто иной, как
Сергей Юльевич Витте, служивший в то время в Киеве на Юго-Западных железных
дорогах. Витте был вызван в Петербург, принес присягу на Евангелии в верности
тайному обществу и отправлен обратно в Киев организовывать «пятерки». Затем
будущего министра финансов отправили в Париж для контроля за осуществлением
убийства одного из русских революционеров. Однако до дела не дошло, ибо в этот
момент сообщество «взволнованных лоботрясов» (выражение Салтыкова-Щедрина),
путавшихся под ногами у профессионалов сыска, было распущено по требованию
департамента полиции.
Гораций Гинцбург входил в состав
нескольких правительственных комиссий. В 1887 году он был приглашен экспертом в
комиссию для рассмотрения законодательства о евреях под председательством
бывшего министра юстиции графа Константина Ивановича Палена. До 1892 года,
когда было запрещено участие евреев в городском самоуправлении, состоял гласным
Петербургской городской думы. С 1893 года Гораций Гинцбург возглавлял в России
центральный комитет Еврейского колонизационного общества, созданного в 1891
году для содействия переселению евреев из Восточной Европы в Аргентину, а затем
в Палестину.
После смерти Горация
петербургскую еврейскую общину возглавил его сын Давид Горациевич Гинцбург,
ученый-востоковед, один из инициаторов издания и редакторов «Еврейской
энциклопедии». Давид и его брат Александр входили в состав Кружка 1905 года о
равноправии национальностей, собиравшегося у министра просвещения графа Ивана
Ивановича Толстого. Сыновья Горация Гинцбурга участвовали в ряде акционерных
обществ и компаний (Верхнеамурская золотопромышленная компания, акционерное
общество «Платина», Сергинско-Уфалейские горные заводы, акционерное общество
пиво-медоваренного завода в Москве, свеклосахарные заводы, Российское
золотопромышленное общество и др.).
Революция 1917 года смыла не
только многих политиков и деятелей культуры, но и тонкий слой российских
предпринимателей. Вынужден был покинуть Россию и клан Гинцбургов.
Фабрика
миллиардеров
Основатели династии: Джон Д.
Рокфеллер-страший (John Davison Rockefeller), 1839–1937; Джон Д.
Рокфеллер-младший (John Davison Rockefeller), 1874–1960
Место действия: США
Сфера интересов: нефтедобыча,
благоворительность
Основатель компании Standard
Oil.
Джон Рокфеллер-старший основал
университет в Чикаго и завещал $500 млн на развитие науки. Джон
Рокфеллер-младший восстановил Metropolitain Opera и подарил Организации
Объединенных Наций ее нынешнюю резиденцию. В частной жизни их лозунгом было:
«Блаженны неимущие».
В 1908 году знаменитый
американский газетчик и издатель Пулитцер озадачил одного из своих лучших
сотрудников секретной миссией.
По замыслу Пулитцера, миссия
должна была вылиться в самый сенсационный репортаж за всю историю свободной
прессы.
Журналисту следовало
переворошить архивы, библиотеки, финансовые учреждения и извлечь на свет божий
подлинную биографию Джона Дэвисона Рокфеллера-старшего.
Поводом стал жалкий чек на
$10 тыс., которые Рокфеллер пожертвовал на некие общественно-полезные
цели. И немедленно выбросил это событие из головы, как он всегда поступал с
улаженными делами.
Годовой благотворительный
бюджет Рокфеллера составлял в ту пору около $2 млн.
Сумма в $10 тыс. – по
несложным подсчетам ровно 0,5 % от $2 млн – вызвала решительно ни с
чем несоразмерное возбуждение.
Газеты украсились заголовками
«Деньги Рокфеллера – деньги Сатаны». По мнению прессы, дар следовало немедленно
и с негодованием отвергнуть.
В первое десятилетие XX века
согражданам внезапно и срочно понадобилось узнать, чем именно пахнут миллионы
Рокфеллера.
Расследование Пулитцера
принесло издателю пару весьма неприятных неожиданностей.
Сенсация не оправдала затрат на
ее добычу. Во всяком случае, на первый взгляд.
* * *
К музыке Джон Дэвисон Рокфеллер
был совершенно безразличен, если только речь не шла о церковных песнопениях.
В театре его видели
один-единственный раз за всю жизнь. Что обеспечило озадаченному режиссеру
аншлаг и наезд фотокорреспондентов.
Живопись он считал развратом.
Хороший аппетит – наказанием
божьим.
Светскую жизнь – преддверием
ада.
Политику – занятием для
слабоумных.
Любовь – вымыслом литераторов.
Которых он не ставил ни в грош.
Извлечение выгоды было его
любимым времяпрепровождением и единственной усвоенной им наукой.
Одна из трех его сестер как-то
кисло заметила: «Если с неба посыпется овсяная каша, Джонни будет первым, кто
побежит за тарелкой».
Семи лет от роду – году, стало
быть, в 1845 году – Джонни самостоятельно взрастил стадо индюков. Которое
немедленно… продал за $50 соседскому фермеру. Деньги он, долго не думая, отдал
в долг другому соседу.
Под 7 % годовых.
Ни в какие более подобающие
нежному возрасту игры он не играл отродясь.
В середине XIX века нефть
добывали только в тех местах, где достаточно было ткнуть в землю лопатой, чтобы
забил фонтан. Продавали ее, главным образом, в аптеках.
Народ верил, что это отличное
средство от простуд и вшей.
В 16 лет Джонни Рокфеллер
бросил университет и отправился скупать нефтяные участки и
нефтеперерабатывающие предприятия.
Начального капитала у него,
разумеется, не было.
Зато был любящий папаша,
одолживший сыну средства.
Под 10 % годовых.
И взимавший штрафные проценты с
любой просроченной выплаты.
Великодушный отец вел мелкую
торговлю с индейцами Дикого Запада и прославился тем, что при любых попытках
сбить цену убедительно имитировал временную потерю слуха.
В 1863 году Джон купил свой
первый нефтеперерабатывающий завод.
В 1873 году его компании
Standard Oil принадлежала вся нефтепереработка штата Огайо.
В 1882 году – 95 %
нефтеперерабатывающей промышленности Соединенных Штатов.
В конце 1980-х господа Даймлер
и Бенц выпустили на улицы мира первое чудовище на четырех колесах, которое
питалось бензином.
А в 1910 году Джон Дэвисон
Рокфеллер-старший был самым богатым человеком на земном шаре.
* * *
Даже шутить он мог только по
поводу денег. Каждое утро в своем бюро Рокфеллер традиционно начинал с
замечания, которое ему самому казалось неотразимо остроумным: «Ну что же,
попробуем слегка поправить наше плачевное положение».
Его поместье в Покантико Хиллз
в окрестностях Нью-Йорка по площади в десять раз превосходило княжество Монако.
Сам Рокфеллер последовательно
отказывался извлекать из своего богатства хотя бы минимальное удовольствие.
Глубокое наслаждение ему
доставлял исключительно аскетизм.
Рокфеллер не пил, не играл в
карты, не скрывался от налогообложения и не имел любовниц. Что с прискорбием
было вынуждено констатировать вышеупомянутое журналистское расследование г-на
Пулитцера.
За его обеденным столом по
правую руку всегда сидел методистский священник Фредерик Гейтс, специально
зачисленный в штат Standard Oil.
Его многочисленные отпрыски
донашивали друг за другом брюки и свитера и делили один велосипед на четверых.
Выходя на улицу, он неизменно
оказывался в обществе попрошаек, вымогавших милостыню. Карманы Рокфеллера –
известного благотворителя – были всегда набиты пятицентовыми монетами.
И… каштанами.
Которые Рокфеллер считал
идеальным средством от ревматизма. Он полагал, вероятно, не без оснований, что
уличные бродяги подвержены этому неприятному заболеванию. Так что те, кому не
хватило пятицентовика, могли рассчитывать на пару каштанов.
Его ненавидела вся Америка.
Разумеется, не за каштаны.
Standard Oil представлялась
Рокфеллеру своего рода филиалом божественной канцелярии, которая высасывает
из-под земли блага Всевышнего в виде нефти и распределяет их между людьми.
На одном из своих юбилеев,
подпевая приглашенному хору, Рокфеллер вдохновенным тенором скандировал:
«Благослови, Боже, нас всех, благослови, Боже, Standard Oil».
Скончался он в 1937 году, в
возрасте 98 лет. Когда сограждане уже готовы были поверить в его бессмертие.
* * *
Если бы Джон Рокфеллер-младший
и Джон Рокфеллер-старший были не сыном и отцом, а, скажем, двумя братьями, они
бесспорно оказались бы близнецами.
Речь, разумеется, не о внешнем
сходстве.
Оба были, так сказать,
генетическими миллиардерами.
Жизненный путь Джона-младшего
воспроизводил жизненный путь его отца с раздражающей буквальностью.
Правда, Джон-младший поначалу
позволял себе некоторую расточительность, до которой отец ни за что бы не
опустился. Как-то: тратил по 30 центов на завтрак в кафе и однажды даже оставил
парикмахеру пять центов на чай.
(Парикмахер, наповал сраженный
щедростью, велел оправить пятицентовик в раму и выставил его в своем
заведении.)
Кроме того, начало его
деятельности в Standard Oil было ознаменовано бурным провалом. Как-то невзначай
просчитавшись, Рокфеллер-младший за первые два месяца причинил фирме
$20 млн убытка.
Отдадим должное
Рокфеллеру-отцу, который имел милое обыкновение засуживать сотрудников до
полусмерти из-за $5. При этом вовсе не в переносном смысле.
В данном случае он неожиданно
проявил непоследовательное благодушие.
Отдадим должное и
Джону-младшему – это был первый и последний финансовый просчет, который он
совершил в своей жизни.
Служащие компании как-то даже
не почувствовали, что основатель империи, оставаясь главой и владыкой Standard
Oil, передал практическое руководство сыну году этак в 1896.
На Standard Oil эта перемена
решительно никак не сказалась.
Казалось, все та же черная
фигура высаживается ровно в девять из лимузина и направляется в бюро.
* * *
Душераздирающий аскетизм и
добродетельность во втором поколении, кажется, только усугубились.
Подобно отцу, Джон
Рокфеллер-младший, унаследовавший по скромным подсчетам $500 млн, личных
потребностей как бы совершенно не имел и тратил деньги исключительно на
благотворительность.
Все хозяйственные расходы
ежедневно заносились в бухгалтерскую книгу.
В брак Джон-младший вступил
после напряженных раздумий и затяжной проверки чувств. Его избранница готова
была сказать ему «да» на следующий день после знакомства, но была вынуждена
четыре года дожидаться официального предложения.
Столь длительные колебания были
вызваны тем, что невеста казалась ему несколько… фривольной особой. То есть
иногда являлась в обществе в шляпке модного фасона.
Дочь Эбби и пятеро сыновей –
Джон, Нельсон, Лоуренс, Уинтроп и Дэвид, – являвшиеся на свет с
аккуратными промежутками в два года, были также обречены на фамильную
педантичность.
Джон Рокфеллер-младший
ежеутренне лично будил их в 7.45 утра, перед тем как отправиться в свое бюро на
Бродвее.
Единственной разновидностью
ненаказуемых развлечений признавалось послеобеденное семейное музицирование.
За помощь по хозяйству родители
аккуратно выплачивали детям по пять центов. И столь же аккуратно взимали по
пять центов за мелкие проступки и шалости.
Позже в дело шли и суммы
покрупнее. Сыновьям Джон обещал по $2,5 тыс., если они воздержатся от
курения и не станут прикасаться к спиртному.
Он ни на секунду не сомневался
в том, что именно таким образом следует поддерживать в порядке фабрику по
воспроизводству Рокфеллеров. Безупречных и всемогущих.
Никогда не ошибавшийся в подсчетах
Джон-младший на сей раз просчитался. Была ли ошибка математического, морального
или же психологического свойства – неизвестно.
* * *
Финал процветания династии
забрезжил в тот момент, когда Джон Рокфеллер-младший – в первый раз за много
лет – проявил оригинальность. И сделал нечто, чего никогда не сделал бы
Джон-старший.
Он выделил каждому из
наследников долю в $40 млн. И предоставил им самим решать, как поделить
обязанности в семейном предприятии.
(Рокфеллер-старший довольно
холодно относился ко всем формам демократии и полагал, что власть и деньги
должны оставаться в одних руках.)
Последствия оказались более
разрушительными, чем можно было предполагать.
Старшая сестра Эбби стала
курить и сбежала с неким элегантным проходимцем.
Лоуренс, поклонник Канта и
классической архитектуры, занялся инвестициями в авиационную промышленность.
(Ни его отец, ни дед ни разу в жизни не летали самолетом, считая этот вид
транспорта дьявольским наваждением.)
Уинтроп удалился в Арканзас,
где создал образцовое фермерское хозяйство и клинику для местного населения.
Дэвид, с упоением ловивший
бабочек, вознамерился стать ученым (интеллектуалов Рокфеллеры традиционно
презирали).
Джон III последовательнее
прочих готовился заместить стареющего Джона II.
Наконец, Нельсон подался в
политику, пообещав оцепеневшим от ужаса родственникам стать президентом
Соединенных Штатов. (И не сдержал обещания. Вице-президентом он, правда, как-то
раз оказался.)
Они женились, разводились,
плодили детей, пили спиртное, попадали в колонки светской хроники, позировали
фотографам и посещали модные выставки.
Это был конец тайны – и конец
клана.
Рокфеллеры перестали быть
загадочной властью, денежным монстром, запрятанным в полусумрак недоступных
публике бюро и кабинетов.
И превратились просто в очень
богатых американцев. Каких в Америке – пруд пруди.
В 1979 году 70-летний Нельсон
Рокфеллер скончался от сердечного припадка. Как сдержанно выразилась пресса, во
время интимного свидания с одной достойной дамой. Которой он платил ежегодную
зарплату в $225 тыс. за услуги, никак не определенные в ее контракте.
Его одежду пришлось собирать по
всей комнате.
Еще через десять лет семья,
состоящая из 50 человек и $4 млрд, продала Рокфеллеровский центр японским
инвесторам за $900.
Железных канцлеров и
рейхсфюреров ковали представители одной и той же династии – Круппов. Они
умудрялись наживаться на кровавых амбициях, финансировать и даже стимулировать
психологических маньяков. Разумеется, не одни они были такими, но именно Круппы
запомнились всему миру своим умением наживаться на войне.
Владельцы возникших в Руре еще
в XVIII веке заводов богатели так быстро и обладали такой властью, что получили
прозвище «печных баронов». Признанным главой, а вскоре и хозяином этих баронов
стал некий Крупп.
«Англия – родина технического
прогресса, а его кузница – Германия, вернее, та ее часть, что называется
Руром», – написал в письме к Энгельсу Карл Маркс. Автор «Капитала» был
прав: Рурский угольный бассейн и залежи железных руд словно специально были
созданы природой для организации здесь высокотехнологичного производства чугуна
и стали. Правление Круппов над Руром длилось целых два с половиной столетия.
«Крупп наш король, Крупп
вечен», – говорили шахтеры и сталевары о своем господине и не грешили
против истины. Арндт (основатель династии), потом многочисленные Фридрихи,
Густавы, Альфреды рождались и умирали, а их фамилия сделалась нарицательной – Крупп.
Аксиомой для многих поколений
немцев стало, что Руром правит Крупп (не важно, как его зовут по имени и какой
он по счету в череде правителей). Он просто Крупп, и этим сказано все.
Рождение первенца – праздник
для любой семьи, а если это происходит в семье короля, то и праздник подданных:
появился на свет будущий повелитель, кормилец и податель всех благ. Малютка
лежит в люльке, чему-то таинственно улыбается, а его жизненный путь уже
предначертан – он будет править. Что же принесет миру его правление: радость и
процветание или смерть, разрушение и слезы?
Гадать об этом в декабре 1907
года, когда в семье Круппов появился мальчик Альфред, не стали: есть вещи более
важные, чем гадание о судьбах мира, – власть, прибыль и слава династии.
Этим концерн Krupp обладал. Наследник же (когда придет его время) должен был
упрочить и приумножить состояние. Пока же проблемы решали отец и мать
(юридическая наследница великих Круппов). Право, эта чета заслуживает того,
чтобы рассказать о них чуть подробнее…
15 октября 1906 года
обвенчались 18-летняя Берта Крупп и 35-летний дипломат Густав фон Болен унд
Гульбах. Новобрачных (невиданная честь) почтил своим вниманием германский
император – Вильгельм. Собравшиеся с любопытством ждали его поздравительной
речи и свадебного дара.
Действительно, что можно
подарить самой богатой в Европе невесте? Достойный подарок такой особе трудно
подобрать даже самому императору. Но Вильгельм был не только императором, он
был еще и умным человеком и подарил чете молодоженов закон, согласно которому не
жена (как это было обычно) брала фамилию мужа, а наоборот – муж брал фамилию
жены.
Таким образом Вильгельм своей
властью короновал Густава фон Болена унд Гульбаха в Круппа. Густав родился
заново. Закон Вильгельма превратил его из человека с собственной судьбой и
именем в символ (Krupp) с порядковым номером XI. Дело в том, что по
представлению самого пунктуального и скрупулезного в мире народа снабжать
Германию оружием мог только мужчина, немец и финансовый гений по фамилии Крупп.
Если такого человека нет, ради счастья нации его надо сделать.
* * *
Восхождение Круппов как
«пушечных королей» началось при прадеде Берты – Альфреде. Он на заказ изготовил
в 1859 году 300 орудий, из которых прусские солдаты расстреляли парижских
коммунаров, а заодно и их семьи. С тех пор целью номер один для Круппов стала
война, превращавшая кровь погибших от их пушек в банковские счета. Заводы
Круппа, производящие вооружение, строились повсеместно – в Англии, во Франции и
в России. Пролитая кровь интернациональна. Густав Крупп по решению британского
суда в 1921 году получил £40 тыс. компенсации за использование
продукции его пушечного завода в Лондоне против собственных соотечественников в
годы Первой мировой войны.
Кстати, начало этой войны
поторопил доклад о военном потенциале Германии, сделанный именно Густавом
Круппом на совещании у императора Вильгельма. Обнадежив государя тем, что его
заводы готовы вчетверо увеличить производство, сталелитейный магнат вдохновил
того на войну. Умолчал Крупп лишь о цене увеличения объемов выпуска пушек и
винтовок.
В ноябре 1918 года революция в
Германии привела к падению империи и заключению мира с Антантой. Но концерн
Krupp не пострадал. Протоколы согласительной комиссии о контрибуционных
выплатах с германской стороны подписывал не кто иной, как Крупп. Заложенные в
них условия определили выплату денег за все военные заказы заводам Круппа
первоочередной. Только расплатившись с Круппом, Германия стала перечислять
контрибуцию союзникам.
В период Веймарской республики
Крупп выпускал мирную продукцию (станки, грузовики, бритвы) и, казалось бы,
забыл о высшем предназначении фамилии – наживаться на крови. На самом деле это
была временная передышка. Густав Крупп умел ждать новой войны: заводы Круппа
работали исправно, именно тогда был освоен выпуск паровозов.
Сборка паровозов приносила
небольшой, но вполне устойчивый доход. Получить больше было трудно, но и с
голоду в семействе никто не умирал.
* * *
Такая надпись была
выгравирована на стволах пушек, выпускаемых Круппом для Бисмарка. «Моим
последним доводом в споре с отцом будут сверхдоходные заказы. Паровозы хорошо,
но танки выгоднее», – решил Альфред (сын Густава), чая наступление новых
сражений. Перед его глазами уже маячила личность, способная создать его
продукции устойчивый спрос, – Адольф Гитлер.
Начиная с 1931 года Альфред
снабжает фашистов деньгами сначала из личных средств, а затем и из кассы отца
(уловившего, куда дует ветер политической жизни Германии).
С приходом к власти Гитлера для
Круппов наступает «золотой век». Заказы на производство оружия следуют один за
другим, конкуренты обвиняются в расовой неполноценности или политической
неблагонадежности и ликвидируются. Имущество казненных продается с аукционов,
которыми руководят Круппы, и покупается ими же. Альфред, в свою очередь, несет
Гитлеру доклад о возможности произвести оружия больше и лучше, чем есть у любой
страны.
В 1939 году, в сентябре, орудия
Круппа уничтожают Варшаву. Летом 1940 года танки Круппа, обойдя линию Мажино,
врываются в Париж. Осенью того же года бомбами Круппа полностью разрушен
английский город Ковентри. В июне 1941 года подводные лодки Круппа топят
русские корабли в Черном, Балтийском и Баренцевом морях.
Альфред оттесняет отца от
руководства концерном и занимает его место. Это противоречит законам, но кто
посмеет напомнить о юстиции личному другу Мартина Бормана и Генриха Гиммлера? В
захваченных Гитлером странах идет беспрецедентный грабеж, агенты Круппа
отправляют в концлагеря владельцев наиболее перспективных предприятий и через
институт конфискаций и аукционных продаж присоединяют их к владениям своего
хозяина. Во Франции Крупп объявляет своей собственностью более 50 заводов и
фабрик, в Польше – 70, в Норвегии – 25. То, что нельзя использовать на месте,
вывозится в Германию. Только из СССР в период войны было вывезено 280 вагонов
самого технологического оборудования из Донбасса.
Заслуги Круппа перед Рейхом
оценены по достоинству: он получает титул «фюрер экономики» и одну из высших
почестей – Золотой щит германского орла. Однако вскоре отношения между Круппом
и Гитлером портятся.
После поражения на Курской
дуге, где в решающей битве Второй мировой войны сошлись танки Круппа и
уральских заводов, Альфреда срочно вызвали на совещание в ставку. Фюрер был вне
себя от гнева:
– Ваши танки хуже русских,
мы проиграли битву под Курском из-за вас! Вы главный виновник наших неудач!
Это было, конечно, не так,
сталь Рура не уступала по качеству стали Урала, возможно, в чем-то даже ее
превосходила. Причина поражений крылась не в оружии, а в людях, которые им
пользовались. Русский дух тогда восторжествовал.
Но чуткий Альфред Крупп после
этого совещания более не сомневался в неизбежности поражения Германии и, спасая
свои капиталы, нанес удар собственной стране исподтишка. По его приказу через
подставных лиц были проданы все государственные ценные бумаги, а освободившаяся
наличность конвертирована и вывезена в Швейцарию. Германская имперская марка
заколебалась.
(Впрочем, это обстоятельство не
повлияло на производительность заводов Круппа, даже наоборот: если в 1943 году
он произвел 600 танков, то в 1944-м – 1800!)
Альфред был очень рациональным
человеком и умел не только пользоваться благоприятными обстоятельствами, но и
создавать их. Еще в конце 1930-х годов, узнав о планах Гиммлера создать
концлагеря, Альфред вложил в этот проект большие деньги. Он видел в этих
заведениях не фабрики смерти, а источник прибыли. Во-первых, можно использовать
бесплатный труд заключенных, а во-вторых, пленные – прекрасный живой щит от
налетов авиации неприятеля. Крупп был владельцем десяти (!) концлагерей. Надзиратели
и охранники в этих лагерях получали зарплату в кассе Круппа, а инструкции по
использованию заключенных – в заводоуправлении. Многие из них затем были
осуждены международным трибуналом в Нюрнберге на сроки гораздо большие, чем их
хозяин.
Крупп уничтожил почти все
документы о работе на его заводах военнопленных, но все же одно из обвинений,
выдвинутых против него, заключалось в использовании им рабского труда.
В свое оправдание Крупп заявил
судьям: «По законам Рейха эти люди не считались тогда людьми, поэтому и
отношение к ним было соответствующим. Я никогда не нарушал существующих
законов. Я абсолютно невиновен».
Капитуляция Германии не смогла
застать Круппа врасплох: огромные суммы денег в валюте были спрятаны в
швейцарских банках, документы, изобличающие его в преступлениях, уничтожены,
заводы переданы под охрану американской военной полиции. Была лишь одна
неприятность – его арестовали и предали суду как нацистского преступника. Но,
имея хороших адвокатов и нужные связи, Альфред был спокоен за свою судьбу.
Основных пунктов обвинения было
три: сговор с Гитлером, грабеж оккупированных стран и использование рабского
труда. Каждое из них могло бы привести Круппа на виселицу, если бы было
доказано. Однако, несмотря на активное давление со стороны Британии и СССР,
американский судья признал Круппа виновным только по первому пункту обвинения и
приговорил его к 12 годам заключения с конфискацией имущества. Приговор вызвал
в зале заседаний взрыв смеха. Дело в том, что, вынося решение о конфискации
имущества, судья, согласно закону, должен был привести полный его перечень, что
в случае с ловким Круппом было физически невозможно.
* * *
Местом заключения Круппу был
определен замок Ландсберг на северо-западе Германии. Альфред содержался в общей
камере с другими нацистскими преступниками и так же, как все, носил тюремную
робу с красными полосками. Так же, как все, он в свою очередь мыл посуду,
выносил парашу, дежурил в прачечной. Но, надо отдать ему должное, ни разу ни в
период заключения, ни после него не пожаловался на суровость наказания. Более
того, коменданту замка Джеймсу Чизлу он впоследствии каждое Рождество посылал
поздравительные открытки и подарки.
На заводах Круппа тем временем
продолжалась работа. Как и в довоенные годы, там теперь собирались паровозы.
Решение суда о конфискации имущества Круппа не могло вступить в силу без общего
перечня имущества. А большинство документов было уничтожено самим Круппом,
часть спрятана или утеряна – это затягивало процесс описи.
В конце 1950 года Крупп был
полностью оправдан. В феврале 1951 года он был освобожден, а к лету снова стал
владельцем всего своего имущества (которое к тому времени так и не сумели
описать). Круппу вернули не только заводы, но даже домашнюю утварь, растащенную
американскими солдатами из его загородной виллы.
В том же году Альфред женился.
Это был его второй брак, от первого у него остался сын и, как он планировал,
будущий наследник – снова Арндт. Его вторая супруга Вера Хоссенфельд
(урожденная немка) также вступала в брак не в первый раз, но у нее было
достоинство – американское гражданство.
Ее паспорт сильно облегчил
жизнь Круппу, особенно в первые месяцы после заключения. Когда бывшие узники
концлагеря, принадлежавшего Круппу, чуть не сожгли его дом, их разогнала
американская полиция по просьбе американской гражданки госпожи Крупп.
Обретя свободу, Альфред Крупп с
двойной энергией принялся за свой бизнес. Он немедленно вернул из Швейцарии
спрятанные там во время войны деньги и вложил их в реорганизацию своих заводов.
Темпы развития его предприятий были потрясающими: уже через три года после
освобождения хозяина заводы выпускали продукции больше, чем до войны.
Он привлек новые капиталы, взял
дополнительные кредиты и вкладывал, вкладывал, вкладывал. Все проекты были
грандиозны.
Впрочем, человек по фамилии Крупп
и не мог планировать ничего мельче, чем покупку всего курортного бизнеса
Германии, практически монопольного производства локомотивов, полного контроля
над рядом радио– и телеканалов. Деньги на эти и многие другие проекты достать
не составляло труда – желающих предоставить кредит Круппу всегда было
предостаточно.
Высокий уровень конкуренции в
Европе и, как следствие, снижение прибылей заставили Круппа обратить свой взор
на страны третьего мира. В Индии, например, по заказу Неру он построил целый
город-завод для производства стали. Город получает гордое имя Руркела. В
Бразилии Крупп скупает железистые рудники и налаживает производство стали
практически для всей Латинской Америки. Вскоре бразильский проект передается
под контроль любимого наследника – Арндта.
Вершины своего успеха Альфред
Крупп достигает в начале 1960-х годов. В этот момент он как бы представляет
собой мощь всей. Являясь единоличным владельцем корпорации Круппов, Альфред
концентрирует в своих руках производство почти всех стратегических товаров в
Европе. Его заводы находятся на третьем месте в мире по производству стали
после США и СССР. В его личном владении имеется атомный флот из трех ледоколов.
Ассортимент выпускаемых товаров включает почти 4000 наименований. Крупп – один
из четырех производителей обогащенного урана-235, которым начиняют ядерные
реакторы электростанций и бомбы. Благодаря этому ему под силу сделать даже
ядерное оружие. На его заводе изобретен новый металл – титан, сверхпрочность и
легкость которого делает революцию в авиастроении. В секретных КБ Круппа идут
испытания космических аппаратов. В наиболее смелых прогнозах того времени
концерну Круппа отводили третье, а то и второе место в череде сверхдержав США и
СССР.
Столь бурный рост вызывает
ревность конкурентов. Ему начинают припоминать сотрудничество с фашистами.
Разоблачают и арестовывают начальника службы безопасности, который оказался не
кем иным, как самим Отто Скорцени (самым крутым спецназовцем СС).
Крупп теряет присутствие духа и
начинает делать ошибку за ошибкой. Он продолжает брать кредиты. Банки, особенно
германские, охотно выделяли ему средства. Но уверенность в кредитоспособности
Круппа уже поколеблена.
* * *
В воскресенье 30 июля 1967 года
в 22.00 на своей вилле Хигель скончался последний настоящий король из династии
Круппов – Альфред. Рур погрузился в траур, были приспущены государственные
флаги Германии и черно-белые штандарты Круппа. На виллу привезли мешки
телеграмм с соболезнованиями, адресованных наследнику.
Но тезка первого Круппа – Арндт
– уже несколько лет назад отрекся от престола. Согласно закону «О Круппе» от
1943 года, подписанного Гитлером и до сих пор не отмененного, только Крупп мог
быть владельцем своих предприятий, никакое внешнее управление или
акционирование без его согласия не допускалось. Поэтому, предвидя финансовый
крах, предусмотрительный Альфред обсудил с сыном проблему и с помощью юристов
составил свое завещание так, что после его смерти гигантские долги концерна
аннулировались.
По последнему распоряжению
Круппа все заводы были проданы, а вырученные деньги обращены в пожизненную
ренту в $500 тыс. ежегодно для его наследника. Кредиторам (на вполне
законном основании) не досталось ничего.
Смерть Альфреда вызвала много
толков, ходили слухи даже о самоубийстве и отравлении. Но врачи были весьма
категоричны: рак легких. Действительно, Альфред очень много курил сигареты
«Кэмел», пристрастившись к изделию противника во Вторую мировую войну.
В сердце Рура, в Эссене, особо
почетным гостям мэр до сих пор показывает главную достопримечательность города:
регистрационную книгу предпринимателей. В ней под 1587 годом стоит
собственноручная запись Арндта I об открытии дела Круппа, а под 1967 годом –
запись Арндта XIII о его закрытии.
Часть
2Короли и «капуста»
Короли бывают разные. Бывают
стальные, нефтяные, табачные и газетные. Это люди, добившиеся успеха в какой-то
одной области – выплавке стали, добыче нефти, производстве сигарет или СМИ.
Бывают и просто короли.
Первые управляют своими
бизнес-империями, вторые правят государствами, попутно занимаясь бизнесом.
Сто лет назад Эндрю Карнеги
продал за £300 млн свой стальной бизнес. Покупатель, банкир Дж. П.
Морган, пожал Карнеги руку и сказал: «Поздравляю вас, мистер Карнеги. Теперь вы
самый богатый человек в мире». Вскоре, оказавшись с Морганом на одном океанском
лайнере, Карнеги не удержался и обратился к нему во время завтрака: «Знаете, я
все думаю о нашей сделке… Кажется, я совершил ошибку. Мне следовало попросить
на $100 млн больше». Морган спокойно заметил: «Вы бы их получили, если бы
попросили». Отец-основатель современной американской филантропии,
пожертвовавший 9/10 своего состояния на благотворительные
нужды, так расстроился, что даже не стал доедать тост с джемом…
Американцев можно смело считать
нацией филантропов. 70 % американских семей делают пожертвования в размере
около 2 % их доходов. Благотворительностью занимается половина граждан,
зарабатывающих менее $10 тыс. в год. Более 100 млн жителей США
ежегодно бесплатно сажают деревья, ухаживают за больными, ведут детские кружки
и делают еще много чего полезного. И, наверное, не сыскать в Америке человека,
который за свою жизнь не получил хотя бы пару долларов от благотворительных
организаций или не воспользовался какой-нибудь другой их помощью.
Частные благотворительные фонды
сегодня представляют собой мощные структуры с обширным штатом сотрудников и
консультантов и планом работы на много лет вперед. Они владеют более чем
$350 млрд и ежегодно распределяют около $18 млрд в виде грантов.
Примерно половину из них выдают 300 наиболее крупных фондов.
Между тем огромные состояния,
ставшие основой этой благотворительной сети, первоначально принадлежали частным
лицам, которых соотечественники не слишком ласково называли
баронами-грабителями, – таким как Рокфеллер или Морган. А пионером
филантропии нового образца стал выходец из Шотландии основатель стальной
империи Эндрю Карнеги.
* * *
Первое, с чем ассоциируется имя
Карнеги, – Карнеги-холл в Нью-Йорке, построенный в 1891 году, один из
престижнейших концертных залов. Часто попадают в новости Институт и Университет
Карнеги – их сотрудники то и дело оказываются героями дня как авторы научных
работ, а также комментируя важные мировые события. Самым главным
благотворительным «Карнеги» является Карнеги-корпорация Нью-Йорка. Ей были
доверены $150 млн на «способствование прогрессу и распространение знаний и
взаимопонимания». Корпорация выделяет деньги университетам, колледжам, школам и
даже детской образовательной передаче «Улица Сезам».
О мире во всем мире заботится
фонд Карнеги «Мир между народами». Он получил всего $10 млн при создании в
1910 году, зато теперь считается старейшей общественной организацией, специализирующейся
на вопросах войны и мира. Фонд финансирует международные конференции,
публикации и работы исследователей (среди них был, к примеру, Фрейд).
Существуют Карнеги-фонды героев, которые награждают медалями и деньгами тех,
кто пострадал, «пытаясь защитить и спасти своих товарищей». С 1904 года на
такие награды было истрачено больше $20 млн.
Институт Карнеги, открытый в
1901 году в Вашингтоне при поддержке президента Теодора Рузвельта, был задуман
как научный центр, помогающий своими исследованиями развитию университетского
образования. За десять лет Карнеги выделил институту в общей сложности
$22 млн – можно сказать, что на эти деньги было обнаружено расширение
Вселенной, доказана сущность ДНК как генетического материала, создан радар и
найдены руины цивилизации майя.
Карнеги-фонд развития
образования первоначально намеревался выплачивать пенсии педагогам (Эндрю
Карнеги всю жизнь возмущался, что учителям платят как самым мелким клеркам в
его конторах), но потом занялся еще и созданием образовательных стандартов и
унифицированных общенациональных тестов.
«Карнеги» – это парки,
библиотеки, гранты, стипендии, концертные залы, музеи… Но хорошо бы
разобраться, кто же стоял за столь удачным проектом по увековечению своего
имени и во сколько обошлось «Карнеги-бессмертие».
* * *
Эндрю Карнеги, ставший самым
богатым человеком в мире, родился в августе 1835 года в Данфермлине,
средневековой столице Шотландии, известной своими тканями и королевским замком.
К середине XIX века замок обветшал, а ручное ткачество, не выдержав конкуренции
с паровыми станками, пришло в упадок – Уилл Карнеги, отец Эндрю, остался без
работы. Оказавшиеся не у дел ткачи занялись политикой и организовали движение
чартистов, впоследствии вошедшее в учебники истории как первое организованное
политическое движение пролетариата. Однако никаких весомых результатов чартисты
не добились. Парламент категорически отказался вводить всеобщее избирательное
право, кроме того, жить семье Карнеги, состоявшей из Уилла, его жены Маргарет и
сыновей Тома и Эндрю, было не на что, и в 1848 году решено было податься в
Америку, куда еще раньше перебралась тетка Эндрю. «Рабочему человеку здесь
живется гораздо лучше, чем в Старой Англии», – убеждала она родственников.
Как доказал впоследствии ее племянник, еще лучше там жилось тем, кто этого
рабочего человека эксплуатировал.
Уилл Карнеги принялся
распродавать имущество. Выручив немного денег и заняв у знакомых недостающую
сумму, он купил каюту до Нью-Йорка на небольшом корабле Wiscasset. Путешествие
заняло 50 дней, а еще через три недели семейство эмигрантов наконец высадилось
в пункте назначения – Питтсбурге.
Питтсбург в то время был
центром промышленной революции. Кругом строились предприятия, все пытались
что-нибудь производить, в воздухе плавала копоть, от которой слезились глаза,
умываться можно было каждые полчаса. Но 12-летний Эндрю Карнеги почувствовал
себя в своей стихии. Он не пошел в школу, а устроился на ткацкую фабрику
подмастерьем. Его карьера, начавшаяся, можно сказать, с самого дна, неуклонно
шла в гору. Вначале Эндрю получал $1,5 в неделю, потом, будучи посыльным в
телеграфной конторе, – $2,5, а возрасте 20 лет уже был квалифицированным
телеграфистом и личным помощником начальника Западного отделения Пенсильванской
железной дороги Томаса Скотта. Благодаря нежной дружбе с вдовцом Скоттом юный
Карнеги сделал маленький, но крайне важный шаг к будущему богатству – вложил по
его инициативе $217,5 в акции компании, производившей спальные вагоны. Через
пару лет эти бумаги приносили $5 тыс. в год, а Карнеги укрепился в
мысли, что наемным трудом настоящих денег не заработать, – его зарплата
была в десятки раз меньше «нетрудовых доходов» даже после того, как он занял
место ушедшего на повышение Скотта.
Карнеги продолжал вкладываться
в самые разные предприятия, и в возрасте 28 лет его доход уже составлял более
$40 тыс. в год. Тем не менее он продолжал работать на железной дороге
вплоть до конца Гражданской войны – считал это своим долгом. Впоследствии
единственным праздником, когда рабочие на заводах Карнеги могли не работать,
был День независимости…
* * *
Шесть правил успеха, записанные
в 1906 году со слов Эндрю Карнеги, выглядят примерно так. Определите точное
количество денег, которое вы хотели бы иметь. Честно признайтесь себе, чем вы
готовы заплатить за богатство. Наметьте срок, к которому вы должны обладать
необходимой суммой, составьте конкретный план ее получения и т. д. Самое
важное правило – шестое: дважды в день, утром и вечером, читайте вслух
написанную вами программу. При этом необходимо почувствовать, что деньги уже у
вас в кармане. Возможно, сам Карнеги не всегда придерживался этих правил, но в
том, что он добился фантастических успехов на пути к богатству, сомневаться не
приходится.
Первая сталелитейная компания
появилась у Карнеги, когда ему было 26 лет. В 30, уйдя с железной дороги, он
открыл еще несколько фирм, одна из которых должна была строить взамен
деревянных мостов стальные (разумеется, материал для мостов Карнеги закупал сам
у себя). Еще два года спустя список пополнился телеграфной компанией.
К 33 годам Эндрю Карнеги уже
был первостатейным капиталистом. Он переехал в Нью-Йорк с твердым намерением
уйти на покой, поступить в Оксфорд, а на досуге издавать собственную газету.
Судя по записям Карнеги, не всегда, впрочем, искренним, он чувствовал, что богатство
развращает его, и мечтал заняться самосовершенствованием: «Собирание богатства
– один из худших видов идолопоклонства. Ни один идол не является таким
разрушительным, как поклонение деньгам… Продолжать и дальше погружаться в
заботы о делах, когда мои мысли направлены только на то, как бы заработать как
можно больше и как можно быстрее, – значит деградировать до состояния,
когда выздоровление невозможно… Я отойду от дел в 35 лет и каждый день после
обеда буду заниматься чтением и самообразованием».
Однако именно в этот момент
просветления его захватила новая идея, весьма далекая от самосовершенствования,
но зато ведущая к почти мгновенному обогащению. Сталь, которая еще несколько
лет назад казалось чудо-материалом по сравнению с деревом, уже не удовлетворяла
своим качеством потребности промышленного бума. Так что пришлось ехать учиться
в Великобританию, но не наукам в Оксфорд, а новой конвертерной технологии.
Деловое чутье у Карнеги было
редкостное. Незадолго до биржевого краха 1873 года он продал все свои акции и
вложил вырученные деньги в стальное производство. Самый крупный сталелитейный
завод Карнеги открыл в 1875 году, подхалимски назвав его в честь начальника
Пенсильванской железной дороги – Edgar J. Thomson Works. Тому это, естественно,
польстило, так что за будущие заказы можно было не беспокоиться. А чтобы не
платить за кокс, необходимый в стальном производстве, Карнеги купил контрольный
пакет акций крупнейшего его производителя. Бывшего владельца предприятия, Генри
Фрика, он позвал к себе управляющим.
К 1881 году Карнеги получал по
миллиону в год. Он дотошно отслеживал все стадии производства и экономил на
всем, следуя совету своей матушки: «Энди, береги пенсы, а шиллинги как-нибудь
сами о себе позаботятся». В результате себестоимость продукции снизилась в
десять раз, а компания Carnegie Steel, в которую Карнеги в 1899 году объединил
свой стальной бизнес, по объему выпуска обошла всю британскую сталелитейную
промышленность.
* * *
Эндрю Карнеги носил яркие
твидовые костюмы в очень крупную клетку, специально заказывал себе стулья с
высокими ножками, чтобы скрыть малый рост (меньше 160 см), и потратил кучу
денег на покупку, восстановление и обустройство по образцу французского Версаля
шотландского средневекового замка Скибо на побережье. Он проводил там по
нескольку месяцев в году, осваивая аристократические забавы вроде гольфа и
наслаждаясь роскошью и вниманием важных особ: короля Эдварда VII, Чемберлена,
Киплинга… Весьма характерная для Карнеги деталь: на званых вечерах он любил
кого-нибудь из таких персон (к примеру, архиепископа Кентерберийского) посадить
за стол рядом с местным работягой, скажем плотником. Эндрю Карнеги мог себе
такое позволить.
В судьбе Карнеги есть два
темных пятна: классовая борьба и личная жизнь. Последняя вращалась вокруг
матери Карнеги, Маргарет, на редкость властной и ревнивой особы. В Нью-Йорке
она жила с Эндрю в одном номере отеля «Виндзор» и старалась не отпускать его от
себя надолго – на деловые встречи Карнеги часто являлся в сопровождении
матушки. Эндрю ее обожал, боялся и называл не иначе как «моя королева» и «моя
святая». Как-то, уже будучи богачом, Карнеги привез Маргарет на родину, в
Данфермлин, и устроил триумфальную акцию – катал ее по улицам в карете.
Маргарет придерживалась весьма
радикальных взглядов не только в политике (она была убежденной чартисткой).
«Нет такой женщины, которая была бы достойна стать женой моего Энди», –
говорила она. Неудивительно, что Эндрю осмелился жениться только после ее
смерти, хотя его роман с будущей женой, 30-летней Луизой Уитфилд, начался за
семь лет до этого (Карнеги было 45). После кончины матери он долго опасался,
что сообщение о помолвке нарушит траур – покажется дурным тоном. Свадьба
состоялась через полгода, все прошло очень тихо, в доме невесты – пригласили
только тех, без кого совсем уж нельзя было обойтись. Многие восхищались
сыновней преданностью Карнеги, но были и те, кто считал, что он просто ужасный
трус. А Луиза уже после смерти Маргарет не удержалась и назвала ее «самой
неприятной женщиной из всех, кого знала».
Карнеги не хотел заводить
детей, возможно, чтобы не заботиться потом о наследниках, и только благодаря
докторам, которые в качестве средства от депрессии посоветовали Луизе родить, у
них появилась дочь. Проблемы выбора имени для Эндрю Карнеги не существовало –
девочка стала Маргарет Карнеги-младшей.
«Пролетарское» происхождение и
решительные публичные выступления в поддержку профсоюзов создали Карнеги
репутацию социалиста. Однако, когда дело касалось тех, кто работал на его
предприятиях, ни о каких правах не могло быть и речи. Рабочие трудились по 12
часов шесть дней в неделю, получали гроши и потому роптали. Во время депрессии
1892 года Карнеги резко сократил зарплаты и ужесточил условия труда. Когда
стало ясно, что вот-вот разразится массовая забастовка, он просто улизнул в
свой шотландский замок. Наивные рабочие надеялись, что стоит «маленькому боссу»
узнать об их бедственном положении, как все сразу наладится. А тот тем временем
слал своему управляющему Фрику телеграммы, требуя сломить сопротивление при
помощи вооруженных полицейских и штрейкбрехеров. Фрик послушался: заводской
профсоюз разогнали, в стычках рабочих с полицейскими погибли 12 человек. Когда
все было кончено, Карнеги как ни в чем не бывало вернулся из Европы и коварно
заявил, что во всем виноват Фрик, а сам он ни при чем. В итоге управляющий был
уволен, несмотря на его неоднократные протесты и обращения в суд.
Человеческих привязанностей вне
семьи Эндрю Карнеги, похоже, не имел. История с Фриком – не единственный
пример. В какой-то момент Томас Скотт, который фактически вывел Карнеги в люди,
оказавшись на мели, попросил его о помощи. И получил вежливый, но твердый
отказ.
* * *
В 1868 году Эндрю Карнеги
писал: «Чем бы я ни занимался, я должен отдаваться этому без остатка, так что
мне следует проявить осмотрительность и выбрать жизнь, которая будет
воздействовать на меня наиболее правильным образом». Спустя 20 лет Карнеги
вернулся к подобным размышлениям – в результате в журнале The North American
Review по явилась программная статья, известная как «Евангелие богатства».
Карнеги решил увековечить свое имя, объяснив богатым, в чем состоит их высшее
предназначение. Главных постулатов было два: «Богатство означает
ответственность» и «Кто умрет богатым, умрет позорно». В более развернутом виде
Карнеги предлагал богачам жить скромно, без излишеств, обеспечить в разумных
пределах своих близких, оставить немного наследникам мужского пола, а остальное
еще при жизни раздать «для улучшения участи бедных собратьев».
С тем же рвением, с которым
Карнеги собирал свое гигантское состояние, он принялся его раздавать (и получил
очередное прозвище Санта-Клаус – за внешность гнома и филантропические
склонности). При этом приоритет отдавался строительству публичных библиотек и
органов в храмах, а также поддержке преподавателей, студентов, университетов и
вообще всего, что связано с образованием (видимо, нереализованная мечта об
Оксфорде не давала покоя). Пунктами благотворительной программы стали также
забота о родной Шотландии и борьба за мир. К достижениям Карнеги на последнем поприще
можно отнести строительство здания Международного трибунала в Гааге и идею Лиги
Наций.
О библиотеках стоит сказать
особо. При жизни Карнеги на $43 млн, выделенных им, было возведено около
3000 (!) библиотек в Америке и Европе. Самоучка Карнеги хотел дать возможность
«систематически заниматься чтением и самообразованием» как можно большему
количеству людей – он понимал, что в новом веке образование станет ключом к
успеху. Через сто лет в построенных на деньги Карнеги библиотеках Билл Гейтс
поставил компьютеры, приняв эстафету благотворительности у первопроходца.
* * *
Какие причины побуждали Карнеги
столь энергично расставаться с деньгами? Об одной он упомянул сам:
благотворительность «служит убежищем от мыслей». Видимо, мысли его посещали не
самые приятные. Злые языки, разумеется, утверждали, что Карнеги замаливает
грехи перед теми самыми бедняками, из которых он выжал все соки на своих
заводах. Впрочем, по меркам того времени отношения труда и капитала на его
предприятиях были вполне заурядными. Критики с более развитой фантазией
говорили, что Карнеги хочет на свои миллионы скомпрометировать университеты и
вообще науку. Братья по классу не могли простить ему социалистические замашки –
где это видано, чтобы капиталист при жизни добровольно уничтожал свое
богатство? В общем, оказалось, что облагодетельствовать человечество, не нажив
врагов, гораздо труднее, чем нажить капитал.
Задним числом публика всегда
более снисходительна. К тому же фонды, созданные Карнеги, оказались на редкость
живучими и продуктивными: за десятилетия своего существования они потратили на
нужды человечества около $2 млрд и внесли неоценимый вклад во многие
выдающиеся достижения цивилизации. Кроме того, в эпоху «баронов-грабителей» эти
самые бароны не признавали за обществом права судить о своей благотворительной
деятельности. Они считали себя элитой, чье предназначение состояло не только в
создании богатств, но и в справедливом их распределении. Филантропия была для
них альтернативой социальной политике государства, причем альтернативой гораздо
более эффективной – расточительность бюрократов, бездарно растрачивающих
казенные средства на недостойных бездельников, хорошо известна. Принципы
филантропии у Карнеги напоминают требования к соискателям грантов: «Основной
целью должна быть помощь тем, кто будет помогать себе сам… Ни отдельные
личности, ни народ не станут лучше благодаря милостыне».
В первой половине ХХ века примеру Эндрю Карнеги последовали
богатейшие семьи Америки. К 1940 году собственные благотворительные фонды имели
12 династий – Рокфеллеры, Форды, Рейнольдсы, Меллоны, Маккормики, Дюпоны и
т. д. Президент Карнеги-корпорации Вартан Грегорян, вдохновивший Билла
Гейтса заняться благотворительностью, на все каверзные вопросы о филантропах
отвечает просто: «Не важно, почему они это делают, важно, чтобы они продолжали
это делать».
Эндрю
Карнеги наверняка бы с ним согласился.
Фотография
и жизньДжордж Истмен (George Eastman), 1854–1932
Место действия: США
Сфера интересов: производство
фотопленки, основатель компании Eastman Kodak
Сделал фотографию массовым
занятием, способствовал развитию кинематографа.
Всегда и все этот человек делал
последовательно, точно и добросовестно. Даже отправляясь на охоту, он, сверяясь
с каталогом, укладывал в рюкзак заранее пронумерованные вещи строго на отведенные
им места. В 77 лет он решил, что сделал в этой жизни все, что мог и что хотел.
Он составил окончательный вариант завещания, написал письма всем своим близким
и аккуратно, через влажное полотенце, выстрелил себе в сердце.
Когда в 1861 году преуспевающий
торговец цветочной рассадой из Уотервиля (штат Нью-Йорк) Джордж Вашингтон
Истмен продал свой бизнес, соседи решили, что он сошел с ума. Сам по себе факт
продажи, причем за неплохие деньги, никого не удивил: время от времени, как
известно, предприятия покупаются и продаются. Но вот то, что старина Джордж
решил вложить все собственные деньги в строительство колледжа…
Соседи путали сумасшествие с
одержимостью: просто Джордж Вашингтон Истмен всю жизнь мечтал основать
собственное учебное заведение. Он свято верил, что образование может изменить
этот мир к лучшему.
Провинциальный Уотервиль не
подходил для воплощения мечты, и поэтому семья Истменов перебралась в Рочестер,
на север штата. Однако Джордж Вашингтон не основал колледж и даже не успел
вложить деньги: в 1862 году он внезапно умер.
Его сыну Джорджу было тогда
восемь лет, и он остался единственным мужчиной в семье. Денег отца хватило лишь
на несколько лет скромной жизни. В 12 лет Джордж был вынужден оставить школу и
устроиться на работу: ведь на его иждивении остались мать и две сестры, одна из
которых к тому же была инвалидом. Да учеба ему не слишком-то и давалась: по
результатам тестирования он был признан «не особенно одаренным», что на
школьном языке означало чуть ли не «умственно отсталый».
Что могло ждать «не особенно
одаренного» мальчика, бросившего школу? Должность посыльного в страховой
компании с окладом $3 в неделю.
Но молодой Истмен не падает
духом. Он принимает на себя обязанности по заполнению страховых полисов, что
увеличивает рабочий день до 12 часов, а жалованье – до $5. Этого едва хватает
на самое необходимое. В 14 лет он решает самостоятельно изучить бухгалтерское
дело и через пять лет получает должность младшего клерка в Сберегательном банке
Рочестера с приличным для его 19 лет окладом в $15.
* * *
В 1878 году возмужавший и к
тому времени неплохо зарабатывающий бухгалтер из Рочестера решил начать
собственный бизнес. Годом ранее американское правительство приняло решение
«защитить» народ Доминиканской Республики от бывших колонизаторов-испанцев, для
чего планировало разместить на востоке острова Гаити военно-морскую базу.
Светлые головы сразу же смекнули, что вслед за армией в районе базы появится и
город, а значит, цены на землю подскочат в несколько раз.
Истмен и его приятель, тоже банковский
служащий, решили, что стоит съездить на этот остров в Карибском море и самим
посмотреть, как там обстоят дела. Приятель, работавший в свое время ассистентом
знаменитого фотографа Пауэла на съемках Великого каньона, убедил Истмена, что
фотографии предлагаемых земельных участков лучше всяких рассказов убедят
потенциальных покупателей.
Они купили себе фотоаппарат. И
в придачу к нему все, что составляло в то время арсенал фотографа-любителя:
светонепроницаемую палатку из плотной ткани для выдержки пластин, ванночки для
эмульсии, держатель листов, специальный кувшин для воды. Чтобы все это унести,
необходимо было навьючить мула.
Друзьям не дали отпуска в
банке, и путешествие в Санто-Доминго так и не состоялось. Но мысль о том, как
сделать фотографирование легким и доступным каждому, запала Истмену в душу. Как
оказалось, навсегда.
* * *
В конце XIX века еще только
начиналось промышленное производство фотопринадлежностей. Все реактивы
производились в немногочисленных лабораториях, зачастую самими фотографами.
Процесс фотографирования был чрезвычайно сложен: прежде всего требовалось
развести жидкую эмульсию, нанести ее в темноте (вот для чего нужна была
палатка!) на стеклянную пластину и после всего этого успеть сфотографировать,
пока пластина не высохла…
Решение пришло, как и многое в
те времена, из Европы. Европейцы в XIX веке значительно опережали американцев в
научных исследованиях, но, будучи менее предприимчивыми и оборотистыми, не
торопились применять их на практике. Джордж Истмен вычитал в английском фотографическом
журнале рецепт приготовления желатиновой эмульсии, которую можно было заранее
наносить на стеклянные пластины для фотоаппаратов, что значительно упрощало
процесс фотографирования. Истмен немедленно приступил к опытам, которые
проводил на собственной кухне.
Он, кстати, выяснил, что
изобретенный англичанами рецепт до сих пор не запатентован. И в 1879 году,
слегка усовершенствовав рецепт изготовления сухой эмульсии, он запатентовал
его. Истмен также сконструировал машину (весьма несложную) для промышленного
изготовления стеклянных пластин с нанесенной на них сухой эмульсией.
Истмен сразу же понял, что это
ноу-хау может принести немалые деньги. Он снял небольшую комнату над
музыкальным магазином на улице Стэйт в деловой части Рочестера, в двух кварталах
от банка, в котором работал. И в течение года, не оставляя службу в банке,
одновременно налаживал собственное производство. В 1880 году старый друг отца
Генри Стронг дал взаймы Истмену ровно $1000 на организацию производства, а в
следующем году добавил еще $5. Так было положено начало гигантской империи,
капитал которой уже через четыре года составил $200 тыс.
В 1888 году Истмен стал
наносить сухую эмульсию на пленку из недавно изобретенного целлулоида – так
появился прообраз сегодняшней фотопленки. В его конструкторском бюро был
разработан первый портативный фотоаппарат (размером с половину обувной
коробки), в котором использовалась только пленка.
Истмен собирался предложить не
только качественные и относительно недорогие ($25) фотоаппараты и необходимые
аксессуары для съемки, но и весь комплекс проявки и печати. Чтобы каждый
теперь, придя в магазин и купив в нем фотоаппарат и пленку, мог отснять ее и
отнести в кодаковскую лабораторию, где пленку проявят и напечатают на
кодаковской же бумаге.
«Я хочу сделать
фотографирование таким же простым делом, как рисование карандашом», –
говорил Истмен. Он понимал, что благодаря этому фотографы перестанут быть
маленькой замкнутой кастой и начнется эпоха массовой фотографии. Этот рынок
сулил огромные прибыли, но его еще только предстояло создать. А для этого
требовалась мощная рекламная кампания…
* * *
Истмен был заядлым рыболовом и
охотником. Однажды после удачной рыбалки он и его товарищи решили запечь рыбу в
углях. Джордж всегда готовил сам, его собственные рецепты были точны, как
химические формулы. Он решительно отказался от помощи друзей. «Вы разводите
костер – я делаю все остальное», – сказал он.
Потроша форель, он продолжал
бормотать себе под нос эти слова, звучащие по-английски, как стихотворные
строчки:
Yo u lay the fire —
I do the rest.
В них было что-то
завораживающее, и он сам не мог понять, почему они не выходят у него из головы…
Никто не знает, как получилась
у него в тот раз печеная форель, зато благодаря ей появился один из самых
знаменитых лозунгов за всю историю рекламного дела – «Вы нажимаете на кнопку –
мы делаем все остальное»:
Yo u press the button —
We do the rest.
Тогда же, в 1988 году, он
придумал новое название для своей фирмы. Слово «кодак» ровно ничего не
означает, но оно соответствовало установленным им критериям: простое, ни с чем
не ассоциируется, примерно одинаково звучит на разных языках (уже тогда он
предвидел мировую экспансию своей компании!). «Я сам изобрел это слово, –
говорил Истмен. – Буква “к” – моя любимая буква в алфавите. Она мне
кажется сильной, впечатляющей. Мне пришлось проделать множество комбинаций,
прежде чем получилось слово, которое начинается и заканчивается на “к”».
Он также сам выбрал фирменный
желтый цвет для кассет с пленками.
Наконец, еще одно рекламное
изобретение Истмена – знаменитые Kodak Girls. Девушка, держащая в руках легкий
удобный фотоаппарат, – что лучше могло убедить в том, что обращаться с ним
действительно просто! «Даже женщина справится с фотоаппаратом “Кодак”», –
как бы говорили эти симпатяшки с рекламных щитов. В современной Америке,
кстати, подобная реклама наверняка была бы признана сексистской, унижающей
достоинство женщины.
* * *
Получая огромные средства от
продажи камер и пленки, Истмен мог нанимать лучших ученых и изобретателей. И
новые модели не заставили себя ждать. Уже в 1891 году фирма «Кодак» приступает
к выпуску новых камер, которые можно заряжать пленкой, не прячась в темноте.
Через шесть лет на рынок выбрасываются первые в мире карманные камеры –
предвестники современных «мыльниц». И вот новый рывок: в 1900 году покупатели
обнаружили в магазинах новые камеры Brownie всего по… доллару за штуку! Это
была уже настоящая победа массовой фотографии.
Фирма «Кодак» развивалась,
планомерно и неуклонно наращивая обороты. Джордж Истмен вообще любил все делать
последовательно и аккуратно, тщательно выверяя каждый свой шаг.
До конца жизни он так и не
сменил своего офиса на улице Стэйт. Просто сначала он выкупил этаж, затем –
музыкальный магазин, а потом и все здание. Когда ему стало тесно в четырехэтажном
особняке, надстроил еще три этажа. Наконец, в 1930 году он пристроил к нему еще
и шестнадцатиэтажную башню.
Как ни странно, «Кодака» почти
не коснулись тяготы Великой депрессии. В 1930 году, когда разорялись мощнейшие
предприятия, Истмен решил отметить 50-летие своей фирмы весьма необычным
образом. Были специально изготовлены 500 тыс. фотокамер, их оснастили
одной кассетой пленки и… подарили детям, которым в этом году исполнялось 12
лет. Это был не только рекламный трюк – ведь сразу же армия фотолюбителей
увеличилась на полмиллиона человек. На полмиллиона постоянных клиентов фирмы
«Кодак».
* * *
Истмен отнюдь не был
трудоголиком. Он говорил: «Когда я вижу, как человек работает, – я
понимаю, что он имеет. Когда я вижу, как он проводит свободное время, – я
понимаю, кто он есть на самом деле».
Став состоятельным человеком,
Истмен жадно бросился добирать то, что недополучил в детстве и юности. Нет, ему
чужды были разгулы страстей. Он увлекся музыкой и посетил, пожалуй, все
знаменитые музыкальные подмостки Старого и Нового Света. На собственные
средства он основал в Рочестере Музыкальную школу Истмена и Театр Истмена, в
котором обосновался Рочестерский филармонический оркестр.
Он по нескольку месяцев кряду
проводил в Европе, в каждом городе методично объезжая на велосипеде музеи и
изучая выставки. Его коллекция живописи стала основанием довольно крупного
Музея Истмена.
В своем огромном поместье в
Северной Каролине Oak Lodge, которое он скромно именовал охотничьим приютом,
Истмен собрал отличную библиотеку. Легко догадаться, что в Рочестере также
появилась публичная библиотека, носящая, правда, имя не Истмена, а его матери
Марии Килборн.
Мать была едва ли не
единственной женщиной, которую он по-настоящему любил. Когда она умерла в 1907
году в возрасте 87 лет после двухлетней тяжелой болезни, он рыдал целые сутки.
У него никогда не было жены и
детей. Одной из немногих близких ему женщин была Джозефина Дикмен, вдова
служащего фирмы «Кодак». Они познакомились еще в начале 1880-х годов, и их
дружба длилась вплоть до ее смерти в 1916 году. Истмен даже уговорил ее купить
поместье по соседству со своим Oak Lodge. В глазах окружающих они были созданы
друг для друга, и многие недоумевали, почему они никак не поженятся. «Это
слишком ограничит мою личную свободу», – отвечал Истмен. Достоверно не
известно, были ли они любовниками.
* * *
Пожалуй, истинной страстью
Истмена можно назвать благотворительность. Конечно, все без исключения крупные
предприниматели занимаются благотворительностью, как правило в рекламных целях.
Но в случае с Истменом это было нечто иное. Он испытывал почти физическую тягу
к пожертвованиям.
Однажды в 1924 году, находясь в
состоянии депрессии, он вызвал – нет, не врача, а бухгалтера, и в его
присутствии выписал несколько чеков в адрес Массачусетского технологического
института, Рочестерского университета и негритянских институтов Хэмптон и
Таскидж. На общую сумму $30 млн.
Отложив перо, он сказал:
«Теперь я чувствую себя значительно лучше».
А первое свое пожертвование он
сделал еще в бытность банковским служащим, когда его оклад повысили с $50 до
60. Разницу в размере $10 он послал Рочестерскому университету.
Не случаен выбор адресатов его
щедрости. Видимо, многое в жизни Истмена определялось его детскими
впечатлениями. Его отец мечтал открыть собственный колледж – сын фактически
содержал несколько учебных заведений. Старина Джордж Вашингтон был ярым
аболиционистом (во дворе родительского дома всегда наготове стояла запряженная
коляска, на которой переправляли беглых рабов дальше на север) – и он
жертвовал деньги негритянским колледжам. Когда его выбирали почетным
профессором Оксфорда, он наверняка вспомнил уотервильских учителей, которые
назвали его «не особенно одаренным».
При этом Истмен совершенно не
стремился афишировать себя. Однажды он сделал пожертвование в размере
$1 млн, назвавшись при этом «мистер Смит». После этого на светском рауте
он случайно услышал, как жена одного банкира заявила, что под фамилией Смит на
самом деле скрывается ее благородный муж. Истмен был разгневан и только поэтому
через газету раскрыл инкогнито.
Биографы подсчитали, что если
бы Истмен не тратил свои средства на благотворительность, то к моменту смерти
его личный капитал составил бы как минимум $250 млн. Реально же после себя
он оставил $25 561
641 25
561 641 и 60 центов. Из них $19 млн он
завещал университету Рочестера и $1 млн стоматологической клинике.
Остальное получили его племянники и служащие.
* * *
В 1912 году Истмен прочитал в
газетах о собственной смерти. В списке погибших пассажиров «Титаника» оказался
некий мистер Истмен, и журналисты решили, что это известный своей любовью к
путешествиям основатель «Кодака».
Видимо, тогда Истмен впервые
задумался о смерти и решил, что уйдет добровольно, когда его одолеют болезни и
он потеряет возможность вести активный образ жизни. Он часто обсуждал с
друзьями тему самоубийства и горячо спорил с теми из них, кто осуждал суицид с
религиозной точки зрения. Сам он не был набожен.
14 марта 1932 года он решил,
что момент настал. Он уже давно страдал остеохондрозом, и его не столько мучили
постоянные боли (которые он мог бы вытерпеть), сколько грозящая неподвижность.
Незадолго до этого он осторожно и как бы в шутку выяснил у своего
приятеля-врача, в какое место надо направить пистолет, чтобы убить себя
наверняка и безболезненно. Перед тем как выстрелить, он накрыл грудь мокрым
полотенцем, чтобы не было сильного кровотечения и неприятного запаха пороха.
В предсмертной записке он был лаконичен: «Все сделано, чего
ждать?»
Фотографии Истмена редко появлялись в газетах, прохожие на
улицах Рочестера не узнавали в лицо миллионера, имя которого было всем отлично
известно. Вообще в архиве Истмена совсем немного его фотопортретов.
Слово «Hilton» для большинства
людей ассоциируется с вот таким значком: *****. И еще – большим количеством
долларов, которые нужно платить за one night в красивых, хороших и
соответственно недешевых отелях разных стран и континентов, объединенных этим
именем – Hilton.
То, что у этого слова есть
второе значение, знают далеко не все. А оно есть. Это фамилия человека,
создавшего пятизвездочную гостиничную империю, в которой никогда не заходит
солнце.
В рождественскую ночь 1887 года
в глиняной пристройке к деревенскому магазинчику родился Конрад Николсон
Хилтон. Населенный пункт, где произошло это событие, носил название Сан-Антонио
и находился в графстве Сокорро, территория Нью-Мексико. Слово «территория»
означало, что это был даже не штат в составе Соединенных Штатов Америки, а
просто клочок земли, который американские переселенцы оттяпали от Мексики, а
она и не возражала по причине полной непригодности этой территории для жизни.
Назвать это место глухой провинцией было бы большим комплиментом.
Конрад Николсон был вторым
ребенком переселенца из Норвегии Аугустаса Холвера Хилтона (родные звали его
просто Гус) и Мари Лауферсвейлер, дочери приехавшего из Германии торговца. Гус
занимался любыми сделками и торговал всякой всячиной в магазинчике, к которому
пристраивал по жилой комнате после рождения очередного ребенка. Всего комнат в
доме было пять.
Конрад, или Конни, как его
называли в детстве, учился по-онегински – «чему-нибудь и как-нибудь». В
церковной школе, обычной школе, двух военных училищах, геологическом колледже.
Хорошие отметки получал только по математике. Да еще начальная школа помогла в
изучении испанского языка, на котором говорила половина одноклассников.
Главной школой стал дом и
отцовский магазин. Безоблачное детство для Конни завершилось однажды рано
утром, когда на пороге его комнаты появился отец с новыми вилами и сказал:
«Можешь начать в хлеву. Нос тебе подскажет». «Но только после молитвы», –
добавила мать. Так он прожил всю жизнь – молитва и работа. От подрастающего
поколения отец также требовал помощи в магазине – летом, во время каникул. Там
Конни научился тому, что пригодилось ему на всю жизнь – торговаться (только
порядок цифр позднее стал другим).
За работу помощника продавца
Конни получал $5, став просто продавцом – $15 в месяц. На зарплату не оказывало
никакого влияния богатство его отца, сумевшего в 1904 году продать свои
угольные шахты за $110 тыс. По тем временам это были огромные деньги. Человек
с зарплатой $2 в день считался вполне обеспеченным, на семью с тремя-четырьмя
детьми при неработающей (конечно же) жене этого хватало с лихвой.
* * *
Счастье было недолгим.
Банковская лихорадка 1907 года, уничтожившая сбережения тысяч американцев, не
обошла стороной и семью Хилтонов. Счет в банке исчез вместе с банком. Магазин
был полон полученных в кредит товаров, но отдавать кредит было нечем. Остальные
богатства семьи состояли из пятикомнатного дома – прямо напротив недавно
построенного железнодорожного вокзала, рабочих рук (собственных). Кроме того,
Мари Хилтон умела очень хорошо готовить. Так родился проект отеля Hilton.
Для того чтобы начать бизнес,
понадобилось лишь повесить плакат: «Семейный отель. Домашняя кухня». В
зависимости от количества гостей владельцам (они же обслуживающий персонал)
приходилось спать где придется. На мальчиков была возложена задача встречать
поезда (они приходили в полночь, 3 часа ночи и в полдень) и немедленно
оповещать приехавших в Сан-Антонио путешественников о существовании отеля
Hilton. «$2,5 в день!» «Полный пансион!» А также таскать чемоданы гостей от
вокзала до отеля. И однажды какой-то заезжий чудак дал Конни $5 чаевых, которые
были, конечно же, отданы матери.
Отель стал приносить прибыль.
Заработал и магазин, чуть ли не каждый день в нем было по одному покупателю. А
потом прибыли хватило, чтобы нанять в отель персонал со стороны. И магазин
ожил. Жизнь стала налаживаться. А у Гуса Хилтона возник новый бизнес-план. Он
решил двинуть культуру в нью-мексиканские массы. Как раз из Бостона вернулась
18-летняя дочь Ева, научившаяся прекрасно играть на скрипке. Из нее и двух
ровесниц (пианистки и певицы) было организовано «Хилтон-трио». Конни исполнял
роль менеджера. Поездка трио по ближайшим городам прошла с переменным успехом.
В некоторых залах концерты приходилось отменять из-за нехватки зрителей, в
других был аншлаг. В конечном итоге все участники мероприятия потеряли по $24
на сестру (и брата), но зато повидали мир, приобрели новые знакомства. Три
девушки больше всего были довольны газетными вырезками с собственными именами.
А Конрад Хилтон понял, чем он будет заниматься в жизни, – он НЕ будет
заниматься шоу-бизнесом.
* * *
Олаф Бурсум, двоюродный брат
Конни, был шерифом графства и также секретарем местного центрального комитета
республиканской партии. В январе 1912 года территория Нью-Мексико была принята
в США на правах нового штата. Все местные политики заранее готовились к
грядущим переменам.
Шериф Бурсум начал метить в
губернаторы. Придя в гости к кузену, Конни откровенно заявил: «Я хочу быть
избранным в законодательное собрание штата». Шериф минут пять чесал в затылке и
наконец сказал: «Я думаю, у тебя получится».
И действительно получилось.
Когда были подведены итоги выборов, выяснилось, что за Конрада отдан 1821
голос, а за его соперника-демократа – 1578. Впрочем, вскоре Конрад-победитель
разочаровался в политике, устав от длительных и бессмысленных прений,
обсуждений, законопроектов, поправок и принятия в третьем чтении.
Он решил создать свой банк.
Акционеров пришлось искать и уламывать долго. Когда был собран необходимый
капитал, на общем собрании крупные вкладчики избрали другого президента,
«своего». Конраду еще раз пришлось применить все силы убеждения, чтобы привлечь
на свою сторону мелких акционеров. К этому моменту президент успел посадить
банк в финансовую яму. За два года работы Хилтон, ставший новым главой банка,
не только вытащил его из этой самой ямы, но и сумел добиться хорошей прибыли –
$135 тыс. Он уже обдумывал грандиозные планы создания целой сети банков.
Но тут началась война. Первая мировая.
Война дала Конраду возможность
увидеть мир. По дороге на театр боевых действий он побывал в громадных городах
– Сан-Франциско и Нью-Йорке. Он воевал во Франции. Весть о капитуляции Германии
и ее союзников застала его в Париже. И там же он получил другую весть – о
смерти отца. Накануне Нового, 1918 года Гус попал в автомобильную катастрофу.
Его Ford, первый в городе, съехал с обледеневшей дороги и перевернулся. Смерть
наступила мгновенно.
* * *
Демобилизованному Конраду
Хилтону нужно было искать свою судьбу. Его капитал составлял $5011. И он
отправился искать счастья. По общему мнению, найти его можно было только в
одном штате – Техасе. Там из двух крупных месторождений, открытых во время
войны, на поверхность земли поднималось «черное золото» – нефть. А в карманах
людей, занимавшихся нефтяным бизнесом, оседало другое золото – настоящее.
Помня о своей довоенной мечте,
Конрад начал колесить по Техасу в поисках банка на продажу. Но везде слышал
однотипный ответ: «Этот банк не продается. Ни за какие деньги». Лишь один
владелец банка согласился на сделку, но в последний момент поднял цену. Хилтон
даже не подозревал, как ему повезло. В течение двух лет цена нефти упала втрое
и почти все банки Техаса лопнули.
Но это было через два года. А
пока… В городе Циско, где находился подорожавший в последний момент банк,
наступали сумерки. Безумно уставшему Конраду просто хотелось спать. Он увидел
вывеску – «Отель Mobley» – и зашел. Lobby (вестибюль) был похож на банку с
сардинами. Свободных мест оказалось заметно меньше, чем желающих их занять.
Хилтон пристроился на стуле, но отдохнуть ему не дали. «Здесь спать нельзя.
Приходите через восемь часов», – посоветовал Конраду добродушный
джентльмен, оказавшийся владельцем заведения. Из беседы выяснилось, что все
кровати предоставляются на срок 8 часов, после чего постояльцы сменяются. Таким
образом отель может обслужить за сутки втрое больше желающих, чем имеется
кроватей. «В столовой и лобби спать запрещается, – добавил
владелец. – Поганый бизнес. С удовольствием продал бы его и вложил деньги
в нефть. Это настоящее дело».
– Сколько? –
поинтересовался Хилтон.
– 50 тыс. наличными и
койка на ночь, – ответил хозяин.
– Вы нашли покупателя,
мистер.
– Сначала деньги, потом
койка.
– Я не хочу спать, я хочу
посмотреть бухгалтерский отчет. Цену удалось сбить до $40 тыс. При этом
$5000 у Конрада были, еще $5000 прислала мать, еще $5000 – владелец соседнего
ранчо и еще $5000 дал некий нефтяник, не знавший, куда ему еще вложить деньги.
На вторую половину суммы удалось получить банковский кредит.
Первая прибыль была получена
благодаря тому, что столовая отеля была превращена в еще одну большую спальню,
а половина стойки портье – в газетный киоск. Прибыль уходила на ремонт
обветшавшего здания, которое постепенно из обшарпанной ночлежки превращалось в
приличное место, даже с некоторым налетом шика. Так, богатым постояльцам
показались неприличными надписи на дверях туалетов – «Men» и «Women». С той
поры во всех отелях Конрада Хилтона эти помещения именовались исключительно
«Gentlemen» и «Ladies».
Mobley был первым отелем. Затем
были куплены еще два. В 1925 году в Далласе был построен новый отель,
обошедшийся более чем в $1 млн. Конрад принял решение строить по одному
отелю за год, но вскоре перевыполнил собственный план. К концу 1929 года отелей
было уже десять и Хилтон объявил о строительстве одиннадцатого, с проектной
стоимостью $1,75 млн. Через 19 дней после этого рухнула фондовая биржа и
наступила Великая депрессия.
* * *
Для миллионов американцев годы
Великой депрессии означали потерю работы с призрачным шансом найти новую, пусть
даже самую малооплачиваемую. Разорившиеся бизнесмены выбрасывались из окон
небоскребов. Конрад Хилтон не выбросился, хотя падал с горы высотой в миллионы
долларов в финансовую пропасть. Отели пустели и переходили в другие руки. В
конце концов из всей империи осталось только два. Прибыли падали и падали.
Банки отказывались предоставлять кредиты. Да какие там банки! Конрад не мог
получить на автозаправке бензин в кредит. Его личное состояние сократилось до
87 центов (не считая громадных долгов). Его менеджеры жили и питались в отелях,
не получая зарплаты. Мать и сестра Хилтона делили обед за 60 центов на двоих.
Выплыть ему помог друг-банкир.
Он предложил Конраду вложить деньги в нефтяное месторождение (сам банк не имел
права сделать это напрямую). «Не все ли равно, сколько ты нам будешь должен,
$55 или $110?» – поинтересовался кредитор. Это было похоже на «красное и
черное» в рулетке. И он выиграл. За три года прибыли от нефтедобычи помогли Хилтону
расплатиться со всеми долговыми обязательствами.
К концу 1930-х у него вновь
появился счет в банке и он начал все по новой, скупая акции отелей у фондовых
брокеров, порой за двадцатую часть от номинала. Продавали с радостью, никто не
понимал только, зачем покупать эти бумажки. Отели, самые знаменитые, с самыми
известными именами переходили в руки Хилтона за десятую часть старой цены, и
владельцы были рады. Цепочка его новых владений протянулась от тихоокеанского
побережья до атлантического. С каждым разом он выбирал все более притягательные
цели.
* * *
Главной покупкой жизни стал
Waldorf-Astoria на Пятой авеню в Нью-Йорке. Фотографию этого отеля с подписью
«Величайший из отелей» Хилтон положил на свой письменный стол в 1931 году,
когда мысль о приобретении ЭТОГО ОТЕЛЯ была просто оторванной от жизни мечтой.
В нем жили миллиардеры и главы государств, Чарли Чаплин и Альберт Эйнштейн,
Вячеслав Молотов и папа Римский Пий XII, чемпионы мира по боксу и особы
королевской крови. Телефонистки отеля на звонки с просьбой «Соедините меня с
королем» вежливо отвечали: «Извините, какого именно короля вы имеете в виду?»
12 октября 1949 года Конрад
Хилтон стал «Человеком, который купил отель Waldorf-Astoria». Это обошлось ему
примерно в $3 млн. Позже он будет делить свою жизнь на время «до покупки
Waldorf-Astoria» и «после покупки».
Конрад Хилтон прожил 92 года.
Он родился, когда Владимир Ульянов пообещал отомстить за повешенного брата
Александра, и умер незадолго до ввода советских войск в Афганистан. К слову,
Хилтон был ярым антикоммунистом. Увы, не дожил до появления отелей со своим
именем в Будапеште и Праге.
С личной жизнью Конраду повезло
не очень. Первая жена – Мэри Баррон – не выдержала Великой депрессии и того,
что Конрад почти все время тратил на бизнес. Развод. Вторая – киноактриса Жа Жа
Габор – замучила его бесконечными тратами на одежду, украшения и многочасовым
наложением макияжа. Еще развод. (Любовь к киноактрисам, видимо, передается по
наследству. Его сын Баррон в течение семи месяцев состоял в законном браке с
Элизабет Тейлор, но не вынес назойливости репортеров, не оставлявших супругов в
покое ни на минуту.)
Еще
Конрад Хилтон верил в Бога и любил работать. А самое главное, он сумел
исполнить Великую американскую мечту. Мальчик из провинциального американского
городка стал президентом. Президентом гостиничной корпорации, управляющей
отелями на всех континентах Земли. За исключением Антарктиды.
Дело
табакЗино Давидофф (Zino Davidoff, он же Зиновий Генрихович Давыдов), 1906–1994
Место действия: Швейцария
Сфера интересов: табачная
промышленность
Владелец Davidoff (сигареты,
парфюмерия, кофе и др.).
1929 год был далеко не самым
удачным для владельца маленькой табачной лавки в центре Женевы Генриха
Давидофф.
Однажды утром грустно зазвенел
колокольчик и на пороге магазинчика появился смуглый мужчина лет двадцати трех
(именно столько ему и было). Одет он был в непривычный для европейского глаза
белый сатиновый костюм и летние кубинские сандалии.
Покупатель попробовал папиросы
и заявил хозяину, что эти «российские самокрутки» давно вышли из моды,
уважающие себя люди курят кубинские сигары.
Через несколько секунд гневных
препирательств оказалось, что заезжий нахал не кто иной, как Зино Давидофф –
старший сын хозяина табачной лавки. За годы странствий по Южной Америке он
настолько возмужал и изменился, что даже отец не узнал его. По русской примете,
«блудному сыну» предсказывали богатство.
Правда, Зино если и был
«блудным», то поневоле: пять лет назад отец фактически выставил его из дома. Он
посчитал, что мальчику, закончившему колледж, не стоит продолжать образование в
университете. «Только сама жизнь научит тебя здравому смыслу. Ты должен стать
совершенно самостоятельным», – пояснил Генрих свое решение и посоветовал
Зино собираться в дорогу.
Зино нелегко было покинуть дружную
семью, крепкую, как все религиозные еврейские семьи. Но за последние 12 лет, в
течение которых все свободное время Зино помогал родителям в их табачной лавке,
ему порядком надоело сворачивать папиросы и смешивать табак.
Получить визу оказалось непросто.
Семья Давидофф перебралась из Киева в Женеву еще в 1911 году, после первых
еврейских погромов. Зино тогда исполнилось пять лет. В 1920-х годах у его
родителей все еще были паспорта Российской империи, а Зино имел лишь временный
вид на жительство. Аргентина оказалось единственной страной, рискнувшей выдать
визу эмигранту из несуществующей страны.
Зино взял у отца денег – ровно
на билет до загадочной Аргентины, рекомендательные письма и, попрощавшись,
уехал из родительского дома.
Поездка на пароходе длилась два
месяца. Покачиваясь на нижней, самой дешевой палубе, господин Давидофф научился
блестяще танцевать чарльстон, ухлестывать за девицами и говорить по испански
«грасьяс».
Зино был прирожденным танцором.
И в 75 лет чарльстон он исполнял безукоризненно. Чего нельзя сказать об
иностранных языках: Давидофф до конца жизни так и не смог избавиться от резкого
славянского акцента.
Аргентина оказалась куда
прозаичнее, чем казалось ему из далекой Европы. Зино поначалу устроился
работать официантом в кафе, откуда его с треском выгнали на третий день. В его
обязанности входило вытирать хрустальные фужеры, но они оказались такими юркими
и скользкими… Зино разбивал их едва ли не в два раза больше, чем успевал
вытирать.
В конце концов Зино вернулся к
тому, от чего бежал, – устроился работать на табачную фабрику. Давидофф
перестал сопротивляться судьбе, и дела быстро пошли в гору. За несколько лет
Зино прошел путь от мальчика на побегушках до закупщика табака для крупных
фабрик.
Теперь он мечтал о собственном
табачном магазине. Тем более что во время своих странствий он действительно
набрался опыта и всерьез думал, что знает о табаке все. Или почти все…
* * *
Отец Зино был счастлив, что
старший сын унаследовал склонность к табачному бизнесу, но брать его в долю не
спешил. «Я не хочу отдавать тебе налаженное дело, – признался он. –
Ты должен начать с нуля».
Сына эта новость не удивила: он
с детства привык все делать самостоятельно. Он решил взять в банке кредит,
чтобы арендовать помещение и начать бизнес. Беда в том, что в качестве залога
он мог предоставить только самого себя. Отец свою лавку заложить отказался.
А между тем Зино подхлестывала
предстоящая женитьба. Едва вернувшись из Аргентины, он познакомился на танцах с
девушкой и в первый же вечер предложил ей и руку и сердце. На предложение Марты
попросить вначале разрешения ее родителей Зино ответил, что женится на ней, а
не на родителях. Однако старшее поколение взбунтовалось. Отец поставил Зино
условие: «Женись, конечно, но только открыв собственное дело. Мой магазин
слишком мал, чтобы прокормить еще и твою жену».
Когда Зино совсем потерял
надежду получить столь необходимый ему кредит, нашелся чудак, который решился
вложить деньги в рискованное дело. Он купил небольшой магазинчик на улице
Рудерив и позволил Зино Давидофф управлять этим заведением.
Кредитору не пришлось сожалеть
об этом. Через два года Давидофф выкупил магазин, заплатив за него почти вдвое
больше первоначальной стоимости.
Честолюбивый молодой человек
решил довести работу своего магазинчика до совершенства. Лавочка была открыта
365 (или 366) дней в году. С восьми утра до семи вечера, но на самом деле
каждого клиента готовы были обслужить в любое время дня и ночи. Был случай,
когда хозяин сорвался с постели в четыре ночи по телефонному звонку клиента, которому
приспичило купить трубку вишневого дерева перед вылетом в командировку.
В то же время Зино мог без
всяких церемоний выставить из магазина юнца, попросившего посоветовать сорт
табака. «Если ты не куришь, нечего и начинать», – говорил господин
Давидофф в таких случаях. Хотя сам считал курение безвредным и выкуривал не
меньше пяти-шести сигар в день.
Больше всего удивляло
посетителей то, что хозяин (он же продавец за прилавком, он же закупщик табака
и сигар) помнил, какой сорт табака предпочитает клиент. Даже если тот побывал у
Давидофф всего один раз несколько лет назад.
Эта способность поразила
знаменитого пианиста Рубинштейна, часто бывавшего в середине 1930-х годов в
Женеве. Настолько, что он пригласил Зино на обед, после которого сел за рояль и
устроил концерт специально для четы Давидофф.
Между тем дела Генриха Давидофф
шли все хуже и в конце 1930-х он окончательно разорился. Зино предложил отцу
место продавца в своем магазине. Генриху Давидофф пришлось забыть о выходных –
его сын был очень требовательным работодателем.
* * *
Возможно, магазин на улице
Рудерив так бы и остался единственным в своем роде образцово-показательным
торговым заведением, не вмешайся случай. Начиная с 1940 года с Зино стали
происходить странные вещи, о которых сейчас ходят легенды.
Франция всегда славилась
отличным табаком и сигарами. Вполне естественно, что, как только страну
оккупировали войска Третьего рейха, торговцы начали думать, куда бы переправить
свой бесценный табак, и их выбор пал на хранящую нейтралитет Швейцарию. Однако
совершенно непонятно, почему французская национальная организация табачного
бизнеса обратилась к Зино Давидофф с просьбой принять на хранение французский
табак. Говорят, скромного владельца небольшой лавки в Женеве рекомендовали
кубинские табачные магнаты, на фабриках которых Зино закупал табак. О деталях
этой странной сделки история умалчивает…
Однако через пару месяцев табак
и сигары Франции потекли в подвалы магазина Давидофф.
Пока Европа героически
сражалась с фашизмом, магазин Зино оставался единственным местом, где можно
было найти изделия наивысшего качества. Оборот женевского магазина вырос в пять
раз по сравнению с довоенными годами.
Однажды, уже после войны, во
время ужина в ресторане Давидофф взглянул на карту вин и с неудовольствием
отметил, что лучшие французский вина он позволить себе не может, даже несмотря
на свою стабильно успешную торговлю. Это был тот редкий случай, когда
отрицательные эмоции имели более чем конструктивные последствия. «Кажется, я
нашел название для моих новых сигар», – сказал он жене.
На следующий день Зино отправил
в торговый дом знаменитых французских вин Grand Crus de Bordeaux коробку сигар
и скромную просьбу использовать торговые марки самых дорогих французских вин в
качестве названий сигар.
Как теперь говорят служащие
компании «Давидофф», производители вина были настолько ошарашены подобной
наглостью, что дали разрешение, не взяв ни цента за использование торговой
марки.
В продаже появились сигары под
названиями, которые не нуждались в пояснениях, – Chateau Latour, Chateau
Margaux, Davidoff Chateau Mountor-Rotschild и др. Продажа сигар пошла успешно,
и это наконец позволило Зино заказывать в ресторанах одноименные вина.
Примерно в это же время – в
1948 году – появились сигареты «Давидофф». Зино лично придумал смесь табака и
назвал новые сигареты собственным именем. На каждой пачке этих сигарет
красуется оригинальный автограф Зино. Точно так же он подписывал свои контракты
и чеки.
* * *
В 1950-е годы магазин Зино на
улице Рудерив стал одной из достопримечательностей Женевы. Здесь можно было
найти любое существовавшее на табачном рынке изделие – естественно, высочайшего
качества.
Однако торговая фирма
«Давидофф» была известна главным образом среди истинных ценителей, а не широкой
публики. Сигары с названиями французских вин и фирменные сигареты «Давидофф»,
которые изготавливались по заказу Зино на табачных фабриках Кубы и Новой
Зеландии, продавались в одном-единственном месте на Земле – в его собственном
магазине.
Давидофф не спешил расширять
свой бизнес, открывать сеть, приобретать табачные фабрики. Он был тяжело болен
трудоголизмом и страдал воспалением гордыни. Он считал, что сделать работу так
же хорошо, как он сам, не в состоянии никто другой.
Но в конце 1960-х произошло
событие, не имевшее на первый взгляд никакого отношения к бизнесу Зино
Давидофф. Его старинный друг и поверенный в делах доктор юриспруденции Эрнст
Шнайдер женился. Однако в качестве приданого он получил семейное предприятие
Oettinger – одну из наиболее значительных табачных компаний Швейцарии – и огромное
состояние.
«Зино, если мы соединим твою
безупречную репутацию и твое имя с моими капиталами, получится неплохой
результат. А точнее – отличная торговая марка», – убеждал своего друга
Эрнст Шнайдер.
Видимо, друзья сумели
договориться…
В 1970 году магазин на улице
Рудерив во второй раз за 40 лет был продан за нереально высокую сумму. Это дало
повод жителям Женевы судачить о том, что доктор Шнайдер, который и был
покупателем магазина, сошел с ума. На самом деле в результате этой сделки
доктор Шнайдер получил контрольный пакет акций компании «Давидофф» и стал
фактически ее полновластным хозяином. Зино остался совладельцем компании. Он
сожалел только о том, что ему не удалось сохранить семейный характер бизнеса.
Но его единственная дочь Софья страдала сильнейшей аллергией на табак…
Доктор Шнайдер вложил огромную
сумму в рекламу продукции Давидофф для продвижения ее на мировой рынок.
Фирменные сигареты «Давидофф» теперь производились на фабриках Oettinger.
Расчет старых друзей оказался
верным. Сигары, табак и сигареты компании «Давидофф» быстро завоевали свое
место на рынке. Благодаря Шнайдеру Зино из преуспевающего торговца превратился
в мирового табачного магната.
В настоящее время компании
«Давидофф» принадлежит 26 предприятий и 39 фирменных магазинов по всему миру
(это помимо 1400 отелей и ресторанов, которые получили официальное право
продавать изделия компании). Кроме знаменитых табачных изделий с 1985 года
выпускаются также коньяки и водка «Давидофф», очки, мелкие изделия из кожи,
рубашки, духи и аксессуары. Оборот фирмы за 1996 год составил SF700 млн.
В том же 1970 году, когда
владельцем компании стал Эрнст Шнайдер, Зино исполнилось 64 года, и он позволил
себе немножко расслабиться. Давидофф взял недельный отпуск – первый за 25 лет
каждодневной работы у прилавка. Вместе с женой он впервые оказался в Канне.
«В течение этой недели я
запрещаю произносить в моем присутствии слово табак, – заявил он
Марте. – Мы должны хорошо провести эти дни».
Однако буквально через день
роскошества курорта ему надоели. Он попросил жену собрать чемоданы…
Это была его первая и последняя
попытка отойти от дел. Зино вернулся в Женеву и следующим же утром отправился
на работу на улицу Рудерив. В магазин, носивший его имя.
Став миллионером, Зино не
захотел менять старые привычки. Его семья продолжала жить в скромной
пятикомнатной квартире, в которой сохранилась мебель, купленная сразу после
женитьбы. Марта по-прежнему сама готовила его любимый украинский борщ и
вареники.
«Если я поселюсь в замке и
вокруг меня будут крутиться 25 человек прислуги, моя жизнь станет адом. Дом
должен быть уютным гнездышком, в котором можно спрятаться», – отвечал Зино
на недоуменные расспросы журналистов.
Зино
Давидофф не выносил, когда его семья оказывалась в центре внимания прессы, и
сам крайне редко давал интервью. Он пытался сохранить тот уклад жизни, который
сложился за годы упорной работы скромным продавцом сигар.
Дядя
Сэм – король универсамовСэмюэль Уолтон (Samuel Moore Walton), 1918–1992
Основатель сетей крупнейших
универмагов Wal-Mart и Sam’s Club.
Вот уже несколько лет подряд
Хелена Уолтон, три ее сына и дочь возглавляют список самых богатых семей
Америки. Их состояние оценивается в $45–50 млрд. Как минимум половину из
них заработал скончавшийся шесть лет назад глава семейства – Сэм Уолтон,
который, по версии журнала Forbes, занимает 11-е место в списке самых богатых
американцев за всю историю США. Секрет такого громкого успеха прост: нужно
разорить десятки тысяч мелких торговцев и на месте их лавочек воздвигнуть 3000
супермаркетов.
В начале XX века американские
города где-нибудь на оклахомщине не сильно отличались от тех, что мы привыкли
видеть в кино. Центральная улица – здесь находились банк, мэрия, полицейский
участок, больница, салун с театром, школа, библиотека, почта, церковь, пожарная
часть и, наконец, самый крупный магазин города. От этой улицы ответвлялось
множество переулков, где располагались дома местных жителей и десятки крохотных
лавочек. В одном из таких оклахомских городишек, Кингфишере, в 1918 году и
родился Сэм Уолтон. Вскоре после его рождения семейство Уолтонов перебралось в
точно такой же городок в штате Миссури. Чуть ли не единственным его отличием от
Кингфишера было то, что стадион, куда часто бегал Сэм, и Дом скаутов, где он
постигал азы ораторского искусства, располагались не в центре, а на окраине
города.
Вообще-то Уолтон не любил
вспоминать детство, омраченное постоянными склоками ненавидевших друг друга
родителей. Его подробные биографии обычно начинаются с 1940 года, когда он
окончил университет штата Миссури, где получил степень бакалавра бизнеса и
откуда направился в торговую компанию J. C. Penney. Там Сэму не понравилось –
ни заработок, ни коллектив, – и очень скоро он перешел в торговую компанию
Claremore. Ту т было повеселее, хотя в зарплате он особо не выиграл. Зато
встретил будущую супругу – Хелену Робсон, на которой и женился в 1943 году.
Причем – верх пошлости! – в День св. Валентина. Зато по любви. Ну и еще
из-за денег: отец Хелены неплохо устроился в этой жизни, чего в то время нельзя
было сказать о 25-летнем Сэме.
Брачный союз уже обещал
перерасти в нечто большее, но тут Сэма призвали в армию: США наконец решили
выполнить свой союзнический долг и открыли второй фронт. Правда, от кормления
вшей в окопах и трогательного братания с советскими воинами на Эльбе судьба
Сэма избавила: у него обнаружили то ли сердечную недостаточность, то ли
сердечную аритмию, то ли и то и другое сразу. А когда в военкомате еще узнали,
что Уолтон имеет какой-то опыт в торговле, его, не раздумывая, назначили
интендантом (по-нашему – прапорщиком-завхозом) авиачасти. Именно здесь, в
армии, Сэм Уолтон окончательно и решил, что торговля – его судьба.
* * *
После его демобилизации
состоялся расширенный (с участием отца Хелены) семейный совет, на котором Сэм
поставил перед тестем вопрос ребром: или его дочь будет влачить жалкое
существование супруги перебивающегося с хлеба на воду торгового агента, или
любящий папа поможет молодым встать на ноги. Папа очень любил дочь, поэтому в
его выборе можно было не сомневаться: Сэму Уолтону был открыт кредит на
$20 тыс.
На эти деньги Сэм и Хелена
открыли в Ньюпорте, штат Арканзас, магазинчик с гордой вывеской «Ben Franklin».
Только специалисты знали, что это не имя и фамилия президента США, чей портрет
украшает купюру достоинством $100, а торговая марка одноименной франчайзинговой
компании. За пять лет Сэм превратил свою лавочку в самый прибыльный магазин
сети Ben Franklin, так что владелец торговой марки и впрямь решил, что дело не в
том, кто управляет лавкой, а в ее названии. Однажды он отказался продлевать с
Уолтоном контракт и сам взялся за дело. Свою ошибку он понял быстро: как только
узнал, насколько успешно пошли дела у нового уолтоновского магазина.
Это была лавочка в Бентонвилле,
все в том же Арканзасе, под названием Five & Ten Cents, значение которого
можно не расшифровывать. (Сейчас в этом здании музей Wal-Mart Stores, где
представлены образцы товаров полувековой давности. Среди них большой термометр,
который один покупатель вернул Уолтону, заявив, что тот «неправильно показывает
время». Воссоздана обстановка первого кабинета Уолтона: деревянный стол, стул,
телефон с номером «96». В общем, будете в Бентонвилле – непременно загляните.)
В течение последующих десяти
лет Сэм открыл еще девять лавочек в Арканзасе и Миссури, изучил теорию
торгового дела и на практике отработал несколько самостоятельно придуманных
принципов управления магазином. О них поговорим чуть позже, а пока отметим, что
к 1962 году, когда Сэм открыл свой первый супермаркет, его торговое кредо в
общем уже сформировалось.
Как вспоминает Хелена Уолтон, в
Сэме всегда боролись две страсти. Одна – к разбросанным по городским окраинам
лавочкам типа Mom & Pop («Мама и папа», где мама – бухгалтер и продавец, а
папа – директор и грузчик). Другая – к располагавшимся в центре города
супермаркетам. Он очень часто бывал в центре и изучал их работу. «Где бы мы ни
были, – вспоминает Хелена, – если на нашем пути попадался магазин, мы
останавливались и Сэм рассматривал его, а то и заходил внутрь». Эта страсть к
исследованию чужих магазинов осталась с ним на всю жизнь.
Кстати, все магазины Уолтона
описанного периода были из разряда Mom & Pop, хотя в принципе он уже давно
мог открыть крупный супермаркет. Проблема была лишь в том, где открыть такой
магазин. Знакомые Сэма, тоже владельцы мелких лавочек, мечтали о том, что
когда-то откроют супермаркет в центре города. Однако Уолтон решил открыть его
на окраине.
* * *
Супермаркет, открывшийся в 1962
году на окраине Роджерса (Арканзас), получил название Waltons Five & Dime
(его управляющим стал брат Уолтона – Бад). С него и началось формирование
всемирно известной сети Wal-Mart Stores, которая сегодня насчитывает более
3 тыс. супермаркетов в США, Канаде, Мексике, Бразилии, Аргентине, Китае, Пуэрто-Рико
и Германии.
И эта сеть неуклонно
разрастается: в течение последних пяти лет компания тратит на открытие новых
магазинов $3–4 млрд в год. (Последнее ее достижение – открытие
супермаркета в Интернете, где сейчас представлено 2,5 тыс. товаров, а через
год будет 80 тыс.) Между тем ключевой принцип остался прежним. Wal-Mart
открывает супермаркеты в спальных районах, а не в центре города. Это и есть
первое изобретение Сэма Уолтона.
Второе состоит в том, что
каждый из уолтоновских магазинов по сути представляет собой все тот же Mom
& Pop, но только очень большой. Покупателя привлекает не столько широкий
ассортимент и низкие цены, сколько дружелюбная атмосфера магазина: возможность
обсудить с продавцом, давним знакомым, самые свежие сплетни и между делом совершить
покупку. Сегодня благодаря множеству социологических опросов это хорошо
известно, но тогда, в начале 1960-х, сделать такой вывод было довольно сложно.
Сэм сделал. И в своих супермаркетах постарался сохранить атмосферу крохотной
лавочки. Он всегда говорил сотрудникам: «Есть один босс – покупатель. Он может
сместить любого в компании – от директора до грузчика – тем, что просто
потратит деньги в другом месте». И добавлял: «Чем больше становятся универмаги
Wal-Mart, тем больше мы должны избегать гигантомании, сохраняя атмосферу
небольшого магазинчика».
И Уолтон всегда сам подавал
пример. Он старался как можно чаще общаться с персоналом магазинов и требовал
того же от членов совета директоров компании: «Самые лучшие идеи поступали к
нам от клерков и складских рабочих (среди них – бесплатный паркинг у магазина и
разрешение вывозить тележки с товаром прямо к автомобилю). Если вы позаботитесь
о служащих магазинов, то и они, в свою очередь, точно так же будут заботиться о
клиентах». Всю свою жизнь Уолтон, как обычный торговый агент, проездил на
пикапе. А однажды, проиграв своему партнеру Дэвиду Глассу какой-то спор,
сплясал на Wall Street гавайский национальный танец хулу в гавайской же
травяной юбочке. Клиентов у его магазинов после этого только прибавилось.
* * *
И тем не менее в истории
Уолтона есть одно, но очень большое пятно, на которое обращают внимание все его
недоброжелатели (а их у него, как и у любого богатого человека, всегда было
много). Он разорил владельцев десятков тысяч мелких лавочек Mom & Pop:
покупатели начинали посещать один большой Mom & Pop – его. Более того,
Уолтона обвинили в том, что он разрушил устои Америки, ее концепцию
«центральной улицы», обрек провинциальные города на вымирание, стерев своими
супермаркетами неповторимое американское очарование.
В начале 1990-х, когда
ежегодный объем продаж сети Wal-Mart достиг $50 млрд, а поток критики –
своего пика, Уолтон был вынужден сесть за мемуары, где и рассказал, как
создавалась самая крупная сеть розничной торговли в мире. Публика наконец
узнала большую тайну – располагая свои магазины по окраинам, Уолтон даже и не
думал разрушать устои Америки. Он просто-напросто строил их там, где дешевле
земля и ниже налоги. При этом, цитируем, «предлагал низкие цены и сберегал
миллиарды долларов в кошельках местных жителей, не говоря уже о создании сотен
рабочих мест».
Другая раскрытая тайна –
благотворительность, которую ранее Уолтон никогда не афишировал. Всю жизнь
прожив в провинциальных городках и разъезжая по ним на своем пикапе, он хорошо
знал их проблемы. Параллельно со строительством нового магазина его сотрудники
узнавали адреса местных благотворительных фондов. После открытия каждый магазин
учреждал стипендии для студентов местных колледжей и периодически проводил
благотворительные распродажи. Помимо учебных заведений, деньги жертвовались
зоопаркам, библиотекам, больницам, театрам, церквям, пожарным – в общем, всем
тем заведениям, которые традиционно располагаются на центральной улице города.
Уолтон не обошел вниманием даже мэров маленьких городов. Он учредил премию
American Hometown Leadership Award, которой награждают тех глав провинциальных
муниципалитетов, которые осуществляют в своих вотчинах долгосрочные проекты.
Естественно, в своих мемуарах
Уолтон не обошел стороной и традиционные для этого жанра рецепты процветания.
Вот, к примеру, как он сформулировал десять универсальных заповедей успеха:
1. Будьте преданы бизнесу.
2. Делитесь прибылью с
партнерами.
3. Мотивируйте партнеров.
4. Обсуждайте с партнерами
проблемы.
5. Цените то, что делают
партнеры.
6. Празднуйте успех.
7. Выслушивайте каждого
партнера.
8. Предвосхищайте ожидания
клиентов.
9. Контролируйте расходы.
10. Плывите над течением.
Встречаются и более ценные
замечания: «Владельцы мелких магазинов вполне могут сосуществовать рядом с
Wal-Mart, если создадут свою нишу. Например, будут специализироваться на
красках, которые в Wal-Mart представлены в ограниченных количествах».
Неудивительно, что вышедшая в
1992 году автобиография Уолтона «Made in America: My Story» быстро стала
бестселлером и вызвала такой резонанс, что его заслуги перед отечеством уже
нельзя было не заметить. И в марте 1992 года президент США Джордж Буш вручил
Сэму Уолтону медаль Свободы.
Вскоре
после этого Уолтон умер. Но умер он с гордо поднятой головой. Что же касается
его критиков, то можно побиться об заклад, что и они порой отовариваются в его
универмагах. И этого достаточно, чтобы снять все обвинения.
Король
голыхХью Хэфнер (Hugh Marston Hefner), род. в 1926
Место действия: США
Сфера интересов: СМИ,
индустрия эротики
Создатель Playboy.
Что требуется, чтобы превратить
вещь в товар? Упаковка, торговая марка, внушительный тираж и хорошие
потребительские свойства. В середине XX века нашелся человек, который решил:
«Если можно продавать машины и сигареты, почему не продавать эротику? Не
порнографию, а красивый и изящный товар». У этого человека два имени: Король
индустрии эротики и Хью Хефнер. За ним – огромная империя, процветающая и
известная едва ли не каждому человеку в мире. За ним – играющий зайчик Playboy.
50–60-е годы XX века. Америка.
Бум индустрии потребительских товаров. «Долой аскетизм военных лет! Будем
носить красивые вещи, есть вкусную еду, ездить на больших новых машинах!» То
была эра первых пылесосов и посудомоечных машин – невиданных до того времени «домашних
монстров». За раскрепощенностью и многообразием искушений уже тогда стала
проглядывать свобода тела и духа. Подрастало новое послевоенное поколение. Их,
молодых и прогрессивных, после войны становится больше, чем людей зрелых и
консервативных. Из своих захолустных городков едут они в крупные промышленные
центры, захваченные вихрем стремительной урбанизации Америки. Молодые люди,
«горячие парни». Им нужен новый имидж, новая культура, свободная и лишенная
ханжеского застоя. Они начинают жадно впитывать всю эту «науку», стараясь во
всем соответствовать новому, модному, раскрепощенному имиджу. Образы новых
героев носились в воздухе. Вот Джеймс Бонд, современный супермен, одинаково
уверенно чувствующий себя и на сверхважной операции, и в постели с очередной
красоткой. Налет легкой эротики появляется в кино, литературе, театре. Юбки уже
не по щиколотку, а по колено. Женские плечи уже не покрыты накидками и
горжетками, и вырез на платьях глубже. Новое поколение быстро создает свою
культуру потребления.
* * *
В начале XX века династия
Хефнеров была хорошо известна в религиозных кругах Америки. Протестанты Глен и
Грейс славились потомственным консерватизмом – среди их предков были выдающиеся
массачусетские патриархи пуританской церкви Вильям Бредфорд и Джон Винтроп.
Прямой потомок столпов пуританства Хью Хефнер, старший сын Глена и Грейс,
родился в Чикаго 9 апреля 1926 года. Он посещал начальную, а позже – высшую
школу в Чикаго. Был посредственным учеником, хотя и умным. В то время вошли в
моду тесты для определения уровня интеллекта, и его IQ зашкалил: 152 при
общепринятой норме 100–110. А помимо ума еще и кипучая энергия: Хью Хефнер
организовал стенгазету, с удовольствием рисовал карикатуры и шаржи и одно время
даже был президентом студенческого совета.
В январе 1944 года Хеф, как его
все называли, заканчивает обучение в высшей школе. Сразу после этого армия, где
он по-прежнему целыми днями рисует карикатуры. Это настолько его увлекает, что
после демобилизации в 1946 году он поступает на краткосрочные летние курсы
анатомии при чикагском Институте искусств, заканчивает их, а после курсов почти
чудом – несмотря на бесконечные посредственные оценки – поступает в
Иллинойсский университет на художественный факультет.
Учеба закончилась для него
весьма типично – женитьбой, так что вопрос о доходах встал остро. Хефнер
устраивается ассистентом менеджера Чикагской картонно-бумажной компании с
окладом $45 в неделю. И проклинает все на свете – бегать продавать картон
скучно и малоперспективно. Неудивительно, что при первой же возможности он
сбежал в рекламный отдел известного модного журнала Esquire, где стал сочинять
слоганы, энергично названивать клиентам и писать рекламные тексты. О нем
отзываются как о сотруднике, подающем большие надежды. Но платят $60 в неделю.
В январе 1951 года Esquire переезжает со своим офисом в Нью-Йорк и начинает
набор новых сотрудников. Хефнер, пользуясь ситуацией, просит поднять его ставку
на $5. Ему отказывают. Вспыльчивый и честолюбивый, он хлопает дверью: так
дальше не пойдет. Надо как-то иначе.
* * *
Тогда он и придумал первое свое
гениальное изобретение – номинацию «Девушка месяца». Хефнер поехал на окраину
Чикаго к своему старому клиенту и приятелю Джону Баумгарту, у которого была
своя маленькая компания, выпускавшая календари с красотками. Весь его дом был
завален старыми непроданными календарями, которые уже начали покрываться пылью.
В одной из стопок с пухлогубыми и большегрудыми шатенками, брюнетками и
блондинками Хефнер находит фото интересной девушки-блондинки, чем-то
напомнившей ему соседку, в которую он был влюблен во время учебы в школе, с
умопомрачительной родинкой на верхней губе. «Кто это?» – спросил Хеф. «А, одна
из многих актрисуль, которыми полон Голливуд», – ответил ему Джон
Баумгарт.
Джин Мортенсон, сексуальная
блондинка, взявшая имя Мэрилин Монро при подписании контракта с компанией XX
Centure Fox, действительно была тогда одной из многих – несколько скучных ролей
в заурядных картинах, и не более того. Хефнер торговался недолго – приятель
уступил ему фото за $50.
Хефнер помещает его в пилотном
номере своего журнала. После публикации имя Мэрилин Монро становится известно
всей Америке. И сразу же звездная роль в знаменитой «Ниагаре» Генри Хатауэя.
Роль, соразмерная ее дарованию: детективный сюжет, роковая страсть и довлеющий
над всем призрак плотского вожделения. Все это вместе с дебютом в журнале
Хефнера сделало ее звездой. А его – начинающим звездным издателем.
Но беда в том, что он
совершенно не знает, чем заполнить остальные полосы журнала. Редакции как
таковой у журнала не было. Вырезали фото, клеили, рисовали, писали и вычитывали
корректуру в тесноте, «на кухонном столе» – в скромной квартирке Хью Хефнера.
Журнал вышел в декабре 1953 года. В выходных данных даже не был проставлен
номер: Хефнер знать не знал, когда будет и будет ли вообще следующий. Но первый
же выпуск разошелся тиражом более 50 тыс. экземпляров. Это дало Хефнеру
возможность закупить бумагу и оплатить печать следующего номера. А также
задуматься над названием журнала.
* * *
Друг Хефнера, карикатурист Арв
Миллер, как-то сидел у него на чердаке и рассовывал по углам плюшевые игрушки –
чтобы не мешались. И вдруг сказал: «Послушай! Журналу нужен собственный символ.
Пусть это будет какой-нибудь зверь». Выбор пал на безымянного оленя (имя ему
так и не подобрали).
Вначале Хью Хефнер загорелся
идеей назвать журнал Stag Party («Холостяцкая вечеринка», или «Мальчишник»).
Вот уже и картинка была готова: олень в роскошном халате, покуривая сигару,
смотрится в карманное зеркало, наводя последний лоск перед прибытием дамы, –
воплощение преуспевающего холостяка.
Все уже было готово, когда
Хефнеру принесли адресованный лично ему конверт. Узнав о новом мужском издании,
журнал Stag («Холостяк») недвусмысленно намекнул о своих авторских правах на
это название и потребовал немалой денежной компенсации. Можно было, конечно,
судиться, но Хефнер не стал. И изменил название на Playboy – первое, что пришло
в голову. Картинку особенно не переделывали: Миллер убрал оленю рога,
пририсовал уши и лишь слегка изменил морду. А чуть позже художественный
директор Артур Поль создал логотип – зайца Банни. И его пустили в тираж.
Запонки, зажигалки, пепельницы, браслеты, галстуки, майки, носки – армия зайцев
росла с каждым днем.
Августовский 1955 года номер
Playboy принес сенсацию, происшедшую, впрочем, абсолютно случайно. На обложке
номера в пене волн плыла соблазнительная русалка, а снизу за ней подглядывал
заяц-аквалангист. Те немногие прелести, которые вообще могут быть у русалки,
предусмотрительно прикрывала полоска водорослей. Каково же было удивление
редакции, когда кто-то из сотрудников прибежал со свежим номером журнала, уже
отправленного в продажу. Мистическим образом при печати водоросли оказалась
сдвинутыми всего на какой-то сантиметр, но сколько из-за этого было шума! Номер
раскупили мгновенно.
Банни – любимая причуда
Хефнера. В 1970-х, когда он был уже очень знаменит и богат, по его заказу из
черного дерева сделали самолет «Биг Банни», и Хефнер совершал на нем перелеты
из чикагской штаб-квартиры Playboy в Лос-Анджелес, где снималось новое еженедельное
телевизионное шоу «Playboy после наступления темноты». Самолет был самым
крупным (119 футов в длину) и самым дорогим ($5,5 млн) среди машин этого
класса. На его борту установили дорогое суперсовременное кухонное оборудование
для подготовки застолий, оборудовали гостиную, танцевальный зал, кино– и
видеозалы, бар и даже спальные помещения, рассчитанные на 16 гостей. У
владельца самолета была собственная комната – с роскошным душем и овальной
формы огромной кроватью, застеленной покрывалом ручной выделки из меха
тасманийского опоссума. С изображением все того же Банни. В общем,
неудивительно, что журнал Look назвал этот самолет «самой экстравагантной
игрушкой в мире», но при этом не преминул заметить, что эта игрушка служит
«эффективным средством воздушной рекламы фирменной марки владельца».
* * *
После создания Банни Хефнер
принялся за изготовление следующей красивой сказки. Не забывая о том, что
читатель его вовсе не дурак, а честолюбивый интеллектуал.
Очередным ноу-хау Хефнера стал
пентхауз – свою скромную квартирку он превратил во всемирный фетиш. Именно
Хефнер сделал из заурядного чердака символ эпохи и определенного образа жизни.
Пентхауз как воплощение идеального жилища холостяка, пентхауз как идеальное
место для свободных раздумий и творчества. Эта идея была моментально
подхвачена.
Уже позже, когда Playboy стал
одним из самых популярных журналов в мире, на его страницах появилась совсем
безумная идея, также завоевавшая умы миллионов, – портативный плейхауз
плейбоя. Жилище, специально спроектированное для проведения в нем отпуска или
каникул, очень похоже на летающую тарелку из какого-нибудь фантастического
фильма – с овальными окнами по всему периметру, легко поднимающееся в воздух
при помощи вертолета. Вот так, сидя в кабине с болтающимся внизу на канате
собственным плейхаузом, можно было путешествовать по миру, приземляться где
вздумается и предаваться там отдыху.
* * *
Журнал процветает, Банни
завоевывает мир, но Хефнер понимает, что эротика для Playboy – лишь нарядная
упаковка. И что нужно, как и замышлялось, во всем идти на шаг впереди, чтобы
все самое новое немедленно находило дорогу к читателю.
И на страницах журнала начинают
появляться неожиданные люди. Мартин Лютер Кинг-младший рассуждает о проблемах
негров, а Фидель Кастро приветствует американский капитализм, который
«неизбежно только обострит революционную борьбу во всех странах». Даже звезды
шоу-бизнеса (такие, как Фрэнк Синатра или Боб Дилан) говорили в Playboy далеко
не о легкомысленных вещах. В середине 1960-х – начале 1970-х, в период расцвета
пацифистского движения, хиппи и психоделиков, клуб Playboy уже был в 30 странах
мира. Знаменитый Энди Уорхол, властитель дум модной молодежи, сдружившийся с
Хефнером, также дебютирует в Playboy. Сенаторы многих городов через Playboy
говорят о бессмысленности войны во Вьетнаме и вреде наркотиков. А Хефнер не
оставляет своим вниманием даже президента, ведь он тоже мужчина. Джимми Картер
в ноябре 1976 года, будучи кандидатом в президенты, всенародно признался
Playboy, что «смотрел на многих женщин с вожделением». И высказал надежду, что
Всемогущий Господь простит ему эту вполне понятную житейскую слабость.
Журнал становится культовым.
Причем Хефнер «раскручивает» и культ фотомодели как одной из самых
высокооплачиваемых и престижных творческих профессий. Для многих звезд
шоу-бизнеса и кино Playboy стал стартовой площадкой. Историю с портретом Монро
вы уже знаете. Хефнер вывел в свет и Мадонну. Это было в то время, когда она,
еще мало кому известная, подрабатывала как модель. Ее фото, сделанные в 1979 году,
появились в журнале в сентябре 1985 года. Снимки оказались более чем удачными:
Мадонна наделала много шума, а номер стал в США бестселлером.
В августе 1987 года мало кому
известная Синди Кроуфорд, прогуливаясь по улице со своей подругой Паулиной
Поризковой, случайно купила номер Playboy. Фотографии и заметки настолько ей
понравились, что она стала его страстной поклонницей. О том, чтобы сняться для
этого журнала, она тогда и не мечтала. Лишь много позже, увидев в Playboy
фотографии Бриджит Нильсен – будущей жены Сталлоне, она решила рискнуть, не
предполагая даже, как круто после этого изменится ее жизнь. Ее фотографии
появились в июльском номере 1988 года. С тех пор Синди – одна из самых
высокооплачиваемых моделей в мире.
В списке друзей Хефнера,
которые в разные времена давали интервью Playboy и были активными участниками
клуба, – очень известные имена: Фидель Кастро, Фердинанд и Имельда Маркос,
Даниель Ортега, Ясир Арафат, Джон Леннон и многие другие.
* * *
Но и слишком серьезным Хефнер
никогда не был. И всегда развлекался с размахом. В 1957 году он собрал
сотрудников и самых богатых и знаменитых членов клуба Playboy и отправился с
ними в круиз на шикарной яхте, где они оторвались, что называется, по полной
программе. С легкой руки Хефнера это называлось «яхт-пати». В 1959 году,
отмечая пятилетие журнала, он спонсировал трехдневный фестиваль джаза в Чикаго,
в котором приняли участие около 30 выдающихся музыкантов, включая таких звезд,
как Диззи Гиллеспи и Дюк Эллингтон.
Завораживало окружающих и то,
как Хефнер одевался. Если был обычный рабочий день, он ходил в свободных
балахонах, по покрою и фактуре напоминающих пижаму. Впрочем, иногда в таком
виде он являлся и на сверхважные переговоры, подпитывая тем самым окружавшие
его легенды. «Ну что вы хотите! Причуды миллионера», – говорили друг другу
партнеры по бизнесу. Утром он предпочитал черные и темно-синие пижамы, а к ночи
обязательно менял их на красные или голубые. Но для близких друзей Хефнер
надевал смокинг. И газеты об этом писали и писали, множа сказку-легенду десятки
и сотни раз.
В 1985
году Хью Хефнер перенес серьезный удар, и врачи настоятельно рекомендовали ему
пить только Diet Pepsi. Да и жить поспокойнее. Но хотя болезнь была долгой и
тяжелой, он назвал ее «ударом удачи»: самый знаменитый холостяк мира (Хэф
развелся с женой еще в 1959 году) нашел себе тогда настоящую подругу жизни.
Кимберли Конард, знаменитая фотомодель, в 1989 году стала его женой и остается
ею по сей день, радуя своего неординарного мужа полным пониманием и поддержкой.
Разбегающаяся
Вселенная Бумажного РупертаРуперт Мёрдок (Keith Rupert Murdoch), род.
в 1931
Место действия: Австралия
Сфера интересов: СМИ
В 2008 году занимал 109-е место
в списке Forbes 400 ($8,3 млрд)
Руперта Мёрдока сравнивали со
всеми мыслимыми животными – от кенгуру и коалы до дракона и Кинг-Конга. Столь
дружная нелюбовь смущала его гораздо меньше, чем $10 млрд долгов. Руперт
Мёрдок запасся, по собственным словам, «очень толстой шкурой» и выждал время. В
результате словарный запас соперников был исчерпан, а долги почти розданы.
Руперт Мёрдок – человек,
вызывающий пламенную ненависть. Его ненавидят как минимум на четырех
континентах – банкиры и политики, либералы и консерваторы, рабочие, студенты и
домохозяйки. Борцы за права человека, профсоюзные лидеры, актеры и писатели.
Руперт Мёрдок владеет самой
большой газетно-телевизионной империей в мире.
Ему принадлежат 70 % всей
австралийской прессы. Издательства, редакции теле– и киностудии в Америке.
Самая респектабельная газета мира – лондонская The Times и самая бульварная в
мире The Sun. Газеты на островах Фиджи и Новой Гвинеи. Спутниковое телевидение
в Европе, Индии, Гонконге, Китае и Африке.
Родилась империя 40 лет назад в
австралийской провинции.
* * *
Начало всемирной карьеры
Руперта Мёрдока было ознаменовано приступом народного восторга. Первым – и
единственным в его жизни.
Разразился восторг в 1968 году.
Когда Мёрдок приехал из Сиднея в Лондон, дабы прицениться к старейшей
английской воскресной газете News of the World с тиражом в 5 млн
экземпляров.
Кроме Мёрдока News желал купить
господин по имени Роберт Максвелл.
Последний хоть и был по
паспорту британцем, имел наглость происходить то ли из Венгрии, то ли из
Польши. Что, по мнению тогдашних англичан, было совершенно одно и то же.
Происхождение магната – увы! – оказало пагубное воздействие на его
застольные манеры и словарный запас.
Побыв депутатом парламента,
завладев кучей газет и заработав сотни миллионов, Роберт Максвелл оставался в
Лондоне вечно незваным гостем.
Руперт Мёрдок выгодно отличался
от Максвелла в двух отношениях. Во-первых, Австралия была английским
доминионом. То есть, в некотором роде, все еще принадлежала Англии. Во-вторых,
она находилась так далеко, что в представлении британцев ассоциировалась только
с кенгуру.
Короче, Мёрдок был в Лондоне
своего рода бедным родственником. Тем более что одевался он плохо, а говорил
еще хуже.
Его и приняли как бедного
родственника – снисходительно.
Рассказывали, что талантливый
юноша унаследовал от отца совершенно разоренную газету. И превратил ее в
цветущий сад австралийской журналистской мысли.
Была бы Австралия хоть
чуть-чуть поближе – и кому-нибудь тогда, в 1968 году, пришло в голову
осведомиться о деятельности нового владельца News of the World – события,
возможно, приняли бы другой оборот.
Хотя вряд ли Мёрдока это смогло
бы остановить. Во всяком случае, не надолго.
* * *
Отец Руперта Мёрдока, Кейт, был
сверхконсервативным австралийским журналистом, имевшим обезоруживающую привычку
орать на не нравящихся ему членов правительства.
Его амбиций и популярности вполне
хватило бы на небольшую газетную империю. То, что после его смерти Руперту
досталась всего одна чахлая газетка Adelaide News в провинциальном городе
Аделаида, следует отнести, скорее, к разряду недоразумений.
У недоучившегося в университете
Руперта выхода было ровно два – один хуже другого.
Либо продать отцовскую газету
первому желающему, обеспечив себе некоторый доход. Мизерный, но зато
пожизненный. Либо быстро и безвозвратно разориться.
Однако вместо того, чтобы
продать Adelaide News, желторотый птенец Руперт купил к ней за бесценок еще
одну – в городе Перте. И носился на самолете между обеими редакциями.
Ибо он уже тогда считал прямой
обязанностью владельца совать свой нос во все, что творится в стенах его – пока
еще весьма убыточной – собственности.
У него было совершенно
непоколебимое представление о том, как делаются газеты.
Вернее, о том, как с помощью
газет делаются деньги.
Нельзя сказать, что до Мёрдока
газеты в Австралии делали благородные девицы. Но то, что юный Руперт предложил
вниманию публики, даже для самых небрезгливых оказалось чересчур.
Просто констатировать, что на
страницах его изданий одна сенсация наезжала на другую, значит ничего не
сказать.
Жирные заголовки вопили,
визжали и верещали. О покушениях, коррупции, чудесных спасениях и прочее. Дикие
волосатые аборигены бродили по зарослям, пугая детей. Юные девы становились
жертвами брутальных насильников. Инопланетяне…
Инопланетяне были серьезной
темой. «Как заставить НЛО держаться подальше от Вашего сада» – гласил один из
заголовков. Статья, как отмечал позже один из биографов Мёрдока, имела
сногсшибательный успех – с момента ее появления не было зарегистрировано ни
одного случая приземления НЛО в австралийских садах.
И так изо дня в день.
Короче говоря, Мёрдок всего за
несколько пенсов ежедневно продавал своим согражданам волшебную разноцветную
страну, полную опасностей, приключений и чудес.
Оторвав взгляд от газетной
страницы и с разочарованием осмотрев провинциальный пейзаж, пропитанный пылью и
скукой, читатель поспешно возвращался к восхитительным приключениям, каждое
второе из которых, согласно заверениям репортеров, происходило прямо на
соседней улице.
К этому добавлялся калейдоскоп
бесконечно изобретательного хамства в адрес конкурентов. Вообще, количество
словесных помоев, ежедневно лившееся на страницах двух газет Мёрдока,
претендовало на национальный рекорд.
Как несложно догадаться, тиражи
обоих изданий резко рванули вверх. Популярность самого Мёрдока с той же
скоростью устремилась в прямо противоположном направлении.
Решительно все – включая его
преданных читателей – считали своим долгом заметить, что Руперт Мёрдок
бессовестный юноша. Подло играющий на низменных инстинктах. Что в его газетах
нельзя верить ни единому слову. И что это вообще не газеты, а грязные листки.
Все это было, разумеется,
святой правдой.
Низменные инстинкты
функционировали безукоризненно. Вскоре Мёрдок мог начать выпуск
общенационального еженедельника. И прикупил телевизионный канал.
Бдительная общественность едва
успела издать возмущенный вопль по поводу монополистических замашек, как объект
возмущения буквально исчез из виду.
26 октября 1968 года года
Руперт Мёрдок вылетел в Лондон.
Где и разыгралось вышеописанное
всенародное ликование. По поводу того, что вот приехал интеллигентный, скромный
молодой человек, который спасет национальную святыню News of the World от
разнузданного выскочки Роберта Максвелла.
Еще через пять лет, когда
газетная империя Мёрдока расползлась по трем континентам, заваливая их своей
пестрой продукцией, выскочку Максвелла вспоминали с невыразимой тоской.
Но было уже безнадежно поздно.
* * *
В 1960-е годы самая влиятельная
в мире пресса делалась на одной-единственной улице. На пресловутой Флит-стрит.
Улица, на которой находятся
почти все лондонские редакции. Где в барах не слишком свежие сливки подаются
наряду со свежайшими новостями. И журналисты выбегают с пачкающимися гранками
на десять минут – выпить кофе и посплетничать.
В конце 1960-х здесь было
довольно странно.
Мёрдок со своим диким
австралийским опытом быстро сообразил, в чем дело.
Флит-стрит была тяжело и
безнадежно убыточным предприятием.
Центральную прессу
Великобритании – всю без исключения – уже давно поделили между собой газетные
лорды. Лорды были немногочисленны, зато беспредельно амбициозны. Флит-стрит, по
их убеждению, следовало признать самой верхней палатой английского парламента.
Лордов интересовала политика.
Британией правили те, кому
принадлежала Флит-стрит.
Здесь публиковали самые
глубокомысленные передовицы и самые взвешенные экономические прогнозы. Тонко
издевались над правительством и незаметно нападали на оппозицию. Изящно
подставляли политического противника и распускали слухи.
Короче, здесь оказывали
влияние, решали судьбы, принимали решения, плели кружевные интриги…
То, что издательства при этом
приносили каждый год на сотни миллионов убытка, не казалось их владельцам
обстоятельством, достойным упоминания. Денег у лордов была и без того уйма – от
торговли нефтью, акциями, антиквариатом, недвижимостью – и бог весть, чем еще.
К моменту прихода Мёрдока
финансы Флит-стрит находились в ошеломляющем состоянии.
В конце предыдущего года
главный редактор The Times с подобающим ситуации британским юмором сообщил: «В
нынешнем году мы идем на рекорд: каждая лондонская газета приносит убыток. Это
еще никогда не удавалось из-за неспортивного поведения Financial Times. Но как
я только что узнал, Financial Times завершает этот год с дефицитом и
присоединяется, таким образом, к нашему союзу». Бурные аплодисменты.
Ознакомившись с положением дел,
Мёрдок пришел в состояние сильнейшего раздражения. Респектабельное
политиканство, приносящее убытки, решительно действовало ему на нервы.
Он любил наличные деньги и
сочные прибыли – по складу характера и жизненной необходимости. Поскольку все
купленное им было куплено в кредит. И денежного потока как раз хватало на то,
чтобы заплатить проценты банкам.
К возмущению английских коллег,
он недвусмысленно дал понять, что интересуется только и исключительно доходами.
И готов поставить всю Флит-стрит на голову, пока она не начнет ему эти доходы
приносить.
Даже если это нанесет
непоправимый ущерб священным традициям британской прессы.
Через год после своего
появления на Флит-стрит Мёрдок с блеском осуществил свой коварный замысел.
* * *
Умирающую от нерентабельности
газету The Sun ему почти что навязал в подарок один из пресловутых «лордов» –
нельзя же назвать £50 тыс. разумной ценой.
Лорд при этом считал, что
совершает особенно удачную подлость – навязывает проклятому «кенгуру» на шею
чистый убыток.
Через год The Sun продавала
миллион экземпляров ежедневно. Через два года – 2 млн. Через четыре года –
4 млн. Таким образом, став самой раскупаемой ежедневной газетой Британии.
И самым прибыльным
приобретением Мёрдока, ежегодно выкачивающим из публики $200 млн.
Как бы примитивно это ни
звучало: Мёрдок просто привил свой опыт времен Аделаиды на английскую почву.
Почему это домашнее садоводство оказалось таким оглушительно успешным, сегодня
уже почти необъяснимо.
Надо заметить, рецепт Мёрдока
не менялся никогда. Будь то Америка, Австралия или Тайвань. 1950-е годы или
1990-е.
Если речь шла о том, чтобы из
больших убытков сделать большие прибыли, ему был известен только один путь.
Зато надежный. Скандал, сенсация, секс. Чем пошлее, тем лучше.
Как позже справедливо замечал
один уважаемый американский журналист, с треском покидая редакцию только что
купленной Мёрдоком газеты Chicago Tribune, – «ни одна дохлая рыба с
остатками самоуважения не позволит заворачивать себя в газету, принадлежащую
Мёрдоку».
Сенсационным изобретением The
Sun стала так называемая дежурная девушка на третьей странице. В каждом выпуске
на этой самой третьей странице появлялась фотография во всю полосу.
Девушек на фотографиях критики
Мёрдока называли «полураздетыми». Что следует признать безбожным
преувеличением. Как правило они были раздеты не наполовину – а на пятнадцать
шестнадцатых.
Какой бы невинной ни казалась
нынче эта газетная новинка образца 1969 года – попасть в «фотогалерею» The Sun
до сих пор считается такой же удачей, как оказаться в числе сотрудниц
какого-нибудь престижного модного агентства.
После триумфа The Sun у Мёрдока
больше не было проблем с наличностью. Банки охотно субсидировали самые
безнадежные его приобретения.
Еще через 15 лет его долги
выросли до $10 млрд. А годовой оборот перевалил за $500 млн.
В этот момент Руперт Мёрдок
произвел первую и единственную газетную революцию XX века. Разумеется, все на
той же Флит-стрит и в ее окрестностях.
* * *
Газетные лорды были самым
популярным, но, положа руку на сердце, не самым эффектным аттракционом
Флит-стрит.
Изумительнейшим явлением в
английской прессе оставались профсоюзы. Призванные выторговывать у владельцев
газет выгодные условия труда для подопечного пролетариата.
Делали они это с железной
несгибаемостью, заслуживающей отдельного внимания.
Дабы
работодателям-эксплуататорам не пришло в голову чересчур угнетать рабочий
класс, профсоюзы неумолимо фиксировали кому, сколько и за что нужно платить. За
каждое отдельное движение типографскому рабочему полагалась определенная сумма.
За то, что он приносил
манускрипт к своему рабочему месту. За то, что он доставал свинцовый шрифт из
ящика. За то, что он время от времени менял шрифты. За курсив, само собой –
отдельная плата.
Специально нанятый человек
перелистывал страницы манускриптов для наборщика. Предложение заменить этого
человека простым пультом профсоюзы провалили в единодушной и непобедимой
ярости.
Как они вообще проваливали
любое предложение, связанное с экономией.
Неудивительно, что решительно
все лондонские газеты ничего, кроме чистого убытка, не приносили.
Работать на Флит-стрит имели
право только члены профсоюза. Уволить их можно было только с согласия
профсоюза. Если владельцу газеты приходила в голову шальная мысль напечатать
тираж где-нибудь на стороне, то наборщикам полагалось стопроцентное возмещение
убытка – от несостоявшегося заработка.
Рабочие типографии зарабатывали
примерно в пять раз больше, чем журналисты.
Там, где мог справиться один
человек, профсоюз требовал нанять пятерых.
Переход от ручного набора к
автоматическому, как несложно догадаться, был насмерть заблокирован.
Так же, как и самая скромная
критика. Наборщики просто отказывались набирать статьи, в которых о профсоюзах
говорилось что-либо не совсем хвалебное.
Любая капиталистическая акула,
которой пришло бы в голову как-то защититься от этой беспрецедентной диктатуры
пролетариата, могла твердо рассчитывать на полный разгром – причем не в
переносном смысле, а в совершенно прямом.
Пролетариат готов был не
задумываясь разнести вдребезги любое мятежное издательство.
Руперту Мёрдоку потребовалось
не больше месяца, чтобы понять: революция или смерть.
На подготовку революции ушло 18
лет и пара сотен миллионов. В сентябре 1985 года Мёрдок объявил начало
вооруженного восстания.
А 25 января 1986 года
пятисотлетняя история Флит-стрит завершилась.
* * *
В сентябре 1985 года года
издатель Руперт Мёрдок обратился ко всем газетным профсоюзам со списком
недвусмысленных требований.
Во-первых, никаких забастовок.
Во-вторых, разумные тарифы. В-третьих, на работу отныне имеют право все
желающие, а не только члены профсоюза. В-четвертых и последних – количество
рабочих определяет не профсоюз, а издательство.
На пятое условие никто в первый
момент не обратил внимания. Все издания Мёрдока немедленно перебираются в новое
редакционное помещение в Ваппинге – за три километра от Флит-стрит.
Борцы за права угнетенного
пролетариата, а вместе с ними и конкуренты прямо-таки ликовали. Проклятый
Руперт сам себя загнал в западню. Все живо представили себе, как возмущенные
наборщики не оставляют от этого нового редакционного помещения камня на камне.
Стихийно образовавшаяся
демонстрация рабочих Мёрдока без труда промаршировала три километра и в ужасе
остановилась перед новым зданием издательства.
Одного взгляда на него хватило,
чтобы понять – Флит-стрит катастрофически недооценила своего самого ненавистного
работодателя.
Помещение редакции окружала
железная решетка высотой в четыре метра.
За нею были натянуты три ряда
колючей проволоки под током.
Двор освещали прожекторы,
стальные ворота были заблокированы электронными устройствами и охранялись телекамерами.
Частная охрана и посадочная
площадка для вертолетов не оставляли никаких сомнений в том, что Руперт Мёрдок
серьезно подготовился к диалогу с профсоюзами.
Исход самого диалога был решен
за пять минут. После первого беглого взгляда на крепость забастовщики поняли –
либо они безоговорочно соглашаются на выдвинутые условия, либо прощай работа.
Монополия профсоюзов рухнула в
одночасье. Причем, как несложно догадаться, цепная реакция немедленно охватила
все издательства.
Конкурирующая пресса, не
переставая обзывать Мёрдока акулой, змеей, фашистом, монополистом и
капиталистом, упоенно пользовалась результатами его триумфа.
Еще через два года английская
пресса была едва ли не самой конкурентоспособной в мире. А сам триумфатор
вскоре чуть не лишился своей империи.
Начиналась эпоха банковских
кризисов.
Руперт Мёрдок, вот уже почти 30
лет сидевший на пороховой бочке из долговых обязательств, с неприятным
изумлением обнаружил, что кредиторы требуют деньги назад.
В течение нескольких месяцев
ему пришлось распродать солидную часть своих изданий, оставив себе лишь самые
прибыльные и престижные.
После чего Мёрдок понял, что
слегка утомился от газетного дела. И отправился завоевывать кабельное и
спутниковое телевидение.
За что
его в очередной раз объявили авантюристом. Обе отрасли в начале 1990-х
старательно пожирали миллиардные инвестиции без малейшего намека на прибыли.
Резиновый
корольЛеопольд II, король Бельгии (1835–1909)
170 лет назад, 9 апреля 1835
года, в Брюсселе родился будущий король Бельгии Леопольд II. Он прославился как
король-предприниматель, создавший на собственные средства одно из самых
прибыльных в истории коммерческих предприятий. За свою долгую жизнь Леопольд II
прибавил к монаршему титулу титул короля резиновой промышленности, став одним
из самых богатых бизнесменов Европы и одним из самых презираемых правителей
эпохи.
Будущий король Бельгии Леопольд
II родился в семье невероятно везучего человека. Его отец, тоже Леопольд,
происходил из рода Саксен-Кобургов, чье герцогство терялось среди других
карликовых государств Германии, которые можно было целиком обойти за один день.
Леопольд-старший сделал головокружительную карьеру. Еще в пять лет он был зачислен
в Измайловский полк русской армии в чине полковника, в семь лет стал русским
генералом, а повзрослев, женился на английской принцессе. Взойти на английский
престол у Леопольда-старшего не получилось, но, когда в 1831 году на карте
Европы возникло новое государство под названием Бельгия, вакантный трон в
Брюсселе достался именно ему. Первый король Бельгии Леопольд I был для своих
подданных конституционным и либеральным монархом, зато для своей семьи это был
настоящий деспот, не терпевший ни малейших возражений.
Родившийся в 1835 году принц
Леопольд не избежал суровости отеческого воспитания. Он рос тихим и
дисциплинированным ребенком, затем стал рассудительным и робким юношей,
полностью подавленным авторитетом великого родителя. Отец волевым решением
женил 18-летнего сына на австрийской принцессе Марии-Генриетте. Общее
впечатление международного сообщества было не в пользу молодого принца: свет
нашел, что юноша не по-королевски расчетлив и по-стариковски благоразумен.
Кроме того, наследник бельгийского престола удивлял современников размерами
своего носа. По салонам гуляла шутка одного немецкого барона о том, что нос
Леопольда-младшего «отбрасывает тень наподобие горы Атос», а Дизраэли, ставший
впоследствии британским премьером, острил, что «это был нос, как у принца из
сказки, которого прокляла злая фея».
Сам же принц, женившись,
наконец почувствовал себя свободным от отчего дома и пустился путешествовать по
Европе. Медовый месяц Леопольд использовал рационально, показав молодой
супруге, кто в семье хозяин: когда Мария-Генриетта изъявила желание повторно
послушать серенаду венецианского гондольера, последовал жесткий отказ. С тех
пор супруга больше ему не докучала.
Леопольд объездил почти все
страны Европы, побывал в Египте, Китае и Британской Индии, где проявлял интерес
не только к местным достопримечательностям, но и к экономике.
Из всех наук молодого человека
более всего интересовали те, что были связаны с коммерцией, и прежде всего
статистика. Леопольд быстро оценил всю выгоду колониальной торговли. Вернувшись
в Бельгию из Греции, принц вручил премьер-министру сувенир с Акрополя – кусок
мрамора, на котором по его приказу были выбиты слова: «Бельгия должна иметь
колонии».
Принц неоднократно выступал в
сенате с предложением начать заморскую экспансию, убеждая соотечественников
«обрести земли за морями, пока есть такой шанс», однако бельгийцам не было дела
до того, что находилось за пределами их маленькой родины, и призывы Леопольда
не произвели никакого эффекта.
В 1865 году умер Леопольд I, и
наследник взошел на трон. Главной любовью Леопольда II были деньги, о чем он
сам периодически напоминал, заявляя, например, что «лишь деньги заслуживают
Царствия Небесного». Свое долгое правление Леопольд II начал с того, что
увеличил королевское денежное довольствие с 2,6 млн до 3,3 млн
золотых франков. Король знал счет своим деньгам и выгодно вкладывал их в
недвижимость и в ценные бумаги, а также имел интересы в Сирии, Албании и
Марокко. Своими капиталовложениями Леопольд был вполне доволен и даже пожаловал
своему финансовому советнику банкиру Эмпену трамвайную концессию в Антверпене и
титул барона.
В деловом мире бельгийский
монарх заработал безупречную репутацию, что позволило ему вести дела с
крупнейшими бизнесменами того времени, включая самого Джона Моргана, с которым
они вместе финансировали строительство железной дороги в Китае. Однако среди
августейших особ Европы было не принято следить за финансами, а потому
коллеги-венценосцы считали Леопольда II продажным барышником и мошенником. Так
император Австро-Венгрии Франц-Иосиф считал Леопольда «исключительно плохим
человеком», а жена германского кайзера Вильгельма II отговорила мужа от участия
в деловых предприятиях бельгийского короля, считая, что тем самым Вильгельм
может погубить свою христианскую душу.
Душа же самого Леопольда
томилась в ожидании насто ящих больших дел, которые трудно было сыскать в
маленькой уютной Бельгии. Король откровенно скучал в своем дворце в Остенде,
предаваясь выращиванию тропических фруктов в роскошных теплицах. Пока
Мария-Генриетта каталась на пони по прибрежным дюнам, Леопольд подолгу смотрел
на море, за которым, по его убеждению, лежали настоящие богатства и которое
совершенно не интересовало его подданных.
* * *
Леопольд с юности усвоил
простую идею о том, что в колониальной торговле прибыль всегда выше, чем в
любой другой, и упорное нежелание бельгийского правительства что-либо
предпринять за морями не могло его не огорчать. Когда в Испании в ходе
очередного переворота утвердилась республика, Леопольд на свой страх и риск
попытался взять в аренду испанские Филиппины. В Мадрид поехали эмиссары короля,
щедро раздававшие взятки республиканским министрам, и о цене уже почти
сговорились, но тут республику сменила монархия, и о Филиппинах пришлось
забыть. Леопольд начал прощупывать почву в Париже, надеясь приобрести
какие-нибудь заморские концессии через французское министерство колоний. На
французских чиновников пролился золотой дождь из взяток, люди короля устраивали
для парижских жизнелюбов оргии с дорогими винами и роскошными женщинами, но
французы не поддавались искушению: взятки брали, но колоний так и не дали.
Голландцы и португальцы тоже проявили несговорчивость, но Леопольд не собирался
отчаиваться. «Теперь я хочу посмотреть, нельзя ли что-нибудь предпринять в
Африке», – написал король своему министру. И вскоре обнаружилось, что
предпринять там можно многое.
В 1876 году в Брюссель со всех
концов Европы начали съезжаться очень загорелые люди с мужественными лицами и
развитой мускулатурой. 12 сентября Леопольд II торжественно открыл Международную
африканскую конференцию, участники которой так или иначе были связаны с
исследованием Черного континента. Король поблагодарил присутствующих за вклад в
развитие науки и лично вручил всем первопроходцам Кресты Леопольда. Бельгийский
монарх объявил, что намерен расправиться с работорговлей в Центральной Африке,
а также открыть этот регион для мировой торговли, приобщить туземцев к благам
цивилизации и распространить на них свет христианства. На конференции была
основана Африканская международная ассоциация во главе с Леопольдом II, которая
должна была начать выполнение благородного замысла на деньги благотворителей.
Последних нашлось немного, и уже через год деятельность ассоциации почти сошла
на нет, поскольку со всей Европы было собрано всего 44 тыс. франков –
меньше, чем расходы на саму конференцию. Но главную свою задачу ассоциация
выполнила: в распоряжении Леопольда теперь было «юридическое лицо», которое
никак не было связано с Бельгией и не подчинялось брюссельскому правительству.
Достойная цель для ассоциации
появилась в 1877 году, когда американец английского происхождения Генри Стенли
открыл истоки реки Конго. На следующий год во дворце Леопольда состоялось
первое собрание акционеров нового коммерческого предприятия – Комитета изучения
верховьев Конго, которое, несмотря на свое научное название, должно было
извлекать прибыль из торговли с недавно открытыми территориями. Король не
присутствовал на собрании лично, но его деньги составляли четверть всего
уставного капитала общества. Предприятие не было бельгийским, поскольку многие
пайщики были иностранцами. Вскоре общество начало осваивать устье Конго,
закладывая фактории и строя дороги, причем над новой колонией развивался флаг
Международной африканской ассоциации. Руководил колонизацией Стенли, которого
нанял Леопольд. Уже на следующем собрании пайщиков от всех присутствовавших
потребовали либо вновь вложиться, либо получить деньги назад. Поскольку о
прибыли в обозримом будущем мечтать не приходилось, все акционеры, кроме
короля, предпочли выйти из дела. Теперь Леопольд был единоличным хозяином
огромных территорий, и никто не мог требовать от него отчета, поскольку в
предприятии он участвовал как частное лицо.
Тем не менее могучие соседи
Бельгии были обеспокоены тем, что у них из-под носа уводят громадные
территории, на которых теоретически могут находиться огромные богатства.
Леопольду пришлось проявлять чудеса дипломатического искусства, чтобы сохранить
свое приобретение. Так, Франции он обещал, что если его предприятие потерпит
коммерческий крах, то приоритет в покупке Конго будет принадлежать Парижу. От
Германии и Англии он, правда, этого не скрыл, что не могло их обрадовать. Зато
в США король создал влиятельную лоббистскую группу. Американского президента
Честера Артура обрабатывал крупный бизнесмен Генри Сэндфорд, связанный с
Леопольдом, а конгрессменов убеждал сенатор Джон Морган из Алабамы, который
поддерживал колонизацию Африки, поскольку мечтал выслать туда всех американских
чернокожих. Вдобавок Леопольд обещал установить на новых территориях свободу
торговли. Наконец, для гуманистического общественного мнения он припас проект
создания «республиканской конфедерации свободных негров», которая должна была
превратиться в «могучее негритянское государство». В итоге мировое сообщество
вынуждено было признать существование в Африке «Свободного государства Конго»,
движущегося к торжеству прогресса под руководством бельгийского короля.
Между тем, хотя колонизация шла
полным ходом, предприятие продолжало приносить Леопольду одни убытки. В Конго
строились железные дороги, на реку спускались пароходы, белые и черные
наемники, убеждавшие местных вождей присягать на верность новому хозяину,
требовали жалованья, и за все это король платил из собственного кармана. За
первые десять лет своих колониальных приключений Леопольд вложил в дело около
FF20 млн, не получив ничего, кроме новых образцов растений для своих
оранжерей. В Конго Леопольд поставил на карту не только свои деньги, но и свой
престиж, а также престиж своего государства, а потому имел шансы лишиться и
богатства, и короны.
* * *
И вот в последнее десятилетие
XIX века на помощь королю пришли новые технологии. Человечество осознало, что
ездить на транспорте, снабженном резиновыми шинами, значительно приятнее, чем
без таковых. Резину же можно было получать из каучука, который добывался из
деревьев, растущих в жарких странах. В Конго таких деревьев было множество,
оставалось извлекать из них каучук и доставлять его в Европу. Колония начала
приносить Леопольду огромный доход. Вся земля «Свободного государства»
считалась собственностью бельгийского монарха, а потому о свободе торговли
можно было забыть. Король сам раздавал концессии бельгийским фирмам и имел с их
деятельности немалый и постоянный доход. Так, компания Abir в 1899 году
заработала 2,6 млн франков, вложив в дело 1 млн; в 1900 году она
выручила уже 4,7 млн франков. Компания Societe Anversoise имела в среднем
150 % прибыли ежегодно, а Comptoir Commercial Congolais – более 50 %.
Кроме того, у короля в Африке была собственная территория, где собирали каучук
только для него.
Леопольд наслаждался своим
несметным богатством с истинно королевским размахом. Бельгийский государь был
большим гурманом и каждый день начинал с вдумчивого просмотра многостраничного
меню дворцового повара, вычеркивая те кушанья, которых ему сегодня не хотелось,
и вписывая желанные. О его любовных похождениях слагались легенды и анекдоты.
Ходили слухи, что по всей Европе король наплодил целую толпу бастардов, причем
сам Леопольд не пытался против этих слухов бороться. Его любовницы открыто
разъезжали в королевских каретах с гербами, а одна из них даже заработала
прозвище «королева Конго».
Впрочем, терпимость бельгийцев
к шалостям короля однажды дала сбой. Священник церкви Остенде обещал своим
прихожанам, что использует свое приглашение на ужин с королем для нравоучений,
поскольку в городе всякий знал, что во дворце живет очередная монаршая пассия.
Во время ужина священник собрался с духом и выдавил из себя: «Прошел слух, что
у вашего величества есть любовница». «И вы этому поверили? – спросил
Леопольд. – Мне вчера то же самое рассказывали про вас, так я не поверил».
Инцидент был исчерпан.
В жизни короля-бизнесмена
нашлось место и подлинной страсти. Леопольд не любил музыку, но ходил на балеты
и в оперу главным образом для того, чтобы знакомиться за кулисами с актрисами.
Однажды в Париже он увидел на сцене танцовщицу Клео де Мерод, которая потрясла
его воображение. Вскоре король лично явился к ней с огромным букетом роз. Клео
была на 38 лет моложе Леопольда, считалась одной из первых красавиц Франции и
стала одной из первых в истории фотомоделей: ее фотографии в экзотических
нарядах украшали открытки и страницы журналов. Весть о бурном романе быстро
облетела Париж, и язвительные парижане не замедлили окрестить бельгийского
короля Клеопольдом. В ноябре 1902 года русские газеты даже писали, что «по
известиям из Брюсселя, король Леопольд II намеревается отречься от престола и
вступить в морганатический брак с парижской балериной Клео де Мерод». Впрочем,
до отречения дело не дошло, зато Париж кое-что выиграл от королевской страсти.
Когда Леопольд решил сделать Франции какое-нибудь ценное подношение, Клео
подсказала ему идею подарить Парижу метро. И в 1900 году была открыта линия
парижского метрополитена, построенная на деньги бельгийского монарха.
Каучуковые доходы позволили
Леопольду дать волю и его архитектурным фантазиям. Король с увлечением
перестраивал бельгийские города и обустраивал свой любимый дворец в Остенде.
Венценосец и раньше не жалел денег на строительство: в свое время в его парке
появились японская пагода и копия итальянского фонтана эпохи Возрождения.
Теперь же Леопольд придумал скрестить храм с теплицей. В его домовой церкви под
стеклянным куполом цвели экзотические растения, а над алтарем во время службы
летали райские птички. Сам же богобоязненный монарх посещал обедни не иначе как
с любимым терьером на руках. Впрочем, из своих причуд рачительный монарх
собирался извлечь прибыль, планируя превратить Остенде в платный курорт для
коронованных особ Европы. Однако до осуществления этого плана он не дожил.
Наконец, Леопольду по-прежнему
нравилось путешествовать. В его распоряжении был особый королевский поезд,
который всегда стоял под парами, чтобы монарх мог срочно отбыть в любую страну
Европы. Изобретение автомобиля еще больше увеличило свободу передвижения
короля. Леопольд выучился водить автомобиль, когда ему было около 70 лет, и с
тех пор часто гонял по Бельгии и сопредельным странам на максимальной скорости,
катая своих любовниц. Автомобили стали одним из последних увлечений его жизни.
Леопольд регулярно скупал все технические новинки и свой последний визит в
Париж посвятил как раз закупке новых машин на проходившей в городе
автомобильной выставке.
Доходы от Конго вливались в
бельгийскую экономику, всячески способствуя ее процветанию. Один из благодарных
соотечественников в речи по случаю открытия в Антверпене выставки, посвященной
Конго, сказал, обернувшись к монарху, что своим процветанием Бельгия обязана
исключительно гению его величества, на что Леопольд ответил: «Всем этим вы
обязаны ценам на каучук».
* * *
Между тем каучук должен был
кто-то добывать, и это были местные жители Конго. Кое-кто из журналистов
обратил внимание на то, что из Конго приходят корабли, груженные каучуком, а
назад в Африку они увозят только оружие и боеприпасы. Поскольку представить
себе негров, собирающих каучук за бельгийские франки, было трудно, журналист
предположил, что в «Свободном государстве» применяется рабский труд.
В прессе появились сообщения
миссионеров, которые свидетельствовали, что конголезцев заставляют работать под
дулом пистолета, а отлынивающим от трудовой повинности отрубают руки. В 1902
году вышел роман Джозефа Конрада «Сердце мрака», в котором писатель, сам в
недавнем прошлом ходивший на пароходе по реке Конго, вывел образ бельгийского
колонизатора Куртца, который украшал свое жилище черепами туземцев, рассуждая
при этом о прогрессе и цивилизации. Позднее сюжет «Сердца мрака» лег в основу
знаменитого фильма Фрэнсиса Копполы «Апокалипсис сегодня», где река Конго
превратилась в безымянную вьетнамскую реку, а маньяк Куртц – в спятившего
американского полковника Кертса. Роман вызвал большой интерес, и общественность
всерьез обеспокоилась положением дел в колонии.
Леопольд тоже забеспокоился и
нанял немецкого банкира Людвига фон Штойба для организации ответной
пиар-кампании. Однако по какой-то причине король вскоре разуверился в фон
Штойбе и прекратил его финансировать, за что обиженный немец обнародовал свою
переписку с Леопольдом, в которой говорилось о подкупе журналистов и проплате
заказных материалов в газетах.
Тем временем из Конго приходили
все новые свидетельства о зверствах набранной из туземцев армии под названием
«Общественные силы» (Force Publique) и злоупотреблениях колониальной
администрации. В прессе появился рассказ миссионера Шепарда, который имел
удовольствие общаться с вождем племени запо-запов вскоре после того, как это
племя по договоренности с королевскими чиновниками совершило карательный рейд
на поселение, жители которого отказались собирать каучук. Вождь с гордостью
показал миссионеру груду останков своих врагов. «Почему трупы так искромсаны?»
– поинтересовался Шепард. «Мои люди их ели», – ответил верховный запозап.
В стороне каннибалы коптили отрубленные руки врагов, чтобы предъявить их
бельгийским чиновникам в доказательство хорошо выполненной работы.
К международному движению за
реформы в Конго примкнули многие видные общественные деятели и писатели,
включая Артура Конан Дойля и Марка Твена, который принялся сочинять на
Леопольда издевательские памфлеты. На стороне противников короля оказался и
научно-технический прогресс. Хитом продаж начала ХХ века были ручные
фотоаппараты фирмы Kodak, которыми не замедлили вооружиться миссионеры.
Фотографии, запечатлевшие конголезцев с отрубленными руками, изувеченных солдатами
«Общественных сил», поразили Европу. Так король Бельгии превратился в глазах
всего мира в исчадие ада, а его репутация распутника и внешность опереточного
злодея с хищным носом и огромной бородой немало тому способствовали.
Не радовала Леопольда и международная
обстановка. В 1904 году германский кайзер Вильгельм II в ходе личной встречи
предложил ему несколько французских провинций, если Бельгия согласится помочь
Германии в будущей войне. В случае отказа кайзер обещал напасть на саму
Бельгию. Этим разговором Леопольд был столь ошарашен, что явился на парад,
надев фуражку задом наперед.
Здоровье тоже стало изменять
монарху. На старости лет Леопольд обзавелся некоторыми странностями: говорил о
себе исключительно в третьем лице и заворачивал бороду в специальный кожаный
чехол, чтобы уберечь от микробов.
В 1908 году под международным
давлением, но за немалую компенсацию Леопольд уступил Конго своему же
королевству, чем остановил поток критики в свой адрес. 17 декабря 1909 года
Леопольд II скончался, успев за три дня до смерти подписать закон о всеобщей
воинской повинности, чем немало насолил Вильгельму II, когда тот в 1914 году
атаковал Францию через территорию Бельгии.
За свою долгую жизнь
король-предприниматель успел сколотить подлинно королевский капитал, что,
впрочем, стоило жизни примерно 10 млн жителей Конго, а также сделаться
самым непопулярным монархом в истории Бельгии.
Семейный
бизнесФранц-Йозеф II (Franz Joseph II), князь Лихтенштейна, 1906–1989
Основная деятельность: глава
княжества Лихтенштейн
Сфера коммерческих интересов: финансы
«Я правлю в счастливой
стране», – говаривал князь Франц-Йозеф II Лихтенштейнский. В этом
государстве в центре Европы отсутствуют безработица, национальный долг, нет
армии, зато есть 30 тыс. населения, 70 тыс. зарегистрированных
иностранных компаний, 25 парламентариев и несколько министров, а также самые
надежные банки и самый высокий в Европе уровень индустриализации. При этом
отправляющихся туда туристов напутствуют: «По дороге не моргайте – проморгать
Лихтенштейн проще простого».
Первое упоминание Лихтенштейнов
относится к ХII веку, когда некий германский рыцарь Хуго Лихтенштейнский с
многочисленной родней перебрался в Австрию. К концу XVII столетия Лихтенштейны
накопили изрядное состояние – в золоте, землях и произведениях искусства. В
1699 и 1712 годах глава рода Иоганн-Адам по прозвищу Ханс Богатый купил у
обедневшего немецкого графа две провинции в верховьях Рейна – Шелленберг и
Вадуц. (Впрочем, есть версия, что Ханс Богатый просто выиграл будущий
Лихтенштейн в карты.) Провинции были объединены под родовым именем нового
хозяина, после чего вошли в состав Священной римской империи.
До Первой мировой войны
Лихтенштейн был теснейшим образом связан с Австро-Венгерской империей, а его
правители жили в своих владениях в Австрии и Моравии, соревнуясь с Габсбургами
в военной и финансовой мощи. В 1919 году князь Франц I Лихтенштейнский расторг
все договоры с рушащейся Австро-Венгрией и предложил лихтенштейнцам
конституцию, согласно которой демократические институты сочетались с монархическими
привилегиями князя.
В 1938 году молодой князь
Франц-Йозеф, первым из династии Лихтенштейнов, поселился в фамильном княжестве,
в его столице Вадуце. Что оказалось очень кстати, поскольку после аншлюса
Германии с Австрией в Лихтенштейне назревал фашистский путч. Франц-Йозеф
действовал решительно: была создана коалиция двух местных партий, которая
выступила против присоединения к Германии. Тех, кто хотел союза с Гитлером,
просто отправили в столь любимую ими страну. Княжество сохранило нейтралитет,
чем до сих пор гордятся все лихтенштейнцы.
С тех пор как была принята
конституция, в Лихтенштейне действуют две очень похожие друг на друга
монархические консервативные христианско-демократические партии. Партийная
принадлежность передается едва ли не по наследству, а «межпартийные» браки
считаются подозрительными. При этом политическая активность населения очень
высока – на выборы обычно приходит около 90 % электората. Правда, до 1986
года мужчины никак не хотели предоставить право голоса женщинам, мотивируя это
тем, что половина лихтенштейнцев женятся на иностранках, которым не пристало
командовать в независимом княжестве.
* * *
Прежде чем прославиться как
сказочная офшорная зона в центре Европы, Лихтенштейн был известен зубными
протезами, почтовыми марками и колбасными шкурками. Почетное место в этом
списке занимают марки, которые превращаются в раритеты немедленно после
выпуска. Качество их высоко, а тираж ничтожен, к тому же 80 % марок
отправляется прямо из типографии к коллекционерам и перекупщикам – по подписке
(около 100 тыс. адресов). Так что филателия для Лихтенштейна –
существенный источник дохода. Почтовая служба княжества, как и валюта, таможня
и дипломатические представительства, традиционно находилась в ведении
Швейцарии, но не так давно лихтенштейнцы сочли, что марки из всех символов
суверенитета – важнейший, и взяли почту под свое крыло.
Производство оболочки для
колбас и сосисок – не столь благородное занятие, как выпуск марок, но не менее
доходное, если учесть, что под боком – «сосисочная» Германия. А зубные протезы,
произведенные в Лихтенштейне, имеют репутацию лучших в мире.
* * *
«Картину не съешь, а замок на
себя не наденешь», – любила говорить княгиня Гина. Однако нельзя не
признать, что картины и замки украшают жизнь, а их хозяевам придают
уверенности. В наибольшей степени украшают жизнь Лихтенштейнов два великолепных
дворца в Вене (потомственным австрийским аристократам положено владеть
дворцами). А также два замка (не хуже дворцов) в самом Лихтенштейне. На всякий
случай князья прикупили еще 76 акров в Техасе. Из движимого же имущества
главную ценность представляет собранная за последние четыре века уникальная
коллекция живописи старых мастеров.
Частное собрание Лихтенштейнов,
одно из крупнейших в мире, оценивается в $150 млн. Говорят, что по
богатству оно уступает только собранию правящей фамилии Великобритании –
Виндзоров. Ханс-Адам в связи с этим высказывается уклончиво: «Где-то
преимущество у нас, где-то – у них. Судить, чья коллекция дороже, очень
сложно».
История коллекции представляет
интерес не меньший, чем сами экспонаты. «Многие вещи были куплены
непосредственно у авторов, – говорит Ханс-Адам. – У нас хранятся
расписки, могу показать». В войну Лихтенштейны потеряли 85 % собственности
– 54 замка за пределами княжества, в Чехии и Австрии. И только чудом
Францу-Йозефу удалось спасти основную часть художественной коллекции. В 1944
году Гитлер приказал взорвать соляные шахты на западе Австрии, где среди прочих
сокровищ были спрятаны 1700 шедевров из венских дворцов Лихтенштейнов, – советские
войска были на подходе. Франц-Йозеф через одного из своих родственников добился
от Геббельса разрешения забрать то, что принадлежит представителям династии
Лихтенштейнов. «Членов семьи» оказалось гораздо больше, чем можно было ожидать,
к тому же некоторые из них забирали свое несколько раз. В результате множество
картин, изделий из слоновой кости, фарфор, ковры, оружие были переправлены в
княжество.
Это была вторая (после
объявления нейтралитета) блестящая «военная» операция Франца-Йозефа. Его сын,
Ханс-Адам, приумножил семейное состояние, но к старине относится прохладно:
«Для меня это просто активы, которые должны приносить доход. Сам я предпочитаю
современное искусство».
Трудно себе представить, но в
1967 году Лихтенштейны так нуждались в средствах, что Франц-Йозеф решил продать
американцам картину Леонардо «Джиневра де Бенчи». На вырученные $5 млн ему
удалось поправить свои дела, а заодно и дела княжества. В 1980-м управление
княжеской собственностью перешло в руки Ханса-Адама, старшего сына Франца-Йозефа.
Он создал Фонд князя Лихтенштейнского, которому теперь принадлежат сотни акров
лесных угодий и городской земли в Австрии (не говоря уже о Техасе). Кроме того,
правящая династия практически единолично владеет знаменитым Банком
Лихтенштейна, имеющим филиалы во Франкфурте, Лондоне, Цюрихе и Нью-Йорке.
В родовой коллекции не хватает
важного экспоната – княжеской короны. Последний раз ее, говорят, видели в XVIII
веке. «Мы точно не знаем, что с ней стало, – рассказывает
Ханс-Адам. – Думаю, кто-то из предков решил, что носить корону не слишком
интересно, и отдал жене, а та сделала из нее несколько украшений».
Кстати, он передал России архив
следователя Соколова с материалами о расстреле царской семьи, приобретенный в
1990 году за £500 тыс. на аукционе Sotheby’s. В качестве ответного
шага князь попросил вернуть архив Лихтенштейнов, вывезенный из Германии во
время советской оккупации.
* * *
Франц-Йозеф, старший сын
австрийского принца Алоиса Лихтенштейнского и великой герцогини
Елизаветы-Амалии Габсбург, родился 16 августа (красный день календаря) 1906
года. Его крестным был австрийский император, а родным дядей – великий герцог
Франц-Фердинанд, с убийства которого началась Первая мировая война. Франц-Йозеф
II закончил Венский университет лесного и сельского хозяйства. Случилось так,
что его дядя – Франц I, отрекся от престола, а еще раньше от претензий на трон
отказался его отец – в результате Франц-Йозеф в 32 года стал действующим
лихтенштейнским монархом.
Он был коронован в конце мая
1939 года, а через три месяца отправился с официальным визитом в Берлин, где
был принят Гитлером. Они беседовали полтора часа, и за это время фюрер особого
впечатления на князя не произвел. Зато Гитлеру визит настоящего монарха,
по-видимому, польстил, и он согласился оставить Лихтенштейн в покое.
Франц-Йозеф стал национальным героем, а его страну война почти не затронула.
(После войны князь отказался выдать Советскому Союзу 500 человек, нашедших
приют в Лихтенштейне, среди них был и великий князь Владимир Кириллович.)
В 1943 году Франц-Йозеф женился
на чешской аристократке Георгине фон Вильчек, ставшей лихтенштейнской княгиней
Гиной. Они поселились в фамильном замке Вадуц – на горе в столице княжества.
Княгиня основала лихтенштейнский Красный Крест, который во время войны помогал
эмигрантам и беженцам из германских лагерей.
Наследник Франца-Йозефа –
Ханс-Адам, родился в 1945 го ду, успел в молодости попутешествовать, учился в
Австрии и Швейцарии, работал в Вашингтоне и в конце концов зажил тихой семейной
жизнью в замке: «Лихтенштейн – чудесное место. Наши дети могут вести здесь
совершенно нормальную, даже сельскую жизнь. Мы с женой растили наших детей, как
обычная семья, и посвящали много времени их воспитанию. Ты можешь сделать нечто
выдающееся, но, если наследник никуда не годится, твои достижения окажутся
обесцененными».
Все представители следующего
поколения Лихтенштейнов – Алоис, Максимилиан, Константин и Татьяна – рано
вступили в браки. У наследного принца Алоиса сейчас трое детей, так что у
династии есть шанс продолжиться и в будущем веке. Правда, родовые черты
Лихтенштейнов—Габсбургов могут претерпеть некоторые изменения: второй сын
Ханса-Адама – Максимилиан, недавно женился на чернокожей американке.
* * *
Когда в 1990 году князь
Ханс-Адам вступил на лихтенштейнский престол, все в княжестве было
благополучно. Компаний зарегистрировано больше, чем можно насчитать жителей,
банки пользуются репутацией самых неприступных в мире, туризм процветает. При
Хансе-Адаме страна стала членом ООН, а женщины получили право голоса – и то, и
другое он ставит себе в заслугу. Однако вскоре выяснилось, что у князя и его
подданных есть две проблемы.
Первая – в отношениях между
монархом, с одной стороны, и правительством и парламентом – с другой.
Монархические привилегии и демократические процедуры, заложенные еще в
конституции 1921 года, пришли в неразрешимое между собой противоречие.
Ханс-Адам хочет быть действующим монархом и решать важнейшие вопросы
государственной жизни, а правительство грозит оспорить его решения в
международных инстанциях.
Франц-Йозеф обладал мягким
нравом, умел договариваться с подданными и предпочитал не вступать в конфликты
с народными избранниками и правительством. Например, он лишь раз наложил вето
на принятый парламентом закон – об охоте, и то исключительно для блага сограждан:
иначе «каждый сад превратился бы в стрельбище». В отличие от отца Ханс-Адам
вовсю использует право вето, грозится распустить парламент (и один раз
распустил), и даже иногда предъявляет ультиматумы собственному народу. В
результате правительство с парламентом порицают монарха за властолюбие и
мечтают убрать из конституции раздел об иммунитете князя от судебного
преследования. «Получается, что он может украсть у меня автомобиль, и ему
ничего за это не будет!» – возмущается премьер.
* * *
Возможно, политический кризис
разрешился бы ко всеобщему удовлетворению, если бы не другая беда: уже почти
год о Лихтенштейне говорят как об одном из чемпионов в отмывании грязных денег
и укрывательстве неплательщиков налогов. Дело в том, что процветание
Лихтенштейна основано на существовании примерно 70 тыс. иностранных
компаний, зарегистрированных в Вадуце. Регистрационный сбор составляет около
трети доходов бюджета княжества. Другая золотая жила – иностранный капитал,
который потоком идет в лихтенштейнские банки, имеющие репутацию сверхнадежных.
«Если швейцарец хочет спрятать свои деньги, он кладет их в наш банк», –
говорят лихтенштейнцы. Тайна вкладов соблюдается неукоснительно, вплоть до
того, что банкиры предпочитают не вступать с клиентами в переписку и просят их
один-два раза в год наведываться в банк лично для решения всех вопросов.
Потенциальным вкладчикам не задают нескромных вопросов о происхождении средств
и стараются сами разобраться, с кем имеют дело. Раньше считалось, что благодаря
такой проверке сомнительные капиталы в лихтенштейнские банки не попадают.
Теперь выясняется, что, возможно, все наоборот: криминальные деньги для них –
самый лакомый кусок.
Ханс-Адам признает, что борьба
с отмыванием в его княжестве не на высоте, но отказывается считать уход от налогов
преступлением. Бедные налогоплательщики, по его мнению, просто вынуждены бежать
от «пиратского» 50-процентного подоходного налога, узаконенного во многих
странах. Максимальная ставка подоходного налога в Лихтенштейне не достигает
19 %, а налог на зарегистрированные предприятия составляет 1 %.
Очевидно, что князь
Лихтенштейнский не сможет спасти свой «налоговый рай». Визит полиции в Банк
Лихтенштейна и аресты нескольких известных граждан страны показали, что
«райская» жизнь уходит в прошлое. Европейская интеграция и новые американские
законы по борьбе с экономическими преступлениями не позволят Лихтенштейну
сохранять маленькие налоги и блюсти банковскую тайну.
Но у князя есть выход. Если
проблем, внутренних и внешних, станет слишком много, он сможет переселиться в
одно из своих австрийских владений. Личное состояние князя оценивается в
$4 млрд: дворцы, земли, коллекция живописи и даже американская рисовая
компания RiceTec. Так что угроза Ханса-Адама «вернуться к ситуации до 1938
года, когда князья Лихтенштейнские жили за пределами княжества», не кажется
пустой. А вот другое, уже полусерьезное, намерение князя – продать Лихтенштейн
Биллу Гейтсу – вряд ли осуществимо: Гейтсу лишние хлопоты ни к чему.
Черный
и не пушистыйМобуту Сесе Секо (Mobutu Sese Seko Kuku Ngbendu wa za Banga), он
же Жозеф-Дезире Мобуту (Joseph-Désiré Mobutu), 1930–1997
Основной бизнес: Президент
Демократической Республики
Конго, позднее переименованной
в Заир, 1965–1997
Его имя не входит в рейтинги
богатейших людей мира, публикуемые журналом Forbes. Хотя личное состояние
человека, в течение 32 лет занимавшего пост президента Заира, составляет по
разным оценкам от $4 млрд до $9 млрд, что дает ему право считаться
если не одним из наиболее состоятельных людей планеты, то хотя бы представителем
первой сотни сверхбогачей. Все эти деньги Мобуту Сесе Секо не получил в
наследство и не заработал удачными деловыми операциями. Он их просто-напросто
украл.
18 мая 1997 года Мобуту был
свергнут повстанцами и бежал из страны.
В магазинчик, расположенный в
местечке Кап Марти (французская Ривьера), заходит темнокожий мальчик младшего
школьного возраста. Он просит пачку жевательной резинки и протягивает продавцу
купюру достоинством 500 франков. «Извините, молодой человек, – спрашивает
продавец, – а у вас нет денег помельче?» «А разве бывают деньги мельче?» –
искренне удивляется мальчик.
Эта история, обидная для
национальной гордости новых русских, – не анекдот, а быль. Просто и для
мальчика, и для его многочисленной родни, а в первую очередь для его дедушки –
бывшего президента Республики Заир, 500 франков деньгами действительно не
являются. Хотя, как известно, бывают денежки и помельче. Например, банкнота
достоинством 100 000 заир – самая крупная бумажная купюра их родной страны. Она
эквивалентна 60 американским центам. А дедушку зовут Мобуту Сесе Секо.
Огромные деньги свалились на
этого человека в начале 1960-х и продолжали падать золотым дождем в течение
почти четырех десятилетий. А начиналось все так. Жозеф Дезире Мобуту родился 14
октября 1930 года в Лисала (колония Бельгийское Конго). В июне 1960 года его
родная страна добилась независимости. Главой государства стал Патрис Эмери
Лумумба. Большой друг СССР Патрис Лумумба немедленно объявил о том, что будет
строить социализм, и стал ждать крупной финансовой помощи от Кремля.
Все это сильно не понравилось
Центральному разведывательному управлению США. Резидентуре в Конго был отдан
приказ, суть которого сводилась к знаменитому сталинскому принципу: «Нэт
чэловека, нэт проблэмы». Резидент обратился за помощью к 29-летнему полковнику
Мобуту. У того нашлись знакомые, которым удалось свергнуть, арестовать и убить
Лумумбу. Строительство социализма в Конго, начавшееся в июне, бесславно
закончилось в сентябре того же года.
Если ЦРУ итог операции вполне
устраивал, то Мобуту – нет, поскольку пост главы государства достался не ему.
Пришлось подождать еще пять лет, за которые в стране сменилось 10 правительств
(причем многие из тех, кто терял власть, разделили судьбу Лумумбы). В 1965 году
серьезных претендентов на престол не осталось, и главнокомандующий Жозеф Дезире
Мобуту демократически избрал себя президентом.
Дальнейшая история страны
выглядит так. В 1967 году Мобуту создал единственную в стране политическую
партию «Народное движение революции» и стал ее бессменным руководителем. В 1971
году Республика Конго была переименована в Республику Заир, чтобы избежать
путаницы с соседним просоветским государством, называющимся также Конго. На
следующий год глава государства взял себе новое имя – Мобуту Сесе Секо Куку
Нгбенду Ва За Банга (что в переводе с языка банту означает «бесстрашный воин,
который идет от победы к победе, оставляя огонь на своем пути»). Еще двумя
годами позже озеро Альберт, расположенное на границе Заира и Уганды, было
переименовано в озеро Мобуту-Сесе-Секо.
18 мая 1997 года Мобуту был
свергнут повстанцами и бежал из страны. Заир был переименован в Демократическую
республику Конго.
Больше ничего интересного в
политической жизни Заира за 32 года президентства Мобуту Сесе Секо не
случилось. Гораздо интереснее была жизнь экономическая.
* * *
Антисоциалистический переворот
в Конго был большим успехом ЦРУ. В американских спецслужбах, как известно,
работают люди, умеющие испытывать чувство благодарности. Личные заслуги
господина Мобуту в борьбе с мировым коммунизмом были оценены по достоинству.
Бывший резидент ЦРУ в Киншасе (столица Заира) Джон Стокуэлл припоминает, что
тогда, в начале 1960-х, главнокомандующий Мобуту получил из США примерно
$20–25 млн. Правда, американцы ожидали, что на эти деньги он поможет бороться
с советским влиянием в Африке. А заирский лидер просто положил их себе в
карман.
Международные финансовые
организации предоставляли крупные кредиты на развитие экономики Заира.
Политические партии, коммерческие банки и просто частные лица оказывали посильную
финансовую помощь Мобуту, главному борцу с идеями коммунизма на африканском
континенте. Вскоре, однако, стало ясно, что кредиты не будут возвращены
никогда, а заметную часть средств президент Заира крадет. Но деньги с Запада
продолжали идти: объем международной финансовой помощи колебался от
$300 млн до $900 млн в год.
Клеветнические слухи о том, что
личный капитал президента Мобуту равняется внешнему долгу Заира, а на себя он
тратит не часть иностранной помощи, а ее всю – борцы с коммунизмом пропускали мимо
ушей.
Когда в соседней с Заиром
Анголе к власти пришла (не без поддержки СССР) партия МПЛА, Запад не сомневался
в том, кто может помочь изменить ситуацию. Руководству оппозиционного
ангольского движения «Унита», боровшегося с МПЛА, ЦРУ немедленно выделило
$1 млн. Деньги были переданы через Мобуту. Но вскоре представитель «Унита»
связался с ЦРУ и сказал: «Мы голодаем. Мы не можем ничего сделать. Мы не
получили ни цента». Миллион исчез бесследно.
Даже такие досадные случайности
не могли охладить любовь Запада к Мобуту. Он крал – миллион за миллионом,
миллиард за миллиардом, – а денег поступало все больше и больше. Однажды
представитель ЦРУ Лоуренс Девлин хотел преподнести Мобуту в честь какого-то
праздника сувенир стоимостью $25 тыс. Президент отказался брать у друга
такую дорогую вещь.
И лишь после краха коммунизма,
развала СССР и конца «холодной войны» главный африканский антикоммунист
неожиданно оказался ненужным Западу.
* * *
Впрочем, даже при отсутствии
щедрой иностранной помощи Заир теоретически имел все шансы быть богатой
страной. Так, по добыче алмазов это государство занимает первое место в мире.
Кроме того, из полезных ископаемых в стране присутствуют в больших количествах:
медь, кобальт, цинк, олово, германий, марганцевые руды, золото. Прибыли от
экспорта за время правления Мобуту можно примерно оценить в $11–20 млрд.
Все предприятия по добыче и
обработке полезных ископаемых являются в Заире государственной собственностью.
Соответственно, вся прибыль от этой отрасли должна поступать в государственный
бюджет. Однако в действительности все выглядит не так. Еще в конце 1970-х годов
африканский отдел Международного валютного фонда получил информацию о том, что
заметная часть доходов Заира от внешней торговли в страну не возвращается, а
оседает на специальных счетах в коммерческих банках Европы и США. В 1978 году
на такой счет были переведены все валютные резервы Gecamines – крупнейшей
компании страны, занимающейся добычей и торговлей медью и никелем (сейчас на
этом счету лежит более $1 млрд). Снимать деньги с этих счетов можно было
только с личного разрешения Мобуту, или же ему самому.
Но и к тем деньгам, которые все
же дошли до территории Заира, президент имел некоторое отношение. В
соответствии с решением парламента от 30 % до 50 % бюджетных средств,
предназначенных на инвестиции в экономику, передавались в специальные
президентские фонды, о деятельности которых президент не отчитывался ни перед
кем. Это примерно $65 млн в год. Главным объектом инвестиций глава Заира
считал себя самого. Кроме того, из госбюджета полностью финансировалась
деятельность «Народного движения революции» и благотворительного фонда «Мама
Мобуту» (обеими структурами опять же руководил Мобуту). Это еще $172 млн в
год. Небольшие средства ($15 млн ежегодно) выделялись на личные нужды
президента. И наконец, в бюджете присутствовала такая строка, как «расходы на
другие товары и услуги» – $209 млн в год. Получателем этих денег был опять
же Мобуту. Итого $461 млн ежегодно.
Ради сравнения еще одна цифра.
Ежегодно на нужды здравоохранения в Заире расходуется $1,2 млн, то есть
примерно четыре американских цента на душу населения.
* * *
О том, что вывезенные из страны
деньги Мобуту хранит в западных банках, в первую очередь в швейцарских,
известно было давно. Но до последнего времени говорить об этом было как-то не
принято.
Как сообщила газета Financial
Times, в 1982 году глава МВФ получил секретный доклад от Эрвина Блюменталя,
заместителя главы Центрального банка Заира. В докладе назывались такие
знаменитые банки как Paribas, Credit Commerciale, Banque Indo-Suez, Midland
Bank и Union Bank of Switzerland, на чьих счетах якобы размещены прибыли от
экспорта полезных ископаемых Заира.
Сейчас все эти банки отрицают,
что президент Мобуту является или когда-либо являлся их клиентом.
В 1991 году правительства США,
Франции и Бельгии решили проверить, есть ли в их странах «деньги Мобуту».
Кончилась проверка тем, что Франция и США решили не замораживать активы Мобуту
в своих странах, поскольку речь шла о слишком маленьких суммах, а Бельгия
приняла аналогичное решение потому, что в законодательстве не нашлось
подходящей статьи для конфискации средств.
Но больше всего слухов ходит о
деньгах Мобуту в Швейцарии. Вроде бы и в знаменитых швейцарских банках он
хранит миллиарды и даже купил большой пакет акций знаменитой часовой фирмы,
использующей в отделке дорогих часов заирские алмазы. Но «цюрихские гномы»
свято хранят тайну вклада и дружно отрицают наличие средств заирского лидера на
банковских счетах родной страны. А насчет акций часовой фирмы, это, конечно, выдумки
досужих журналистов…
Не исключено, правда, что у
Мобуту действительно нет ни одного банковского счета (крупного) на Западе.
Официальными владельцами нужных счетов просто являются заирские и незаирские
банки, компании, фонды, одним из акционеров которых является Мобуту. Или же
частные лица (чье хорошее знакомство или близкое родство с президентом Заира
еще ничего не доказывает).
* * *
Президент Заира Мобуту Сесе
Секо постоянно чувствует мучительную боль. Он страдает ужасной для мужчины
болезнью – раком предстательной железы. Но вряд ли он назовет свою жизнь
напрасно прожитой.
Он вырастил из своих детей
достойную смену. Однажды к Мобуту пришел сын и попросил $5 млн, чтобы
начать собственный бизнес. Папа дал. Через некоторое время папа спрашивает
сына: «Как бизнес?» «Какой бизнес?» – отвечает тот. «А где $5 млн?» –
спрашивает отец. «Какие $5 млн?» – недоумевает сын. Какой отец не
порадуется тому, что ребенок пошел по его стопам?!
Неограниченная власть Мобуту
Сесе Секо длилась 32 года. Сейчас он уже не президент, а политический беженец,
проживающий по разным данным не то в Того, не то в Марокко (на момент написания
этой статьи). Эпоха Мобуту кончилась, но все же экс-президент более или менее
спокойную и безбедную старость сумел себе обеспечить.
Ну и пусть президентский дом в
пригороде Киншасы, мраморный дворец в Гбадолите и личный пароход «Каманьола»
достались врагам.
Мобуту не останется бездомным.
Экс-президент может выбрать
любое жилье. При желании даже не покидая родной континент. Ему принадлежат
отель и несколько домов в Йоханнесбурге (ЮАР), дом в Дакаре (Сенегал), дома в
Абиджане (Кот д’Ивуар).
Если же Африка будет бередить
ему душу, то экс-президент может отправиться, например, в Бразилию и поселиться
на собственной фазенде с видом на собственную кофейную плантацию.
А может быть, он выберет
Бельгию, где в окрестностях Брюсселя у него есть восемь домов для жилья и один
небоскреб, в котором местные бизнесмены снимают офисные площади. В Брюсселе же
расположен знаменитый Музей Африки, построенный в честь короля Леопольда II,
создателя Бельгийского Конго. Напротив музея и стоит один из восьми домов.
Обошелся он когда-то, кстати, в $5 млн.
Если бы не противные люди из
МИД Швейцарии, никто не помешал бы Мобуту пожить и в шале неподалеку от
Лозанны, за которое было уплачено $5,5 млн. Но сейчас швейцарский МИД
отказал Мобуту в продлении въездной визы, которая у него была на протяжении
нескольких десятилетий, и, кроме того, швейцарские власти заявили о намерении
пересмотреть право его собственности на дом.
Есть еще Испания, где на имя
его свекрови записаны роскошная вилла, дом в Мадриде и несколько отелей в
Марбелье.
Ну, разумеется, нельзя забывать
и про Париж. Дом 20 на авеню Фош, первый этаж. Адрес этой скромной (800 кв.
м общей площади) квартирки на первом этаже хорошо знаком французским
политикам, кутюрье и дорогим проституткам. К тому же во Франции прекрасные
онкологи, помогающие Мобуту справиться с болезнью. А в теплые дни можно
выезжать на свою виллу на Лазурном берегу, отгороженную от любопытных взглядов
высоким железным забором с предупреждающими надписями о том, что по другую
сторону забора бегают без присмотра злые собаки.
Лично я на месте Мобуту (хотя мне несколько сложно представить
себя на его месте) выбрал бы все-таки Португалию. Просторный дом в провинции
Альгарве. Это 82 186 кв. м общей площади. Да-да! Никакой опечатки здесь
нет – восемьдесят две тысячи сто восемьдесят шесть квадратных метров. Сюда не
стыдно пригласить гостей – в доме 11 спален, не считая хозяйской. Всего 11? Да,
просто каждая из них размером с футбольное поле. А по вечерам здесь так приятно
сидеть за бутылочкой доброго вина. В погребе собрана коллекция из 14 тыс.
таких бутылочек. Хозяин предпочитает вино собственного возраста, то есть урожая
1930 года.
Ему
остается только выбрать новый адрес – бесстрашному воину, который идет от
победы к победе, оставляя огонь на своем пути.
Часть
3Богатые и знаменитые
Не все художники бедные. Но
если мы и прощаем кому-то богатство, то прежде всего им. Их богатство – или
заслуженная награда от людей, признание их дара, данного Богом, или просто
результат везенья.
Гений и злодейство несовместны
– художники (речь, разумеется, идет о настоящих художниках), как правило, не
ставят себе целью разбогатеть, потому что слишком заняты другим, а если это им
удается, редко используют его во зло.
Они как никто умеют быть не
слугами, а хозяевами богатства, заставляя его служить себе и Искусству.
Пабло Пикассо утверждал, что
ему решительно наплевать на то, станет ли он когда-нибудь миллионером. Главное
– жить как миллионер. Он и жил как миллионер – с начала XX века. В год его
смерти обнаружилось, что он был не миллионером – миллиардером. Судьбу его
наследства решали 50 человек – адвокаты, эксперты, искусствоведы, чиновники
нескольких министерств и лично Президент Франции.
Пабло Пикассо предпочитал
содержать свои дела в беспорядке.
Для поддержания образцового
хаоса у него были прекрасные возможности, так как он был и остается самым
продуктивным художником всех времен и народов. В плодовитости, которая не
покидала Пикассо в общей сложности около 80 лет, есть нечто завораживающее и
чудовищное.
Окончательный подсчет состоялся
лишь после его смерти, занял шесть лет и выдал цифры, более смахивающие на
запись в Книге рекордов Гиннесса, нежели на художественный каталог.
1885 картин, 1228 скульптур,
7089 рисунков, 30 тыс. графических работ, 150 альбомов с набросками и 3
222 изделий из керамики. Таково было в общих чертах наследство Пикассо.
К этому следует прибавить
мелочи. Как-то: два замка, три дома, квартиры и мастерские в разных районах
Франции, ценные бумаги, коллекция картин других художников, наличные деньги –
FF1 млн и FF6 млн – золота.
Самое большое частное
наследство, с которым пришлось иметь дело французскому государству.
И, уж наверняка, самое безумное
наследство за всю историю Франции.
* * *
Он рисовал с тех пор, как был
ребенком, не делая больших перерывов на то, что мы привыкли называть реальной
жизнью. Что не помешало ему сохранить изумительную практичность, здравый смысл,
значительную долю злорадства, подчас смахивающего на садизм, и хорошо
продуманные повадки избалованного эксцентрика.
Он покупал дом, в котором жил и
работал до тех пор, пока не забивал его готовыми работами. После чего запирал,
превращая в неохраняемый склад, и покупал следующий.
Он очень не любил продавать
свои картины, предпочитая хранить их самостоятельно.
Из одного поместья он сбежал
буквально за пять минут, когда заметил, что рядом начинается современная
стройка. Дом, переполненный картинами, сигаретными окурками, личными вещами и
разбросанными денежными купюрами, простоял десятилетие под присмотром
полуслепого привратника, запертый на амбарный замок. Его никогда не пытались
обокрасть.
К творчеству других художников
он относился с гораздо большей аккуратностью. Собрав недурную коллекцию
современной живописи, он надежно упрятал ее в банковский сейф.
А из своих эскизов часто делал
затычки для начатых и недопитых бутылок.
Его интимная жизнь была
обустроена так же хаотично.
Не слишком отвлекаясь от
рисования, создания скульптур и графики, он успевал покорять женщин и рожать
детей, которые, в свою очередь, рожали ему внуков.
Войдя в преклонный возраст, он
не оставил своих раблезианских замашек и последний раз женился в 79 лет. Его
первый внук Паблито и его последняя дочь Палома появились на свет в один год.
Четыре жены, четверо детей и
трое внуков нуждались в год его смерти в срочной каталогизации – как и прочее
движимое и недвижимое имущество.
Пикассо был официально женат
два раза. Первым браком – на русской танцовщице Ольге Хохловой, которую увидел
в 1918 году в труппе Дягилева. Его единственный законный сын Пауло был
следствием этого брака. В 1973 году сам Пауло имел троих детей. Пикассо
расстался с Хохловой в 1935 году, но до ее смерти в 1955-м брака не расторгал.
Отговариваясь недосугом и рассеянностью.
Дело было не в рассеянности, а
во французском законодательстве. Согласно последнему имущество супругов при
разводе делится поровну. В результате развода ему пришлось бы отдать Ольге
Хохловой половину имущества, нажитого с 1918 года. Это, согласитесь, было бы
весьма обидно.
Оставаясь официально супругом
Ольги Хохловой, он сменил множество возлюбленных. Две из них прожили с Пикассо
так долго, что заслужили статус жен. По крайней мере, неофициальных.
Мария Вальтер – его спутница до
1939 года – родила дочь Майю. Франсуаза Жильо – его официальная незаконная жена
с 1943 по 1953 год – сына Клода и дочь Палому.
Вторая после Хохловой законная
супруга – Жаклин Роке оставалась с ним с 1961 по 1973 год – год его смерти. От
этого брака детей не было.
Неизвестно, разбирался ли сам
Пикассо в этом семейном лабиринте и отличал ли детей от внуков, а внуков от
детей. К обязанностям любящего супруга, отца и деда он относился с олимпийским
великодушием и с не менее олимпийским равнодушием.
Проще говоря, он платил.
Он содержал своих жен,
любовниц, детей и детей своих детей, давая им возможность вести сравнительно
беззаботную и достаточно бессмысленную жизнь. Что для большей части его
наследников кончилось трагически.
Завещания Пикассо не оставил.
В возрасте 91 года, как и в 20
лет, ему было решительно наплевать на то, что именно произойдет с вещами и
людьми, которые переживут его самого.
Мысль о прелестно
сконструированном беспорядке доставляла ему своего рода злорадное
удовлетворение. Другу и поверенному в делах Ролану Дюма Пикассо сказал, имея в
виду свою скорую кончину: «Тут-то и начнется кавардак, который будет похлеще
всего того, что ты повидал на своем веку, приятель».
Он был абсолютно прав.
* * *
Итак, наследство было
разбросано по всей Франции. Наследники тоже.
То, что наследство огромно,
было понятно и без предварительных оценок. До какой степени оно огромно, не
подозревал никто, включая налоговую инспекцию и художественных экспертов.
Живейший интерес поначалу
проявило славное французское государство, которое за 50 лет не удосужилось
приобрести ни одной из его работ. Налоговому ведомству по закону полагалось
получить 20 % всей суммы наследства.
Худо было, во-первых, то, что
наследство состояло главным образом из произведений искусства, которые никто и
никогда не описывал и не оценивал. Во-вторых, произведения искусства были
рассеяны примерно по десяти домам.
Государство проявило завидную
прыть и назначило поверенного Пьера Цекри управлять состоянием Пикассо. Ему
пришлось более шести лет заботиться обо всем и обо всех – начиная c собак,
кончая экспертами-искусствоведами.
Гонорар Цекри за шесть лет
составил FF20 млн. Примерно столько же получил парижский галерист Морис
Реймс, который отвечал за составление объединенного каталога работ.
Команда оценщиков два года
ездила по стране, отпирая квартиры и дома, в которых Пикассо не бывал по 10–15
лет, обнаруживая все новые и новые хранилища – заброшенные, забытые, покрытые
пылью.
Через два года французская
армия получила правительственный заказ – предоставить на одну ночь в
распоряжение Пьера Цекри колонну бронированных грузовиков. Работы Пикассо были
собраны со всей страны и перевезены в хранилище Национального банка.
Увидев все скульптуры, картины
и рисунки, впервые собранные вместе, присутствовавшие испытали скорее ужас, чем
восторг. Горы бесценных художественных произведений, созданных
одной-единственной рукой, – от этого пейзажа веяло настоящим безумием.
Госсекретарь Франции заметил
скорее с облегчением, нежели с каким-либо иным чувством: «Во Франции больше
никогда не случится ничего подобного».
Оценка работ завершилась в 1976
году. Окончательная цифра превзошла FF1 млрд. Вместе с недвижимостью,
денежными суммами и золотом получалось более FF1,5 млрд.
20 % переходило славной
Пятой республике. Казна должна была обогатиться на FF350–400 млн. Но
радость государственного казначейства оказалась преждевременной.
Чиновники желали видеть деньги,
а видели картины, эскизы и скульптуры. Эксперты уверяли, что это, собственно, и
есть FF1,5 млрд. Но у чиновников всегда есть предрассудки по поводу того,
как именно должны деньги выглядеть.
Казначейство желало получить
свою долю в виде бумажек с водяными знаками или, по крайней мере, в виде
банковского чека. Однако денежные суммы, которые находились на банковских
счетах, уже были израсходованы. В основном на гонорары экспертов.
На практике это означало, что
работы Пикассо на сумму в FF300 млн должны были быть проданы на
международных аукционах.
Случись нечто подобное, на
рынке работ Пикассо можно было бы навсегда поставить крест. Работы одного
художника, выброшенные на аукционы в таком количестве, сбили бы цену всех его
произведений – надолго и безнадежно.
Наследники оказались бы
разорены, не успев еще ничего унаследовать.
Государственное казначейство в
тонкости арт-бизнеса входить не желало – или было не в состоянии.
Пришлось объяснять все эти
деликатные подробности президенту Республики Франция, господину Жискару
д’Эстену.
Будучи тонким ценителем
искусств и образованным человеком, он согласился на нетрадиционное, однако
единственно разумное решение. Налог на наследство выплатили произведениями
искусства.
Государство выторговало себе
единственное условие – «право первой ночи» – право выбрать картины и скульптуры
до того, как наследство будет разделено между претендентами.
Которых, между тем, становилось
все больше и больше.
* * *
Являясь формально членами одной
семьи, родственники Пикассо от всего сердца не любили друг друга и старались
пореже встречаться.
При жизни мэтра им это
замечательно удавалось. Гений никогда не испытывал душевной потребности в
идиллических семейных обедах за общим столом.
После его смерти отпрыски были
вынуждены познакомиться друг с другом ближе. В тесную дружбу это знакомство не
переросло.
После 1973 года семейные
встречи превратились в высшей степени оживленную, хотя и неприятную и даже
неаппетитную необходимость. Каждый, кто носил фамилию Пикассо, к тому времени
уже обзавелся, как минимум, собственным нотариусом, адвокатом и художественным
экспертом.
Семейные встречи стали носить
массовый характер.
Поначалу все складывалось едва
ли не нормально. Сын от первого брака – Пауло – наследовал большую часть
состояния. Вторая законная жена Жаклин – все остальное. Внебрачные дети – Майя,
Палома и Клод – остались ни с чем.
Пока Жаклин и Пауло
вырабатывали свой компромисс – кому и что именно, – оставшиеся дети Пабло
Пикассо заваливали французские суды жалобами, требуя, чтобы и их признали
законными наследниками.
Жаклин вела не менее бурную
переписку с представителями закона, доказывая беспочвенность этих претензий.
К 1975 году члены семьи
общались уже только через адвокатов.
Когда Жаклин и Пауло пришли к
соглашению, подробности которого так и не успели огласить, французский суд
признал внебрачных детей – законными. Соглашение пришлось выбрасывать в
корзину. Переговоры продолжались в расширенном составе и периодически заходили
в тупик.
Никто не заботился ни о
репутации, ни о добром имени семьи, ни о том, чтобы сохранять хотя бы видимость
пристойности. Наследники бранились, как базарные торговки, отравляя друг другу
жизнь при посредстве прессы.
Когда дележ картин и недвижимости
– теперь уже на пятерых – почти завершился во второй раз, Пауло заикнулся о
том, что хотел бы сохранить в своем распоряжении собственный детский портрет
кисти Пикассо. Члены семьи без лишних церемоний предложили ему внести оценочную
стоимость картины в общую сумму наследства.
Единственная мера, к которой
они упрямо не желали прибегать, была – судебное решение проблемы. Никто не
хотел доводить дело до суда – каждый боялся прогадать.
Окончательное соглашение,
выработанное за семь лет, называлось внесудебным компромиссом.
В том же 1975-м Пауло, не
отличавшийся ни крепкими нервами, ни особым здоровьем, внезапно скончался.
Второе с муками заключенное соглашение полетело в корзину.
У Пауло остался
несовершеннолетний сын от второго брака, о котором все знали. И дочь от первого
брака, о которой все благополучно забыли. Марина Пикассо – законная дочь Пауло
и законная внучка Пабло.
Наследников стало шесть, число
адвокатов и художественных экспертов за семейным столом возросло, поиски
компромисса затянулись еще на четыре года.
У Марины было существенное
преимущество – возраст. Она была в этой компании самой юной – не считая ее
сводного брата Бернара – и могла ждать, тянуть время, требовать все новых и
новых уточнений семейных обстоятельств. Как только дело грозило обернуться не в
ее пользу, ее адвокат просто предлагал начать все с начала. На это уже ни у
кого не было сил.
В 1980 году окончательное
соглашение было выработано и подписано всеми членами семьи, которые по этому
поводу в последний раз собрались вместе.
Жаклин Роке-Пикассо, вдова
художника, унаследовала почти 30 % состояния – около FF350 млн.
Марина и Бернар – законные
внуки – каждый по 20 %.
Внебрачные дети – Майя, Палома
и Клод – унаследовали по 10 % состояния – немногим больше FF100 млн.
Последовал вздох облегчения,
которое, впрочем, оказалось недолгим.
Получив часть работ Пикассо,
каждый из наследников получил в свое распоряжение часть огромного
художественного рынка, который отныне нужно было поддерживать, препятствуя
случайным продажам.
Для этого пришлось вновь и
вновь вырабатывать соглашения, создавать общества и согласительные комиссии.
Жаклин Роке, здоровье которой
истощила семилетняя борьба, покончила с собой в 1986 году.
Марина Пикассо употребляет
доставшееся ей наследство, главным образом, на благотворительные цели, помогая
детям во Вьетнаме, где ее знают лучше, чем во Франции.
Хорошо
оплачиваемые юристы и художественные эксперты пытаются сохранять хрупкое
равновесие на «рынке Пикассо». Пабло Пикассо все еще остается самым дорогим
художником XX века.
Нос и
нюхПегги Гуггенхейм (Peggy Guggenheim), 1898–1979
Она была молода, умна,
экстравагантна, напориста и почти хороша собой. Ее чуть портил внушительный
гуггенхеймовский нос. Он достался ей от прапрадедушки Маера – швейцарского
еврея, эмигрировавшего в США, продававшего на улицах сапожный крем, а потом, в
традициях американской мечты, ставшего миллионером. Такую наследственность, как
нос, исправить было легко. Но в клинике под местным наркозом она, не выдержав
боли, попросила прекратить пластическую операцию. С тех пор нос стал чем-то
вроде барометра. Он всегда распухал к дождю.
Зато вместе с носом ей достался
феноменальный гуггенхеймовский нюх: чуять деньги, делать деньги, сохранять и
приумножать деньги даже тогда, когда она их тратила. Это была генетическая
хватка. Разновидность дара и болезни. Онп досталась ей от мультимиллионеров
дядюшек Даниила, Соломона, Симона, Вильяма, Муррея, сделавших деньги в горном
деле и металлургии, на алмазных копях Южной Африки, золотых приисках Аляски,
каучуковых плантациях Конго. В Мексике, Чили, Боливии, Анголе. От тетушек
Ирены, Ольги, Коры, Флоренс, Розы, таких буржуазных и таких невыносимых в своих
бесконечных ритуальных ланчах-чаепитиях-вечерах-за-картами.
Ее отец Бенджамин сбежал от
гуггенхеймовского занудства, от жены и дочерей в Париж, где жил весело и
счастливо, пока не решил вернуться. Весной 1912 года он взял билет на
«Титаник», уходивший в свой смертельный рейс. После его кончины Пегги не только
получила $450 тыс., но и стала наследницей его многочисленных подруг. По
условиям завещания Бенджамина Гуггенхейма пожизненную ренту его любовницы
должны были оставлять Пегги.
* * *
В 1919 году с мужем и маман
Пегги оказалась в Париже. В Европе закончилась война, Антанта восторжествовала
над Вильгельмом, Европа вновь пострадала, Америка вновь обогатилась. Новая
волна американских туристов отправилась завоевывать Париж. Начиналась слава
квартала Сен-Жермен-де-Пре. Артистическая богема перебралась с Монпарнаса сюда,
на тесное пространство вокруг средневекового собора Saint-Germaine. Бретон,
Аполлинер, Хемингуэй, Брак, Вламинк, Дюшан, Гончарова, Миллер, Грис, Глез,
Беккет, Пикассо, Дерен, Ив Танги, Сутин, Ривера, Шагал, Эрнст, Кокто, Ларионов,
Жакоб, Арто… Расцвет сюрреалистического движения, кубисты, футуристы, абстракционисты,
дада – в этом вавилонском столпотворении было невозможно ориентироваться
чужаку. Лоренс Вейль ориентировался превосходно.
Вейль – муж, двадцати девяти
лет. Полуамериканец и полуфранцуз. Полуписатель и полухудожник. Человек богемы,
так никогда и не нашедший себя. Зато знакомый со всеми литераторами и
художниками, вполне уже себя нашедшими и с легкостью перезнакомивший ее со всем
Парижем.
Лоренс Вейль – трагическая
ошибка Пегги Гуггенхейм. Так полагала ее семья, ибо любой, кто был вынужден
жить всего на $100 в месяц, являлся если не ошибкой Создателя, то уж во всяком
случае сомнительной партией для их золотой племянницы. Пегги была совершенно
очарована и Парижем, и Лоренсом Вейлем.
Cafe du Dome, La Coupole,
Select, Dingo, Deux Magots, Boeuf sur le Toit – их ночные маршруты тех времен.
Ситроен, Лорен-Дитрих, Испано-сюиза – автомобили на которых они объездили все
окрестности. Синдбад и Пеггин – их дети, родившиеся в то время. Лоренс Вейль
изменял Пегги за ее же счет, никогда не забывал, чьи именно он проживает
средства и, в конце концов, возненавидел и ее, и ее Гуггенхеймов, и ее деньги.
Особенно хорошо ему удавался жанр публичных семейных сцен с выбрасыванием в
окно зонтиков, сумочек, накидок и особенно туфель. Ей казалось это проявлением
дарования, темперамента и страсти, пока наконец она не решилась нанять
адвокатов – себе и ему – и они развелись, расставшись лучшими друзьями, чем
были супругами. До конца своих дней Лоренс Вейль получал от Пегги стабильное
ежемесячное содержание.
Она говорила всегда, что ей
«везло во всем, кроме любви». Быть может. Но первый брак открыл ей двери в мир
артистической богемы. В этом мире делали искусство, много рассуждали об
искусстве и очень нуждались в деньгах. Это был хороший шанс для Пегги
Гуггенхейм. Она сумела им сполна воспользоваться.
* * *
Именно в Париже она положила
начало двум своим коллекциям: коллекции картин и коллекции мужчин. И ту и
другую она начала с относительно скромных экземпляров, а увенчала истинными
шедеврами.
Джонни Холмс – второй муж – был
писателем, не способным заставить себя писать. Сухопарый
джентльмен-интеллектуал, обремененный багажом блистательных и совершенно
неприложимых к жизни знаний, он много пил и охотно тратил ее деньги, пока не
погиб в автомобильной катастрофе.
Марсель Дюшан. Классик и
теоретик сюрреализма. Он успел уже возмутить своими ready-made художественную
жизнь Нью-Йорка, вернулся в Париж, издавал журналы, делал выставки и не
стеснялся выступать иногда в качестве маршана. Марсель Дюшан стал любовником,
художественным консультантом и ментором Пегги Гуггенхейм.
Ив Танги. Абсолютный безумец,
побывавший даже в психиатрической лечебнице. Скопище курьезов и
неконтролируемых причуд, с торчащими дыбом волосами. Художник-сюрреалист без
художественного образования, ставший однажды очень и очень знаменитым. Пегги
оказалась дальновиднее и художественных критиков, и самого Танги, вовремя
скупив за бесценок его работы.
Сэмюэль Беккет, будущий
нобелевский лауреат. Зеленоглазый ирландец и великий друг великого Джойса. Еще
один нищий. Еще один писатель, неспособный писать, с годами, однако,
преодолевший профессиональный паралич и создавший несколько литературных
шедевров. Именно он внушил Пегги, что ее моральный долг – покупать искусство
своего времени.
Герберт Рид. Затем сэр Герберт
Рид, кавалер ордена Подвязки. Единственный человек в Британии тех времен
предпринимавший попытки популяризировать современное искусство. Куратор
нескольких музеев, редактор влиятельного журнала, он увлек ее идеей музея
современного искусства. Их проекту помешала лишь Вторая мировая война. Пегги
рассталась с Ридом, заплатив ему половину суммы его несостоявшегося пятилетнего
контракта.
И, наконец, Макс Эрнст. Муж
номер три. Великий художник и великий ловелас, флиртующий сразу с несколькими
молодыми дурехами. Пегги спасла ему жизнь, взяв с собой из оккупированной
Франции в Нью-Йорк. Макс Эрнст расплатился официальным браком и, разумеется,
картинами.
* * *
Итак, племянница миллионеров
влюблялась только в талантливых, очень умных, красивых и эгоистичных мужчин.
Блистательных радикалов, не признававших прежних законов красоты, презиравших
буржуазное общество и мечтавших о новых формах в искусстве. Но они
действительно делали такое искусство, разбирались в искусстве, и их
профессиональная экспертиза стоила до поры до времени дороже, чем их картины.
Пегги не могла купить любовь, хотя регулярно оплачивала их счета, зато с
практичностью и хваткой Гуггенхеймов она использовала каждого из них сполна,
чтобы самой стать профессионалом в их деле.
В 1939 году, с началом войны
наступил ее звездный час. Когда толпы парижан накануне оккупации Парижа
ринулись из города, Пегги Гуггенхейм бесстрашно устремилась в Париж. Она не
бросилась спасать своих детей или любимых мужчин. Пегги приехала скупать
картины. Это был очень гуггенхеймовский жест. Семья Гуггенхейм всегда делала
большие деньги, когда политический барометр показывал бурю.
Ей особенно запомнился день,
когда Гитлер взял Норвегию – она купила превосходный холст Фернана Леже всего
за $1000. Ее коллекция пополнилась тогда работами Бранкузи, Джакометти, Ман
Рея, Арпа, Кандинского, Пауля Клее, художников голландской конструктивистской
группы de Stijl, русских авангардистов, футуристов и кубистов. Произведения
искусства стремительно упали в цене, коллекционеры и художники отдавали их
почти даром, лишь бы покинуть Францию.
Завладев своими шедеврами,
Пегги бросилась в Лувр, чтобы пристроить коллекцию в тайное хранилище, куда
музей должен был эвакуировать свое собрание. Дирекция отказала ей, сочтя
сомнительной репутацию ее художников. Всех тех, кто стал хитом послевоенных
аукционов.
Она покинула Париж за два дня
до взятия его нацистами, спрятав свои сокровища в коровнике замка под Виши у
одного из приятелей. Затем картины проследовали в Марсель, в кофрах были
погружены на пароход и избежали таможенного досмотра декларированные как
«мебель». Подорожали они уже в океане, в трюме корабля, направлявшегося в
спокойную Америку.
В родном Нью-Йорке, куда она не
приезжала 14 лет, она обосновалась в трех кварталах от дядюшкиного музея
современного искусства. На основе своей коллекции она создала Art of This
Sentury – один из самых оригинальных и модных выставочных залов этих лет.
Слывший весьма передовым музей Соломона Гуггенхейма, воспринимался теперь едва
ли не заповедником академизма.
Лишь только закончилась война,
Пегги вернулась в любимую Европу. В 1948 году ее коллекция экспонировалась на
биеннале в Венеции, и состарившаяся американка выбрала этот город в качестве
своей последней пристани. Она открыла свою коллекцию публике и последние 30 лет
ничего не приобретала для нее и уж тем более ничего не продавала.
В
истории искусства Пегги Гуггенхейм запомнилась ангелом хранителем
авангардистов. В истории арт-бизнеса – коллекционером, наделенным гениальной
интуицией. В истории своей семьи – самой знаменитой из Гуггенхеймов ее
поколения. В памяти жителей Венеции – последней владелицей собственной гондолы,
всегда сопровождаемой свитой, одетой в бирюзово-синие цвета ее дворца.
Мульти-пульти
миллионерУолт Дисней (Walter Elias Disney), 1901–1966
Создатель этого парадоксального
мира Уолт Элиас Дисней родился в 1901 году в Канзас-Сити в семье ирландских
переселенцев. Здесь же будущий король мультипликации начал учиться рисованию,
здесь заработал свою первую в жизни никелевую монетку, весьма правдоподобно
изобразив любимого жеребца местного врача. Было Уолту Элиасу Диснею восемь лет.
Когда семейство Диснеев
перебралось в Чикаго, где отец Уолта приобрел пай в небольшом предприятии по
изготовлению фруктового желе, Уолт учился рисованию в Академии изящных
искусств. Хотя, строго говоря, никакого отношения к искусству это заведение,
равно как и Художественный институт Канзаса, где Дисней впервые увидел мольберт
и взял в руки палитру, не имело. Это были обычные частные школы с красивыми и
громкими вывесками. Максимум, что они могли дать, – основные навыки. Куда
более заметный след в формировании манеры Уолта Диснея оставили курсы газетных
карикатуристов, которые он прошел под руководством известных оформителей
чикагских газет Trubune и Record. Главное, чему они учили, – нестандартному
взгляду на обыденные вещи, нетривиальному повороту бытовой сцены, смешным
нарушениям привычной логики и, наконец, лаконичной ремарке, благодаря которой
чрезвычайно длинный и занудный анекдот превращается в маленький искрометный
афоризм.
Однако все эти навыки
пригодились Диснею лишь много лет спустя. Когда он окончил среднюю школу и
задумался о карьере, началась Первая мировая война. В окопы желторотых юнцов не
посылали, желающих рисовать пропагандистские плакаты и транспаранты было
предостаточно, поэтому всю войну Дисней отслужил водителем санитарной машины.
После войны он решил попробовать себя в канзасской газете Star, но попытка
устроиться туда не увенчалась успехом. Главный редактор не посмотрел даже на
то, что отец Уолта, Элиас Дисней, до переезда в Чикаго был одним из
совладельцев газеты. После долгих поисков Дисней устроился в небольшую
художественную мастерскую, выполнявшую заказы по рекламе. Но уже через полтора
месяца снова оказался без работы. Вместе с ним был уволен молодой художник Юб
Айверкс. Вдвоем они открыли рекламную студию «Дисней—Айверкс, коммерческие
художники», но это предприятие оказалось неудачным. Вскоре Дисней покинул фирму
и устроился в компанию кинорекламы Канзас-Сити.
* * *
Кинематографу тогда едва
исполнилось 20. Его золотой фонд – картины братьев Люмьер, Гриффита и Чаплина –
можно было разместить на одной полке. Еще хуже обстояли дела с мультипликацией.
Хотя рисованные фильмы появились на самой заре кинематографа, их широкое
распространение только начиналось. И начиналось прежде всего с рекламных
роликов.
Такими роликами и занялся Уолт
Дисней в компании кинорекламы. И сразу сделал первое открытие. Чтобы картинки
получались менее схематичными и угловатыми, Дисней стал рисовать на листах
целлулоида и накладывать одну картинку на другую. Эксперименты проводились по
ночам в гараже. Итогом ночных бдений стал первый юмористический рекламный фильм
– «Смехограмма», понравившийся не только зрителям, но и управляющим
кинотеатрами, где этот ролик демонстрировался. Они даже попросили Диснея придумать
новые «Смехограммы» для воздействия на зрителей, имевших дурную привычку читать
вслух ремарки в немых кинофильмах. Дисней принял предложение и изготовил
несколько роликов, главным героем которых был профессор Тоткто, непримиримый
борец с громкочитающим американским зрителем. Едва в зале раздавались громкие
голоса, демонстрация фильма прерывалась и на экране появлялся Тоткто. Он
подкрадывался к усиленно шевелящему губами человечку, хватал его за шиворот и
бросал в трубу, через которую тот вылетал на улицу. В другом варианте профессор
заставлял надоедливо бормочущий рот умолкнуть, ударив болтуна по голове
колотушкой.
Успех был грандиозным. Накопив
немного денег, Дисней уволился из компании кинорекламы и нашел партнеров для
создания собственной кинокомпании «Смехограмм Корпорейшн». Ему тогда исполнился
21 год. Идеи президента компании не знали границ, а реализация творческих
планов требовала колоссальных финансовых вливаний. Единственное препятствие –
скудная касса «Смехограмм Корпорейшн», которая могла пополняться лишь за счет
реальной прибыли, а не по мановению волшебной палочки. И это обстоятельство
стало роковым: компания прогорела.
Летом 1923 года Дисней
перебрался в Голливуд. После долгих и неудачных попыток найти здесь работу он
решил вновь заняться мультипликацией. Уолт обратился за помощью к своему брату
Рою, жившему в Канзасе. Тот нашел деньги на аренду старого гаража и на покупку
материала для новых фильмов. И Дисней смог продолжить свои изыскания. Он вновь
пригласил сотрудничать старого приятеля Юба Айверкса, и за три года они
выпустили семь серий «Алисы в рисованной стране» (этот фильм не имеет никакого
отношения к произведениям Льюиса Кэрролла). Нежданно-негаданно на «Алису»
пришел крупный заказ из Нью-Йорка, что дало Диснею и Айверксу возможность
продолжить эксперименты.
В Америке тогда самым
популярным среди персонажей мультфильмов был кот Феликс, нарисованный Патом
Салливеном – не схематичная фигурка, а почти живое существо со своими причудами
и неподражаемым характером. Этот кот натолкнул Диснея на мысль о создании
чего-то подобного. Но в противовес. В буквальном смысле. Вскоре на экранах по
явился мышонок Мортимер. Однако это имя никому не понравилось, да и внешность у
Мортимера была не слишком привлекательная. И его сменил Микки-Маус.
* * *
Спросите сегодня любого
американца, кто такой Микки-Маус. Вам ответят: это пятый президент Америки. А
если вдруг скажут, что впервые слышат об этом парне, ни за что не верьте – над
вами просто пытаются подшутить.
Но когда Дисней привез в
Нью-Йорк свой первый фильм о мышонке, его почти никто не заметил. Фильм успел
устареть, еще не появившись на свет. Только что произошло событие, потрясшее
весь кинематографический мир: с появлением на экранах фильма «Певец джаза» с
участием Ола Джолсона «великий немой» обрел голос. Стало очевидно, что звуковое
кино имеет неоспоримые преимущества перед немым. Дисней решил воспользоваться
открытием одним из первых и свой очередной фильм про Микки – «Пароходик Вилли»
– сделал звуковым. Все, к чему притрагивался мышонок, издавало звуки,
сливавшиеся в незатейливую мелодию.
В 1928 году «Пароходик Вилли»
появился на экранах, а Дисней уже делал не просто звуковой, а настоящий
музыкальный фильм. В следующем году появилась «Пляска скелетов» – первый фильм
из серии «Бесхитростные симфонии».
Но понравился он далеко не
всем. К примеру, владельцы кинотеатров говорили: «Смешно, но жутко!», а
нью-йоркский коммерческий агент телеграфировал Диснею: «Скелеты не пошли тчк
давайте больше мышей». Дисней выдавал их на ура.
Следующее открытие в кинематографе
– цвет – Дисней тоже начал использовать одним из первых. В 1933 году, сразу
после появления первого цветного фильма, он начал делать «Цветы и деревья».
Фильм еще не был закончен, а на него уже поступили заказы. Появившись на
экранах, он стал первым мультфильмом, удостоенным «Оскара». Второго «Оскара»
Дисней получил за маленький экспериментальный мультфильм «Старая мельница».
История его появления такова. Готовясь к съемкам своего первого полнометражного
фильма, Дисней сконструировал многоплановую съемочную камеру, которая могла
свободно передвигаться в ходе съемки. Впоследствии эту камеру стали применять
все. Фильмы, снятые ею, создавали у зрителя ощущение того, что он «въезжает» в
рисунок. Испытывая камеру, Дисней и снял «Старую мельницу».
Теперь можно было делать
полнометражный фильм. Дисней выбрал сказку «Белоснежка и семь гномов».
«Белоснежка» вышла на экраны в 1938 году и принесла своему создателю
$8 млн. Часть денег Дисней потратил на строительство новой студии, где
можно было делать мультфильмы вдвое быстрее. Теперь он каждый год выпускал
полнометражный фильм, и до Второй мировой войны их появилось еще четыре:
«Пиноккио», «Дамбо», «Бэмби» и «Фантазия». Во время войны Дисней работал на
военные организации США – снимал пропагандистские мультфильмы с участием своих
старых героев Микки, Дональда, Плутто и др. После войны начал делать
художественные фильмы с использованием мультипликации, а потом и без нее.
Только в 1950 году, убедившись в том, что лучшее – враг хорошего, Дисней
вернулся к старым добрым мультикам. И не прогадал. Его новый полнометражный
фильм «Золушка» имел огромные сборы. Затем были «Алиса в стране чудес» (на сей
раз по мотивам истории Кэрролла), «Питер Пен», «Леди и бродяга».
Послевоенные мультфильмы
оказались настолько удачными, что теперь Дисней мог предаваться самым смелым
мечтам и строить самые невероятные планы. Одним из них стал проект создания в
Калифорнии сказочной страны, где обитают все диснеевские герои. Говорят, эту
мысль подарили Диснею дочери, главные консультанты и критики его персонажей.
Под залог своих страховых полисов Уолт получил ссуду $100 тыс.
и начал строительство самого счастливого места на Земле, а попросту
«Диснейленда». Оно завершилось 17 июля 1955 года. Вскоре сказочная страна уже
не могла вместить всех желающих, поэтому Дисней приобрел 43 квадратных мили
недалеко от города Орландо в штате Флорида и начал строительство второго
«Диснейленда». Но до его открытия не дожил. В декабре 1966 года Уолт Элиас
Дисней умер. Он завещал заморозить свое тело до того времени, когда медицина
научится воскрешать человека. Его желание было исполнено.
* * *
Сегодня Королевство
освобождения мира – «Диснейленд», открывшийся в октябре 1971 года, – это
огромный развлекательный комплекс с пятью тематическими парками (из них два водные),
16 курортами, сетью ночных клубов, гостиниц, торговой деревней и многим другим.
Здесь проводится бесчисленное множество праздников и карнавалов. Один из них
называется… Днем геев и лесбиянок!
Представьте себе зрелище:
разодетые в пух и прах геи в обнимку с лесбиянками в не менее шокирующих
одеяниях под аплодисменты скромных бисексуалов лихо отплясывают мамбу. Впервые
праздник был устроен в 1991 году и с тех пор проводится ежегодно в первую
субботу июня, собирая все больше участников: в 1995 году на нем присутствовало
32 тыс. человек, в 1996 году – 40 тыс., в 1997 году – 46 тыс.
Финансируется праздник специальным комитетом за счет пожертвований
гомосексуальных и лесбийских общин, а также денежных поступлений от продажи
официальной символики праздника: футболок, бейсболок, значков и игрушек.
Не обходится и без столкновений
с «добропорядочной» общественностью. В 1994 году родительский комитет Колорадо
опубликовал в газете Time статью о дурном влиянии подобных мероприятий на детей
и потребовал запретить проведение Дня геев и лесбиянок в «Диснейленде».
Оргкомитет Дня выступил в той же газете с ответной статьей, заявив, что
праздник является наилучшей пропагандой «половой неформальности». Дети, мол,
должны знать о том, что существуют люди с нетрадиционной половой ориентацией.
Что же касается «Диснейленда», то где же еще, как не в Королевстве освобождения
мира, проводить такие шоу?
Аргумент сильный, а главное –
верный с точки зрения не только официального названия «Диснейленда», но и
идеологии его создателя. Дисней – автор нескольких работ о проблеме эротизма в
мультипликации. А для огромного числа юных почитателей творчества Диснея
героини мультфильмов, сделанных его компанией, стали идеалом раскованной,
сексапильной, умной и энергичной подружки-одноклассницы. Почти все мультфильмы
Диснея имеют налет эротичности. Например, «Белоснежка». Все в этом фильме
стремится к парности – животные и птицы, цветы и деревья. Прекрасная девушка
мечтает о не менее прекрасном принце, злая мачеха – о вселенском поклонении ее красоте.
Даже отношение гномов к Белоснежке и друг к другу не лишено эротизма. И только
неуклюжая черепаха обречена на вечное одиночество.
Вы думаете мои наблюдения –
натяжка? Отнюдь нет.
В Америке действует система
защиты зрителей: еще до выхода фильма, в том числе мультипликационного, на
экраны его просматривают специалисты, которые решают, кому и как его можно
смотреть. Существуют фильмы для свободного просмотра, для просмотра детьми в
присутствии родителей, фильмы «детям до шестнадцати». Так вот, почти все
полнометражные фильмы Диснея и его компании отнесены к второй категории.
Впервые же этот вопрос был поднят после появления «Белоснежки». Прокатчики
сразу начали спорить о том, к какому жанру отнести фильм. Есть юная красавица и
прекрасный принц, чьи губы в конце фильма сливаются в продолжительном поцелуе,
который умелая рука художника постепенно скрывает во мраке, оставляя зрителю
возможность самому додумать продолжение, – значит, это не просто сказка, а
роман. Ответ саркастически усмехнувшегося Диснея на вопросы прокатчиков: «Я
потратил на этот фильм почти миллион долларов, а заработал восемь. Неужели это
не волшебная сказка?» – говорит лишь о том, что он не зря брал уроки у
художников чикагских «Трибюн» и «Рекорд». Но проблемы этот ответ не снимает.
Прообразом
Белоснежки была реальная девушка – 17-летняя Мерджери Белчер, черты которой в
дальнейшем носили все положительные героини Диснея. Может быть, это и есть та
самая тайна, скрываемая за однотипными хорошенькими мордашками героинь
диснеевских мультиков. А может, здесь нет никакого секрета и все объясняется
исключительно нежеланием художника менять привычный, до мелочей отработанный
типаж. Выбирайте, что больше нравится.
Миллионы
в баскетбольной корзинеМайкл Джордан (Michael Jeffrey Jordan), род. в 1963
В США никогда не проводились
опросы с целью определить лучшего баскетболиста, какие практикуются, например,
в хоккее. Но назвать лучшего игрока НБА несложно – это Майкл Джордан. Имя этого
защитника клуба «Чикаго Буллз», месяц назад выигравшего вместе со своей
командой шестой и, весьма вероятно, последний титул чемпиона НБА, стало в
Америке символом спортивного и финансового благополучия. И в ближайшее время
едва ли кто-то из других атлетов сможет добиться того финансового успеха,
какого добился этот высокий чернокожий парень из Бруклина, ставший
мультимиллионером благодаря баскетболу.
Впрочем, не только благодаря
ему.
С тех пор как в 1984 году
«Чикаго» выбрал выпускника Университета Северной Каролины Майкла Джордана на
драфте (набор игроков-любителей в профессиональные команды), Джордан ни разу не
изменил своему клубу. Хотя порой отношения баскетболиста с владельцем команды
Джерри Рейнсдорфом и ее генеральным менеджером Джерри Краузе были, мягко
говоря, не очень хорошими. «Просто “Буллз” стали для меня родным клубом, а
Чикаго – родным городом, – объяснял причину своего постоянства
Джордан. – Я никогда не хотел уехать, сменить команду. Это, наверное,
могло бы произойти лишь в том случае, если бы ушел наш тренер и один из моих
лучших друзей – Фил Джексон. Однажды ему предложили возглавить “Нью-Йорк Никс”
и он чуть было не согласился. В тот момент я тоже подумал: а может, и мне
отправиться в Нью-Йорк?»
Джордан наверняка жалеет, что
не родился немного позже. В середине 1980-х, когда его узнала НБА, а потом и
весь мир, еще не началась безумная гонка зарплат. Это сейчас, даже при том, что
для новичков введен лимит доходов, первый номер драфта-97 Тим Данкан из
«Сан-Антонио Сперз» получает $3 млн за сезон. А тогда дебютанты о таких
деньгах и не мечтали. Свой первый действительно большой контракт Джордан
подписал только перед последним сезоном, а до этого сильнейший баскетболист
всех времен и народов получал $4 млн в год.
Кстати, этому предшествовало
казавшееся странным и шокировавшее всех превращение великого баскетболиста в
плохого бейсболиста. Это потом объявленное им 6 октября 1993 года сенсационное
решение о переходе из «Чикаго Буллз» в бейсбольную команду «Чикаго Уайт Сокс»
назовут выдающимся рекламным ходом. Мол, из-за этого перехода и без того
фантастическая популярность Джордана выросла еще больше. Но сам он утверждает,
что, когда уходил из «Буллз», вовсе не думал об этом. Просто устал от
баскетбола, к тому же у него случился эмоциональный срыв, когда бандиты убили
его отца. Ему надо было изменить жизнь, чтобы забыть о потрясении.
В бейсболе у Джордана, который
последний раз брал в руки биту, еще учась в университете, естественно, ничего
не вышло. И в 1995 году блудный сын, к всеобщей радости, вернулся в «Чикаго»
баскетбольный. А в феврале 1996 года сел за стол переговоров – в НБА начиналась
«золотая лихорадка».
Тогда даже не самые именитые
игроки стали требовать себе по несколько миллионов долларов за сезон. Джордан
сначала просил у Рейнсдорфа $25 млн за три года. Тот опасался, что запросы
лидера подорвут 180-миллионный бюджет клуба, но потом понял, что потеря Майкла
(именно в те дни всплыл вариант с «Никс») станет для него катастрофой. Во
всяком случае, можно было не сомневаться, что 125 VIP-лож во дворце United
Center, которые приносили Рейнсдорфу $500 тыс. в год, будут
пустовать. В итоге он согласился подписать беспрецедентное соглашение, сумма
которого, по разным источникам, оценивается от $33 млн до $36 млн.
Правда, всего на один сезон, что оставляло и Рейнсдорфу, и Джордану простор для
маневра.
Зарплата определила и положение
баскетболиста в команде. Он и раньше играл в ней особую роль, а теперь стал
кем-то вроде ее совладельца. Только он мог позволить себе, к примеру, три с
лишним недели не посещать тренировки или в открытую критиковать Краузе за
необоснованную, по его мнению, продажу форварда Джейсона Кэффи. «Я и не скрываю
того, что часто не разделяю точку зрения руководства», – говорил он.
После того как в этом сезоне
«Чикаго» завоевал шестой чемпионский титул, Джордан позволил себе невозможный
для любого иного игрока поступок – потребовал от Рейнсдорфа, чтобы тот увеличил
до $25 млн зарплату его другу Скотти Пиппену, который был с ним рядом на
протяжении всей карьеры, а минувшей осенью объявил забастовку, считая, что
хозяин «Буллз» его, форварда экстракласса, недооценивает. И Рейнсдорф наверняка
удовлетворил бы это требование, не будь столь очевидным тот факт, что самого
Майкла Джордана в «Чикаго» скоро не будет. Ведь Джордан с самого начала
поставил условием продолжения своей карьеры в «Буллз» продление контракта с
Филом Джексоном. Но тот в конце июня заявил, что оставляет баскетбол – по
крайней мере, на некоторое время. Да еще и намекнул, что лучшего момента для
того, чтобы ушел и Джордан, он не видит. Сам баскетболист, правда, обещал еще
подумать над тем, стоит ли ему следовать совету приятеля, но всем очевидно,
что, скорее всего, все-таки последует. Даже если клуб предложит ему еще более
выгодный контракт.
Впрочем, в любом случае на
финансовом благополучии Джордана его уход из баскетбола сильно не отразится: помимо
контракта с «Чикаго» у него всегда были и иные, столь же надежные источники
доходов.
* * *
Контракт с «Буллз» всегда
приносил Джордану меньше половины его доходов. Основную часть давала реклама.
Едва ли найдется другой спортсмен, имеющий столько рекламных контрактов. УДжорданаих
13 – c AMF Bowling, Ball Park, Bijan, CBS Home Video, Chicago Cheviland,
Gatorade, Hanes, WorldCom, Oakley, Ray-O-Vac, Wheaties, Wilson и
Nike. Он рекламирует все подряд: спортивную одежду, сухие завтраки,
туалетную воду, нижнее белье.
Большую часть поступлений от
рекламы Джордану приносит договор с Nike. Эта компания сделала его своим
символом 13 лет назад. Тогда это было рискованно: потенциал Джордана был
очевиден всем, но никто не мог бы с уверенностью сказать, что он станет
настоящей суперзвездой. К тому же защитник «Чикаго» только-только восстановился
после травмы колена (которая, к счастью, так и осталась единственной серьезной
в его карьере). Но в Nike рискнули и не прогадали.
Сразу после заключения
контракта на кроссовках фирмы появилась надпись Air Jordan («Воздушный
Джордан»). С тех пор она стала его кличкой и едва ли не самой популярной
торговой маркой в мире. А вскоре Nike организовала выпуск новой линии одежды –
Jordan Brand. Джордан принял в этом проекте активное участие. «Он говорил мне,
что его одежду могут носить далеко не все, а только те, кому она идет. У него
оказался отличный вкус. Майкл даже назвал несколько команд НБА и игроков,
которых бы хотел одеть в Jordan Brand», – с улыбкой вспоминает президент
корпорации Фил Найт.
Альянс Nike и Джордана принес
обеим сторонам хорошую прибыль. Но, несмотря на это, в последнее время возникли
слухи о том, что он может быть расторгнут. Причем по причинам отнюдь не
материального свойства: недавно Джордан заявил, что он был шокирован, узнав из
СМИ о том, как Nike беспощадно эксплуатирует рабочую силу на своих предприятиях
в Юго-Восточной Азии. «Я должен все увидеть своими глазами. Если картина
окажется такой, какой ее описывают в газетах и на телевидении, я, возможно, прекращу
сотрудничество с этой компанией», – сказал он.
Многим демарш Джордана
показался странным (добровольно отказаться от десятков миллионов долларов!), но
те, кто с ним хорошо знакомы, ничуть не удивились: баскетболист не раз заявлял
о своей активной социальной и политической позиции. Впрочем, в Nike уверены,
что Джордан их не покинет, и готовят новые рекламные ролики. Если в прежних
Воздушный Майкл неизменно выступал в роли супермена, то теперь, когда он
собирается объявить о своем уходе из баскетбола, его предполагается изобразить
обычным человеком. В новых клипах Майкл Джордан, скорее всего, будет не
попадать мячом в кольцо, а, наоборот – промахиваться, демонстрируя, что и у
великих есть слабости.
* * *
…Громадная светлая комната в
роскошном доме на Мичиган-авеню в центре Чикаго. Это штаб-квартира компании
Jordan’s Jump Inc. Президент, конечно, Майкл Джордан. Он очень любит сидеть в
широком кресле в темном костюме. Ему идут дорогие вещи. Сюда Джордан иногда
приходит даже в дни домашних матчей «Буллз» – после окончания игры.
Деятельность Jordan’s Jump разнообразна (один из самых успешных проектов
Джордана – сеть ресторанов в Америке, растущая год от года). И прибыль очень
неплохая – около $75 млн ежегодно.
Джордан отлично чувствует себя
в роли бизнесмена, хотя времени на непосредственное руководство корпорацией у
него еще недавно было крайне мало. Он и сам признает, что его президентство
достаточно условно. «Но мне нравится заниматься бизнесом, – говорит
Джордан. – Это тоже своего рода игра, и очень интригующая. Правда, я
никогда не позволил бы бизнесу всецело завладеть мной, как это происходит со
многими деловыми людьми. Если дела начинают идти хуже, чем раньше, для них это
настоящий шок. Я же отношусь к этому спокойно».
Это, впрочем, отнюдь не
означает, что Джордану безразлично, какая ситуация складывается в сфере его
финансовых интересов. «Я очень серьезно отношусь ко всему, чем
занимаюсь», – уверяет он. Знакомые утверждают, что если бы Джордан
по-настоящему увлекся бизнесом и посвятил ему всю жизнь, то он вряд ли прогорел
бы. Они считают, что он очень способный человек.
Любимым предметом Джордана в
Университете Северной Каролины была математика. «Жаль, что я пропускал много
занятий, – улыбается он. – Вообще, если честно, я не знаю, насколько
я интеллектуален. Я ведь ни разу не сдавал тест на IQ». Математические
способности Джордана, по словам его партнеров, особенно заметны, когда он
играет в карты. Любимая игра баскетболистов «Чикаго» – тонк. Со временем она
стала ритуалом: играют в карты каждый раз, когда клуб отправляется на очередной
матч чемпионата. Ставки – от $10 до $40 за партию. Джордан почти никогда не
проигрывал. «Я считал себя неплохим специалистом по тонку. Но когда перешел в
“Чикаго” и сел играть против Майкла, был потрясен, – рассказывает защитник
«Буллз» Рон Харпер. – Создается впечатление, что он видит карты
противника! Не знаю, может, он просто классный шулер, но никому ни разу не
удалось уличить его в обмане».
Картами и соревнованием на
меткость и дальность броска мяча (этим баскетболисты обычно развлекались после
тренировок – попадание в кольцо с 15 метров стоит доллар) страсть Джордана к
азартным играм ограничивается. В казино он бывает редко (в отличие, например,
от Денниса Родмана, который даже во время последней, финальной серии с «Юта Джаз»
ухитрился из Солт-Лейк-Сити на денек слетать в Лас-Вегас и спустить там
кругленькую сумму).
И еще. Джордан никогда не
позволял фирмам без разрешения использовать его имя на их продукции, хотя
многие другие известные спортсмены не обращают на это ровным счетом никакого
внимания. В компьютерных играх-«имитаторах» в составе «Чикаго» действует
безымянный баскетболист под номером 23, который бьет по кольцу почти без
промаха. Да и просто майку с фамилией Jordan в Америке найти крайне тяжело.
* * *
«Люди часто спрашивают меня:
что это значит – быть очень богатым? И я понятия не имею, что им ответить. Я ни
разу не задавался вопросом, сколько у меня денег. Главное, что их у меня
достаточно. Достаточно для того, чтобы жили спокойно я, моя жена и
дети», – сказал как-то Джордан.
Он на самом деле не любит
говорить о деньгах. Однажды он поссорился из-за этого с таким авторитетным
изданием, как Sports Illustrated. Корреспондента интересовало, сколько выгадал
Джордан от перехода в бейсбол. Но спортсмен счел вопрос неэтичным и потом
некоторое время отказывал журналу в интервью.
Но если
не лезть к Джордану с вопросами о финансовом состоянии, он очень мил в общении,
что отмечают все американские журналисты, сравнивая его с некоторыми другими
звездами. Большие деньги, кажется, совсем не испортили Воздушного Майкла,
утверждают они.
Список
СпилбергаСтивен Спилберг (Steven Spielberg), род. в 1946
Самый богатый человек Голливуда
сидит в истрепанных джинсах и свитере, видавшем виды, перед телевизором,
поглаживая собаку. Оба – и хозяин, и пес – мирно засыпают под приглушенный
лепет программы новостей. Стивен Спилберг проводит отпуск в своем доме в
Беверли-Хиллз. В удачные времена он зарабатывает $1 млн в день, даже
продолжая все так же дремать возле экрана.
В детстве он больше всего боялся
дерева за окном, диснеевских персонажей и трех младших сестер, которые
беспощадно терроризировали старшего брата. Стивен сбегал из дома и отправлялся
в кино.
Успех его первого фильма был
сугубо коммерческим. 16-летний Спилберг заработал на прокате $600, затратив
$500 на производство.
Низкий балл школьного аттестата
помешал ему поступить в лос-анджелесскую киношколу. От удовольствия учиться
вместе с Джорджем Лукасом (будущим создателем «Звездных войн») пришлось
отказаться.
Где-то он все же учился, якобы
готовясь стать филологом-англистом. На самом деле ему, как и большей части
соучеников, просто не хотелось присоединяться к героической американской армии
во Вьетнаме.
Хотелось снимать фильмы, а под
боком был Голливуд, в котором молодыми режиссерами считали основательно
потисканных жизнью людей в возрасте от 40 лет.
Стивену еще не было 20, и он
попросту вторгся на территорию киностудии Universal.
* * *
Спилберг беспрепятственно вошел
в здание (вахтер принял его за незаконнорожденного сына какой-то знаменитости),
занял пустующий кабинет, повесил на дверь табличку со своей фамилией и стал
ждать, что кто-нибудь по ошибке подпишет с ним контракт на производство фильма.
Дело действительно кончилось
тем, что его приставили к производству телевизионных серий.
Кинозвезда Джоан Крауфорд,
которая была уже не так блистательна как в 1940-е, подрабатывала на телевидении
и с заинтересованностью удава рассматривала прыщавого подростка в ежиссерском
кресле, который потел от ужаса, но все же делал ей замечания.
Спилберг навеки невзлюбил
телевизионные сериалы и кинозвезд, с которыми впоследствии по возможности
стремился ни при каких обстоятельствах не иметь дела.
Большая часть голливудской
продукции конца 1960-х – начала 1970-х годов вполне удручала. И главное,
приносила убытки. Сборы делали в основном любимцы публики 1920-х годов. Джон
Форд и Альфред Хичкок снимали свои последние фильмы.
К Спилбергу, просиживающему
штаны на съемках сериалов, присоединился Лукас, получивший-таки диплом
лос-анджелесской киношколы. Голливуд ожидали большие перемены.
Обоих занимали спецэффекты,
панорама звездного неба и гигантские декорации, воспроизводящие целые города.
В традиционную голливудскую
структуру, в которой актер-звезда загребал в виде гонорара примерно 50 %
сметы фильма, а на оставшиеся деньги скромно покупалась одна лампа и пара досок
– космические фантазии не укладывались ни в финансовом смысле, ни
идеологически.
Но Спилбергу в провинциальном
американском детстве отчаянно не хватало игрушек, и он намеревался восполнить
этот пробел за счет Голливуда.
Он занялся поисками сюжета, в
который можно было втиснуть по возможности все известные ему спецэффекты.
Требовался также продюсер, который уговорит студию эти эффекты оплатить.
Гранки романа «Челюсти» он
стащил со стола продюсера-неудачника Ричарда Занука, сына легендарного
киномагната Даррела Занука – за два месяца до выхода книги. Права на
экранизацию уже были приобретены – всего за $175 тыс. Режиссера, который
согласился бы возиться с акулой-убийцей, Занук найти не мог.
Когда книга вышла в свет,
Спилберг и Занук носились по книжным лавкам, скупая экземпляры сотнями, чтобы
обеспечить роману попадание в список бестселлеров. Это называлось
предварительной рекламной кампанией.
Ричард Занук совершенно всерьез
полагал, что самое блистательное техническое решение – отлов и дрессировка
акулы-людоеда, которая, вне всякого сомнения, была бы счастлива стать
кинозвездой.
Но Спилбергу, с одной стороны,
хотелось механическую игрушку, а с другой – он совершенно не намеревался
проводить съемки, сидя в клетке.
Акула была изготовлена в трех
экземплярах (что обошлось студии в $3 млн). В результате технических
неполадок у нее образовался неправильный прикус – челюсти как следует не
смыкались. Но после первых трех недель съемок всем на это было уже совершенно наплевать.
Спилберг самым серьезным
образом опасался, что наступит день и съемочная группа, которую он заставлял
сутками торчать в открытом море, его попросту утопит. А к ней присоединятся
хозяева отелей на прибрежном курорте, которым он безнадежно портил пляжный
сезон.
Бюджет фильма перевалил за
$10 млн. Студия Universal все еще питала робкую надежду заработать
миллионов 30…
В первые 80 дней проката фильм
«Челюсти» перебил кассовые рекорды «Унесенных ветром» и «Крестного отца» и стал
самым прибыльным фильмом всех времен и народов на тот период времени.
Спилбергу, которому
непредусмотрительная студия гарантировала довольно-таки солидный процент от
дохода, фильм принес в общей сложности $60 млн.
* * *
Вкуса к богатству у Стивена
Спилберга не оказалось. Он как-то совершенно не возбуждался от разверзшихся
внезапно возможностей и перспектив. Например, заказывать доставку свежих устриц
самолетом.
В упоение его приводило только
то обстоятельство, что после «Челюстей» Голливуд был готов оплачивать любые
постановочные излишества.
В последующие 20 лет он не
отказал себе решительно ни в чем.
Для фильма «Близкие контакты
третьего рода» он истратил $21 млн на студию-ангар в 283 тыс.
кубометров, на модель космического корабля и на две сотни техников,
обслуживающих конструкцию.
Инопланетянин из фильма Extra
Terrestrial – ужасное и пленительное существо – обошелся в $1,5 млн. Он
совершал 85 разнообразных движений и совершенно покорило Каннский фестиваль.
К съемкам «Индианы Джонса» он
центнерами заказывал экзотических змей и личинок жуков. Личинок в специальном
инкубаторе доводили до стадии жуков, и они демонстрировали нетривиальные
актерские дарования.
Слоны, необходимые для одной из
серий были, очевидно, подкуплены профсоюзом. Они с достойной пунктуальностью в
шесть часов вечера прекращали любую деятельность, не позволяя себя задобрить
фруктами. Это растягивало съемочный период и чрезвычайно раздувало смету.
Мысль о том, что хотя бы малую
толику денег, израсходованных на добычу живности и техники, можно потратить на
участие в фильме, скажем, великого Марлона Брандо, который был капризен,
разумеется, но уж, во всяком случае, не так как эти самые слоны – показалась бы
Спилбергу абсурдной, если не кощунственной.
Он превратил Голливуд из
питомника высокооплачива емых звезд в зоосад электронных и живых монстров и
сборище энергичных программистов, увлеченных Толкиеном.
Вместо слова «фильм» он говорил
«проект» и никогда не снисходил полюбопытствовать, насколько хорошо актер
вжился в образ.
В ответ Голливуд невзлюбил его
от всей души.
За бейсбольную кепку, за
неухоженную бороду, за отсутствие причуд и капризов, по рангу положенных
звезде.
И, разумеется, за богатство.
Давно нерентабельный Голливуд
потихоньку распродавал себя японским корпорациям.
В то время как к середине
1980-х доходы от проката фильмов Спилберга достигли $2 млрд. А список
первых десяти кинохитов состоял на одну треть из Лукаса и на две трети – из
Стивена Спилберга.
Его личное состояние
превосходило $100 млн. Между тем ему не было еще 40 лет.
Киноимперия отомстила единственным
доступным ей способом, призвав на помощь профессионалов пера.
Было разработано понятие
коммерческой культуры и убедительно доказано, что достойный фильм, по
определению, не может и не должен приносить доход.
Научные киноэнциклопедии
отказывались посвящать Спилбергу отдельную главу, внося его петитом в обзорные
статьи «Ужасы и фантастика». Его даже стали писать с маленькой буквы, превратив
в понятие нарицательное.
Самое обидное – ему не давали
«Оскара», на которого он претендовал (и был, кстати, неоднократно номинирован)
много лет подряд.
В обиде он уезжал на океанское
побережье, строил на пляже языческие алтари из песка, произносил ритуальные
заклинания и ждал знамений – будет ли пользоваться успехом очередной фильм.
К концу 1980-х в знамениях
Спилберг, строго говоря, уже не нуждался. Просто ему нравилось в одиночестве
полеживать на теплом песке, обдумывая сценарии и мечтая об «Оскаре».
* * *
История Оскара Шиндлера –
гуляки, коммерсанта и джентльмена – бродила по киномиру почти с десяток лет.
Один начинающий немецкий режиссер годами добивался экранизации, требуя от
министерства культуры ФРГ всего-то – 850 тыс. марок.
Министерству деньги были
дороже, чем хорошая репутация и министерство отказало.
В Голливуде называли имена
Копполы и Скорсезе. Однако ни один уважающий себя режиссер не мог позволить
себе роскошь орать на съемках в микрофон: «Массовка! Эсэсовцы налево, евреи
пять шагов назад!»
Спилберг, который не чересчур
уж буквально относился к собственному достоинству, вспомнил свое еврейское
детство, ортодоксально-религиозных родителей и приобрел права на постановку
«Шиндлера».
По Голливуду поползли
насмешливые слухи, но мудрая еврейская мама Стивена Спилберга одобрила новый
«проект».
Маму Спилберг слушался всегда –
и в 16, и в 46.
Она настоятельно советовала ему
не торопиться с женитьбой – и он оставался холостяком до 35 лет.
Она не одобрила его первую
свадьбу – и он стремительно развелся.
Она благословила его вторую
жену – и он стал верным мужем и отцом пятерых детей. Которых до поры до времени
не пускает на собственные фильмы. Тоже, очевидно, по маминому совету.
Короче говоря, Спилберг все же
отправился в Краков, где снял (целиком) пятизвездочный отель для съемочной
группы своего «Шиндлера» и пустующий дом для самого себя. Дом был необходим,
чтобы без помех разместить комплект спутникового оборудования.
В момент, когда он начинал
съемки истории холокоста, на кинотеатры всей планеты почти одновременно
обрушилась лавина динозавров его же собственного производства.
«Парк Юрского периода» в
очередной раз побил рекорды производственных расходов ($60 млн) и кассовых
сборов (не менее $1 млрд).
После первой же недели проката
«Парка» Спилбергу пришлось покинуть Краков, чтобы встретиться со 125
джентльменами невысокого роста.
125 менеджеров японской
компании Mitsushita, все, как на подбор, в одинаковых двубортных костюмах,
предложили режиссеру, так и не расставшемуся с бейсбольной кепкой, выпустить в
свет 1000 продуктов под условным названием «Парк Юрского периода» (в рекламных
целях).
После подписания соответствующего
договора мир мгновенно заполонили все разновидности динозавров – от
марципановых до электронных, а Спилберг завершил съемки в Кракове.
Нельзя сказать, что «Список
Шиндлера» превзошел ожидания. Скорее, он их подтвердил.
Компьютерная точность, с
которой из зрителя извлекались рыдания, была отменно отработана на акулах,
инопланетянах и джунглях каменного века.
Вопрос, не кощунственно ли это,
было предоставлено решать искусствоведам.
Американская публика, 50 % которой, согласно статистике,
прежде не знало, что такое холокост, теперь знают это так же точно, как и то,
чем Tirannosaurus Rex отличается от бронтозавра.
Американская
киноакадемия была вынуждена признать свое поражение в битве с массовой
культурой, и Спилберг получил-таки своего «Оскара» за лучшую режиссуру. И еще
шесть в других номинациях.
Камертон
и бумажникЭндрю Ллойд Уэббер (Andrew Lloyd Webber), род. в 1948
Сэр Эндрю любит широкие жесты.
Особенно если они идут на пользу ему самому. Восьмого декабря в музыкальном
городе Висбадене открылся новый оперный театр. Он стоит $100 млн и
предназначен исключительно для постановок произведений Эндрю Ллойда Уэббера.
Сэр Эндрю Ллойд Уэббер недавно
пожаловался своему знакомому-журналисту: «На днях выпивал с Полом Маккартни в
одном баре. Было так скучно. Я думал, мы будем говорить о музыке. Но его
интересовали только деньги».
Маленький нюанс в защиту
Маккартни: про богатство сэра Эндрю ходят такие вызывающие слухи, что с ним так
и подмывает поговорить именно о деньгах.
Кроме того, он похож на
вдохновенного художника-творца еще меньше, чем господин из The Beatles. Узкие
хитрые глазки, которые после премьеры «Cats» во всем мире называют кошачьими,
консервативные костюмы и неопределенная стрижка.
Сэр Эндрю Ллойд Уэббер – до
чрезвычайности неартистичный господин.
Его бывший менеджер как-то
заметил не без яду: «Энди чувствует себя счастливым только в обществе четырех
бухгалтеров, адвоката и советника по налогообложению».
Миллионером он стал в 25 лет.
Хотя происходил из семьи, в которой деньги не водились. Зато от музыки
буквально лопалась голова.
Мама-пианистка давала частные
уроки. Отец всю жизнь компонировал в духе поздних романтиков и дослужился до
должности директора Королевской музыкальной школы. Младший брат играл на
виолончели.
Жизнь в музыкальном бедламе
гармонично дополняли три кошки: одна по имени Сергей (в честь Прокофьева),
вторая – Дмитрий (тезка Шостаковича), третья – безымянная. И обезьяна.
Понятно, что представители этой
счастливой фамилии обладали единственной способностью – исполнять и записывать
мелодии, записывать и снова исполнять.
Воспитания Энди был скорее
консервативного, и память его была прямо-таки переполнена мелодиями Пуччини и
Гайдна. С другой стороны, дело было в Англии, в конце 1960-х.
Иными словами, разрешено
ребенку было все, что не запрещено. А то, что запрещено, тоже в общем-то
разрешалось.
Рубашки будущий композитор
носил ярко-розовые, ботинки предпочитал на платформе, а волосы – до пояса.
* * *
Получив первый заказ на
небольшую ораторию для школьного выпускного вечера, Уэббер нашел себе приятеля-текстовика
и выбрал в качестве темы историю Иосифа и его братьев.
Ветхий Завет двое дебютантов
обработали в стилистике: «А Иосиф-то был парень клевый».
Братья Иосифа гуляли по сцене в
купальных халатах и сандалиях, египетский царь Потифар исполнял свои арии,
недвусмысленно подражая вихлянию бедер Пресли.
Над всем этим Содомом
разливались залихватски-сладостные мелодии, смутно напоминавшие весь
классический репертуар мировой оперной сцены.
Логично было бы думать, что на
следующий день после премьеры разверзлись небеса и двое соавторов подверглись
если не проклятию Всевышнего, то уж, по крайней мере, церковной анафеме.
Однако церковь в эпоху
рок-н-ролла и «детей-цветов» была счастлива, если юное поколение вообще
вспоминало о существовании Священного Писания.
На партитуру «Иосифа»
немедленно образовался оживленный спрос (а всего за время, прошедшее с 1968
года, она принесла больше $150 млн и в 1982 году все еще котировалась на
Бродвее).
Один англиканский священник
сделал ораторию предметом своих благочестивых рассуждений перед прихожанами.
Другой англиканский священник
поступил еще более радикально.
Звали его декан Салливан, был
он настоятелем собора Святого Павла в Лондоне и прославился тем, что в борьбе
за человеческие души не намерен был стесняться в средствах.
Однажды декан Салливан явился
перед паствой, спустившись на парашюте из-под купола собора Святого Павла. Он
полагал, что вопросы вознесения и второго пришествия лучше всего трактовать в
формах как бы наглядных.
После «Иосифа» Эндрю Ллойд
Уэббер получил от преподобного Салливана заказ на партитуру для музыкального
представления в соборе Святого Павла.
Правда, декан настоятельно
рекомендовал подобрать увлекательную тему из Нового Завета.
Уэббер и Тим Райс (автор зонгов
к «Иосифу») не нашли в трудах евангелистов ни одного более занимательного
персонажа, нежели Иисус Христос.
Года за два до описываемых
событий Джон Леннон произнес роковые слова: «Сегодня мы популярнее Христа». Он
спровоцировал бурю.
Поклонникам The Beatles это
высказывание показалось, возможно, и некоторым преувеличением, но уж никак не
кощунством. Зато религиозные фанатики не только завалили мешками писем
центральные газеты, но и занесли Леннона в черные списки. Еще в 1966 году на
родине демократии, в США, пластинки The Beatles сжигали на улицах.
Первым появился на свет пробный
шар Эндрю Ллойда Уэббера – альбом со студийной записью. На его оборотной
стороне красовалось велеречивое благословение декана Салливана.
Премьера в соборе Святого
Павла, тем не менее, сорвалась.
Церковные иерархи, в принципе
готовые рискнуть и разрешить представление, прочли как-то утром свежие газеты,
где красовалось: «Джон Леннон возможно споет партию Иисуса Христа».
Заголовки оказались чистым
вымыслом, но разбираться иерархам было недосуг.
Зато бюро Уэббера навестил
неприметный человечек. Лицо для разнообразия – сугубо светское. Звали его
Стигвуд и специальностью его было продюсерство.
* * *
В 1960-е годы среди финансистов
от шоу-бизнеса особенно ценилось умение держать нос по ветру. Каждый продюсер,
учуявший юное поп-дарование, стремился заключить с ним кабальный контракт. По
возможности на десятилетия вперед.
Обнаружив, что альбомы «Jesus
Christ Superstar» распродаются по 3500 экземпляров в день, Стигвуд пошел
стучаться в дверь бюро Уэббера.
Он отторговал на будущие десять
лет скромные 25 % себе на пропитание, произведя щедрую инвестицию в
размере £14 тыс., и принялся за дела дуэта Уэббер-Райс.
Тут ему пришлось поторопиться.
Ибо, по неисследованным законам музыкальной погоды, начинался отлив.
Иисус перекочевывал из
хит-парада в хит-парад с большими потерями. Начинание срочно нуждалось в свежей
идее.
Стигвуд нанял бродвейского
режиссера О’Хормана и устроил премьеру на Бродвее. На банкете после
представления гулял тысячеголовый бомонд – от Энди Уорхола до Теннесси
Уильямса.
Бродвей был самым удачным
местом для такого рода предприятий. Во-первых, здесь традиционно любят размах и
зрелищность.
Во-вторых, фантазия местных
деятелей мюзикла имеет свои ясные границы. И никогда не дошла бы до идеи
эстрадного пения на евангельский сюжет.
Кроме того, скандал на Бродвее
приносит, при умелом с ним обращении, существенно больше пользы, нежели скандал
в лондонском Вест-Энде.
А скандал, естественно, не
заставил себя ждать.
Первой подала голос
негритянская община, обратив внимание на то, что роль Иуды отдана певцу-негру.
За ней последовала еврейская
община, посчитавшая, что образ иудейского народа трактован отрицательно.
За ними оживилась община
музыкальных критиков, громогласно возопив, что юное дарование Эндрю Ллойд
Уэббер не в состоянии написать ни одной мелодии самостоятельно.
В ариях «Jesus Christ» и впрямь
слышалось все – от Прокофьева до Бурана и фортепианных концертов Грига.
К счастью для Уэббера, публике
нравилось именно то, что выводило из себя критику.
Главным его талантом было –
превращать могучие темы классического репертуара в назойливые мелодии для
насвистывания.
Благодаря чему «Jesus Christ»
продержался на Бродвее почти два года. А всемирное турне годом позже принесло
$12 млн.
Главным занятием Стигвуда с
этого момента стала борьба с нарушителями авторских прав. Ибо поклонники
Уэббера во всем мире, добыв партитуру, немедленно забывали о таких мелочах, как
договор о воспроизведении или денежные отчисления в пользу создателей.
Именно так поступили
австралийские монашки, которые, вдохновленные примером декана Салливана,
использовали музыку в борьбе за души прихожан.
Следует заметить, и цены у
монашек достигали суммы, по тем временам апокалиптической – $25 за место в
партере.
Желчный Стигвуд, которому
судебные процессы за авторские права Уэббера в общей сложности обошлись в
несколько миллионов, заметил по этому поводу: «Они полагают, будто Господь Бог
– их личная собственность, и забывают, что существует копирайт».
* * *
У него был деревенский дом в
Южном Уилтшире и квартирка в лондонском полуподвале, стоившая около
£7 тыс.
Кассировав свою долю за «Jesus
Christ», он немедленно женился и с выгодой обменял полуподвал на целый дом,
который стоил как минимум $70 тыс.
Женитьба оказалась предприятием
приятным, но в конечном счете убыточным. За развод Уэбберу пришлось через
несколько лет выложить £750 тыс.
Дом же пришлось перепродавать
уже спустя год. Улица была излюбленным местом районных взломщиков.
Гораздо хуже взломщиков было
английское правительство. Последнее в середине 1970-х приводило юного nouveau
riche в искреннее отчаяние.
Ибо бесчувственные лейбористы
установили налоговые ставки, согласно которым доходы Эндрю Ллойда Уэббера
облагались налогом в 83 %. А доходы от капиталовложений – налогом в…
98 %.
Уэббер несколько лет пытался
понять: то ли он – миллионер, то ли он – на пороге полного разорения.
Правда, заметим в скобках, один
из приятелей Уэббера тогда уточнил: «Энди считает себя банкротом, когда дело
подходит к последним трем миллионам».
Переселяться в Швейцарию –
подальше от налогообложения – ему отчаянно не хотелось. Но доходы от проката
«Jesus Christ» аккуратно поступали на его счет и так же аккуратно откочевывали
в прожорливую лейбористскую казну.
Поиски легальной лазейки, через
которую можно было перетащить свои же доходы обратно в собственный карман,
заняли известное время.
Оказалось, что, если перестать
быть свободным деятелем искусства и превратиться в собственного менеджера,
ставка налога уменьшается с 90 % до… 30 %.
Уэббер так и поступил, создав в
1977-м собственную фирму Really Useful Company, и довольно-таки нервно
расстался со Стигвудом.
Последний к этому времени
совершенно обессилел от занудства своего творческого подопечного, который без
зазрения совести излазал конторские книги вдоль и поперек.
Кончилось тем, что Уэббер
как-то на досуге перечитал свой первоначальный – почти десятилетней давности –
контракт со Стигвудом. И изумился.
Стигвуд получал 25 %
доходов Уэббера. За свою многотрудную посредническую деятельность. Однако
согласно контракту он являлся одновременно и агентом Уэббера, и… его
продюсером.
Говоря иначе, 25 % он
аккуратно кассировал за то, что продавал господина Уэббера самому себе.
(Уэббер всерьез собрался было
подавать в суд. Но его адвокат заявил, что не берется представлять перед
правосудием версию о том, что совершеннолетний выпускник высшей английской
школы был десять лет назад не в состоянии понять, что именно он подписал.)
Короче говоря, роман со
Стигвудом прекратился без суда и следствия.
В результате этих операций –
исчезновения Стигвуда и появления Really Useful Company – Эндрю Ллойд Уэббер
превратился наконец из композитора с миллионными доходами в действительно
состоятельного человека.
Астрономически богатым ему
удалось стать лишь четырьмя годами позже.
* * *
11 мая 1981. «Cats».
Бродвей.
Эндрю Ллойд Уэббер –
суперзвезда. Хозяин империи мюзиклов и самый богатый композитор в мире.
В день американской премьеры
Уэббер был единственным человеком, у которого одновременно шли три музыкальных
спектакля – и в Лондоне, и на Бродвее.
В 1989 году чистый доход от
«Cats» составил $58,5 млн, превзойдя легендарный бродвейский мюзикл
«Chorus Line».
Через шесть лет после премьеры
в Нью-Йорке все представления были по-прежнему распроданы, еженедельный доход
составлял $300 тыс.
Для того чтобы вся эта сказка
стала реальностью, надо было поначалу найти инвесторов. Условия же были не
слишком подходящие.
Во-первых, Уэббер нанял нового
продюсера – Камерона Макинтоша. Про которого говорил, что тот даже из Скупого
Рыцаря достанет пару дублонов.
(На самом деле Уэббер ангажировал
его после совместного обеда, за которым Макинтош восхитил его, главным образом,
пристрастием к красному вину.)
Во-вторых, он расстался с Тимом
Райсом, создателем всех текстов к предыдущим композициям.
В-третьих, «Cats» он собирался
писать на готовые стихи классика Томаса Элиота.
В-четвертых, режиссером должен
был стать Тревор Нанн, известный исключительно классическими постановками.
А главное – в новом мюзикле
речь шла исключительно о кошках.
Без Райса, с новым продюсером,
текстами умершего поэта, и режиссером Королевского шекспировского театра – все
это звучало как идеальный рецепт для полной катастрофы.
Макинтош в отчаянии через
прессу взывал к потенциальным мелким акционерам, объявив минимальный вклад в
размере £750 или десяти акций.
В качестве рекламы Макинтош
опубликовал фотографию собственного кота с лапой на акции в £75.
Нашлось 220 смельчаков. Один из
которых отдал все свои сбережения – £5 тыс.
Доход инвесторов составил в
финале 1:11.
Заглавную мелодию Уэббер
написал так похоже на Пуччини, что даже спросил своих музыкальных
родственников, не украл ли он ее случайно у Пуччини в самом деле. Ну, просто по
рассеянности.
* * *
Как учат классики, количество
перевалило в качество. После «Cats» страх разорения покинул Уэббера
окончательно.
До этого он расстраивал своих
друзей тем, что не имел решительно никаких причуд.
Почему, спрашивается, человек,
который распоряжается миллионами, употребляет их исключительно на то, чтобы в
обеденный перерыв съесть омара с лапшой за $30 в первом попавшемся ресторанчике
за углом?
Превратившись из удачливого
композитора в главного финансового магната музыкального мира, он наконец-то
начал получать от своего богатства удовольствие.
Покупая то дом на Ривьере, то
самолет, то апартаменты в Башне Дональда Трампа по соседству со Стивеном
Спилбергом, то раннюю картину Пикассо за $40 млн.
Он владеет десятым по величине
состоянием в Англии, которое оценивается в £500 млн.
Когда он приглашает к обеду
Маргарет Тэтчер, она принимает приглашение.
Его подчиненным с 1988 по 1991
год был тезка – принц Эндрю, пробовавший себя в музыкальном менеджменте.
В 1992 году королева Елизавета
II наградила его дворянским титулом и удостоила приватной беседы. Последнее
Уэббер не слишком оценил: «С Ее Величеством сложно разговаривать о музыке. Она
предпочитает беседовать о лошадях».
Он купил за £1 млн
старый лондонский театр «Палас» – лично для себя. И собрал $100 млн на то,
чтобы построить в немецком Висбадене театр специально к премьере своего
последнего мюзикла «Sunset Boulevard».
Источник его неиссякающего
состояния – замечательная деловая изобретательность лично сэра Эндрю.
После «Cats» он заботливо
наложил копирайт не только на партитуру, но и на каждую деталь своих
музыкальных продукций.
Так что купить их теперь можно
только «пакетом». «Cats» в Токио не имеют права отличаться от «Cats» в Найроби
ни на единый волосок.
Исполнение, хореография,
костюмы и даже сувениры под маркой Andrew Lloyd Webber стопроцентно идентичны
во всем мире.
Он
утверждает, что публика платит деньги за то, чтобы всегда видеть одно и то же.
Что полностью подтверждается его личным опытом: он по-прежнему остается
низкорослым человечком с плохой фигурой, глазами-щелками, бесформенной стрижкой
и без малейшего дара красноречия.
Волшебная
сказкаДжоан Роулинг (Joanne Rowling), род. в 1965
Жила-была девочка по имени
Джоан, которую все звали просто Джо. У нее были мама Анна, папа Питер и младшая
сестра Диана, или просто Ди. У Джо были светлые волосы и глаза, и она очень
любила играть в волшебников и сочинять истории, которые рассказывала приятелям
и записывала в тетрадки, – например, про кролика, которого звали просто
Кролик. Потом девочка выросла, и взрослая жизнь оказалась трудной и грустной.
Сначала ее не приняли в
Оксфорд. Потом умерла мама Анна. Джоан уехала в Португалию преподавать
английский. Там она познакомилась со студентом Хорхе Арантесом, быстро вышла за
него замуж и родила Джессику, но затем поссорилась с Хорхе и вернулась с дочкой
в Великобританию. Они поселились в Эдинбурге, в маленькой сырой квартирке, где
было полно мышей, и жили на еженедельное пособие в £69. Чтобы получить
деньги, Джоан приходилось выстаивать с коляской очередь в почтовом отделении,
расположенном в местном районе «красных фонарей», и внимать ворчанию старушек
на тему «Нечего было рожать, раз не можешь прокормить» и «Сидят тут всякие на
шее у государства, вместо того чтобы работать». Старушки не знали, что у Джоан
есть защитник, да и сама она пока об этом не догадывалась. Но Гарри Поттер уже
появился на свет, и чудеса начались.
* * *
Гарри Поттер – герой серии из
семи книг для детей: «Гарри Поттер и философский камень», «Гарри Поттер и
тайная комната», «Гарри Поттер и узник Азкабана», «Гарри Поттер и кубок огня»,
«Гарри Поттер и Орден Феникса», «Гарри Поттер и принц-полукровка», «Гарри
Поттер и дары Смерти». Первая вышла в лондонском издательстве Bloomsbury в 1997
году.
Гарри Поттер – волшебник, но до
поры до времени он об этом не подозревает. Когда ему был год, его родителей
убил страшный и могущественный колдун лорд Вольдеморт. С Гарри он расправиться
не смог. Правда, после встречи с ним у мальчика остался на лбу шрам-молния.
Гарри рос в семье тетки. Ее муж, сын и она сама – на редкость отталкивающие
персонажи и всячески третируют мальчика. В 11 лет он неожиданно получает
приглашение в школу магии и волшебства Хогвартс и узнает о мире колдунов,
который существует рядом с миром обычных людей – магглов. Каждая книга
рассказывает об одном учебном годе Гарри Поттера в Хогвартсе, а поскольку
учатся там семь лет (с 11 до 17 лет), то и книг должно быть семь. В школе у
Гарри появляются друзья – одноклассники Рон и Гермиона. Вместе с ними он учится
колдовским наукам и попадает в разные переделки. Сюжет строится вокруг борьбы с
лордом Вольдемортом, который после первой встречи с Гарри затаился, но
по-прежнему хочет его убить.
Помимо беспроигрышных сюжетных
ходов (бегство из дома, школьная жизнь, спортивные соревнования, поединок со
злодеем и, само собой, волшебство на любой вкус) произведение отличается
языковой изобретательностью. Тут и гибриды из уже существующих слов, и
использование староанглийского и латыни, и звукоподражание. Надо сказать, что
даже в США издатели не были уверены, что книгу смогут оценить по достоинству.
Что уж тут говорить о переводе! «Поттера» напечатали уже на 47 языках. Для
выпуска этих версий привлекались детские писатели и непрофессиональные
переводчики – видимо, как раз из боязни, что будет утрачено обаяние языка, ведь
именно ему (наряду, конечно, с незаурядной фантазией автора) «Гарри Поттер»
обязан своей феноменальной популярностью.
* * *
В 1990 году 25-летняя Джоан
Роулинг ехала на поезде из Манчестера в Лондон. Жизнь казалась безоблачной:
мама была еще жива, Джоан жила в Лондоне, у нее были работа и близкий друг.
Поезд безнадежно опаздывал. Джоан провела несколько часов, размышляя о книге,
которую давно задумала, и в конце концов история мальчика-волшебника
выстроилась во всех подробностях: «В какое-то мгновение отдельные кусочки
встали на свои места, и я увидела всю картину!» До этого Джоан уже пыталась
сочинить два взрослых романа, но забросила их, поняв, что получается плохо.
Добравшись наконец до Лондона,
она постаралась побыстрее записать все, что пришло ей в голову. Фамилия
главного героя была позаимствована у Яна Поттера, товарища по детским играм,
который жил по соседству с Роулингами. Прототипом Гермионы стала маленькая
Джоан, а Рон со временем становился похож на ее давнего друга Шона. В
Португалии Джоан продолжала писать про Гарри и после разрыва с мужем привезла с
собой в Великобританию полчемодана черновиков, в том числе десяток вариантов
первой главы. Все было продумано до мелочей. Джоан исписывала горы бумаги,
намечая цепь событий, придумывая рецепты волшебных составов, заклинания на все
случаи жизни, правила квиддича (спортивной игры на летающих метлах), учебники,
по которым учатся герои, законы, издаваемые Министерством магии, и массу других
деталей, необходимых для полноты фантастического мира. А главное, она заранее
написала последнюю главу последней, седьмой книги – чтобы не упустить из виду,
к чему она должна прийти.
Живя в Эдинбурге, Джоан днем
возила дочь в коляске по улицам (девочку не с кем было оставить), пока та не
засыпала, после чего бежала в кафе, заказывала кофе и писала «Поттера». Потом
перерыв на Джессику и еще несколько часов работы – до ночного кормления. «Мне
было очень плохо, и я должна была достичь чего-то. Если бы я не поставила перед
собой цель закончить и опубликовать книгу, то в конце концов просто сошла бы с
ума, – говорит Джоан. – Больше всего я горжусь огромной силой воли,
которая мне понадобилась. Желание написать “Гарри” было очень сильным».
Оно осуществилось в 1995 году.
Джоан напечатала несколько копий на пишущей машинке (денег на фотокопии не
было), потом отправилась в библиотеку и выписала из Ежегодника писателей и
художников адреса нескольких литературных агентов. Первый сразу же ответил
отказом. «Я знала, что сочинила довольно большую книгу для восьмилетних детей,
и не рассчитывала, что она будет иметь коммерческий успех. Я думала, что будет
большой удачей, если меня напечатают», – вспоминает Джоан. Второе письмо
было отправлено Кристоферу Литтлу.
* * *
Родители Джоан познакомились в
поезде. В 19 лет они поженились, через год родилась Джо, еще через два – Ди. О
школе у Джоан остались весьма недобрые воспоминания. Она была застенчивой
веснушчатой особой, к тому же маленького роста, близорукой и чудовищно
неспортивной. Джоан попала в заведение с очень консервативными порядками, и в
первый же день учительница так напугала девочку, что та не смогла решить ни
одной из десяти задачек по арифметике. Из всех предметов ей нравился только
английский. Джоан была первой ученицей, но школу все равно ненавидела: «Быть
там лучшей означало только одно – шансов угодить в тюрьму у тебя меньше, чем у
остальных».
После неудачной попытки попасть
в Оксфорд Джоан поступила в университет Эксетер. Она занималась французским и
древними языками, пела и пользовалась успехом у студентов. Питер и Анна
надеялись, что Джоан, отучившись, легко сможет получить работу
квалифицированного секретаря. Так и случилось. Но, по ее собственному мнению,
она была «одним из худших секретарей в мире». Неорганизованная, вечно витающая
в облаках Джоан строчила свои рассказы, вместо того чтобы вести протоколы
заседаний. Обеденный перерыв она использовала для того, чтобы набросать
очередной сюжетец, и, таким образом, противопоставляла себя коллективу.
Джоан всегда была очень близка
с матерью, при 20-летней разнице в возрасте отношения у них были почти
сестринские.
В 35 у Анны стала отниматься
правая рука. Через год врачи поставили диагноз: рассеянный склероз. Она
постепенно слабела и вскоре могла передвигаться только в инвалидном кресле. В
канун 1991 года Джоан впервые решила провести рождественские праздники не дома,
а у своего бойфренда. 31 декабря в половине восьмого утра ей позвонил отец:
Анна умерла во сне от остановки дыхания.
В первой книге о Гарри Поттере
есть сцена, когда он видит в волшебном зеркале умерших родителей. Джоан
признается, что это очень личное место: «Мне нужно пять минут, чтобы сказать: у
меня есть дочь, ее зовут Джессика, она выглядит так-то, любит то-то, а я
написала несколько книжек. И представляешь, мам, что произошло?»
Отец Джоан вновь женился через
два года после смерти Анны – на своей секретарше, которая была на восемь лет
его моложе. Первая книга Роулинг посвящена самым близким людям – Джессике, Анне
и Диане. Имя Питера в посвящении красноречиво отсутствует.
В Португалии Джоан провела два
года. Вернувшись оттуда с грудной Джессикой, она не поехала ни к отцу, ни в
Лондон, где жила до отъезда: для женщины без средств с ребенком на руках он был
неподходящим местом. Джоан решила поселиться в Эдинбурге – там жила Диана с
мужем. Пришлось ходить по социальным службам и по многу раз объяснять, что ей
нужно заботиться о ребенке и как получилось, что у нее нет денег и работы.
Джоан злилась на себя за то, что умудрилась попасть в такой переплет: «Я знаю,
никто специально не добивался, чтобы я почувствовала себя униженной и
никчемной. Но чувствовала я себя именно так».
Чтобы работать в школе, Джоан
пошла на курсы (португальской практики было недостаточно) и в июле 1996 года
получила диплом, дающий право преподавать. Времена, когда она не могла купить
дочери игрушку или отдать ее в хороший детский сад, остались позади: на
зарплату учителя вполне можно было прожить вдвоем. Но Джоан Роулинг так и не
пришлось выйти на работу.
* * *
– Я помню, как получила
ответ от Кристофера Литтла. Я думала, что это отказ, но там говорилось:
«Спасибо. Мы будем рады получить исключительное право работать с вашей
рукописью». Это самое лучшее письмо в моей жизни. Я перечитала его восемь раз.
В течение следующего года
рукопись отклонили три известных издательства. Тогда Литтл обратился в недавно
созданное Bloomsbury и получил немедленное согласие. «День, когда я узнала, что
Гарри напечатают, был одним из самых счастливых в моей жизни», –
вспоминает Роулинг. Дальше все складывалось как нельзя лучше. Шотландский Совет
по культуре выдал Джоан необычно большой грант, чтобы она продолжала
писать, – £8 тыс.
Первая книжка разошлась в
Великобритании тиражом более 2 млн экземпляров. Издатели посоветовали
Джоан не указывать свое имя на титуле, чтобы не отпугнуть мальчишек: они могли
проигнорировать книгу, написанную женщиной. Автор был обозначен нейтральным Дж.
К. Роулинг («К» Джоан позаимствовала у бабушки Кэтлин).
В 1997 году американские права
на книгу купил Артур Левин из Scholastic Press. Роулинг была в смятении: «Когда
Кристофер сообщил мне, что через десять минут позвонит Левин и предложит
шестизначную сумму, я чуть не умерла». Предложение было действительно впечатляющим
– $105 тыс. за произведение никому не известной писательницы, да еще
детское! Единственный «ущерб», который нанес книге Левин, – изменение
названия. Вероятность хорошо продать в Америке издание со словом «философский»
на обложке была невелика, поэтому «философский камень» превратился в «камень
волшебника».
Вторая книга о Гарри Поттере
появилась в Великобритании в июле 1998 года, сразу заняла первое место в списке
бестселлеров и даже стала причиной маленькой издательской войны. Поскольку в
США книга должна была выйти только в сентябре, нетерпеливые американские
читатели заказывали ее на сайте amazon.co.uk, а американские издатели рвали на
себе волосы. На следующий год было решено отправлять в продажу всех
англоязычных «Поттеров» одновременно.
Поскольку Гарри Поттер
пользовался успехом не только у детей, но и у взрослых, Bloomsbury специально
выпустило «Философский камень» в более скромной обложке, чтобы люди в метро и
автобусах могли не стесняться того, что подсели на детскую книжку. Популярность
Поттера создавала и другие проблемы. 8 июля 1999 года было объявлено днем
выхода в свет «Гарри Поттера и узника Азкабана», но книга появилась в продаже
только в 15.45, после окончания уроков в школе: если бы ее выбросили на
прилавки утром, школы наверняка бы опустели. В первые три дня было продано
64 тыс. экземпляров.
К 2000 году страсти вокруг
Гарри Поттера так накалились, что издательства были вынуждены ввести режим
секретности, уподобившись офисам спецслужб. В Bloomsbury рукопись Поттера
видели только четыре человека, а ее экземпляры хранились в банковском сейфе.
Рассказывают, что на сотрудницу, работавшую с рукописью, несколько раз
нападали, ее автомобиль взламывали, но все обошлось.
Книги о Гарри Поттере уже
успели получить множество наград и в Великобритании, и в США. В этом году
Роулинг дали платинового «Уайтекера» – эту награду присуждают самым продаваемым
авторам. Первый тираж четвертой книги (1 млн экземпляров) был раскуплен
еще до того, как попал на полки магазинов. Такого история британского книгоиздания
еще не знала.
«Поттер» и впрямь воздействует
на детей магическим образом. Мало того что они с вечера занимают очередь, чтобы
побыстрее купить новую книгу или получить автограф ее автора. Британские
окулисты с удивлением обнаружили, что существенно выросло число малолетних
граждан, которые хотят проверить зрение. Как можно догадаться, 40 % из них
приходят к докторам в надежде, что родители закажут им очки в круглой темной
оправе. А во Франции Гарри Поттер может внести большой вклад в реформу среднего
образования. Тамошнее правительство пыталось увеличить число интернатов, но в
них никто не хотел идти. Теперь же количество желающих пожить так, как Гарри и
его друзья, растет на глазах.
* * *
К июню 1999 года Джоан Роулинг
стала миллионершей, а к 2001 году ее состояние оценивалось в
£100 млн. В 200 странах мира уже проданы 110 млн «Поттеров».
Говорят, что Роулинг получает с каждого реализованного экземпляра ее книг не
10 %, как большинство авторов, а 15–20 %. В прошлом году она
заработала почти £25 млн – это меньше, чем Мадонна
(£30 млн), но больше, чем британская королева (£15 млн).
Первое издание «Поттера» в твердой обложке, вышедшее тиражом всего 350
экземпляров, библиофилы готовы купить за $10 тыс., а первые издания всех
четырех книг про волшебника Гарри ушли в Нью-Йорке за $24 тыс.
Гарри Поттер не только озолотил
свою создательницу, но и принес ей мировую славу. Роулинг стала первой
писательницей, сопоставимой по известности со звездами Голливуда. В 1999 году
американский журнал Glamour назвал ее женщиной года, а в 2000-м в рейтинге
«Человек года» журнала Time она уступила только президенту Бушу. В 2000 году
Джоан Роулинг была удостоена ордена Британской империи «За заслуги в области
детской литературы», но не пришла на церемонию, сославшись на болезнь дочери (она
уже могла себе такое позволить).
В Шотландии Роулинг имеет
статус национального достояния. Недавно во время эдинбургской премьеры фильма о
Гарри Поттере фанаты просто «раздели» кинотеатр. Растащили все: гигантские
картонные фигуры героев, больше тысячи постеров, баннеры – только до растяжек
не смогли добраться. Один респектабельного вида немолодой господин был задержан
при попытке вынести рекламный щит высотой 3,5 м.
Как и следовало ожидать, уже
появились люди, которым не дают покоя слава и богатство Роулинг. Малоизвестная
американская писательница Нэнси Стауфер, у которой есть свои магглы и свой
черноволосый Поттер в круглых очках, подала иск против Роулинг, обвиняя ее в
плагиате. Что и говорить, большие деньги всегда чреваты скандалами. Художник,
делавший обложки для двух «Поттеров», пытается отсудить у Bloomsbury крупную
сумму в связи с утратой оригинальных рисунков к третьей книге, утверждая, что
мог бы очень дорого их продать. А вот писатель Нил Гейман ничего не имел против
Роулинг, но его самого замучили упреками в заимствованиях. Поэтому пришлось
напомнить, что его книги про черноволосого очкарика-волшебника с совой вышли в
1990 году, за семь лет до первого «Поттера».
Звездный статус и миллионы
подразумевают занятие благотворительностью. Мотивы выбора здесь у Роулинг очень
личные. Сейчас она помогает больным рассеянным склерозом, родителям-одиночкам и
обездоленным детям. В частности, Джоан патронирует шотландское Общество по
борьбе с рассеянным склерозом и даже опубликовала большую статью, где рассказала
историю болезни своей матери и призвала изменить систему государственной помощи
больным. Национальный совет по делам неполных семей тоже пользуется поддержкой
Роулинг, которая не устает доказывать, что «ребенку лучше расти с одним из
родителей, чем в несчастливой семье».
Но, наверное, самым эффектным
был проект, связанный с непосредственной помощью детям. Джоан совместила
приятное с полезным и сделала две небольшие книжечки из «отходов производства»:
«Волшебные твари и где их найти» (учебник, по которому учился Гарри и который
он исчеркал и изрисовал) и «История квиддича с древних времен до наших дней»
(труд из библиотеки Хогвартса). Можно не сомневаться, что фанаты сочтут свою
поттериану неполной без этих ценнейших изданий. Вырученные деньги будут использованы
для помощи детям в беднейших странах. Цель, несомненно, благородная, да и
лишний раз напомнить читателям о Гарри тоже не помешает…
* * *
Впрочем, в Европе и США скоро
вряд ли найдутся дети и взрослые, которые не знали бы о черноволосом
зеленоглазом волшебнике в круглых очках и с метлой в руке. Bloomsbury выпускает
блокноты, записные книжки и органайзеры, снабженные изображениями Гарри.
Проводятся конкурсы рисунков и костюмов, викторины, открывается множество
фан-клубов и Поттер-сайтов в Интернете. Кое-где «Поттера» уже проходят в
школах, а в помощь учителям издаются пособия. Но самым главным Поттер-продуктом
стали фильмы кинокомпании Warner Bros. Естественно, к выходу картины был
приурочен выпуск разнообразной тематической продукции – конструктора Lego,
электронной игры «Квиддич», множества костюмов, волшебных палочек, кукол,
игральных карт, летающих сов и рычащих драконов на батарейках.
Компания Coca-Cola, решив не
мелочиться, заплатила $150 млн за право быть генеральным рекламным
партнером Warner Bros. Кроме того, Coca-Cola обязуется финансировать программу
обучения грамоте и пропагандировать чтение. Как сказал вице-президент компании,
у их напитка и Поттера есть что-то общее: они «глубоко трогают каждое сердце и
привносят немного волшебства в жизнь людей». Вопрос в том, не убьет ли
Поттер-бренд книжного персонажа.
* * *
«Поттера» обычно ругают за две
вещи. Некоторые считают, что автор слишком соблазнительно описывает колдунов и
ведьм, чем подогревает интерес к оккультному, а это несовместимо с христианством.
В некоторых школах в США книги Роулинг изъяли из библиотек, а в Пенсильвании
даже зафиксирован случай сожжения «Гарри Поттера». Кроме того, многие отмечают
низкий художественный уровень произведения: герои одномерные, без полутонов,
характеры не развиваются. И вообще, это якобы только с виду литература, а по
существу диснеевский мультик или комиксы, и чтение такой книги требует не
больше умственных усилий, чем просмотр телесериала.
Впрочем, похвалить Роулинг тоже
есть за что: за фантазию, за изобретательный язык, за то, что ее книги учат
дружбе, добру и важности личного выбора. Надо сказать, что и поттерофилы, и
поттерофобы иногда заходят очень далеко. Феноменальный успех книги заставляет
искать в ней подтекст, второй план, аллюзии. Доходит до того, что в лорде
Вольдеморте видят бен Ладена или падшего ангела, а в Поттере, соответственно,
борца за общечеловеческие ценности или Божественного Младенца. Один пастор из
Бристоля, написавший книгу «Очарованная жизнь: духовность Поттер-мира»,
усматривает у Роулинг темы ада, спасения, искупления и приветствует «Поттера»
как «свежий способ знакомства с Евангелием».
Но
главное все-таки не это. Основное достоинство книг про Гарри Поттера очевидно:
дети их читают, и есть шанс, что они будут читать и дальше. По данным
благотворительной организации «Чтение – это основа», 70 % детей, осиливших
книгу о Поттере, говорят, что она вдохновила их на чтение других книг. Да и
сама Джоан Роулинг призывает именно к этому: «Читайте еще! И не обязательно про
Гарри Поттера!»
Часть 4Динозавры
Как только не называют
владельцев крупных состояний первой половины ХХ века – магнатами, воротилами,
денежными мешками. Представителей старшего поколения, людей старой закалки –
динозаврами.
Динозавр – животное, во-первых,
очень крупное (на порядок крупнее каких-нибудь саблезубых тигров и прочих
птеродактилей) и, во-вторых, вымершее. Жизнь изменилась, и на смену динозаврам
сегодня пришли другие звери.
Среди доисторических ящеров
были вполне безобидные, не слишком поворотливые твари, но были и коварные,
кровожадные и опасные хищники.
Человек,
который улыбался раз в годуЖан Поль Гетти (Jean Paul Getty), 1892–1976
Место действия: США,
Великобритания
Сфера интересов: нефть,
коллекционирование произведений искусства и антиквариата
Его состояние в конце жизни
оценивалось примерно в $2 млрд.
О Жане Поле Гетти говорили, что
он улыбается только раз в году. Почти 30 лет он не разговаривал с собственной
матерью. Когда его, уже старика, спросили: «Почему?», он ответил: «Из-за нее я
стал миллиардером десятью годами позже». Когда ему предложили заплатить выкуп
за украденного внука, он сказал: «У меня их 14, если я сегодня заплачу за
одного – завтра же украдут других. Кругленькая получится сумма». Сын
миллионера, он стал миллиардером исключительно благодаря собственной сметке,
упрямству и дару.
От своего отца он унаследовал
ирландское упрямство, манеру медленно говорить, несколько сентенций, которые
любил цитировать всю жизнь, и $500 тыс.
Джордж Гетти вполне мог
оставить сыну $15 млн. Но он слишком любил жену и рано раскусил сына. Он
первым почуял в нем родственную волчью хватку. Его отпрыск не нуждался в
тепличных условиях.
К тому же Джордж Гетти, бедный
адвокат из Миннеаполиса, который заехал в Оклахому по делам клиента, сообразил
вложить $250 в 1100 акров земли с бурильной установкой, а через пару месяцев
уже имел 100 баррелей нефти в день; он-то, сделавший состояние в одиночку,
отлично знал: никто и никогда не должен получать слишком дорогие подарки.
Джордж Гетти преподал сыну
первый урок бизнеса, который был равен уроку жизни, и дал блистательное
образование. По его мнению – более чем достаточно.
В 1914 году Жан Поль Гетти,
двадцати двух лет (Гетти-словарь, как его дразнили в колледже за готовность
ответить на любой вопрос), выпускник Калифорнийского университета (геология и
экономика) и Оксфорда (экономика и политика), явился в Оклахому заняться
семейным бизнесом.
Он получил от отца $100
ежемесячного содержания, организовал собственное дело и заключил с
Гетти-старшим официальное партнерское соглашение. Они условились делить доходы
от совместной деятельности в соотношении 70 к 30. 70 %, разумеется, были
за отцом.
Говорили, будто Гетти-младший
поклялся торчать в Оклахоме, пока не заработает первого миллиона. Ему не
пришлось ждать слишком долго. Через год он сделал $40 тыс., а через два –
$1 млн. На спекуляциях нефтеносными участками. Ему едва минуло 23 года.
* * *
Его успех в Оклахоме
спровоцировала Первая мировая война – цены на нефть подскочили. Ему же удалось
стать одним из немногих в Соединенных Штатах, кто сделал деньги на Великой
депрессии.
«Моя тактика очень проста: я
покупаю тогда, когда продают другие». В 1928 году он приобрел у собственного
отца 33 % акций George F. Getty, Inc. за $1 млн.
С октября 1929 года, когда
грянул экономический кризис, он сделал серию сверхрискованных приобретений.
Нюанс заключался в том, что его отец никогда не играл на бирже. Он вкладывал
деньги только в участки и только в недвижимость и никогда – в чужие акции.
Поэтому компанию Джорджа Гетти не затронул крах Уолл-стрит. Но именно во
времена Великой депрессии, когда правоту отцовской стратегии как бы доказывала
сама жизнь, Гетти-младший круто развернул стратегию семейного бизнеса. Он стал
скупать акции.
Его целью стала Tidewatter
Associated Oil Company. Эта компания не располагала собственной нефтью, зато
имела несколько нефтеперерабатывающих заводов и сеть бензоколонок по всей
Америке. Она удачно дополняла компанию отца, владевшую нефтью, но не
занимавшуюся переработкой и реализацией.
Жан Поль Гетти скупил акции
Tidewatter по $2,50 (стоимость до кризиса $20). Затем они подскочили до $10. Он
продолжал покупку. Самое поразительное, что, раз пожелав заполучить эту
компанию, он методично добивался ее в течение последующих 20 лет.
В какой-то момент он узнал, что
его интересы столкнулись с интересами Standard Oil Рокфеллеров. Именно в их
руках находился большой пакет акций Tidewatter. Узнай он об этом прежде, он
никогда бы не пустился в этот марафон. Но игра была в разгаре. И Гетти с
достойным упрямством стал через агентов обхаживать Джона Д.
Рокфеллера-младшего. В итоге принадлежавший тому пакет акций достался именно
Гетти.
За 20 лет методичной борьбы за
Tidewatter Гетти вложил в ее акции $90 млн.
«Бизнесом может заниматься
только тот, кто научился ждать».
Рыжий сухопарый желчный
господин из Калифорнии с лошадиным лицом, с глазами человека, давно осознавшего
свое несчастье, но заносчиво не желавшего до него снисходить, – он
безукоризненно овладел ремеслом ожидания.
В 1949 году он купил у Саудов
концессию на разработку так называемой Нейтральной зоны между Кувейтом и
Саудовской Аравией за $9,5 млн наличными и $1 млн дополнительных
ежегодных выплат. Даже не подозревая, найдут ли на этом клочке когда-нибудь
нефть. Потом он вложил в эти земли еще $30 млн. И только через четыре года
в Вафре забили фонтаны.
В октябре 1957 года господин
Гетти стал первым в топ-листе журнала Fortune, ежегодно публикующего список
самых богатых людей Америки. Он оказался впереди господина Ханта из Далласа,
господина Дэвиса из Майами, нескольких Меллонов, Фордов и Рокфеллеров.
Кэтомумоментуонединоличноконтролировал
George Getty, Inc., Tidewatter Oil, Skelly Oil Company, Spartan Aircraft
Corporation, Getty Real Estate Company, Minnechoma Isurance Company, Minehoma
Financial, Getty Realty Corporation, Pacific Western Realty Company.
Кроме того, он был инициатором
пяти женитьб и пяти разводов и отцом пятерых сыновей.
* * *
«Миллиардер, который может
сосчитать свои миллиарды, наверняка таковым не является». «Если человек
действительно богат, ему никогда не придет в голову подсчитывать, кто богаче
его, а кто нет».
Жан Поль Гетти, оказавшись в
возрасте своего отца, стал производить на свет собственные сентенции. В 1960
году он переехал в Англию. Потому, объяснял он, что деловые интересы его
переместились в Европу и на Ближний Восток. Злые языки утверждали: из-за
благоприятного налогового климата в королевстве.
Он купил старинное имение
герцогов Сандерлендов в графстве Серрей. Средневековый замок из 34 залов и 14
ванных комнат. Он заплатил за него герцогу $1 млн и $500 тыс. потратил
на реконструкцию. Его спросили, зачем ему замок и почему он тратит такие
средства на званые обеды. Он ответил, что проживание в отелях стоит ему в
конечном итоге дороже, и чтобы не беспокоились: $30 тыс. совсем не много
за восьмичасовой прием. Восемь часов работы его предприятий приносят ему
$87 тыс. По крайней мере, это не называется «жить не по средствам».
Он стал объектом пристального
внимания прессы, а его родные – постоянными героями скандальных хроник. Он
больше не предлагал руку и сердце очередной любовнице. Годы вытеснили из его
жизни категорию любовниц и ввели категорию конфиденток.
Внезапно он сосредоточился на
собственном здоровье: инжир, финики, зелень, вареная морковь. Все это стало
подаваться на золоте. Не из соображений роскоши. Из соображений дезинфекции.
Полный обед из трех блюд – не чаще двух раз в месяц. И один раз в неделю –
голодание. 33 раза пережевывался каждый кусок.
Эмоции и жизнь оставили
жилистого гиганта из Оклахомы, рыжего ловеласа из Калифорнии, крутившего романы
сразу с несколькими голливудскими актрисами. Он превратился в хрупкого старика
с бледным изможденным лицом.
Но он еще был в силах управлять
своей империей. А заодно написать несколько толстых книг.
На вопрос, чего бы он хотел от
жизни, 80-летний Гетти сказал: «Я и дальше хотел бы заниматься бизнесом».
Он распорядился упаковать
своего Тициана, Тинторетто, Рубенса, Ренуара, Дега и Моне и отправить из Саттон
плейс в отстроенный им музей в Калифорнию. Сам же больше никогда не увидел этот
солнечный край.
В 1976 году, в возрасте 83 лет,
Жан Поль Гетти скончался в одиночестве, в средневековом замке Сандерлендов. Он
оставил после себя мощную нефтяную империю, наследником которой по завещанию
оказался калифорнийский музей. Троих сыновей и 16 внуков, один из которых на
всю жизнь остался одноухим.
Потому что дед отказался
платить за него вовремя выкуп.
Фигура
высшего эпатажаГовард Хьюз-мл. (Howard Robard Hughes, Jr.), 1905–1976
Не так давно Америка отмечала
столетие одного из самых знаменитых, самых могущественных и самых таинственных
своих миллиардеров – Говарда Робарда Хьюза. В конце 2004 года в прокат вышла
его кинобиография «Авиатор» с Леонардо ДиКаприо в главной роли, снятая Мартином
Скорсезе и претендующая на несколько «Оскаров». Однако в жизни Хьюза были не
только авиарекорды, но и головокружительные успехи в бизнесе, потрясающие
голливудские красавицы, подкупленные президенты и тяжелая психическая болезнь,
которая не позволила ему в полной мере насладиться всем тем, чем он обладал.
6 июня 1968 года Говард
Хьюз смотрел телевизор. По телевизору показывали, как заплаканный
пресс-секретарь выходит в больничный холл и читает короткое сообщение: «Сенатор
Роберт Кеннеди умер сегодня в 1.44. Ему было 42 года».
Говард Хьюз не заплакал. Вместо
этого он схватил ручку, блокнот и стал лихорадочно строчить записку своему
доверенному лицу, бывшему агенту ЦРУ Роберту Мехью: «Ненавижу поспешность, но я
вижу сейчас шанс, который может больше не представиться за всю мою жизнь. Я не
стремлюсь быть президентом, но я хочу иметь политическое влияние… Я давно этого
хотел, но оно все время как-то ускользало от меня… Я хочу нанять всю команду
Боба Кеннеди… Они привыкли, что за ними деньги Кеннеди, а мы можем дать им
столько же… Я не хочу от них политических услуг… Повторяю, я не хочу союза с
группой Кеннеди, я хочу ее купить».
И Хьюзу удалось купить если не
всю команду Кеннеди, то, во всяком случае, ее руководителя. Не зря циник Хьюз
был убежден, что каждый человек имеет свою цену и у него, Хьюза, всегда хватит
денег, чтобы дать вдвое больше: «Я думаю, где-нибудь всегда найдется рынок, на
котором то, что нам нужно, покупается и продается…»
* * *
Говард Робард Хьюз-младший по
прозвищу Сынок родился в Хьюстоне, штат Техас, 24 декабря 1905 года и был
единственным сыном вечно занятого отца и вечно обеспокоенной матери. Мать
Говарда Эллен Гано Хьюз совершенно замучила его заботами о здоровье. Она
регулярно его полностью тщательно осматривала и страшно боялась отпускать даже
в школу, не говоря уже о летнем лагере, потому что повсюду можно было
заразиться полиомиелитом. При малейших признаках нездоровья Говард оставался
дома, что только усугубило его природную робость и нелюдимость.
Отец, Хьюз-старший, через три
года после рождения сына изобрел чудо-бур, легко проходивший через твердые
породы, который во время техасского нефтяного бума принес ему целое состояние.
Хьюз вместе с партнером создали компанию, впоследствии получившую название
Hughes Tool Company, и стали сдавать свое изобретение в аренду по $30 тыс.
за бурение одной скважины. Одновременно они изобретали и патентовали другие
приспособления для нефтяников. Через 15 лет Говард Хьюз-старший был
миллионером.
Говард Хьюз-младший вынес из
детства большие деньги и большие страхи. Больше всего он боялся умереть
молодым, как его родители. Его мать погибла в марте 1922 года, не придя в себя
после наркоза во время небольшой операции; отец ненадолго пережил ее и
скоропостижно умер в начале 1924 года. Хьюз боялся любых болезней, но особенно
инфекций, от которых так тщательно оберегала его мать. Кроме микробов ужас
Говарду внушали негры. Когда ему было 11 лет, в его родном Хьюстоне,
отличавшемся неукоснительной расовой сегрегацией, случился черный бунт: больше
ста солдат из расквартированного рядом с Хьюстоном «черного» батальона с
оружием вошли в город, мстя за своего товарища, избитого белым полицейским.
Были убиты 16 белых. Детский страх оказался так силен, что даже спустя полвека,
на пике борьбы за расовое равноправие, Хьюз утверждал, что «негры уже добились
такого прогресса, которого им вполне должно хватить на ближайшие 100 лет».
В детстве Хьюз трудно сходился
со сверстниками, но зато прекрасно управлялся с механизмами. «Меня интересует
наука, природа и их разные проявления», – говорил он. Впоследствии его
унаследованная от отца страсть к изобретательству проявилась прежде всего в
авиастроении, но самолетами Хьюз не ограничивался. Так, пышные формы
снимавшейся в его фильме актрисы Джейн Рассел подвигли его на создание новой
конструкции бюстгальтера (который имел бешеный успех). А оказавшись после
авиакатастрофы на больничной койке, он немедленно набросал эскиз
усовершенствованной кровати, состоящей из нескольких частей, каждая из которых
приводилась в действие отдельным моторчиком, и заказал ее изготовление
нескольким инженерам. Один из коллег Хьюза впоследствии заметил: «Можете не
сомневаться, Говард настоящий гений. С чертовски большими странностями, но
гений».
Ранняя смерть родителей тяжело
сказалась на психике Говарда, но не помешала ему проявить редкую для
несовершеннолетнего деловую хватку. Его опекуном был назначен дядя Руперт Хьюз,
но Говард сумел прибрать к рукам Hughes Tool Company уже через год, добившись,
чтобы его признали совершеннолетним в 20, а не в 21 год.
* * *
Для всех, кто знал Хьюза в
юности, было очевидно, что у него очень большие амбиции: он хотел быть первым в
бизнесе, в кино и в авиации. Самое удивительное, что все это ему удалось.
Получив наследство, Хьюз
переехал в Лос-Анджелес, который к этому времени уже стал столицей
киноиндустрии. Две главных страсти в его жизни, кино и авиация, соединились в
прославившем его фильме о британских летчиках Первой мировой «Ангелы ада»,
который он сделал на собственные почти $4 млн как режиссер, продюсер – и
пилот. Для съемок он приобрел самый большой частный авиапарк в мире – 87 машин,
потратив только на их приобретение и обслуживание около $1 млн. Фильм
снимался три года и стоил жизни трем участвовавшим в съемках пилотам; самолет
Хьюза тоже разбился, и его вытащили из-под обломков без сознания и со сломанной
скулой. Когда расходы уже достигли $2 млн, появилось звуковое кино, и
многие сцены пришлось переснимать, а актрису, исполнявшую главную роль, вообще
заменить из-за ее сильного норвежского акцента. Вместо нее на экране появилась
первая платиновая блондинка Голливуда Джин Харлоу.
Фильм вышел на экраны в 1930
году и побил все рекорды кассовых сборов, стал голливудской классикой, но,
конечно, не окупился. Вслед за «Ангелами ада» в прокат вышли комедия о работе
журналистов «Первая полоса» и кровавый гангстерский боевик «Человек со шрамом»,
где Хьюз выступал уже только как продюсер. «Человека со шрамом» цензура два
года не выпускала на экран из-за сцен шокирующего насилия и непристойных
чувств, которые главарь мафии испытывает к собственной сестре. Следующее
столкновение Хьюза-продюсера с цензурой произошло по поводу сексуального
вестерна «Отверженный», снятого в 1943 году и выпущенного на экраны только в
1946 году. Участвовавшая в нем Джейн Рассел стала одним из самых известных
голливудских секс-символов. Но Голливуда Хьюзу было мало; другой его страстью с
детства была авиация.
После того как в 14 лет Говард
уговорил отца покатать его на самолете, он бредил высотой и скоростью. И вот в
1930-е годы он создал собственную экспериментальную авиастроительную компанию
Hughes Aircraft. Причем выступал при этом не только как владелец, но и как
конструктор и летчик-испытатель, что едва не стоило ему жизни. Ему неинтересно
было просто летать или просто строить самолеты. Хьюз потратил полтора года
жизни, 42 тыс. человеко-часов и больше $100 тыс., чтобы построить
собственный самолет Н-1 и в феврале 1937 года пролететь на нем из Лос-Анджелеса
в Ньюарк с рекордной средней скоростью 332 мили в час. Другой установленный им
рекорд относится к 1938 году: Хьюз на самолете Lockheed 14-N облетел северное
полушарие за 3 дня, 19 часов и 8 минут.
Во время Второй мировой войны
Hughes Aircraft получила выгодные государственные заказы на строительство
военных самолетов-разведчиков. Во время испытаний такого самолета Хьюз
разбился, причем причиной аварии было его собственное упрямство. Инженер Джин
Блэндфорд, работавший с Хьюзом, рассказывал, что Хьюз обычно приходил на летное
поле, спрашивал его: «Ну, чем мы сегодня займемся?», внимательно выслушивал все
инструкции, после чего, оказавшись в самолете, делал то, что никакими
инструкциями предусмотрено не было, а на все вопросы отвечал: «Мне не
захотелось делать так, как мы договорились». Когда уже после войны, в июле 1946
года, он впервые испытывал новый самолет-разведчик XF-11, полет должен был
продолжаться 45 минут с 600 галлонами топлива на борту. Вместо этого Хьюз взял
на борт 1200 галлонов и летал больше часа. Во время полета сломался пропеллер,
но Хьюз не хотел признавать, что положение серьезное, и в результате ситуация
вышла из-под контроля: самолет врезался в дома Беверли-Хиллз и загорелся. Хьюз
выбрался из кабины на крыло и с него упал на землю. За 35 дней, проведенные в
больнице, он стал наркоманом – доктора давали ему морфий, чтобы облегчить
нестерпимые и, как они думали, предсмертные боли. Позже морфий заменили
кодеином, без которого Хьюз уже не мог обходиться последующие 30 лет. Но
храбрости ему было не занимать: на построенном им же XF-11 он сам выполнил все
испытательные полеты, необходимые для получения заказа. Однажды
профессиональный летчик-испытатель спросил его, почему он не наймет кого-нибудь
для испытаний, и Хьюз возмутился: «Почему кто-то другой должен получать
удовольствие, а я еще ему буду за это платить?»
И наконец, самый знаменитый
проект Хьюза в области авиастроения. Знакомый кораблестроитель помог Хьюзу
получить контракт на $18 млн на строительство трех гигантских «летающих
лодок». На выполнение заказа отводилось три месяца; самолеты должны были
перевозить через океан войска, не подвергая их риску атаки немецких подводных
лодок. В результате Хьюзу удалось построить только один летающий корабль Н-4
«Геркулес» (иначе Spruce Goose, или «Еловая гусыня»), но… после окончания
войны. «Я по натуре перфекционист, и мне трудно смириться с тем, что что-то не
будет доведено до совершенства», – признавал Хьюз. В условиях военного
времени металл был труднодоступен, и свою «Гусыню» Хьюз сделал почти полностью
из дерева (правда, не из ели, а из березы). Размах крыльев составил почти 100
метров (больше футбольного поля), а вес – £400 тыс.; этот самолет
был и остается самым большим в истории авиации. Хьюз собственноручно поднял в
воздух «Еловую гусыню» 2 февраля 1947 года, всего на несколько минут, но зато
при большом стечении восторженных зрителей. После войны это чудо техники было
уже никому не нужно; вплоть до смерти Хьюза его поддерживали в рабочем
состоянии, а когда его не стало, отправили в музей.
Помимо авиастроения Хьюз
интересовался авиаперевозками. Он купил контрольный пакет акций международного
авиаперевозчика Transcontinental and Western Air (TWA) и превратил эту
авиакомпанию в одну из крупнейших в Америке. Но страсть к перфекционизму
повредила Хьюзу и тут: сначала он никак не мог придумать, какие именно самолеты
он хочет приобрести для своих авиалиний, а когда наконец решился, выяснилось,
что у него не хватает денег, чтобы оплатить заказ. Кредитовавшие его банкиры
взяли T WA в свои руки и в 1960 году оттеснили Хьюза от управления компанией. В
1966 году он проиграл связанный с T WA судебный иск и был вынужден продать свои
акции, но получил за них больше $500 млн. Многие сочли это скорее успехом,
чем поражением.
В 1950-е годы Хьюз все больше
утрачивал контакт с людьми, но с делами, тем не менее, справлялся. В 1953 году
он, как и подобает всякому настоящему магнату, создал собственную
благотворительную организацию – Hughes Medical Institute в Делавере. Этому
медицинскому фонду Хьюз передал свою компанию Hughes Aircraft, сэкономив тем
самым миллионы долларов: предприятие, ежегодно производившее военное
оборудование на $1 млрд, в одно мгновение стало благотворительной
организацией, освобожденной от налогов. И даже когда был принят закон,
перекрывающий аналогичные каналы ухода от налогов, у Хьюза хватило влияния,
чтобы пролоббировать в нем строчку, в которой для медицинских благотворительных
организаций было сделано исключение.
Последним его увлечением стал
гемблинг. Опасаясь, что полмиллиарда от продажи T WA будут съедены налогами,
Хьюз отправился из Калифорнии в Неваду покорять новые земли и новые сферы
бизнеса. Ночью 27 ноября 1966 года к служебному входу отеля-казино «Дезерт Инн»
в Лас-Вегасе подъехал грузовик. Из него вышел Говард Хьюз, поднялся на лифте на
последний, девятый этаж и вошел в располагавшийся там пентхауз. Так началось
завоевание Лас-Вегаса и последнее, самое мрачное десятилетие жизни Хьюза. Хьюз
отказался покидать свое убежище, и владелец «Дезерт Инн» вынудил его купить
весь отель (он же казино). Хьюз и на этот раз был верен себе, став единственным
человеком, получившим лицензию без разрешения Комиссии по контролю за азартными
играми. Вслед за этим Хьюз купил одно за другим еще несколько знаменитых
игорных заведений в Лас-Вегасе. Оборот наличности в этих казино таков, что,
имея их, фактически имеешь в своем распоряжении личный банк, что не могло не
понравиться подозрительному и нелюдимому Хьюзу. Он решил всерьез заняться
освоением американского юго-запада, купил в Неваде золотые рудники, потратил
$30 млн на неосвоенные земли, приобрел местную телекомпанию, авиакомпанию
West Coast Airlines (переименовав ее в Hughes Air West) и северный аэропорт
Лас-Вегаса в надежде превратить его в современную воздушную гавань для
сверхзвуковых самолетов.
В течение многих лет Хьюз почти
не покидал «Дезерт Инн» и общался с людьми исключительно по телефону или с
помощью записок. Потребность в общении обострялась ночью, и Хьюз однажды
признался, что выбрал Лас-Вегас, потому что «это единственное место, где можно
найти собеседника между тремя и шестью часами утра». Нанятые им мормоны надежно
охраняли его от людей – и от микробов, будучи вооружены тоннами бумажных
носовых платков. Но убегая от мнимых опасностей, Хьюз оказался в
непосредственной близости от вполне реальной угрозы: в Неваде регулярно
проводились ядерные испытания. Против радиации мормоны были бессильны.
* * *
Оказавшись рядом с ядерным
полигоном, Хьюз стал панически бояться, что взрывы приведут к заражению
подземных источников воды. Он отправил своих посланцев на полигон с
пространными письмами, в которых излагал свои опасения. Руководитель ядерных
испытаний был потрясен степенью осведомленности Хьюза и его знанием всех
технических подробностей. Одновременно Хьюз пытался воздействовать на
руководство штата, обратившись к губернатору.
Но взрывы продолжались. 16
апреля 1968 года Хьюз узнал из газет, что через десять дней в Неваде будет
произведен самый крупный ядерный взрыв на территории США за всю историю. Хьюз в
отчаянии прибег к последнему средству – написал президенту США Линдону
Джонсону, причем это была не просьба и даже не призыв, а настоятельное
требование, временами напоминающее шантаж. «Господин президент, – писал
Хьюз, – возможно, вы об этом не помните, но много лет назад, когда вы были
сенатором, мы с вами были знакомы, не близко, но достаточно, чтобы вы запомнили
мое имя. Теперь, когда вы стали президентом, я испытываю острую необходимость
пообщаться с вами, поскольку одно за другим происходят события, в связи с
которыми мне срочно нужна ваша помощь… Сейчас происходит нечто, что только вы
можете остановить… На основании моего личного заверения в том, что независимые
ученые и инженеры располагают неопровержимыми доказательствами того, что
намеченный на завтрашнее утро взрыв представляет угрозу здоровью жителей южной
Невады, могли бы вы хотя бы на короткое время отложить этот взрыв и позволить
моим представителям изложить любому назначенному вами лицу безотлагательные
причины, по которым мы считаем необходимым отложить испытание на 90 дней?»
Хьюз почти 12 часов писал и
переписывал четырехстраничное послание. Когда оно попало к президенту, до
взрыва оставалось меньше суток. Президент прочитал его и пришел в ярость: «Кем
он себя возомнил, этот Говард Хьюз?!» И тем не менее Линдон Джонсон
заколебался. Только после интенсивных консультаций с советниками по науке и
оборонщиками он дал наконец добро на проведение испытаний.
У Хьюза, однако, были все
основания рассчитывать на то, что Джонсон с большим пониманием отнесется к его
мнению. Еще в конце 1940-х годов, в бытность Джонсона сенатором, Хьюз ежегодно
выдавал ему по $5 тыс. (больше трети годового жалованья сенатора) в обмен
на лоббирование интересов компаний Хьюза. Хьюз финансово поддерживал Джонсона
по меньшей мере лет 20, в том числе и в 1960 году, когда тот впервые пытался
бороться за президентское кресло, но демократы предпочли выдвинуть Джона
Кеннеди. Так что две недели спустя после взрыва, когда и без того оскорбленный
Хьюз получил конфиденциальный ответ от президента, он был унижен такой черной
неблагодарностью. «Я с ним имел такого рода дела и раньше. Так что со мной
пусть он не напускает на себя этот вид внушающей трепет добродетели…» – писал
Хьюз.
«Такого рода дела» Хьюз на
протяжении многих лет имел и с десятками других крупных политиков. Американский
патриотизм сочетался в нем с полной политической индифферентностью. Он исправно
давал деньги демократам и республиканцам, либералам и консерваторам, политикам
с востока и с запада страны – всем, кто мог быть полезен для его бизнеса и
через кого он мог приблизиться к власти.
Самую большую ставку Хьюз
сделал на Ричарда Никсона. Он поддерживал его начиная с 1946 года, когда Никсон
баллотировался в конгрессмены, и до конца. Он давал денег не только на
политические кампании, но и на личные нужды Никсона и его близких. Хьюзу
нравилось, что те, кто у власти, нуждаются в нем, и он никогда не скупился на
«пожертвования». «Я хочу, чтобы у Никсонов были деньги, – говорил он
своему помощнику, – дайте им».
После предательского поведения
Джонсона Хьюз твердо решил «избрать выбранного нами президента, который будет
нам глубоко обязан и который признает, что он нам обязан».
На президентских выборах
конкуренцию Никсону, которого Хьюз назначил на такую роль, мог составить Роберт
Кеннеди, поэтому неудивительно, что его гибель Хьюза нисколько не расстроила.
Более того, Хьюз был в ней прямо заинтересован: Роберт Кеннеди на посту
генерального прокурора вел секретное расследование отношений между Хьюзом и
Никсоном.
И вот, перекупив команду
Кеннеди (ее лидер Ларри О’Брайан стал получать от Хьюза $15 тыс.
в месяц) и поддержав Никсона, Хьюз наконец обрел то, о чем давно мечтал:
должника-республиканца в Белом доме и работавшую на него группу влиятельных
демократов. Но спустя всего пару месяцев после инаугурации Никсон страшно
разочаровал Хьюза, объявив о намерении продолжать ядерные испытания. На этот
раз письмо Хьюза к президенту заняло 12 страниц. По его прочтении Никсон вызвал
советника по национальной безопасности Генри Киссинджера и велел ему
встретиться с Хьюзом. Помощники Киссинджера говорили, что, вернувшись от
президента, тот метался по кабинету и выкрикивал: «Он сошел с ума! Это не
продается! Я не могу вести приватные мирные переговоры с Говардом Хьюзом…»
Хьюза, который уже несколько
лет не общался ни с кем лично, перспектива встречи с Киссинджером страшно
напугала, и он потребовал от своего доверенного лица Роберта Мехью под любым
предлогом ее отменить. Когда в сентябре было объявлено о предстоящем новом
большом взрыве в Неваде, Хьюз попросил передать Никсону, что это «самое
чудовищное и шокирующее предательство и попытка обмана, о которой я когда-либо
слышал, совершенные правительством с хорошей репутацией, каковым является
правительство США, по отношению к одному из своих граждан». Тем не менее
Никсону продолжали идти деньги от Хьюза. По одной из версий, именно страх
разоблачения этих «пожертвований» привел Никсона к уотергейтскому скандалу: его
людей поймали в офисе Национальной демократической конвенции при попытке
выяснить, что известно об отношениях Никсона с Хьюзом другому «должнику» Хьюза
и одновременно руководителю Национальной демократической конвенции Ларри
О’Брайану.
* * *
Амбиции Хьюза-донжуана были не
меньше, чем Хьюза – делателя президентов. Он ухаживал за множеством
голливудских красавиц, и некоторые из них прославились, снявшись в его фильмах.
Знаменитая Кэтрин Хепберн была его подругой. Однако Хьюз боялся долгих и
близких отношений, и все его романы обычно заканчивались, так толком и не
начавшись. Он охотно содержал женщин и старался пристроить их в мире кино, но
не любил жить с ними под одной крышей. Женат он был дважды, в молодости и уже
почти в старости. В 20 лет добился руки хьюстонской светской красавицы Эллы
Райс, но сбежал от нее в Голливуд и через четыре года развелся; в 1957
году женился на актрисе Джин Петерс, в основном ради того, чтобы доказать
обществу свою психическую полноценность, но и с ней развелся за несколько лет
до смерти.
В 1950-е годы поведение Хьюза
становилось все более странным. После свадьбы Говард и Джин поселились в отеле
«Беверли-Хиллз» в двух разных бунгало и встречались по вечерам для совместного
просмотра кинолент в Goldwyn Studios, пока однажды Хьюз не узнал, что в том же
зале чернокожие артисты отсматривали материалы для «Порги и Бесс». Больше он в
этот зал ни разу не вошел.
Встречи с женой тоже почти
прекратились. Она жила в своем бунгало под бдительным присмотром его людей:
Хьюз крайне неохотно разрешал ей выходить в свет и обставлял это каждый раз
множеством условий. Его люди сопровождали ее повсюду, вооруженные подробнейшими
письменными инструкциями Хьюза на все случаи жизни, в которых Джин фигурировала
под кодовым названием «майор Бертрандез». Одна из таких инструкций касалась
посещения «майором Бертрандезом» театра: «Если необходимо открывать двери при
входе в театр или закрывать двери, делайте это ногами, а не руками. Если есть
необходимость входить в зал вместе с ней, чтобы опустить для нее сиденье,
делайте это с помощью бумажного носового платка».
Один из телохранителей Хьюза
утверждал, что, несмотря на нарастающее безумие, Хьюз искренне любил Джин
Петерс и эта любовь была взаимной. Тем не менее, ухаживая за Джин, Хьюз
одновременно встречался с 16-летней старлеткой, которую он выловил на местном
конкурсе красоты. Женившись на Петерс, он продолжал держать красотку в надежном
месте и тоже под охраной, но сам месяцами там не появлялся. Он все больше боялся
выходить из дома, а женщин рассматривал скорее как источник заразы, нежели
удовольствия. Однажды, еще в период голливудских романов, он случайно услышал,
что у одной из его бывших пассий обнаружилось венерическое заболевание. Хьюз
немедленно сжег всю свою одежду: не только белье, рубашки и костюмы, но и
пальто, галстуки… а заодно и коврики.
Близкие Хьюзу люди утверждают,
что во время второго развода он очень боялся, что его частная жизнь перестанет
быть тайной, и согласился на выгоднейшие для Джин условия в обмен на ее
пожизненное молчание. И узнав о смерти Хьюза, Джин Петерс сказала только одно:
«Мне очень жаль».
* * *
Болезнь, которой Хьюз страдал,
по-видимому, всю жизнь, на языке современной медицины называется
обсессивно-компульсивным неврозом, или синдромом навязчивых состояний.
Навязчивые представления или опасения, постоянно возникающие у человека,
заставляют его совершать повторяющиеся поступки или сложные ритуалы, которые
должны избавить от страхов, но на самом деле делают жизнь человека и его близких
совершенно невыносимой.
Самой ярко выраженной фобией
Хьюза были микробы. Во время обострения он сидел голый в белом кожаном кресле,
объявив свою комнату «зоной, свободной от микробов», задернув занавески, никого
к себе не впуская. Чтобы микробы не смогли до него добраться, Хьюз разработал
сложнейшие ритуалы для всех людей и вещей, с которыми он был вынужден
контактировать, и изложил их в «Пособии по процедурам». Люди, которым
предстояло иметь с ним дело, должны были подвергнуть себя получасовой «обработке»,
которая выглядела так: «вымыться четыре отдельных раза, каждый раз используя
большое количество пены от нового куска мыла», после чего надеть белые перчатки
и завернуть каждый предназначенный для Хьюза предмет в строго определенное
количество бумажных платков. По поводу вскрытия новой упаковки платков Хьюз
напоминал своим помощникам, что «нужно держать голову под углом 45° к различным
предметам, к которым вы прикасаетесь… Во время этой операции важно также не
дышать на различные объекты».
Насколько Хьюз болезненно
относился к тем вещам, которые попадали к нему извне, настолько же страшно было
ему расстаться с тем, что он воспринимал как часть себя. Он месяцами не менял
белье, отказывался стричься и бриться, не разрешал убирать свою комнату, где
валялись горы грязных бумажных платков и прочитанных газет. Его здоровье
стремительно ухудшалось, что усугублялось тяжелой наркозависимостью. Дозы
кодеина, к которому он пристрастился после авиакатастрофы, стремительно росли и
часто превышали порог, который считался смертельным. Чтобы обеспечить
бесперебойное поступление наркотика, Хьюз организовал целую операцию, в ходе
которой множество людей по поддельным рецептам на вымышленные имена получили
кодеин в разных аптеках Лос-Анджелеса. Но это было не все: кроме кодеина Хьюз
регулярно делал себе инъекции транквилизаторов вроде валиума в десятикратных
дозах.
С 1957 года его ни разу не
фотографировали. Он так долго жил отшельником, что многие вообще не верили, что
он жив, зато охотно строили догадки о его судьбе. Этим воспользовался романист
Клиффорд Ирвинг. Он с интересом следил за тем, как распадалась империя Хьюза, и
был уверен, что Хьюз не в состоянии делать публичные заявления. Ирвинг написал
от имени Хьюза «автобиографию», которая вышла в свет в конце 1971 года и наделала
много шума. Но Ирвинг просчитался: Хьюз сделал невероятное усилие и 7 января
1972 года прервал 15-летнее молчание. Во время телефонной пресс-конференции он
сообщил репортерам, что не знает Клиффорда Ирвинга и не имеет никакого
отношения к его произведению. Когда Хьюза спросили, почему он так странно
живет, он ответил просто: «Я сам не знаю. Я как-то постепенно пришел к этому».
В том же году Хьюз продал акции
Hughes Tool Company и прекратил всякое участие в бизнесе. Его мормонская
гвардия увезла его сначала в Панаму, потом в Канаду, Лондон, и, наконец, в
Акапулько. Там у него отказали почки, и он умер 5 апреля 1976 года в самолете,
который должен был доставить его в больницу родного Хьюстона. Его могущество и
его загадочность были столь велики, что ФБР потребовало снять у покойного
отпечатки пальцев, чтобы удостовериться, что умер действительно Говард Робард
Хьюз.
Прямых наследников у него не
было, настоящего завещания не нашли, зато одно за другим стали возникать
поддельные. На наследство Хьюза претендовали больше четырехсот человек. После
многочисленных судебных разбирательств его разделили между двумя десятками
претендентов.
А сам
Хьюз не достался никому, и каждый может по-своему вспоминать самого загадочного
миллиардера Америки: человека, талантливо делавшего деньги, фильмы и самолеты.
Этого у него уже никто не отнимет.
Онассис был мужчиной небольшого
роста – ниже всех своих женщин, всех своих знаменитых любовниц и жен. С седой
гривой и всегда в черных очках. Воплощение nouveau riche и миллиардера. Со
своим излюбленным афоризмом, что самое трудное – это заработать только первые
$5 тыс.
Светские хроникеры называли его
фамильярно – «Ари». Или просто – «грек». Онассис не обижался. Он предпочитал не
портить отношений с прессой.
Когда у его второй жены, бывшей
первой леди Америки, Джекки Кеннеди-Онассис возникли проблемы с Роном Галелло,
знаменитым папараци, который буквально изводил ее своей фотокамерой, Онассис
скандалить не стал. Просто отозвал журналиста в сторонку и участливо
полюбопытствовал: «Слушай, парень, она, действительно, тебе так нравится?
Должен сразу предупредить, это может влететь в копеечку».
Впрочем, тогда платить пришлось
Онассису. Камеру Галлелы, которую Джекки разбила в порыве ярости, в суде
оценили в $100 тыс.
За что он платит, Онассис знал.
За первые полосы газет, за обложки бульварных изданий, за репутацию
современного Креза и Казановы, за статус мужа самой знаменитой женщины мира.
Для мира бизнеса он был
фигурой, пожалуй, даже чересчур уж экзотичной. Точнее сказать, чересчур
архаичной. История Онассиса – сюжет, как бы написанный Драйзером или
Фицджеральдом. Его история – история великого Гэтсби, только дожившего до
старости. И даже успевшего жениться на свой Дэйзи.
* * *
Аристотель Онассис родился 20
января 1906 года в городе Смирна, в Турции. В семье патриархальной и
зажиточной. Нищего детства, о котором любили сочинять его биографы, Ари не
знал.
Привилегированная школа,
привилегированный спортивный клуб Pelopy Club. Строгий отец, солидный
негоциант. Единственная драма детства – ранняя смерть матери.
От матери ему достались жгучие,
всегда печальные глаза, которые он старательно прятал за темные стекла
солнцезащитных очков. Очки Онассис не снимал, даже когда купался в бассейне.
В 1922 году в результате
военных действий между Турцией и Грецией Смирну сожгли, а греческое население
подвергли геноциду.
Ари захотелось сбежать от всего
этого безумия в Америку. Но выбрал он не Штаты, а Аргентину.
$200 на дорогу одолжили друзья,
столько же – отец. После недель плаванья на борту Tomaso di Savoya 21 сентября
1923 года он прибыл в порт Буэнос-Айреса Rio de la Plata.
Без знания языка, без
знакомств, практически без денег, он дебютировал разносчиком фруктов, мойщиком
посуды, мальчиком на побегушках, электриком. Он не брезговал никакой работой, а
будучи уже «Онассисом», любил вспоминать, характерно похохатывая при этом, как
в ресторане Talcahuano мыл стаканы за знаменитом Карлосом Карделем, певцом и
мэтром аргентинского танго.
«Трудно заработать только
первые пять тысяч, потом все становится проще», – его афоризм тех времен.
Первые большие деньги он сделал
на табаке. Первая фирма Aristotle Onassis – Importer of Oriental Tobacco –
представляла собой характерный образчик патриархального семейного дела. У
самого хозяина тоже была обязательная норма: «Я должен был вручную набить 800
гильз в день. Разумеется, у меня были и другие дела».
Уже в 1926 году Аристотель
Онассис поселяется в роскошном Alvear Palace Hotel, становится завсегдатаем
модных клубов Gong Club и Calle Cordoba, нанимает себе преподавателей
французского и английского. Заводит подержанный, но уже Rolls-Royce и позволяет
себе первую любовную связь.
Она – балерина. Юная и отнюдь
небездарная танцовщица из труппы Анны Павловой. Сама великая Павлова приходила
к Ари – упрашивала не мешать карьере девочки.
«Кажется, мы друг другу
понравились», – вспоминал Онассис, который всю жизнь питал особую и
трепетную слабость к знаменитым и великим женщинам.
И все же табачный бизнес не
стал делом его жизни. Его темперамент не принимал добропорядочной размеренной
рутины. Это был темперамент конкистадора и рискового игрока.
Его влекла морская стихия –
истинно эллинское призвание или, если угодно, сугубо греческая болезнь.
Изворотливый ум подсказал, что именно на водных просторах его ожидает удача.
* * *
Первый корабль назывался Мага
Protopapas. В сущности, это было мелкое суденышко (7000 тонн), особенно в
сравнении с его будущим супертанкерами. Однако Ари, будучи по природе и жесток,
и невероятно сентиментален, всегда вспоминал о нем с нежностью.
Первый крупный роман – с
норвежской социалисткой Ингеборг Дедихен, которая, как бы невзначай, оказалась
дочерью крупнейшего в Скандинавии владельца судовых верфей Ингевальда Брюля.
Так он вошел в весьма избранный круг владельцев нефтяных танкеров, в
предвоенные годы монопольно контролировавших поставки горючего.
Характерно, что именно Онассис
одним из первых осознал все преимущества и будущность нефти как топлива. А
между тем, в те времена нефть уступала углю по объему добычи и перевозкам в
соотношении 15 к 75 %.
Тогда же он наладил свой самый
выгодный чартерный рейс: из Сан-Франциско до японской Иокогамы и обратно.
Его флотилия пополнилась новыми
кораблями. Ему везло – они оказывались неуязвимы для торпед и бомбежек военного
времени. Из 450 кораблей греческого флота 360 было потоплено. В этих списках
нет ни одного судна, принадлежавшего Онассису.
По окончании войны личный
капитал Аристотеля Онассиса составил $30 млн. С этой суммой совсем не
стыдно было дебютировать в Новом Свете.
Он открыл свой офис в Нью-Йорке
на Восьмидесятой улице и пустился в новый роман. Тина Ливанос, дочь
судовладельца, изящная блондинка 17 лет, воспитанная в высшем свете Парк-авеню,
стала его первой женой.
Это был счастливый брак, во
всяком случае, в первые годы. Молодые поселились в особняке на Саттон Скуэа,
№ 16, приобретенном Онассисом за $460 тыс.
Газеты расписывали бриллианты,
которые Аристотель подарил на свадьбу Тине. Интриговала монограмма «Т.I.L.Y.»,
что означало просто – «Tina I love you».
Забавно, что с женщинами
Онассис был особенно прост и не особенно изобретателен. И Марии Каллас, и Джеки
Кеннеди он впоследствии подарит точно такие же сеты с той же монограммой.
Правда, меняя первую букву.
В конце 1940-х Онассис
провернул грандиозную комбинацию, в которую были вовлечены все крупнейшие
нефтеторговые компании Соединенных Штатов.
По самым скромным подсчетам,
проект потянул на $100 млн. Грек учел буквально все: и план возрождения
Европы Маршалла, и новые цены на нефть, поднявшиеся до $4 за баррель, и дешевую
рабочую силу из поверженной Германии. И, наконец, воспользовался своим
дарованием убеждать.
«Если бы Ари захотел, он бы
наладил продажу холодильников эскимосам», – любили говорить друзья.
Сам Онассис интерпретировал
ситуацию иначе: «Ну, представьте себе Уолл-стрит накануне Рождества. Безумный
трафик, отвратная погода – то ли дождь, то ли снег. Вам нужно одно – такси.
Неужели вы станете торговаться с человеком, который подгонит вам такси к
подъезду? В 1947 году со всеми этими танкерами, построенными на верфях Киля и
Гамбурга, я был именно тем, кто вовремя сумел подать такси».
Именно в те времена он
переоборудовал военный фрегат Stormont в самую роскошную яхту в мире
«Кристина». Назвал ее в честь дочери. Еще у него – многокомнатная квартира на
парижской Авеню Фош, вилла в окрестностях Афин, для него постоянно
забронированы номера в Plaza и в Claridsh.
Но своим домом он считает
«Кристину».
Особо непривередливый к еде и к
одежде, Онассис становился педантом, когда речь заходила о яхте. Балюстрады из
ляпис-лазури, краны и ручки, отлитые из золота, детские куклы, смоделированные
Кристианом Диором, Эль Греко в рабочем кабинете, бесценная статуя Будды, самая древняя
из тех, что когда-либо были известны на Западе, бассейн с мозаикой,
стилизованной под античный дворец Кноссоса, ванны розового мрамора и обитые
кожей шкафы для чемоданов гостей.
Яхту обслуживал штат из 60
человек: слуги, массажисты, парикмахеры, два шеф-повара (один специализировался
исключительно на французской кухне, другой – на греческой).
Уинстон Черчилль, Конрад
Аденауэр, Грета Гарбо, герцог и герцогиня Виндзорские, Ава Гарднер, Элизабет
Тейлор, бывший король Югославии Петр, бывший король Египта Фарук стали по
очереди и все вместе навещать светские вечеринки на «Кристине».
В июле 1959 года по приглашению
Онассиса среди гостей оказалась знаменитая оперная дива Мария Каллас и ее
импрессарио и муж Джованни Батиста Меньянини.
* * *
Онассиса и Каллас не связывало
почти ничего, кроме яростного темперамента. Вместе с тем это оказался роман
совершенно равных друг другу людей. Рейтинг «грека» заметно вырос – в него
влюблялись великие женщины.
Параллельно с любовной интригой
развивалась и вполне деловая. Экспансии господина миллиардера подверглось
игрушечное княжество Монако. Онассиса потянуло на доходы от игорного бизнеса.
А в конце 1960-х возникли
первые слухи о его женитьбе на Жаклин Кеннеди. Многим это показалось очередной
журналистской «уткой».
«Он слишком мал ростом, слишком
иностранец, слишком богат. И он – не Джек», – констатировала New-York
Times уже после того, как на острове Скорпиос прошла скромная брачная
церемония.
Профит госпожи Кеннеди-Онассис
был совершенно очевиден и предусмотрительно зафиксирован в брачном договоре.
При этом $3 млн ей выплачивали сразу. По $1 млн было положено на имя
ее детей. В случае его смерти или развода она должна была получать ежегодно по
$200 тыс.
«Вы думаете, это много?» –
поинтересовался Онассис у своей секретарши Линн Альфы Смит, прежде чем
подписать договор. «Не очень, – подсчитала она. – На эти деньги можно
было бы купить танкер. Но за танкер пришлось бы еще оплатить страховку».
С той поры в офисе Онассиса
Джекки называли не иначе как – «супертанкер».
Она, с ее безупречными манерами
и отчужденной светскостью, являла собой совершенную противоположность
необузданной оперной диве. Джекки была пленительно холодна. И еще: Джекки
постоянно требовала денег.
Во времена президентства
Кеннеди Первая леди прославилась тем, что ее расходы на гардероб в год
превышали годовой оклад мужа. У нее были и вкус, и женственность, и размах.
Дочь миллионера, падчерица
миллионера, жена мультимиллионера, а по второму мужу – и миллиардера, она
принадлежала классу, где превыше всего почитали достаток и власть. Следует
отдать ей должное: и то и другое Джекки умела облагородить.
Онассис полагал, что ему
необходима именно такая женщина и готов был платить за это.
Газеты со сладострастием
расписывали драгоценности, которые он на свадьбу подарил супруге. Кроме
традиционного бриллиантового сета с надписью «J.I.L.Y.», было бриллиантовое
кольцо от Cartier в 40,42 карата, рубины и золотые украшения с сапфирами.
Сама новобрачная ограничилась
подарком трогательной копии яхты «Кристина», выполненной в виде подставки для
книг.
«Он подарил ей “Кристину”, а
она ему – подставку для книг», – злословили обозреватели светской хроники.
Бесчисленные траты Джекки
ошеломляли. Она скупала коллекции самых модных и дорогих кутюрье, контейнеры
обуви и белья. Причем, все это совершенно в буквальном смысле.
Она решительно не намеревалась
укладываться в $30 тыс., выделенных ей Онассисом в качестве ежемесячного
содержания. Все ее счета неизменно приходили на адрес его нью-йоркского офиса.
«Куда она девает все это?
Целыми днями я на ней не вижу ничего, кроме свитера и джинсов», –
жаловался Онассис.
К тому же у Джекки не сложились
отношения с его детьми. «Быть может, моему отцу и нужна новая жена, –
говорил Александр, – но я как-нибудь обойдусь без новой матери».
К тому же Джекки полагала, что
образ жизни, который вела Кристина, может плохо повлиять на ее собственную
дочь.
Ари, в конце концов, возобновил
роман с Марией Каллас и бросился в новый проект – создание супермощных
греческих авиалиний Olympic Airways, монопольным владельцем которых он
намеревался стать.
После переворота «черных
полковников» в Греции Аристотель Онассис стал едва ли не ключевой фигурой
политики и бизнеса. Ему даже прочили президентское кресло. Онассис, впрочем, в
политику не рвался – ему хватало своих проблем.
* * *
1970-е годы начались для
Онассиса плохо. Его любимица – Кристина, одна из самых богатых невест мира,
против воли отца вышла замуж за дважды разведенного плейбоя Джо Болкера, 48
лет.
Папа узнал об этом из газет.
Два года спустя, 22 января 1973
года в авиакатастрофе погиб его единственный сын и наследник Александр. Онассис
не поверил, что это был несчастный случай и назначил вознаграждение в
$1 млн тому, кто докажет, что состоялось убийство.
Осенью того же года в своей
парижской квартире умерла его первая жена Тина: передозировка транквилизаторов.
Дочь Онассиса стала открыто
говорить, что ангелом смерти в жизни отца стала именно Джекки. Кристина
называла ее черной вдовой. «Эта женщина приносит несчастье. Она разрушила клан
Кеннеди, теперь она несет гибель нам».
Джекки реагировала в своей
манере. Она, вполне искренне желая приободрить Онассиса, заказала новую мебель
и обновила интерьер во дворце на острове Скорпиос.
Поводом для их последней и
серьезной размолвки стал отказ Онассиса приобрести на ее имя дом в Акапулько.
Именно тогда он на нескольких листках набросал последний текст своего
завещания. В нем были указаны все, включая Каролину Кеннеди и Джона
Кеннеди-младшего. Все, кроме его жены.
В марте 1975 года Аристотель
Онассис, сын Пенелопы и Сократа Онассисов, умер. Его похоронили рядом с сыном в
часовне на острове Скорпиос.
От клана Кеннеди на похороны
прилетел сенатор Эдвард Кеннеди. Он-то первым и завел разговор о наследстве и
вдовьей доле для Джекки.
Состояние Онассиса оценивалось
по самым скромным подсчетам в $1 млрд, включая его флот и недвижимость.
Главной наследницей, согласно завещанию, стала Кристина, которая уже получила
по завещанию матери $270 млн.
По греческим законам, Джекки
могла претендовать на 12,5 %, что составило бы $125 млн. Однако учитывая,
что пришлось бы оспаривать завещание покойного и пускаться в длительный и
скандальный судебный процесс, Джекки благоразумно согласилась на $20 млн
отступных, которые ей предложила Кристина. При категорическом условии, что эта
дама больше никогда не появится ни на яхте, ни на острове Скорпиос, ни в
парижской квартире на Авеню Фош.
Эти $20 млн (не
облагаемые, кстати, налогом) плюс драгоценности, плюс несметное число подарков,
плюс ежемесячное содержание составили в итоге около $42 млн. По
$7 млн за каждый год, прожитый с греком из Смирны.
Через три года после смерти
своего второго мужа самая знаменитая вдова Америки соединила свою судьбу с
давним своим приятелем Морисом Топлесманом – владельцем южноафриканских
алмазных копий.
Как и
Онассис, он был мал ростом, коренаст, немолод, выглядел старше своих лет, любил
сигареты Dunhill и был очень и очень богат.
Десять лет назад Британия
проводила в последний путь Рональда Роуленда, создателя группы Lonrho,
владельца газеты The Observer и сети отелей Metropole Hotels, лучшего друга
Каддафи и Манделы, хозяина половины африканского континента. «Крошка» Роуленд
был одной из самых противоречивых фигур в послевоенном деловом мире. Бывший
премьер-министр Великобритании Эдвард Хит называл его «талантливым, но
неприглядным лицом капитализма». И действительно, Роуленд всегда
руководствовался правилом «выгода важнее морали»: если конкурент не сдавался,
он просто уничтожал его.
«Крошкой» Роуленда называла
няня, позднее это прозвище приобрело иронический смысл: ни душевно, ни
физически мелким он не был никогда. Не было в его жизни и заурядного этапа
карьеры клерка в Сити, который проходит большинство бизнесменов. Напротив,
жизнь его была богата приключениями. Немец по происхождению, он родился в
лагере для переселенцев в Индии в 1917 году. В середине 1930-х семейство
перебралось в нацистскую Германию, где Роуленду пришлось непродолжительное
время послужить в гитлерюгенде. Это было первое, но далеко не последнее темное
пятно его биографии.
Перед войной по настоянию
матери семейство бежало от нацистского режима в Великобританию, где Роуленд
окончил школу и попытался получить какое-то образование, но толком не сумел
этого сделать. Свою карьеру он начал с должности носильщика на лондонском
вокзале Паддингтон. А до 30-летнего возраста занимался мелким бизнесом. Как и
многие магнаты, он не любил делиться воспоминаниями о начале своей карьеры.
Может быть, еще и потому, что британские власти не могли простить ему
германского происхождения, пытались уличить его в шпионаже и не взяли в армию,
куда он просился добровольцем. Во время Второй мировой он был даже арестован по
подозрению в симпатии к нацистам. Известно также, что в 1949 году у налоговой
службы возникли претензии к Роуленду, и он предпочел эмигрировать в Африку.
«Черный континент» стал его
судьбой. В послевоенной Африке молодой европеец быстро сумел привлечь к себе
внимание представителей местной элиты, и у него появились возможности для
старта. Роуленд активно начал заводить знакомства среди лидеров африканских
государств, которые одно за другим обретали независимость. Вскоре он стал одним
из немногих белых людей, завоевавших доверие «черных» властей. Мандела
впоследствии называл его «соратником по борьбе с апартеидом».
Под покровительством местной
элиты Роуленд недорого купил в Южной Родезии маленькую горнодобывающую и
сельскохозяйственную фирму London & Rhodesia Mining & Land Company
(Lonrho). За первые 15 лет руководства он сумел превратить убыточное
предприятие в огромный конгломерат, куда вошло 600 компаний. Роуленду удавалось
успешно обходить торговые санкции против Родезии и поддерживать хорошие отношения
как с европейскими и американскими лидерами, так и с африканскими политиками.
На взятки он не скупился. А его африканским связям завидовали даже английские
спецслужбы.
Поведение Роуленда всегда было
настолько неординарным, что ему пытались найти разные объяснения. Бытует
мнение, что Роуленд работал на британские секретные службы, защищая интересы
Британии в постколониальной Африке. Говорят, что он выполнял поручения Маргарет
Тэтчер и сыграл ключевую роль в решении судьбы Зимбабве. Сам Роуленд любил
политические интриги, часто эпатировал публику заявлениями вроде «ливийцы
продают терроризм в розницу, а оптовиками являются американцы» и нередко
действовал вопреки интересам США в Африке.
* * *
Имя «Крошки» Роуленда
ассоциируется в первую очередь именно с компанией Lonrho и с его громкими
вендеттами, развязанными против конкурентов. Роуленд управлял своей компанией
как личным «феодальным поместьем». Успех Lonrho позволил Роуленду развернуться,
и он приобрел текстильную группу Brentford Nylons, сеть Metropole Hotels,
газету The Observer, которой владел до 1993 года. Каждый шаг Роуленда был
отражен как в бесчисленных колонках светской и деловой хроники, так и в
аналитических статьях серьезных экономических журналов.
К началу 1990-х под управлением
Роуленда находилось уже 800 предприятий в различных сферах бизнеса: газеты,
торговля автомобильными двигателями, текстильные фабрики, шахты, нефтепроводы,
отели и многое другое. Пятая часть акций Lonrho принадлежала лично ему.
К тому же «Крошка» владел
несколькими домами в Лондоне, поместьями в Букингемшире и в Мексике, любимой
яхтой «Ганза», на которой путешествовал по Средиземноморью, и большой
коллекцией африканского искусства. В Сити ходили истории о его сомнительных
делишках в Африке, дружбе со знаменитостями и ловкой манипуляции средствами
массовой информации. А история вражды Роуленда с аль-Файедом, отцом покойного
Доди, из-за сети универмагов Harrods не сходила со страниц газет много лет.
Войну со своим бывшим партнером
Мухаммедом аль-Файедом (он когда-то был одним из директоров компании Lonrho)
Роуленд начал в 1984 году, когда аль-Файед решил приобрести компанию House of
Fraser, включавшую сеть универмагов Harrods, и тем самым перешел дорогу
Роуленду, давно нацелившемуся на House of Fraser. Роуленд организовал кампанию
травли и дискредитации своего противника через Observer. «Крошка» собирал
компромат в большие ящики, надписи на которых гласили: «Резюме гражданина
Египта, Гаити и Арабских Эмиратов аль-Файеда». Аль-Файед как раз предпринимал
очередную попытку получить британское подданство, и Роуленд обвинил его в том,
что он ввел в заблуждение британское правительство относительно своего
происхождения. Власти в конце концов засомневались в благонадежности
аль-Файеда. Оказалось, что он преуменьшил собственный возраст, указав в
официальных документах, что от роду ему 62 года, тогда как на самом деле ему
было 66. Вскоре выяснилось, что изменен был не только возраст. Расследование,
предпринятое журналистами Observer и публиковавшееся на протяжении долгого
времени как детективная история с продолжением, показало, что аль-Файед родился
вовсе не в богатой семье египетских судовладельцев, как он утверждал. Версия об
унаследованном состоянии рухнула, и вопрос о происхождении его миллионов
приобрел особую актуальность. Беглая проверка документов 1960-х годов
продемонстрировала, что аль-Файед оказывал некоторые услуги гаитянскому
диктатору Дювалье, за что был щедро вознагражден. Оказалось также, что
аль-Файед долгие годы был подставным лицом в сделках султана Брунея.
Скандальное разоблачение
закончилось тем, что аль-Файеду и его брату было отказано в британском
гражданстве в связи с «фальсификацией сведений относительно биографии и
источников доходов». Уничижительные прозвища, брошенные Роулендом
репортерам, – «Телефонный фараон» и «Герой с нуля» – долго преследовали
несчастного египтянина. Но он не сдался. В ответ аль-Файед попытался отправить
в отставку трех министров, сообщив о них прессе компрометирующие сведения. Это
чуть не спровоцировало политический кризис.
Вражда, перешедшая в судебное
разбирательство, продолжалась много лет и стоила Роуленду £40 млн
(около $65 млн), зато аль-Файеду – более $1 млрд. И формально
закончилась после того, как члены совета директоров Lonrho уговорили Роуленда
заключить перемирие, что и было публично сделано в октябре 1993 года. Но
незадолго до своей смерти Роуленд сумел нанести противнику, недавно потерявшему
единственного сына, последний удар, обвинив его в краже секретных документов из
сейфа универмага Harrods. Аль-Файед был арестован, и уголовное дело против него
до сих пор не закрыто. Несмотря на несметное богатство, мультимиллионер
продолжает чувствовать себя очень неуютно на второй родине.
* * *
Эта история показывает, что
Роуленд не был разборчив в средствах, из-за чего его называли «последним пиратом
бизнеса». Он нажил много недругов в Сити и в политических кругах, однако никого
не боялся. «Врагов никогда не бывает достаточно», – сказал он однажды
репортерам.
В конце 1980-х Роуленд сокрушил
австралийского магната Алана Бонда, который попытался было купить пакет акций
Lonrho и войти в совет директоров. Бонд допустил две ошибки в своих отношениях
с «Крошкой». Во-первых, он почему-то решил, что тот не будет особенно возражать
насчет того, чтобы передать контроль за своим конгломератом ему, и поспешил купить
20 % акций Lonrho, хотя его никто об этом не просил. Во-вторых, он
предположил, что личная яхта Роуленда автоматически переходит к новому
владельцу Lonrho. Этого Роуленд стерпеть не смог. Он нанес противнику
смертельный удар, опубликовав в своей газете сенсационный материал, в котором
утверждалось, что империя Бонда погрязла в миллиардных долгах и ее благополучие
не более чем фикция. Австралийский магнат был уничтожен.
Впрочем, Роуленд никогда и не
скрывал своих приоритетов – выгода важнее морали. Он сметал на своем пути всех
неугодных: судей, политиков, банкиров, мелких служащих.
Вскоре после теракта в Локерби
в 1988 году Роуленд продал ливийскому лидеру Каддафи треть акций Metropole
Hotels. Это выглядело наглым вызовом обществу: в тот момент весь мир
сочувствовал жертвам ливийских террористов, и ООН ввела санкции против режима
Каддафи. Хотя Роуленд и называл публично Каддафи лучшим другом, истинная
причина политического эпатажа крылась в том, что империя Роуленда остро
нуждалась в наличных средствах.
Впоследствии этот факт его
биографии был использован как предлог для отстранения Роуленда от руководства
компанией. Конфликты в правлении Lonrho случались часто, в 1970-е годы было
несколько громких скандалов, приведших к отставкам членов правления компании и
известных банкиров. Роуленд порой принимал роковые решения, едва не приведшие
компанию к банкротству. Его план строительства железной дороги через Конго
вызвал возмущение заирского правительства, а разработка платины в ЮАР совпала с
падением мировых цен на этот металл. Однако Роуленд устоял.
Его постоянно обвиняли и в
диктаторских методах управления, и в преследовании личных интересов в ущерб
делам компании. Весьма необычно выглядела и его дружба с лидерами африканских
государств (он первым отказался соблюдать санкции по отношению к Родезии). Он
всегда заявлял, что процветание Черного континента для него важнее личных и
корпоративных интересов. Роуленда подозревали в том, что он подкупал чернокожих
правителей, но Африка носила его на руках.
В начале 1990-х годов по внешне
благополучному фасаду Lonrho поползли трещины. В 1991 году обнаружились
огромные долги компании. Роуленд под давлением акционеров был вынужден продать
ряд филиалов. В результате яростной борьбы в совете директоров он уступил
президентский пост немецкому финансисту Дитеру Боку. Смириться с этим он так и
не смог до конца своих дней.
За несколько недель до смерти
Роуленда все британские газеты писали о его стычке с главой Lonrho Джоном
Гравеном в отеле Ritz. Роуленд собирал досье на врагов, судился, угрожал,
отпускал в адрес преемников уничижительные реплики и время от времени сообщал
журналистам о том, что вынашивает планы возвращения себе контрольного пакета
Lonrho. И наверняка реализовал бы их, если бы рак кожи окончательно не подкосил
его во время последнего путешествия на яхте.
В
некрологе, опубликованном The Observer, говорилось: «Роуленду принадлежала эта
газета. Ему принадлежала половина Африки. Он стремился владеть всем миром».
Свои соболезнования прислали лидеры многих африканских стран, включая Нельсона
Манделу, наградившего Роуленда высшим орденом ЮАР. Бывший президент Замбии
Кеннет Каунда сказал после кончины своего друга: «Он был человеком страсти и
любил своих друзей». Вице-президент Lonrho Николас Моррель считает иначе: «Мы пять
лет враждовали с Роулендом, но, как говорится, de mortuis nil nisi bene».
Аль-Файед счел нужным сказать: «Мне будет его не хватать». А если бы некролог
писал сам Роуленд, прирожденный диссидент, он, возможно, вспомнил бы принцип,
провозглашенный однажды им самим: «Каждый имеет свою цену. Отличие честного
человека состоит лишь в том, что его цена слишком высока».
Молоток!Арманд
Хаммер (Armand Hammer), 1898–1990
Место действия: США
Сфера интересов: нефть,
коллекционирование произведений искусства, благотоврительность, общественная
деятельность
Арманд Хаммер прожил 92 года и
сделал все возможное, чтобы его имя не забыли и после смерти. Он написал
мемуары, заказал несколько биографий. Постоянно выступал в прессе с заявлениями
и не скупился на интервью. Создал музей, научный центр и благотворительный фонд
имени себя. Позаботился о том, чтобы его имя было выложено золотыми буквами в
Зале славы нью-йоркского музея Метрополитен. Основал киностудию, которая должна
была запечатлеть жизнь Арманда Хаммера для будущих поколений. Едва успев
раскланяться с английской королевой, он уже летел на прием к американскому
президенту. В течение многих лет упорно добивался Нобелевской премии и
британского дворянского титула. Он был единственным капиталистом США,
награжденным орденом Ленина. А также получил награды и стал обладателем 25
почетных званий 12 стран мира.
В общем, Хаммер не сомневался в
своей посмертной славе. Он так и говорил: «Я сделаю так, что люди будут помнить
обо мне только одно – что я помогал человечеству с неслыханным до сих пор
размахом. Мою жизнь будут считать чудом».
Арманд Хаммер родился в
Нью-Йорке в 1898 году. Его родители и ближайшие родственники были родом из
Одессы. Дядя работал одесским дистрибутором компании Ford. Отец, Джулиус
Хаммер, был практикующим врачом-гинекологом, а после переезда в Америку основал
еще и фармацевтическую компанию. При этом Хаммер-старший был ярым коммунистом,
одним из организаторов и обладателем билета номер один социалистической рабочей
партии США (будущей компартии). Старшему сыну он дал «говорящее» имя: в
переводе с английского Arm and Hammer – это «рука и молот».
Когда Арманду исполнился 21
год, отца арестовали за незаконный аборт на дому, закончившийся к тому же
смертью пациентки, и приговорили к десяти годам тюрьмы. Хаммер-старший
отправился в нью-йоркскую Синг-Синг, а Хаммер-младший решил продолжить
отцовский бизнес. Он окончил медицинский колледж, однако ни одного дня не
проработал практикующим врачом (хотя всю свою жизнь был известен как «доктор
Хаммер» и очень этим гордился). Его больше интересовала отцовская
фармацевтическая компания и американский сухой закон. Он придумал остроумный
способ обойти его – в качестве лекарственного средства Хаммер начал продавать
имбирную спиртовую настойку, которая, будучи смешана со льдом, превращалась в
вожделенный крепкий напиток. Уже через год Хаммер стал миллионером.
* * *
В 1920 году Хаммер,
преуспевающий бизнесмен и член компартии США, отправился в Россию. Один из
поводов для поездки – необходимость разобраться с русскими, задолжавшими его
компании $150 тыс. Но был и другой интерес – выяснить, нельзя ли выгодно
продавать лекарства в стране, где помимо голода и разрухи разразилась еще и
страшная эпидемия тифа.
Встреча с Лениным, о котором
Арманд слышал от отца чуть не с колыбели (Хаммер-старший встречался с вождем
мирового пролетариата в Европе в 1907 году), не обманула его ожиданий. Позже
Хаммер-младший вспоминал, что был готов выпрыгнуть из окна, если бы вождь об
этом попросил. Но Ленин попросил его о другом: сделать так, чтобы американцы
поняли выгоды торговли с Советами. Разумеется, за процент с каждой сделки.
Хаммера эта перспектива так вдохновила, что, при ехав в Россию на несколько
месяцев, он остался здесь на девять лет и представлял интересы более 30
американских компаний, в том числе Ford Motor и Underwood Typewriter. Открыл он
в России и свое дело.
Арманд Хаммер быстро понял, что
передовой отряд мирового пролетариата больше нуждается в продовольствии, чем в
медикаментах, и организовал поставку в страну американского зерна в обмен на
мех и икру. За это советское правительство предоставило ему первую в советской
истории частную концессию – на добычу асбеста на Урале. Но самым большим
достижением Хаммера в России стало строительство в Москве карандашной фабрики –
за первый год работы ее прибыль превысила $1 млн.
Жизнь в Москве Хаммеру
нравилась. Он женился на дочери царского офицера Ольге фон Рут и поселился в
24-комнатном особняке, который обслуживали восемь человек не считая шофера. А
главное, у Хаммера был почти официальный статус «красного капиталиста»,
пользующегося покровительством государства и лично знакомого с его лидерами –
со всеми, начиная с Ленина и заканчивая Горбачевым. Этот образ Хаммер, как мог,
культивировал. В своих мемуарах он так объяснил расположение к себе советских
руководителей: мол, Ленин на смертном одре велел преемникам всегда и во всем
помогать «молодому Хаммеру».
Но жизнь, как известно,
прозаичнее. Когда в конце 1920-х в Советском Союзе началась борьба с нэпманами,
Хаммер был вынужден передать все свои предприятия государству. Большую часть
денег, вложенных в России, вывезти не удалось. Но в виде компенсации Сталин
предложил Хаммеру стать финансовым агентом СССР и заняться поиском на Западе
валюты для стесненного в средствах советского правительства. Разумеется, за это
Хаммеру, как и всякому агенту, полагались щедрые комиссионные. Кроме того,
Хаммер в течение 70 лет был для СССР агентом влияния на Западе и занимался
легализацией денег, переправляемых для иностранных товарищей (о чем
свидетельствуют документы из недавно ставших доступными архивов КГБ и ФБР). Но
и это не все. Уезжая из России, Хаммер по поручению советского руководства
вывез для продажи в США предметы русского искусства (картины, украшения,
серебро, изделия Фаберже), которые сам называл не иначе как «сокровища
Романовых». Заодно с государственным грузом Арманд Хаммер увез и собственную
частную коллекцию русской живописи. Советский период его биографии завершился.
* * *
В США Хаммер быстро придумал,
как выгодно распродать русское искусство. Поскольку через галереи такие вещи
уходили медленно (многие из них на самом деле были просто старинным хламом или
подделками), он выставил их в универмагах и сумел извлечь из этого максимальную
выгоду – заодно с казенным имуществом он продал и свои собственные ценности. А
чуть позже наладил в Америке производство поддельных яиц Фаберже – фирменным
клеймом Хаммер запасся еще в Москве.
Естественно, он продолжал
эксплуатировать и свою первую золотую жилу – человеческую слабость к спиртному.
Когда в 1933 году был отменен сухой закон, Хаммер, пользуясь связями в России,
начал ввозить в США российскую древесину для пивных бочек – спрос был огромным.
На заработанные таким образом деньги был приобретен завод в Кентукки,
производивший сомнительного качества виски. Продавая эту бурду по очень низким
ценам, Хаммер сумел захватить значительную долю рынка. Следующий шаг – создание
United Distillers of America. Хотя в годы Второй мировой войны в США опять был
временно введен сухой закон, Хаммер сумел выторговать для себя разрешение на
изготовление спиртного. Более того, он выбил государственную субсидию на
расширение своего производства. К 1946 году United Distillers стала самой
крупной частной компанией Америки, производящей алкоголь.
Идею расширения бизнеса
подсказала вторая жена Хаммера (первая сбежала вскоре после приезда в США –
отправилась петь цыганские романсы в Голливуд). Отходы алкогольного
производства Хаммер начал продавать в качестве корма для скота и даже сам
увлекся животноводством на ферме своей второй жены в Нью-Джерси. Кстати, второй
его брак тоже оказался неудачным. Он завел любовницу и, когда та забеременела,
обещал на ней жениться. Но вместо этого отправил ее в Мексику и заставил
заключить фиктивный брак, чтобы ребенок не носил его фамилию. Тем временем он развелся
со второй женой и вскоре, в 1956 году, вновь выгодно женился – на богатой вдове
Фрэнсис Баррет.
Ему было уже 58. Он продал
United Distillers и переехал в Лос-Анджелес. Супругам было показалось, что
наступает спокойная старость, как вдруг один знакомый посоветовал Арманду
Хаммеру приобрести маленькую нефтедобывающую компанию Occidental Petroleum –
«Окси». С ее покупкой началась вторая жизнь Хаммера в бизнесе, хотя он ничего
не понимал в нефти. Через пять лет было обнаружено первое крупное месторождение,
а еще через пять годовой оборот компании превысил $500 млн. К концу 1980-х
«Окси» вышла на 14-е место среди индустриальных фирм США.
Долгое пребывание Хаммера в
России, несомненно, наложило отпечаток на его манеру ведения бизнеса. Законы
свободного рынка были ему чужды. Он строил свои предприятия исходя из того, что
все блага (под ними Хаммер понимал прежде всего деньги) исходят от государства,
а потому главное – получить госзаказ. В этой области ему не было равных. Он, не
колеблясь, обращался к генеральному секретарю, президенту, королю, диктатору,
террористу. И всегда умел найти ключ к их сердцам и кошелькам – деньги,
подарки, угрозы, обещания, наконец, просто лесть. К примеру, Брежневу и
Горбачеву он льстил тем, что они напоминают ему Ленина. Хаммер считал своими
друзьями принца Чарльза, королеву-мать, Маргарет Тэтчер, супругу французского
президента Даниэль Миттеран, сына американского президента Франклина Рузвельта
Джеймса, израильского премьер-министра Менахема Бегина. Фрэнк Синатра посвятил
Хаммеру серенаду под названием «Mr. Wonderful».
Благодаря связям и умению их
налаживать Хаммер получил заказ на строительство газопровода из Сибири в
Японию, разработку огромной угольной шахты в Китае, поставку химических
удобрений в СССР. Незадолго до смерти он планировал создать международную
авиастроительную корпорацию с участием Израиля, США и СССР. Когда боевики
грозили сорвать строительство нефтепровода в Колумбии, Хаммер откупился от них,
заплатив $3 млн. Наибольший же успех советский подход к бизнесу принес ему
в Ливии, где обнаружили крупное нефтяное месторождение. Местные чиновники
получили крупные взятки, а король Ливии – очень заманчивое предложение. Хаммер
заявил ему, что готов пробурить водяные скважины и провести воду на «малую
родину» монарха. Желанная концессия была получена.
Труднее всего было с
американскими президентами – но ни республиканцы, ни демократы не могли
уклониться от встреч с коммунистом Хаммером. В этом ему помогал Альберт
Гор-старший.
* * *
Альберт Гор-старший был
скромным школьным учителем, но однажды решил попытать счастья и в конце 1930-х
стал бороться за место в палате представителей конгресса. Это место он получил.
А заодно и расположение Арманда Хаммера, который всегда заботился о том, чтобы
карманы Гора не пустовали, а после отставки наградил его местом в совете
директоров «Окси» (Гор возглавил угольное подразделение компании и получал
$500 тыс. в год). В качестве ответной любезности Гор-старший
обеспечивал покровителю доступ в вашингтонские коридоры власти. Именно он помог
Хаммеру познакомиться с несколькими американскими президентами, а однажды
Альберту Гору удалось даже остановить расследование ФБР, которое не без
основания подозревало Хаммера в связях с КГБ. Семейную традицию продолжил
Гор-младший, избранный в сенат в 1980 году: по его приглашению Арманд Хаммер
наблюдал инаугурацию президента Рейгана из специальной ложи, зарезервированной
для сенаторов.
Но однажды, когда дуэт
Хаммер—Гор пытался завоевать расположение президента Никсона, дело закончилось
скандалом. За незаконные пожертвования наличными в избирательной фонд Никсона
Хаммер был привлечен к суду. Сначала он пытался все отрицать, но этим только
ухудшил свое положение. Затем он срочно лег в больницу, заявив, что не может
явиться на судебное заседание по состоянию здоровья. Когда и это не помогло, он
въехал в залу суда в инвалидной коляске в сопровождении десятка врачей, которые
должны были следить за показаниями многочисленных датчиков, опутывавших
больного. Суд, разумеется, проявил снисхождение к пожилому и больному человеку,
приговорив его к тюремному заключению условно. Через несколько дней Хаммер как
ни в чем не бывало уже принимал посетителей в своем офисе. И все-таки приговор
суда (Хаммер был помилован лишь в 1989 году) изрядно подпортил его репутацию.
Именно из-за него Хаммер не получил Нобелевской премии и вожделенного
английского дворянства. И из-за него был вынужден тратить на
благотворительность огромные суммы, чтобы в памяти потомков остался именно
светлый его образ.
* * *
К концу 1980-х Хаммер владел
лишь 1 % акций «Окси», но считал себя ее полноправным хозяином, зачастую
не замечая разницы между бюджетом компании и собственным кошельком. Он тратил
ее деньги на приобретение произведений искусства, выставки своей коллекции,
конференции по правам человека, празднование собственного дня рождения, личных
адвокатов, телохранителей и, наконец, на личный Boeing 727. Но самые
значительные вложения были сделаны в собственное имя. Однажды за счет «Окси»
Хаммер даже купил 15 % акций Arm & Hammer, производящей пищевую соду,
лишь потому, что компания с таким названием должна принадлежать только самому
Хаммеру.
Деньги интересовали его лишь
постольку, поскольку с их помощью было проще создать тот образ, который
запомнят потомки. Ту же цель – пропаганду собственного имени – преследовало и
меценатство Хаммера, казавшееся ему одним из самых простых способов остаться в
истории. Он как-то заявил, что у него две цели в жизни: прекратить «холодную
войну» и победить рак. Первая была достигнута, хотя заслуга Хаммера в этом,
очевидно, не столь велика, как ему хотелось бы думать. А созданный на его
средства центр по исследованию рака был, несомненно, одним из действительно
полезных начинаний, но рак так и остался непобежденным – именно от рака умер
сам Хаммер (правда, в его возрасте можно было умереть и от простуды). Но его
действия на ниве благотворительности и меценатства так же, как и в бизнесе,
нельзя назвать безупречными. Например, Хаммер нанимал усиленную охрану для
перевозки картин лишь для того, чтобы преувеличить в глазах общественности их
ценность.
Но это мелочь. В 1950-е годы
Хаммер собрал коллекцию из 49 произведений старых мастеров, с большой помпой
провез ее по всей Америке, а затем подарил университету Южной Калифорнии. Этот
жест не остался без внимания – Хаммер получил налоговое освобождение на
$1 млн. Правда, последующая налоговая проверка показала, что дар куда
менее ценен, чем было заявлено, и Хаммеру пришлось заплатить в казну
$267 тыс., чтобы уладить дело. Но на этом история не закончилась. Через
некоторое время Хаммер одолжил у университета две картины Рубенса и одну
Брейгеля для какого-то телешоу. А потом отказался возвращать – обиделся на то,
что университет так и не удосужился присудить ему какую-нибудь почетную
степень. Картины вернулись в университет только после смерти Хаммера.
Последним большим проектом
стало создание грандиозного, больше напоминающего мавзолей Художественного
музея и культурного центра имени Арманда Хаммера – на средства «Окси»,
потратившего на эту затею почти $100 млн. На двух фасадах метровыми буквами
выложено имя Хаммера. Вестибюль украшает двухметровый портрет Хаммера,
центральный дворик – бюст Хаммера. Для рукописи Леонардо да Винчи, купленной
Хаммером за $5,6 млн и переименованной в «Кодекс Хаммера», сооружен
специальный зал (вроде часовни). Казалось, имя увековечено.
Через две недели после
торжественного открытия музея, в декабре 1990 года, Арманд Хаммер скончался.
Телеведущие и газетчики оплакивали выдающегося гражданина Америки.
Однако образ Арманда Хаммера,
который он кропотливо создавал всю жизнь, переписывая автобиографию, покупая
журналистов и приручая политиков, оказался недолговечным.
* * *
Уже через несколько месяцев
после смерти Хаммера стало ясно, что он вряд ли останется в истории таким,
каким себя видел, – выдающимся бизнесменом, могущественным дипломатом и
щедрым меценатом. В посмертных биографиях Хаммер предстал перед публикой в
несколько ином облике – человека безмерно жадного до денег и власти,
вероломного, самовлюбленного и предельно циничного. Его самой большой и самой
неудачной сделкой оказалась как раз покупка собственного бессмертия.
Прежде всего выяснилось, что
богатство Хаммера – миф, так же, как и его исключительные таланты в ведении
бизнеса. Его состояние на момент смерти оценивалось всего в $40 млн –
ничтожная сумма, если исходить из того, сколько шума было вокруг несметных
богатств Хаммера. Да и то из нее следует вычесть долги, неоплаченные счета и
налоги. Только претензии со стороны благотворительных организаций, которым
Арманд Хаммер наобещал златые горы, составили почти $2,5 млн.
Сразу же после смерти Хаммера
компания «Окси» избавилась от всех обязательств, навязанных бывшим боссом. Была
ликвидирована хаммеровская киностудия, проданы доля «Окси» в Arm & Hammer и
китайская угольная шахта. Музей Хаммера был передан расположенному по соседству
университету и превращен в многопрофильный культурный центр. Его бюст и портрет
пылятся в подвале. Остались только буквы на фасаде: Armand Hammer.
Почувствовали себя обманутыми
даже родственники Хаммера. Почти ни с чем остались его сын, внебрачная дочь,
внуки, любовницы, хотя всем им было обещано пожизненное содержание.
Неудивительно, что его внук, возглавлявший Фонд Хаммера, не выполнил волю деда.
Тот в свое время заплатил музею Метрополитен $800 тыс., чтобы его имя
выложили золотыми буквами в Зале славы. Согласно правилам музея, эта услуга
стоила $1,8 млн. Но имя появилось. В кредит. Однако внук наотрез отказался
платить недостающий миллион. Вместо этого он отдал музею $200 тыс. –
за то, чтобы имя деда вообще убрали. И Арманд Хаммер уже бессилен что-либо
изменить.
Наконец,
уже после смерти Арманда Хаммера выяснилось, что когда-то Хаммер-старший взял
на себя вину сына – на самом деле аборт несчастной пациентке делал
Хаммер-младший, тогда еще только учившийся в медицинском колледже.
Часть
5Иконы и андердоги
Сегодня владельцев крупных
состояний обычно называют не динозаврами, акулами или китами, а иконами или
андердогами.
Слово «icon» в переводе с
английского – символ, знаковая фигура. Современные миллионеры и миллиардеры не
похожи на своих предшественников. «Новые богатые» – это инсургенты, новаторы,
не просто делающие состояния в какой-либо области бизнеса, но и создающие эти
области.
Андердогами называют новичков в
бизнесе, которым удается обойти более опытных конкурентов. Термин «underdog»
означает одновременно и побежденного (буквально – собака, над которой в драке
одерживают верх, подмятая противником), и непобежденного – того, кто не
сдается, не пасует перед более сильным противником, не желая принимать позу
покорности.
Непобежденные или погибают, или
становятся победителями.
Прорицатель
из ОмахиУоррен Баффет (Warren Edward Buffett), род. в 1930
Место действия: США
Сфера интересов: инвестиции,
благотворительность, общественная деятельность
Владелец контрольного пакета
акций и CEO Berkshire Hathaway. В 2008 году журнад Forbes назвал Баффета самым
богатым человеком мира. Его состояние оценивается в $62 млрд.
Уоррен Баффет, человек со
странным призванием «инвестор» и огромным личным состоянием, не читает биржевых
сводок. Экспертов, желающих втолковать ему, какие тенденции господствуют нынче
на рынках ценных бумаг, он доводит до исступления своим видом, недвусмысленно
демонстрирующим: если вы все такие умные, то почему же я такой богатый?
Как-то раз у Баффета попросили
автограф. Дело было на площадке для бейсбола. Хотя ему уже прилично за 70 и
играет он в самой средней лиге (в смысле, бейсбольной) – автографы его
ценятся на вес золота. К спорту это не имеет ни малейшего отношения. Речь идет
об автографах, например, на чеках.
О существовании Уоррена Баффета
широкая общественность вспоминает как о Санта-Клаусе – ровно один раз в год.
Хотя, в отличие от Санта-Клауса, Баффет никуда не приходит с мешком подарков.
Просто-напросто один раз в году его фамилия всплывает – набранная, заметим,
очень мелким шрифтом – в журнале Forbes. Как обычно: где-то между тридцатой и
шестидесятой страницами.
В списке самых богатых граждан
США или в списке миллиардеров мира.
Иногда даже на первом месте.
В прошлом году он был вторым –
после Билла Гейтса. И в этом году – то же самое. Только цифры всегда немножечко
разные.
* * *
Уоррен Баффет живет в местечке
Кентербери. Собственно, он жил там всегда. Ближайший город с железнодорожной
станцией – Омаха, штат Небраска.
Омаху на карте едва видно,
Кентербери не видно вовсе.
Нью-Йорк и Вашингтон вызывают у
домоседа Баффета чувство глубокого отвращения. В особенности же пресловутая
Уолл-стрит.
Это обстоятельство само по
себе, вероятно, не слишком примечательно. Если бы не один нюанс: Уоррен Баффет
– специалист по пакетам акций. Бесспорно, лучший в Америке. Вероятно, лучший в
мире.
У самого Баффета лично есть
акции только одной фирмы, которую он сам основал и о которой почти никто не
слышал: Berkshire Hataway. Зато 43 %.
Собственно, эти 43 % и
делают его вот уже который год одним из самых богатых людей в мире.
Надо сказать, это весьма
примечательные акции. В 1965 году каждая из них стоила $12. В 1988 году –
$4 тыс. В 1993 году – $16 тыс. Так что теперь Berkshire Hataway –
самые дорогие акции на нью-йоркской бирже.
Баффет никогда не делал
попыток, что называется, «разбить» номинал, сделав Berkshire Hataway доступнее.
Его акционеры – закрытый клуб
корифеев, которые гордятся своей исключительностью.
Тот, кто в 1960-е годы вложил
$10 тыс. в Berkshire Hataway, сегодня имеет в своем распоряжении
$50 млн. Правда, таких сообразительных оказалось тогда не слишком много.
Можно подумать, фирма Berkshire
Hataway торгует оружием или производит золото из старых подошв. Черта с два.
Она вообще ничего не производит.
Нет, не то чтобы совсем ничего.
Berkshire Hataway вкладывает деньги в… другие фирмы.
За 30 лет прилежной работы
Баффету удалось сложить в инвестиционном портфеле Berkshire Hataway прямо-таки
звездную комбинацию. 48 % огромнойстраховойкорпорации
Geico Corp., 11 % Gillette Co., 7 % Coca-Cola Co., 15 %
Washington Post, 14 % Salomon Brothers Ink., Buffalo News. И еще
10 % American Express, контрольные пакеты в трех обувных концернах,
страховых компаниях, телестанциях, банках и прочая…
Неуклонность, с которой все,
купленное Berkshire Hataway, то есть Уорреном Баффетом, поднимается в цене, вот
уже 30 лет приводит конкурирующий деловой мир в состояние между истерикой и
трансом.
Акции инвестиционного гиганта –
Salomon Brothers Inc. – упали в цене. Компания стояла перед
огорчительнейшей перспективой потерять $500 млн.
Баффет, не моргнув глазом,
купил огромную порцию привилегированных акций. Через некоторое время после
этого, на первый взгляд, сомнительного приобретения убыток превратился в
$250 млн прибыли.
За газету Buffalo News Баффет
отдал 20 лет назад $35 млн. Сегодня она стоит по крайней мере
$500 млн и приносит каждый год чистой прибыли как раз столько, сколько он
за нее однажды заплатил.
Акционеры на Баффета смотрят с
детским обожанием. Ежегодное собрание для них – это рождественский праздник, на
котором им целых семь минут разрешают на него смотреть. Это невинное
развлечение Уоррен Баффет им охотно позволяет.
Никому еще ни разу не пришло в
голову сделать Баффету замечание или ценное указание по поводу деловой или, не
дай бог, корпоративной политики.
В обычных инвестиционных
компаниях прибыль колеблется между 5 и 10 %.
Акционерам Berkshire Hataway
каждая акция приносит как минимум 29 % годового дохода. На протяжении вот
уже 25 лет.
Каждый год, при виде этой
непостижимой цифры, собрание акционеров делает единодушный вдох и…
воздерживается от всех вопросов.
Никто не берется точно
объяснить, в чем дело. По общему мнению, Уоррен Баффет просто обладает чем-то
вроде магической силы. Ему как бы достаточно бросить взгляд на курс акций
какой-нибудь компании – и тот немедленно подскакивает, как заговоренный.
На самом деле секрет Уоррена
Баффета еще проще. Он на курсы акций не смотрит вообще.
* * *
Уоррен Баффет – человек
счастливый. Входя в свой рабочий кабинет по утрам, он даже по привычке слегка
пританцовывает. Несмотря на почти 80 лет.
У него не назначены деловые
свидания на другом конце света. Баффет вообще ненавидит деловые встречи. Он
никогда и никуда не торопится. И всегда в отменном настроении.
Ему не приходится забивать себе
голову мучительными раздумьями, что о нем сказано в последних газетных
выпусках.
У него нет самолета, он не
носится по свету с портативным телефоном, намертво приклеенным к уху. В
Голливуд его не тянет. С политиками он не беседует.
Его дом был куплен за
$32 тыс., и в его ремонт никто не потрудился вкладывать миллионы.
Уоррен Баффет никогда не
покупал себе острова, своей жене – бесценных украшений, а своим детям – яхты.
Не из скупости. Просто мысль о том, что лежать под собственной пальмой
приятнее, чем под общественной, вероятно, показалась бы ему довольно дикой.
Своим детям он уже давно
объявил, что $15 млрд – или сколько их там еще будет – перейдут по
наследству не семье, а обществу. В виде какого-нибудь фонда.
Но только после его смерти.
Баффет не занимается
прижизненной благотворительностью. Он считает, что пока приносит больше пользы,
собирая деньги, а не раздавая их.
Вечерами Уоррен Баффет охотно
играет в бридж. Когда ему прислали приглашение на обед с президентом Клинтоном,
Баффет вежливо передарил приглашение кому-то другому. Вовремя сообразив, что у
президента в бридж играть не принято, так что вечер наверняка пропадет даром.
У него нет компьютера и факса,
кажется, тоже нет.
Говорят, где-то в Омахе у него
есть любовница.
Но зато ни единого
телохранителя.
Вице-президент его компании
живет в Лос-Анджелесе.
Их разделяют 2000 километров и
два часовых пояса. Бизнесу это не вредит.
Несколько раз в год они
встречаются. Главным образом, если их приглашает на weekend Билл Гейтс.
Поиграть в бейсбол. Это действительно единственное дело, которое нельзя уладить
по телефону.
Все остальное можно
замечательным образом обсудить, сняв трубку и набрав номер. Совершенно незачем
запихивать себя и 15 килограммов документов в самолет. Чтобы потом сидеть в
каких-то прокуренных комнатах, принимая якобы жизненно необходимые для бизнеса
решения.
Его офис похож на контору
адвоката в глухой провинции.
Он никогда не работает по
ночам. И никакие новости из делового мира не могут заставить его пропустить
обед.
Короче говоря, Уоррен Баффет –
самый беззаботный и апатичный из всех акционеров Berkshire Hataway.
* * *
Делать бизнес Уоррен Баффет
учился у легендарного американского инвестора Билла Грехема. Который кончил
тем, что, утомившись от больших денег, стал переводить античных авторов.
Свой главный деловой принцип
Баффет позаимствовал у Грехема. А тот, в свою очередь – у кого-то из древних
римлян: «Medio tutissimus ibis» – «следуй по среднему пути».
Баффет усвоил эту мудрость,
подозрительно отдающую пошлостью, и превратил ее в уникальную деловую
стратегию.
Все заповеди которой – с первой
по десятую – звучат абсолютно одинаково: имей терпение.
Закон Уоррена Баффета больше
похож на общее место. Но это общее место стоит сегодня $15 млрд. А еще
через десять лет вполне может стоить $100 млрд.
Уоррен Баффет понял, что все
заводы, газеты и пароходы имеют свою настоящую цену. И она не имеет ничего
общего с тем, что происходит на бирже.
Поэтому вот уже 40 лет он
проводит время за чтением. Изучая не биржевые сводки, а балансы, обороты,
угадывая скрытые резервы, вычисляя денежные фонды и материальные ресурсы. Он
читает медленно и принимает решения годами.
В горах финансового мусора он
старательно выискивает компании – не те, которые дешевы, а такие, которые биржа
недооценила.
Попасть в инвестиционный
портфель Berkshire Hataway еще сложнее, чем в вышеупомянутый перечень Forbes.
Баффет приобретает не акции, а
бизнес. Акции – по его мнению, не более чем резаная бумага. Он купил 11 %
Gillette не оттого, что курс оказался особенно благоприятен. Просто:
«Приятно отправляться вечером в
кровать, зная, что в мире есть 2,5 млрд мужчин, и все они на следующее
утро будут бриться. Большая часть бреется лезвием King Gillette, изобретенном
100 лет назад».
Поэтому, можете быть уверены:
если завтра курс Gillette упадет на девять десятых, Уоррен Баффет не продаст ни
одной акции. Он просто будет ждать. Год, два, десять. Времени у него
достаточно.
«Coca-Cola продает 800 млн
бутылок в день. Наша доля – 50 млн».
Главное – никогда не нужно
следить за состоянием биржи. «Если акции падают на 10 % и вас это выбивает
из колеи, значит вы думаете, что биржа лучше вас знает, как обстоят дела в
вашем бизнесе. В этом случае вы полный идиот. Никогда не пытайтесь понять, что
происходит с рынком».
Он вообще не выносит всех этих
игроков в компьютерные игры, которые живут между экраном и телефоном, совершая
миллионные сделки за полторы секунды.
По мнению Баффета, любой
выпускник бизнес-колледжа должен подписать нерушимое обязательство: не
принимать за время своей жизни больше двадцати решений.
«Если вы работаете 40 лет, то
одного решения за два года – более чем достаточно».
Он считает, что все биржевые
операции можно спокойно прекратить года на два. «Если в вашей фирме все в
порядке, курс позаботится о себе сам».
Баффет никогда не покупает то,
в чем не разбирается.
«Я понимаю, что такое
шоколадный батончик Hershey’s и что такое Coca-Cola. Я могу предсказать, что с
ними будет через пять лет. Билл Гейтс – отличный парень, мы очень дружим.
Возможно, он даже самый умный парень из всех, кого я встречал. Но я понятия не имею,
что это за маленькие штучки, которые он делает».
За исключением акций Guinness, у него нет акций иностранных
фирм. И дело отнюдь не в патриотизме, на котором помешана вся Америка.
«Если я
не могу сделать деньги на американском рынке, оборачивающем $4 трлн в год, мне,
очевидно, вообще нечего делать в этой профессии», – говорит он.
Метатель
бисераДжордж Сорос (George Soros), он же Дьёрдь Шорош (Soros György), род.
в 1930
Место действия: США
Сфера интересов: финансовые
операции, инвестиции, благотворительность и общественная деятельность
Он мог заработать $1 млрд
за два дня и потерять $800 млн за полтора часа. Щедрость, с которой он
перекачивал деньги мировых бирж в страны за «железным занавесом», казалась
подозрительной даже его собственным сотрудникам. Они наивно полагали, что его
мучает совесть.
До падения Берлинской стены он
поставлял копировальные аппараты диссидентам из Восточной Европы и уговаривал
коммунистические правительства изредка отпускать ученых за границу. На его,
Сороса, деньги.
Он считал, что таким образом
готовит создание «открытого общества» в социалистическом лагере.
Когда занавес подняли и лагерь
разбежался, Сорос снова оказался при деле.
Его боготворили диссиденты,
вошедшие тем временем в правительства.
Он консультировал свежеиспеченных
банкиров, еще путавших дебет с кредитом.
К нему на прием рвались ученые,
с ужасом наблюдавшие за тем, как новорожденная рыночная экономика сжирает
субсидии на научные исследования.
Он раздавал долларовые гранты с
таким видом, будто Государственный монетный двор и казначейство Соединенных
Штатов принадлежат лично ему. Что, в свою очередь, породило неприятные слухи.
Рассказывали, что он работает
на разведку. Правда, неизвестно, на какую. В США считали – на советскую. В СССР
говорили – на ЦРУ. В Румынии думали, что он – агент венгерского правительства.
В его родной Венгрии полагали,
что Сорос является неотъемлемой частью жидо-масонского заговора.
* * *
Вообще-то Соросы носили гораздо
более простую фамилию – Шварц. Что совершенно однозначно свидетельствовало о
еврейском происхождении. Один из предков Джорджа Сороса пожертвовал
национальной гордостью во имя спокойствия – и поменял фамилию.
Когда немцы вошли в Венгрию,
фамилию пришлось менять заново – чтобы привести ее в соответствие с поддельными
документами, в которых не только фамилия, но и национальность была…
приукрашена.
Жизнь юного Сороса в
оккупированном Будапеште приобрела детективную окраску – ночью он прятался в
подвалах, днем всячески избегал встреч с армейскими патрулями.
Симпатия к воинам-освободителям
не помешала ему после войны отправиться получать образование в Лондон. И затем
до 1969 года заниматься биржевыми спекуляциями для богатых клиентов. Большого
состояния эта деятельность не принесла. Зато – массу полезного опыта и связи.
К 1969 году он был обладателем
небольшого стартового капитала и детально проработанной жизненной философии.
Сорос был и остается,
по-видимому, единственным удачливым финансистом, который стал философом до
того, как заработал свой первый миллион. Обычно это происходит в обратной
последовательности.
Вопросы, которые его занимали,
формулировались крайне абстрактно и касались теории хаоса и равновесия.
Соросу удалось применить свою
философию на практике и добиться вполне реальных прибылей. Практическое
воплощение его абстрактных построений называлось фонд Quantum. И стоило в 1969
году каких-то $4 млн.
Quantum объединил состоятельных
и влиятельных финансистов, увлеченных биржевой игрой. Главным их достоинством
была способность быстро и без шума получать многомиллионные кредиты.
Деятельность фонда не имела
никакого отношения к столь любезной Соросу филантропии.
* * *
Каждая $1000, вложенная в
Quantum в 1969 году, стала в 1994 $2 млн.
С 1979 по 1981 год размеры
фонда увеличились с $100 млн до $400 млн.
В 1993 году фонд вырос на 61,5 %.
Сверхприбыли Джордж Сорос
извлекал из сверхрисков.
Он полагал – и не без оснований
– что тенденции биржи можно предугадать, если не обращать внимания на научные
прогнозы. И использовал собственные и заемные средства акционеров Quantum для
проведения агрессивной и стремительной игры на повышение или на понижение.
От коллег Сороса отличала
крайняя самоуверенность. Его философское открытие состояло в том, что в мире
финансового хаоса именно это огорчительное свойство натуры приносит наибольший
успех.
Однажды, в 1974 году, играя в
гольф, он услышал о том, что американо-японские отношения в очередной раз
осложнились. До закрытия биржи оставалось полтора часа.
Сорос велел своему маклеру за
полтора часа продать весь пакет акций японских фирм. Маклер умолял его
предварительно подумать, просчитать последствия, посоветоваться с экспертами.
Сорос приказал не тратить времени на интеллектуальный вздор и продавать,
продавать, продавать.
На следующий день Соединенные
Штаты ввели ограничения на торговлю с Японией, курсы акций обвалились в
политическую пропасть.
Именно самоуверенность
позволяла ему действовать с такой скоростью, что он ухитрялся принять два
решения в то время, когда все прочие еще не приняли и одного.
Таким образом, если Джордж
Сорос совершал ошибку, то замечал последствия и исправлял их до того, как
конкуренты успевали сделать хотя бы один телефонный звонок.
* * *
Вторым пунктом в его биржевой
философии значилось, что в хаос можно влить внушительную сумму денег. Тогда
хаос примет организованную форму и принесет прибыль.
Назвать это выдающимся
открытием мешает лишь то обстоятельство, что биржевые игроки успешно
использовали подобную практику на протяжении десятилетий. Соросу принадлежит
всего лишь честь удачной формулировки.
Но, как это обычно бывало с
Соросом, удачно сформулировав некоторое абстрактное соображение, он не менее
удачно его применял. Настолько удачно, что вызывал определенную озабоченность у
американского правительства.
Последнее, в отличие от Сороса,
не считало хаос нормальным состоянием свободного рынка.
Однажды Соросу даже пришлось
писать туманную объяснительную записку некоей правительственной комиссии. Ей
чрезвычайно не понравились его энергичные действия образца 1986 года.
Сорос обнаружил многообещающую
компанию Computer Sciences Corporation, которая собиралась выбросить на биржу
свои не менее многообещающие акции. За месяц до этого обнадеживающего события
Сорос заполучил пакет из 54 тыс. акций компании.
За несколько дней до торгов он
устроил паническую распродажу всех 54 тыс. Цены упали, Сорос хладнокровно
собрал урожай в виде 165 тыс. резко подешевевших акций.
Сам он при этом предпочитал
оставаться в тени. После двух десятилетий головокружительной финансовой карьеры
Джордж Сорос ни малейшей известностью не пользовался.
Место для своего нью-йоркского
офиса он выбрал так, чтобы оставаться подальше от пресловутой Уолл-стрит.
В Quantum, в качестве
вознаграждения за свою биржевую деятельность, Сорос получал 15 % годового
дохода фонда. Но даже не был членом совета директоров.
Правда, сам фонд был
зарегистрирован на Антильских островах, подчиняющихся голландскому
законодательству. По которому, говорят, у директора меньше прав, чем у
швейцара.
Относительной анонимности
Сороса пришел конец в сентябре 1992 года. После того как один из его
королевских ходов спровоцировал национальный финансовый кризис в одной отдельно
взятой стране.
Обнаружив, что фунту стерлингов
нездоровится, Сорос быстро сделал заем на $9 млрд. И поставил все на
падение фунта.
Национальный банк Англии делал
отчаянные попытки спасти родную валюту.
Но $9 млрд, оказавшись в
игре, быстро организовали хаос в нужном направлении. Фунт продолжал падать уже
просто потому, что против него была поставлена такая сумма.
Через несколько дней
правительство было вынуждено смириться с очевидным и девальвировать фунт.
Англия вылетела из Европейского
валютного союза.
Quantum записал на свой счет
$1,5 млрд прибыли.
За Джорджем Соросом закрепилась
репутация человека, «который непорядочно поступил с фунтом стерлингов».
* * *
Количество заработанных им денег
Сороса беспокоило. Он считал, что это… как бы это выразиться… многовато, что
ли. Возможно, даже вредно для здоровья.
Американское законодательство
позволяет своим гражданам тратить на благотворительные цели не более 50 %
дохода. Сорос был и остается единственным гражданином США, полностью и
регулярно исчерпывающим этот лимит.
Превратив Quantum в систему
фондов общей стоимостью в $11 млрд, Джордж Сорос решил проверить, что
произойдет, если вливать большие суммы денег не в финансовый, а в политический
хаос. Например, в Восточной Европе. Или в Африке.
За несколько лет целые
континенты были наводнены Фондами Сороса.
Единственное государство, в
котором Фонд Сороса отсутствует – государство Израиль. Что принесло миллиардеру
многочисленные обвинения в антисемитизме.
На самом же деле Соросу просто
не нравится идея еврейской государственности. Он ее и не поддерживает.
В 1994 году 89 филиалов
работали в 26 странах.
Теперь они уже не имеют
никакого отношения к игре на бирже. Ибо преследуют строго филантропические цели.
Впрочем, филантропия в
исполнении Сороса по характеру отчасти напоминает его же биржевую политику.
Отличаясь скоростью, агрессивностью и спонтанностью.
Филиалы фонда возникают как
из-под земли буквально за одну ночь и немедленно начинают распределять гранты
на осуществление образовательных, научных и культурных программ.
В правление своих фондов на
местах Сорос упорно назначает только местных специалистов. И полагает, что это,
возможно, слегка и повышает уровень коррупции, зато стимулирует эффективность.
Правда, однажды это щедрое
легкомыслие дало очевидную осечку. Как нетрудно догадаться, дело было в Москве.
С изумлением обнаружив, что
доллары, выделенные на научные программы, оседают в подозрительных банках и без
труда уловив смысл понятия «крутить деньги», Сорос пришел к выводу, что
соотношение коррупции и эффективности в данном случае оставляет желать лучшего.
После чего состав московского
правления сильно и внезапно переменился.
Если исключить этот конфузный
инцидент, можно сказать, что крупнокалиберная филантропия протекает почти
безукоризненно.
$15 млн на развитие
демократии в Южной Африке.
$250 млн на создание новых
образовательных программ для России.
$230 млн – финансовая
поддержка для созданного им же самим Центрального европейского университета с
центрами в Праге и Будапеште.
$50 млн – гуманитарная
помощь Боснии.
Еще $100 млн для России –
на развитие фундаментальной науки.
В ближайшие два года Сорос
планирует пожертвовать еще $500 млн.
При таком размахе, разумеется,
возникает вопрос о намерениях. Поскольку вера в бескорыстное великодушие в
богатых странах уже умерла, а в бедных – еще не народилась.
Некоторые утверждают, что
делать пожертвования приятнее, чем платить налоги.
Другие подозревают изощренную
стратегию захвата будущих рынков.
Третьим кажется, что Сорос
мучается комплексами и чувством вины за свои спекулятивные акции.
Прочие уверяют, что у Сороса
мания величия и жажда мирового господства.
Скорее всего, он просто хочет
спасти человечество. Предварительно его купив.
Аэробика
доброй волиТед Тернер (Тed Turner), род. в 1938
Тед Тернер вкладывает деньги в
баскетбол, мир во всем мире, недвижимость и спутниковую связь. Его инвестиции
поначалу приносят убытки, что не портит ему настроения. Ибо для Тернера убыток
– это реклама. Большой убыток – большая реклама. А большая реклама – это
большая прибыль.
В полдень у шефа сдают нервы.
Приходится заказать чашечку кофе.
Тед Тернер – человек-стресс.
Разговаривая, он совершает
лихорадочные круги по своему кабинету. (Вице-президент его компании однажды
насчитал 74 полных оборота.)
Во время деловой встречи Тернер
ухитряется устроить в своем офисе суету как на вокзале. Или на цирковой арене.
Он натыкается на кофейный
столик, спотыкается о велотренажер, мечется между дорожной сумкой и гардеробом.
Дорожная сумка – важный аксессуар в его личной моде. Тед Тернер всегда готов
нечаянно улететь на другой край света.
Человек, делающий новости,
предпочитает везде быть лично.
Его мать как-то раз
пожаловалась: «Я мечтаю о том, что ты когда-нибудь придешь ко мне домой.
Пообедать. Я всегда вижу только твою спину в машине, пока ты едешь с одних
переговоров на другие».
Как-то раз за одну неделю он
выступил в трех национальных телевизионных программах. Совершил восемь
перелетов. Произнес пять речей. Провел три деловых завтрака и два обеда.
Посетил два баскетбольных матча и деловую вечеринку. Проснулся в четыре часа
утра для телемоста с Каннами…
Он подхватывает простуду в
Атланте и продолжает чихать на Кавказе.
Теду Тернеру кажется, что земля
вертится лишь благодаря его деятельному участию.
Ему уже лет 30 объясняют, что
мир несколько сложнее, чем он думает.
В ответ Тернер демонстрирует
бессмертный американский белозубый оптимизм. Который многим кажется идиотизмом.
Во время одного футбольного
матча Тернер радостно подбежал к кому-то из коллег и завопил: «Я спросил
академика Арбатова, ликвидирует ли СССР все свои запасы вооружений, если так
поступит Америка. Арбатов сказал – да!»
Слава богу, еще одной мировой
проблемой меньше.
И если горы все-таки двигаются
– попробуйте доказать оптимисту, что это не его заслуга.
В 1986 году он позволил себе
роскошь потерять $70 млн на Играх доброй воли в Ленинграде и Сиэтле. По
его мнению, инвестиция с блеском окупилась – коммунизма вскорости не стало.
Нет, он не против коммунистов
как таковых. Душевное устройство Тернера вообще не позволяет ему отрицательных
эмоций.
Но советские баллистические
ракеты вызывали у него неприятное чувство неуверенности в завтрашнем дне. А
желание избавиться от этого чувства превратило хозяина CNN в пламеннейшего
борца за разоружение и разрядку.
«Просто я люблю всех. Как
Иисус. Я заключил свой собственный мир с Советами. Лично мне они не враги. Мы
все братья. Никто не сбрасывает бомбы на братьев. Разве что какой-нибудь идиот,
я хотел сказать, сукин сын. Я гулял по улицам Москвы и видел детей с
родителями. Там не было агентов КГБ на каждом углу. По-моему, их лидеры очень
разумны.
В принципе все люди очень-очень
милые – католики, евреи и коммунисты тоже. Даже заключенные очень симпатичные
ребята».
В 1982 году Тернер предпринял
совместную охоту с Фиделем Кастро. «Я же говорю – люди все одинаковые. Никакое
он не чудовище. ЦРУ устроило 22 покушения на Кастро. А я стоял у него за спиной
с заряженным ружьем – и мог выстрелить».
Охота закончилась не гибелью
Кастро, а кончиной двух сотен диких уток. «Он дал мне приз за то, что я стреляю
лучше всех», – гордо объяснял Тернер.
На подоконнике у него свитое
случайным голубем гнездо. Которое супермен и убийца уток Тед Тернер самолично
укрепил двумя гвоздями.
Чтобы, ни в коем случае, не
свалилось.
* * *
В тот момент, когда
американские бомбы начали валиться на Ирак, пресс-секретарь канадского
президента Жильбер Лавуа позвонил Марлину Фицуотеру (пресс-секретарю президента
США) с вопросом: «Чем Вы сейчас заняты?»
«Тем же, чем и Вы, –
ответил Фицуотер, – смотрю CNN».
Архиепископ Джон Фоули
(президент Совета Ватикана по общественным связям) включает CNN в шесть утра
ежедневно – «чтобы знать, за кого сегодня молиться».
Протест Советского Союза против
вторжения в Панаму Эдуард Шеварднадзе направил сначала в CNN – а потом уже в
американское посольство.
Примеры можно приводить до
бесконечности.
Короче: CNN Теда Тернера –
наиболее влиятельная программа новостей. Причем для обоих полушарий. Ибо
космические спутники позволяют Тернеру дотянуться до любых стран.
Путь от владельца маленькой
рекламной фирмы до чемпиона последних известий Тернер проделал не то, чтобы
стремительно. Но, во всяком случае, довольно напористо. И без остановок.
Оглушительный успех его
предприятия не связан с какой-то особенной широтой взгляда или мудростью. Даже
наоборот. CNN традиционно (и справедливо!) обвиняют в провинциальности и
отсутствии аналитичности.
Зато Тернер придумал и воплотил
в жизнь другие новости. Он превратил планету в Глобальную Деревню.
Где все – соседи. А любая
новость мгновенно становится достоянием каждой скамейки.
Первым делом он изгнал из своих
программ слово «иностранный», введя за его употребление в эфире штраф – в $50.
Иностранных нет. Все свои.
CNN работает 24 часа в сутки,
семь дней в неделю – как почти каждый американский супермаркет.
Плодотворная мысль Тернера
заключалась в том, что, как и в супермаркете, вся Земля должна получать одну и
ту же новость. В один и тот же момент.
Причем, желательно, в тот
момент, когда она свершается.
Операторы CNN не ищут наиболее
выигрышный ракурс или самую драматичную композицию кадра. Главное – успеть
оказаться на месте действия, пока оно еще таковым является.
Включая CNN, вы получаете весь
мир – live.
В Москве в октябре 1993 года
камера CNN час за часом тупо панорамировала пустынную набережную перед Белым
Домом, иногда давая укрупнение – здание парламента. (Камера, установленная,
кажется, среди сталинского барокко башенок гостиницы «Украина», большего
разнообразия предложить не могла.)
Не происходило решительно
ничего. Оторваться же было совершенно невозможно. Два плана – общий и крупный –
часами держали половину планеты перед телевизором. По неинформативности съемка
заслужила звание рекордной. Зато население земного шара участвовало в
происходящем.
Когда-то, в декабре 1991 года,
Боб Фарнед, один из продюсеров в студии CNN, оказался перед сложнейшей
дилеммой. CNN транслировало процесс над Уильямом Кеннеди, обвиненным в
изнасиловании.
И – надо же как бывает – в тот
самый момент, когда главную свидетельницу обвинения (она же невинная жертва)
вызвали для дачи показаний, случилось еще одно событие. Ближневосточные
террористы выпустили на свободу американского гражданина Терри Андерсона.
Которого держали заложником – ни много ни мало – шесть лет.
Аппаратные лихорадило.
Операторы были готовы ко всему. Оставалось совершить выбор.
Либо поступиться главными
свидетельскими показаниями в самом скандальном американском процессе
десятилетия. Либо отказаться от пресс-конференции бывшего заложника.
Разумеется, и то и другое можно
было позже показать в записи.
Продюсер Боб Фарнед принял
решение – профессионально, вероятно, безграмотное. Но совершенно безошибочное в
координатах CNN.
Он прервал трансляцию из зала
суда. Показал пресс-конференцию Андерсона. И вернулся к процессу, пропустив
около десяти минут из показаний жертвы. Возможно, самые драматичные моменты
остались за кадром. Но зато – live.
Кроме того, CNN – это дешевые
новости. Его корреспонденты не используют баснословно дорогую технику. И
зарабатывают процентов на 30 меньше, чем их коллеги на других каналах. Поначалу
же они получали и вовсе $10 тыс. в год.
CNN произвел умопомрачительную
экономию, сведя репортерскую команду до двух человек – вместо традиционных
четырех. Один репортер и один оператор.
Дело здесь не только в разумной
экономии. Хотя и в ней тоже.
Просто у вас не должно
возникать ощущение, что любой репортаж – результат сложной компьютерной
манипуляции.
* * *
В Москве при упоминании имени
Тернера крутили пальцем у виска. Одну минуту он играл американского капиталиста
в лимузине, громко выплевывая безвкусные шутки о КГБ. Потом – настоял на том,
чтобы изображать из себя простого гражданина, и отстоял полдня в тогда еще
существовавшей очереди к Мавзолею. При температуре плюс два градуса.
В Америке магната Теда Тернера
любят. Так же, как ненавидят, например, магната Руперта Мёрдока.
У среднего американца Тед
вызывает неизъяснимое умиление.
Решительно всем. В первую очередь
– способностью непринужденно комбинировать.
Галстук с футболкой. Мужество
яхтсмена и охотника – с неистовством защитника окружающей среды.
Биографию плейбоя с
заботливостью отца пятерых детей. Последовательное обличение жажды наживы с
покупкой шестого поместья – просто для удовольствия жены.
Мальчишеское лицо с седой
шевелюрой. Внешность Кларка Гейбла с голосом простуженной утки.
И еще эта неотразимая вера в
собственное всесилие. «Возьмитесь за мой рукав, и мы полетим на Луну».
Однажды Тернер и его вице-президент
отправлялись на деловую встречу. На улице у них произошло малоудачное
столкновение с проезжающим мимо автомобилем.
Пока вице-президент кряхтел и
отряхивался, Тернер нетерпеливо подпрыгивал рядом и стонал: «Пойдем скорее, нас
же ждут.» Хотя его только что садануло, как лошадиным копытом. Он этого
попросту не заметил.
Но что касается лошадиных
копыт, у него был опыт.
Его отец – суровый мужчина, не
понимавший шуток и не терпевший слюнтяйства, – в 53 года застрелился,
предварительно похвалив только что съеденный завтрак и поинтересовавшись, что
будет на обед.
Перед смертью self-made
миллионер умудрился за бесценок продать свой цветущий рекламный бизнес.
Юный Тед Тернер, не
задумываясь, тут же переманил к себе старых служащих компании, создал собственное
агентство и разместил свои новые рекламные щиты как раз напротив старых – уже
несвоих.
Покупатели немедленно
отказались от сделки. Тернер, кажется, даже не заметил, что избежал верного
разорения.
Выиграв в 1979 году в
смертельный шторм кубок Англии на своей яхте, он точно так же едва заметил, что
15 спортсменов при этом погибли.
Джейн Фонде он позвонил, как
только прочел в одной бульварной газете, что она разошлась с очередным мужем.
Кинокарьера Джейн
разворачивалась как раз в тот момент, когда в СССР был объявлен мораторий на
Голливуд. Так что нам, видевшим разве что занудные «социальные» бестселлеры про
«загнанных лошадей», не понять тот восторг, который вызывает это имя.
Между тем мадам Фонда – не
только сварливая политическая активистка и автор любимой телевизионной
гимнастики для домашних хозяек. Но еще и дочь легендарного Генри Фонды, богиня
современного секса и чуть ли не самая популярная (и уважаемая) американская
актриса последних двух десятилетий.
Даже на голливудском фоне ее
непринужденная мораль, позаимствованная у «детей-цветов», вызывала некоторые
нарекания. За неимением возможности перечислить Голливуд поименно, приходится
отказаться от затеи опубликовать список ее увлечений и побед.
Неиссякающий сериал под
условным названием «Тед любит Джейн» вот уже который год умиляет всю страну.
Браки звезд чаще всего заключаются в рекламных целях. Поэтому особенно приятно
взглянуть на двух знаменитостей, которые так очевидно сводят друг от друга с
ума.
Вот уже семь лет Джейн и Тед
держатся за руки, шепчутся и хихикают как гимназисты. На открытии Игр доброй
воли в Сиэтле и на премьере «Унесенных ветром» в Москве.
Приведя ее в начале их
знакомства в нью-йоркское бюро CNN, Тернер вызвал директора и распорядился:
«Покажите Джейн все, что здесь есть» – как мальчик показывает девочке новое
радио в отцовской машине.
Он останавливал служащих в
коридоре, чтобы ликующе объявить очередному загнанному репортеру: «Это Джейн».
Потом она отправилась покупать
эротичное нижнее белье.
Обоим было по 52 года.
Когда у них как-то раз не
оказалось 38 центов расплатиться за кофе, официанту пришлось открыть обоим
кредит. Так они и сидели, похожие на всех влюбленных – красивые, беззаботные –
и по уши в долгах.
С тех пор у них есть
одно-единственное разногласие. Джейн считает, что сидение перед телевизором
заставляет толстеть. А хуже этого в ее понимании ничего быть не может.
Тед, защищая родной бизнес от
неистовой супруги, утверждает, что многие люди смотрят новости, делая
гимнастику.
Сам Тернер после их знакомства
похудел почти на десять килограммов и приобрел оглушительно здоровые привычки.
И – по договоренности с
президентом Greenpeace – даже бросил курить.
В середине 1980-х состояние
Теда Тернера составило $2 млрд. «На самом деле 1,9 млрд, но мне
нравится, как звучит “два миллиарда”».
Его
мать, услышав об этом, откликнулась: «О Боже, что он говорит – “Два миллиарда”.
О, Тед, у меня голова начинает болеть, когда я об этом думаю. Но ты честный
мальчик, ты же постараешься все это вернуть!»
Красный
миллиардерЛарри Юнг (Larry Yung Chi Kin), род. в 1942
Место действия: Китай,
Гонконг
Сфера интересов: инвестиции
Председатель совета директоров
CITIC Pacific. По оценке журнала Forbes, один из самых богатых людей Китая. В
2007 году его состояние оценивалось в $2,2 млрд.
В 2000 году наступил новый этап
в эволюции «социализма с китайской спецификой» – журнал Forbes зафиксировал
появление первого китайского миллиардера. Это был гражданин КНР Ларри Юнг.
Причем миллиард у господина Юнга не общественный, а личный. И не в юанях, а,
как положено, в долларах США.
Больше 30 лет Ларри Юнг прожил
под имением Жун Чжицзин. Именно это китайское имя прочли пограничники в
загранпаспорте будущего миллиардера, когда он в 1978 году пересек границу КНР и
въехал в тогда еще британское владение Гонконг. Въехал как частное лицо, но
легально.
К тому времени, напомним, Дэн
Сяопин уже поднялся из политического небытия, но оставалось еще полгода до
того, как он провозгласил курс на реформы и открытость.
Впрочем, не только о Дэн
Сяопине стоит упомянуть, рассказывая историю Ларри Юнга. Вряд ли первый
китайский миллиардер смог стать таковым, если бы не его отец – «красный
капиталист» маоцзэдуновского призыва Жун Ижэнь, один из тех знаменитых
шанхайских предпринимателей, которые по разным причинам не покинули родину
после прихода к власти коммунистов в 1949 году. Мао Цзэдун не стал ставить к
стенке и сажать всех капиталистов, чтобы забрать их предприятия, а решил вопрос
почти что цивилизованным путем. Экспроприация по-китайски была оформлена в виде
ренты, ежегодно выплачиваемой бывшим владельцам в счет погашения стоимости их
национализированного имущества.
Жун-старший и его сотоварищи по
судьбе остались работать на своих фабриках в качестве управляющих или главных
инженеров, а их общественное положение было закреплено членством в Народном
политико-консультативном совете Китая, куда собрали «патриотически настроенных»
(то есть лояльных новому режиму) буржуа, видных представителей интеллигенции,
духовенства.
Насколько это необычно
выглядело в глазах советских товарищей, можно судить по эпизоду середины 1950-х
годов. На банкете в честь Климента Ворошилова Мао, обходя с высоким гостем
столы, дошел до столика Жун Ижэня и другого «раскулаченного», Ван Гуанина, и
представил их: «А вот и господа капиталисты». После секундной паузы (как рассказывал
мне очевидец, красный кавалерист тут инстинктивно потянулся к левому бедру, где
в былые годы у него висела шашка) Мао уточнил: «Наши красные капиталисты».
Все 1950-е и первую половину
1960-х годов Жун усердно трудился на производственном и патриотическом фронтах,
в меру сил привлекая иностранный капитал для финансирования народного хозяйства
КНР (делалось это, кстати, в форме размещения заемных средств под гособлигации
с высокими процентами). А тем временем в семье единственного легального миллионера
социалистического Китая на огороженной высоким забором вилле подрастал будущий
первый китайский миллиардер.
Жун-младший успел насладиться
уникальным положением главного плейбоя Шанхая. Этот крупнейший китайский
торговый порт в те годы еще не успел утратить дореволюционного блеска. Вместе с
другими отпрысками «красных капиталистов» парень раскатывал на единственном в
стране «Порше» по портовым притонам и прочим злачным местам. Играл в бейсбол,
крикет, баловался картами – в общем, вошел в историю. О его эскападах в начале
1960-х помнили даже два десятилетия спустя – во всяком случае, подсевший ко мне
за столик в валютном баре шанхайской гостиницы китайский мажор с удовольствием
о них рассказывал.
Однако всякой вольнице рано или
поздно приходит конец. В 1966 году, когда началась «культурная революция» и
стали прижимать всякого рода «элементы», сына миллионера отправили на
перевоспитание в деревню. Как и великому Дэн Сяопину, Жуну-младшему пришлось
отведать примитивного физического труда: в свинарнике, в поле, на строительстве
ирригационных и прочих сооружений. И, подобно Дэну, Жун-младший не пал духом,
словно все время верил, что период самоуничтожения нации вскоре закончится и
наступят иные времена.
После десятилетия трудов на
благо народного хозяйства сын вернулся в отчий дом, уже твердо решив покинуть
родную страну при первой возможности. Жун-старший, которого не стали
перевоспитывать в деревне (это стоило бы КНР слишком дорого), в 1978 году был
назначен экономическим советником восставшего из пепла Дэн Сяопина. Отец и
выхлопотал у патрона разрешение на выезд сына в то место, которое для многих
поколений китайцев было и остается землей обетованной.
Здесь, в тогда еще британском
Гонконге, Жун Чжицзинь и стал Ларри Юнгом. Пригодился английский, который он
выучил в Шанхайском университете и продолжал штудировать в годы деревенской
ссылки. Не знаю, читал ли Жун-младший «Как закалялась сталь» (почти наверняка,
ибо роман Николая Островского был одной из немногих разрешенных и общедоступных
книг во время «культурной революции»), но так или иначе закалившаяся на свежем
воздухе воля в сочетании с предпринимательскими генами отца помогла бывшему
прожигателю жизни выбиться в люди.
* * *
История умалчивает о том,
сколько папа Жун дал сыну «для начала». Во всяком случае, биографы Ларри Юнга
утверждают, что это был именно стартовый капитал, а Ларри Юнг многократно
приумножил его благодаря своей феноменальной и нестандартной предприимчивости.
Но, безусловно, сыграли роль и старые связи отца: костяк сформировавшейся к
тому времени китайской бизнес-элиты Гонконга составляли друзья и знакомые Жун
Ижэня, бежавшие из Шанхая в 1949 году.
Ларри Юнг освоил секреты
гонконгской экономики, специализирующейся на торгово-посреднических связях
между Западом и Китаем, финансовых операциях, манипуляциях с недвижимостью и
биржевых спекуляциях. В середине 1980-х он уже был миллионером.
Тем временем Жун-старший
продолжал работать на благо КНР. Под его началом в 1979 году была создана
первая и уникальная в своем роде государственная инвестиционно-финансовая
корпорация CITIC (China International Trust and Investment Corporation), в
которой, с одной стороны, была непременная парторганизация с парторгом, а с
другой – чисто капиталистическая система бонусов для сотрудников, а позднее и
именных пакетов акций. И когда в середине 1980-х годов встал вопрос о создании
«дочки» CITIC в Гонконге, это доверили Жуну-младшему. Причем не только из-за
его отца, который быстро набирал вес в коммунистическом Китае (в 1993 году он
стал заместителем председателя КНР), но и в силу единодушной уверенности
деловых кругов Гонконга и Пекина в том, что именно потомственный миллионер
способен превратить государственную корпорацию в эффективный инструмент
зарабатывания денег на гонконгском рынке и привлечения инвестиций в экономику
КНР.
Так или иначе, выбор пал на
Ларри Юнга, хотя, как правило, руководителями дочерних структур китайских
госпредприятий и ведомственных организаций за рубежом становились «красные
принцы» – дети высокопоставленных руководителей КНР. Однако ощутимых денег они
не заработали, а некоторые просто проворовывались. Зато, когда в 1986 году в
Гонконг отправили трудиться на благо родины далеко не молодого «красного
капиталиста» Ван Гуанина, результат превзошел ожидания. За шесть лет его
компания «Гуанда», эффективно использовав предоставленный решением политбюро ЦК
ПК и правительства кредит в $300 млн, увеличила свои активы до
$6 млрд.
Стоит отметить, что Ларри Юнг
долго не соглашался закрыть собственный бизнес и целиком отдаться роли
«красного принца». Он выдвинул Пекину неприемлемые, как тогда казалось,
условия: абсолютная хозяйственно-финансовая свобода и солидный личный пакет
акций CITIC Pacific, как стала называться гонконгская «дочка». Именно этот
пакет акций, а также приобретенные десять лет назад в личную собственность
20 % акций телекоммуникационного монополиста Hong Kong Telecom и сделали
Ларри Юнга миллиардером.
* * *
Пока в списке журнала Forbes из
306 миллиардеров мира только один гражданин КНР. Правда, там 36 этнических
китайцев из Гонконга, Тайваня, Сингапура и стран АСЕАН. Но ведь и
«социалистическому капитализму» в коммунистическом Китае пошел лишь третий
десяток лет.
Отвечая на вопрос
корреспондента Time о секрете своих успехов, Ларри Юнг сказал, что на 30 %
они зависят от его личной упорной работы, еще на 30 % – от его «команды» и
на 40 % – от удачи. Господин Юнг признается, что по натуре он азартный
игрок, и поэтому избегает казино, ограничивая поле своих игр бизнесом, скачками
да картишками с приятелями (со «скромными» ставками).
Среди гонконгских тайкунов (так
здесь называют олигархов) старшего поколения не принято кичиться своими
богатствами. Вот уже 30 лет Ли Кашин (состояние $13 млрд) живет хоть и в
пентхаусе, но не самого шикарного по нынешним меркам дома. «Номер два» в
гонконгском бизнесе Ли Шаоки ($11 млрд) тоже давным-давно живет в
многоэтажном доме. Правда, занимает пять этажей (на двух он сам, а на остальных
– дети с семьями, что типично по-китайски). При этом оба миллиардера
утверждают, что давно потеряли вкус к деньгам.
Как считают знатоки китайской
психологии, это связано с тем, что конфуцианство не превозносит успех и
богатство сами по себе. Главное – сила духа и стремление помочь другим. И
гонконгские тайкуны (хотя тут не обходится без элементов пиара) действительно
тратят много денег на благотворительность, особенно в родных уездах
материкового Китая.
Господин Юнг тоже занимается
благотворительностью, но, в отличие от старшего поколения, не стесняется жить
на широкую ногу. Ларри Юнг сохранил пристрастие к быстрой езде (из-за чего не раз
имел неприятности с дорожной полицией), а другим его хобби стала верховая езда
(он президент гонконгского жокей-клуба). Плюс шикарное поместье в Англии, куда
Ларри Юнг нередко выезжает поиграть в гольф, пополнить коллекцию антиквариата и
поучаствовать в мероприятиях тамошней Countryside Association, влиятельной
организации защитников природы и животного мира (на ее нужды Ларри пожертвовал
сотни тысяч долларов).
Все это
в сочетании с безупречными манерами и свободным английским (что, кстати, редко
встречается у его этнических собратьев по бизнесу) делает «красного принца»
Ларри любимцем европейских принцев крови и светских дам. Что, в свою очередь,
помогает ему осуществлять амбициозные и сулящие огромные прибыли проекты в
материковом Китае. Последний и крупнейший из них – прокладка
волоконно-оптического кабеля длиной 32 тыс. километров, который позволит
подключить Китай к широкополосным интернет-серверам и оказывать другие
телекоммуникационные услуги на 80 % территории его родины.
Продавец
новостейКонрад Блэк (Conrad Moffat Black), род. в 1944
Место действия: Канада,
Великобритания
Сфера интересов: СМИ
Все началось почти 30 лет
назад, когда Блэк решил избавиться от отцовских супермаркетов и тракторов и
заняться исключительно газетным бизнесом.
Конрад Блэк – большой ценитель
прессы. Его холдинговая компания Hollinger, зарегистрированная в США,
контролирует более ста ежедневных газет и около двухсот еженедельников. Его
владения разбросаны по всему миру: в Северной Америке, Великобритании, на
Карибских островах, в Австралии и Израиле. Большинство из них крошечные и мало
кому известные, вроде газеты Peace River Block News. Но в коллекции есть и
жемчужины. Самая большая – лондонская Daily Telegraph, которая приносит группе
примерно 80 % прибыли. Жемчужины поменьше – израильская Jerusalem Post и
американская Chicago Sun-Times. В Канаде Блэк контролирует 59 из 104 канадских
ежедневных изданий. Из своего лондонского офиса, увешанного картинами с
изображением морских баталий, 53-летний Блэк командует третьей по величине
медиаимперией в мире. У его изданий 4,3 млн читателей. Больше – только у
хозяина News Corporation Руперта Мёрдока и у группы Gannett, издающей USA
Today. Так что у Блэка есть все основания говорить о времени и о себе: «Я
горжусь нынешней эпохой, поскольку она позволила мне создать мое богатство
честно и законно».
* * *
Большую часть времени канадец
Конрад Блэк проводит в Лондоне, где у него два дома. На его вечеринках
собирается весь цвет британского истеблишмента. Прием по случаю победы на
выборах консерваторов, устроенный Блэком, имел грандиозный успех и наутро
обсуждался во всех лондонских новостях.
Недавно Блэк вошел в состав
правления аукционного дома Sotheby’s. Его счастливый брак с Барбарой Амиель
нисколько не омрачает то, что раньше Барбара работала у главного конкурента
Блэка, Мёрдока. Многие считают Блэка самым большим интеллектуалом в
издательском бизнесе. Во всяком случае, его работа о Дюплесси – канадском
политическом деятеле – насчитывает 743 страницы и является классикой жанра.
Один из его сотрудников заметил, что 90 % интересов Конрада Блэка
умственные: даже к бейсболу он подходит интеллектуально.
* * *
Автобиография Блэка называется
«Life in Progress». Он написал ее, когда ему еще не было 50. Для автора и героя
жизнь – это большая авантюра, и он наслаждается каждой ее минутой. От отца,
акционера одной из крупнейших в Канаде промышленных групп Argus, Блэк
унаследовал большие амбиции и страсть к цифрам. В восемь лет на свои первые
сбережения ($60) Блэк купил одну акцию General Motors. Следу ющий шаг в бизнес
он сделал, учась в школе в Торонто. Впрочем, школьный бизнес кончился плачевно:
в 14 лет Блэка выгнали за торговлю украденными экзаменационными билетами. Что
не помешало ему получить диплом юриста и степень магистра исторических наук.
Его первая газета Knowlton
Advertiser (тираж – 300 экземпляров) служила ему развлечением в перерывах между
занятиями. Университетский приятель приобрел ее за один канадский доллар и
предложил Конраду Блэку «войти в долю». Вскоре у них уже было достаточно средств,
чтобы купить за $18 тыс. соседнюю газету The Sherbrooke Record. Спустя
восемь лет при продаже она принесла в 40 раз больше, чем они за нее заплатили.
Когда в 1976 году после смерти
родителей Конрад стал акционером Argus, было очевидно, что пиво, супермаркеты и
тракторы не вызывают у него большого энтузиазма. Однако для осуществления его
«газетных» планов нужны были средства, поэтому Блэк не стал пренебрегать
предоставившейся возможностью. Имея первоначально 22 % акций, он сумел
одолеть старшее поколение директоров, заключив союзы с мелкими акционерами. В
итоге четырехмиллиардная компания обошлась Блэку в $18 млн. Перед ним
открылся путь в медиабизнес.
Вначале Блэк намеревался
овладеть общенациональной ежедневной газетой Toronto Globe & Mail. Сделка,
увы, не состоялась. Тогда Блэк решил не покушаться на газетных гигантов и
изменить тактику. В конце 1970-х он приобрел малопримечательные, но весьма
доходные региональные издания в Северной Америке. Одновременно он продолжал
вкладывать деньги в супермаркеты, нефтяные скважины, сельхозтехнику и прочие
«посторонние» предметы. К 40 годам Блэк владел самой разнообразной
собственностью. Однако, по словам издателя Toronto Star Джона Хондерлиха, нет
никаких сомнений в том, что власть и владение газетами – «это то, к чему Блэк
стремился всегда». И ради достижения этой цели Блэку пришлось пожертвовать всей
своей «негазетной» собственностью.
Сражение за Daily Telegraph в
1985 году стало его Аустерлицем. «Такая сделка бывает раз в жизни», –
признавался сам Блэк. Средства Блэка, вложенные в газету, с 1985 года
увеличились на 1500 %. Однако тогда радужные перспективы не были очевидны.
Многие думали, что Блэк просто не в своем уме. В момент перехода к Блэку газета
ежемесячно теряла 10 тыс. читателей. Конкуренты предвкушали скорый конец
«Телеграфа».
На первых порах Блэк проявил
удивительную скромность. Новый владелец «Телеграфа» был настолько незаметен,
что престарелый лорд Хартвел, который постепенно и неотвратимо терял контроль
над «Телеграфом», даже не мог толком сказать, кто, собственно, его вытесняет.
Смена владельцев «Телеграфа» вошла в историю как образец схватки между старыми
газетными «феодалами» и новым поколением транснациональных «хищников».
«Хищники» победили. Прежние владельцы «Телеграфа» (семья Берри), напуганные профсоюзами,
отдали газету почти даром.
Однако для грядущего торжества
Блэка этого было мало. Ему надо было сделать газету привлекательной для
читателей, особенно молодых. Он резко сократил производственные расходы и
расходы на распространение, но в то же время удвоил бюджет редакции. С
розничной ценой он обошелся не менее решительно: если до этого «Телеграф»
занимал «ничейную землю» между высококачественными и популярными изданиями, то
при Блэке он стал ценовым лидером среди нецветных газет. Благодаря этому газета
стала меньше зависеть от колебаний рекламного рынка.
Кстати, стратегия Блэка в
борьбе за «Телеграф» мало чем отличалась от механизма овладения Argus.
Первоначально его доля в «Телеграфе» составляла всего 14 % и обошлась ему
в £10 млн. Но уже через год у него был контрольный пакет.
Всего же к 1992 году Блэк
вложил в газету £119 млн, а теперь «Телеграф» стоит около
полумиллиарда. Возникает законный вопрос: в чем же секрет успеха Блэка?
* * *
Сотрудники Блэка считают, что
он «много занимается своими газетами; это бизнес, в котором он знает толк».
Кадровый вопрос во вновь
приобретаемых изданиях обычно самый болезненный. С одной стороны, есть избыток
сотрудников, который вреден для бизнеса. С другой, если ободрать состав
редакцию «до костей», пострадает качество, а этого Блэк допустить не может.
Приходится искать компромиссы. И Блэк обычно успокаивает свой будущий
коллектив, уверяя, что компетентным журналистам ничего страшного не грозит.
Зато после того как новая
структура создана и редакция вышла из переходного периода, вмешательство Блэка
становится более чем ограниченным. Его волнуют прежде всего сокращение
расходов, рост тиража и увеличение доходов от рекламы. Здесь он ставит ясные
цели и действует жестко, но справедливо. А вот в том, что касается редакционной
политики, главные редакторы имеют значительную свободу. Известен случай, когда
в 1990 году Блэка уговаривали уволить тогдашнего главного редактора «Телеграфа»
за «неправильную» политическую линию. Блэк хотя и занимал отличную от редактора
позицию, отказался и, более того, защищал редактора от нападок. За что главному
грозит увольнение, так это за отсутствие у издания прибыли.
Случаи, требующие его
непосредственного вмешательства, Блэк делит на три категории: тривиальные,
умеренно важные и действительно важные. В последнем случае он обсуждает с
главным редактором общую политическую линию издания или настаивает на отражении
своего мнения в колонке редактора. Однако такие случаи очень редки. Сам Блэк
смог назвать только два: верность Тэтчер в период кризиса ее правительства и
недвусмысленная поддержка консерваторов на последних выборах.
По словам самого Блэка, его
стиль ведения дел в издательской группе состоит в том, чтобы делегировать
полномочия и «как можно более незаметно и неназойливо» отслеживать происходящее.
Коллеги подтверждают, что Блэк действительно доверяет сотрудникам и редко лично
посещает свои владения. Другие черты его управленческого стиля – большие займы
в расчете на планируемые доходы и учет геополитических критериев при
инвестировании средств.
Вообще Блэк прежде всего
бизнесмен, а потом уже газетчик. Если уж он и вторгается в редакционный
процесс, то в свойственной ему величественно-снисходительной манере. Он никогда
не скажет: «Мне не нравится первая полоса», скорее уж заметит вскользь:
«Кстати, вам не помешает лишний раз заглянуть в словарь – у вас тут
орфографическая ошибка». Этим Блэк разительно отличается от своего главного
конкурента австралийца Руперта Мёрдока, который ревниво следит за содержанием
первых полос своих Times и Sunday Times. Блэк, однако, к заядлому конкуренту
относится с уважением и признает за ним смелость, любовь к риску и умение
делать деньги – «у него есть таланты, которых нет у меня».
Консервативные политические
пристрастия Блэка всем известны, но он не видит в них препятствия для владения
умеренно-лейбористкой газетой: «Я больше заинтересован в профессиональном
изложении информации и в публикации разумной аргументации, чем в пропаганде
своих собственных взглядов».
Обеспечив
себе плацдарм в Европе и тылы в Америке, Блэк отправился покорять Австралию и
Канаду. Но там ему не слишком обрадовались. В 1991 году Блэк вроде бы вышел
победителем из борьбы за контрольный пакет акций Fairfax – самой старой,
богатой и влиятельной издательской группы Австралии. Однако доля Блэка по
австралийским законам не может быть больше 25 %. Без большой доли в
Fairfax Блэк, будучи вынужден нести всю ответственность за управление
компанией, лишен возможности получать большую прибыль и обеспечить безопасность
холдинга.
Карточные
домикиДональд Трамп (Donald John Trump), род. в 1946
Председатель совета дироекторов
и CEO Trump Organization, основатель Trump Entertainment Resorts. Телеперсона,
ведущий реалити-шоу The Apprentice на канале NBC.
Отец Дональда Трампа – Фред –
избавил сына от необходимости зарабатывать первый миллион, так как успешно
справился с этой задачей сам. Дональд добавил к семейному бизнесу – торговле
недвижимостью – азартные игры и превратил миллион в миллиард. Конкуренция,
скачки конъюнктуры, неудачи в семейной жизни однажды привели его на грань
разорения. Но… ненадолго.
Один из наиболее удачливых и
известных американских риелторов Дональд Трамп за 20 с небольшим лет успел
жениться, развестись, жениться вновь, стать отцом четверых детей, миллиардером,
банкротом и опять миллиардером.
Самый загадочный из присвоенных
ему титулов – «Филантроп года», самый эффектный – «хозяин Empire State
Building». Не знаем, как насчет филантропии, но Empire State Building он на
самом деле купил.
Не в одиночку, разумеется, а в
составе анонимной группы «азиатско-европейских инвесторов», заплативших в общей
сложности $42 млн за это приобретение.
Американские миллиардеры бывают
разные. Одни питаются пиццей, летают экономическим классом и проверяют счета за
электричество.
Другие презирают не только
экономический класс, но и вообще любые средства передвижения, кроме личного
Boeing. Дональд Трамп принадлежит к последним.
* * *
Семейное счастье и деловое
процветание Дональда Трампа длилось 13 лет. На четырнадцатый год счастливый
отец троих очаровательных детей, счастливый муж пленительной Ивонны и
преуспевающий владелец самой роскошной нью-йоркской недвижимости вступил в
неприятную полосу своей жизни.
Разумеется, он был виноват во
всем сам. Не следовало изменять жене налево и направо.
Не следовало рассчитывать на
то, что семейный бизнес будет процветать вечно. Каким скачкам конъюнктуры
подвержен рынок недвижимости, Трампу должно было быть известно лучше всех. На
одном таком скачке он в начале 1970-х и сделал собственное состояние.
Как переменчивы дамские
настроения, он тоже мог бы предполагать, так как слыл исключительным ловеласом.
Вероятно, просто проявил легкомыслие. Ибо очаровательная жена – бывшая чешская
лыжница, фотомодель и весьма прагматичная женщина – до поры до времени прощала
любимому все измены.
Закрывать глаза на скандальные
связи супруга ей, очевидно, помогали подарки, которые тот пылко и исправно
преподносил ей в течение всех лет супружества. Два чемодана драгоценностей, 150
меховых манто, 270 вечерних платьев и прочие безделицы представляли собою лишь
незначительную их часть.
Увы, благосклонность Фортуны не
безгранична – Трампу пришлось в полной мере испытать это на себе. В один год
произошли сразу два события: Ивонна отказалась мириться с его неверностью, а
американский рынок недвижимости пришел в состояние, которое на языке медицины
принято называть коллапсом.
Трамп оказался перед двойной
катастрофой. С одной стороны, его обязательства по контрактам обеспечили ему в
условиях падения конъюнктуры примерно $1 млрд личных долгов.
С другой стороны, Ивонна в
беседах о разводе потребовала половину нажитого за время совместной жизни
состояния, оценив свою долю еще в $2 млрд.
Правда, не было бы счастья, да
несчастье помогло.
После того как супруга
внимательно изучила заголовки газет, мрачно предрекающие деловой карьере ее
благоверного скорый и безвозвратный конец, она позвонила и потребовала хотя бы
$10 млн.
Которые и получила.
Своевременное банкротство иногда позволяет сильно сэкономить на алиментах.
Развод и нашествие кредиторов
для кого-то другого и впрямь означали бы финал карьеры. Но Трамп вовсе не был
настроен оправдывать чьи-то мрачные пророчества по своему поводу. Не то было у
него воспитание.
* * *
Семья Трампов задолго до
рождения Дональда была хорошо известна в определенных кругах Нью-Йорка. Но
вовсе не в тех, которые принято называть высшими.
Папа Трамп зарабатывал на жизнь
сбором квартплаты в принадлежащих ему многочисленных домах. Опять-таки, не в
тех, о которых вы подумали, а в непрезентабельных «хрущобах» Квинса и Бруклина.
Бизнес был доходный, но не из
легких: как любят квартиросъемщики домовладельцев – известно. Квартиранты
Трампов имели массу непристойных привычек, как-то: смываться из занимаемых
апартаментов накануне дня внесения платы, вступать со сборщиками денег в
перебранки, перетекающие в потасовки, превращать свое жилье в хлев – и тому
подобное.
Надо полагать, роль сборщика
квартирной платы в бедных кварталах осточертела Дональду в юности до чрезвычайности.
Так что, занявшись бизнесом самостоятельно, он стал интересоваться только
весьма дорогой недвижимостью.
Впрочем, в Нью-Йорке начала
1970-х, когда Дональд перешел к автономной деятельности, вся недвижимость стала
вдруг дешевой – город переживал экономический кризис.
Дональд сильно изменил характер
семейного бизнеса в духе времени. Вместо того чтобы постепенно зарабатывать
везде понемножку, он предпочел огромные кредиты, астрономически высокие цены и
быстрые обороты.
Дональд проявил выдающуюся
способность сговариваться с городскими и финансовыми властями. С первыми – о
снижении налогов, со вторыми – о предоставлении выгодных кредитов.
Эта комбинация, без сбоев
функционировавшая на протяжении десятилетия, позволила ему осуществить самые
амбициозные риелторские проекты 1970–1980-х.
Превратив дешевый и убыточный
отель Commodore в очень дорогой и прибыльный Grand Hyatt, он заработал к 1979
году на одной этой сделке около полумиллиарда.
Уговорив мэрию построить новый
конгресс-центр на принадлежавшем Трампам участке земли, Дональд заработал еще
$12 млн. Он был даже готов отказаться от комиссионных, если конгресс-центр
назовут именем его отца, но городские власти сочли подобную честь несколько
сомнительной.
Дональд получил на
$600 тыс. больше. Папа Трамп остался неувековеченным.
С тех пор у Дональда
обнаружилось пристрастие, переходящее в манию, – присваивать самым
роскошным проектам собственное имя. За конгресс-центром последовали Башня
Трампа с 30-метровым фонтаном в атриуме, обошедшаяся в $200 млн, Замок
Трампа и Trump Plaza, стоимостью в $125 млн.
* * *
Трамп своеобразно переосмыслил
то, что в деловых кругах называлось репутацией.
Его собственная репутация
играла отнюдь не последнюю роль как при получении кредитов, так и при
завоевании богатых покупателей. Называя небоскребы, бизнес-центры и отели своим
именем, он преследовал не только честолюбивые, но и сугубо меркантильные цели.
Излишества и расточительность
ассоциировались именно с его именем и привлекали к нему богатых и
расточительных клиентов.
Не он один мог позволить себе
личный Boeing, но почему-то именно его Boeing вызывал исключительное внимание
прессы.
Его отец имел дело
преимущественно с голытьбой, популярность была ему ни к чему.
Но Софи Лорен, купившей
апартаменты в Башне Трампа, было не вполне безразлично, кто именно ее
гостеприимный хозяин. Как и прочим прославленным, респектабельным или просто
очень богатым клиентам, заполнившим 55 из 58 этажей башни.
Последние три этажа Дональд
Трамп предусмотрительно оставил за собой – чутье говорило ему, что лучше быть
поближе к своим именитым жильцам.
Менее всего ему хотелось бы
слыть сборщиком квартплаты. Пусть даже весьма удачливым сборщиком. Пусть даже
астрономически высокой квартплаты.
Он успешно притворялся, что
является персонажем светской жизни, а вовсе не деловой. Он был просто
элегантным и практичным молодым человеком. И изъявлял готовность обеспечить
всем желающим такую же роскошную жизнь, какую вел сам.
В его непринужденный стиль,
когда дела улаживаются между коктейлем и спектаклем, история скандального
развода, синхронного с разорением, разумеется, вписалась почти идеально.
Всем было любопытно: что же
теперь приключится со всем великолепием, к которому общество уже успело
привыкнуть. Что будет с отелями в Нью-Йорке и Атлантик-Сити, пресловутым личным
Boeing, лимузинами, 282-футовой яхтой Trump Princess, небоскребами,
бизнес-центрами.
Всего лишь за 15 прошедших лет
Дональд создал «империю Трампа», которая была куда менее стабильна, чем
империя, скажем, Ротшильдов, зато гораздо более причудлива.
Он не был бизнесменом
традиционного типа. Слово «банкротство» означало для него не больше и не
меньше, чем слова «кредит», «налоги», «арендная плата». Слова не оказывали на
него гипнотического воздействия, и он был вовсе не склонен впадать в панику.
Обнаружив, что стоит на грани
катастрофы, он отправился договариваться с банками-кредиторами о…
финансировании следующего проекта.
* * *
Когда в 1976 году с легкой руки
избирателей азартные игры были официально разрешены в Нью-Джерси, в штате
начался риелторский бум, к которому Трамп поспел раньше прочих.
Земля в новорожденном центре
американского игорного бизнеса быстро стала такой же золотоносной, как некогда
прииски Клондайка. Только здесь не нужно было намывать золото из горной породы
– деньги сами сыпались с неба.
Трамп (фамилия которого,
кстати, переводится – «козырь») скупал в Атлантик-Сити буквально все: земельные
участки, жилые комплексы, отели, казино. Купил также и лицензию на ведение
игорного бизнеса.
Он методично откупал казино и
отели у Hilton и Holliday Inn, пока не стал самым крупным владельцем
недвижимости на Восточном побережье. В одном лишь отеле, который он купил в
Атлантик-Сити, было 1700 игральных автоматов, 123 игровых стола, более шестисот
номеров, семь ресторанов, оздоровительный комплекс. (Этот монстр и получил
впоследствии название «Замок Трампа».)
В начале 1990-х, обозревая свою
империю, готовую в любой момент превратиться в обломки, Трамп быстро прикинул,
откуда придет спасение.
После живописного краха,
постигшего его в одночасье, Дональд Трамп, казалось бы, мог навеки распрощаться
с идеей вновь стать солидным клиентом солидных банков. Тем более что солидным
банкам он уже безнадежно задолжал.
Но у него оставалась лицензия
на ведение игорного бизнеса.
Получение такой лицензии
вылилось бы для любого новичка в годы ожидания и хлопот.
А азартные игры приносят
$30 млрд в год – вдвое больше, чем телевидение и кинопроизводство вместе
взятые.
Трамп соблазнил банки
заманчивой картиной нескончаемого потока наличности, добился новых кредитов и
новых условий выплаты долгов. Затем быстро и без шума переключился на игорный
бизнес, вытеснив из дела прежних партнеров. Не ограничивая свою сферу влияния
Атлантик-Сити, расширил ее за счет Лас-Вегаса, Нового Орлеана, Сент-Луиса.
Главным пунктом в этой
программе, которую он называл своим возвращением в бизнес, была продажа акций
игорных домов. И тут его поджидало неожиданное препятствие.
* * *
Чтобы зарабатывать миллиарды на
азартных играх в Америке, нужно, оказывается, быть человеком с почти
безупречной репутацией.
Разумеется, налоговая инспекция
не полиция нравов. Но граждане, покупающие акции, хотят, чтобы моральный облик
бизнесмена, эти акции к продаже предлагающего, соответствовал местным
стандартам.
Ему никто не ставил в упрек
развод с Ивонной – он исправно платил ей содержание и заботился о троих детях.
Но кроме Ивонны, существовала еще и женщина, из-за которой, собственно, дело
дошло до развода. И на этой женщине он – о ужас! – до сих пор не был
женат. А она – о ужас!!! – была беременна.
Если Трамп хотел, чтобы акции
распродавались, он не мог позволить себе роскошь выступать в роли отца
незаконнорожденного ребенка.
Таким образом, в конце 1993
года было назначено бракосочетание.
Свадьба состоялась почти через
три года после развода Трампа и Ивонны, и через два месяца после рождения
младенца-девочки Тиффани, успевшей-таки появиться на свет вне брака.
Бракосочетание, разумеется,
должно было символизировать и окончательное возвращение Трампа в большой
бизнес. Так что сказать, что свадьба была пышной, значит не сказать почти
ничего.
За спинами 1700 приглашенных в
Plaza расположились 195 аккредитованных журналистов, 25 телекомпаний и 80
фотографов. К свадебному столу было заказано, помимо всего прочего, 70 фунтов
черной икры и 1320 бутылок шампанского. Свадебный головной убор невесты был
украшен 325 бриллиантами.
Ивонне осталось давать в
женских журналах советы на тему «как вести себя при разводе» и поддерживать
хорошие отношения с родителями Дональда, которые никогда не одобряли его новую
пассию. Люди традиционного воспитания, они всегда горой стояли за сына, но
полагали Ивонну милой женщиной и говорили, что если сын хочет содержать
любовницу, то пусть и содержит себе без ущерба для семьи.
Меньше чем через год после
заключения второго брака Трамп купил Empire State Building.
Ни одна другая сделка не могла
бы с более вызывающей наглядностью символизировать окончательное возвращение на
бизнес-Олимп.
Правда,
говорят, что легендарный 102-этажный небоскреб приносит мизерную прибыль – не
более $1,9 млн в год. Однако Дональд Трамп из тех, кто умеет обратить
символическую ценность во вполне реальный доход.
КарьерахиппиРичардБренсон
(Sir Richard Charles Nicholas Branson), род.
в 1950
Место действия: Великобритания
Сфера интересов: от
продажи музыкальных дисков до авиаперевозок
Владелец компании бренда Virgin
(360 различных компаний). В 2008 занимал 236-е место в списке самых богатых
людей мира. Состояние оценивается в $4,4 млрд.
Ричард Бренсон начинал в 16 лет
с выпуска студенческого журнала, не приносившего ни цента прибыли. Через
четверть века он увеличил собственный капитал до £180 млн. Сегодня
Бренсон владеет второй по величине британской авиакомпанией, несколькими
телеканалами, сетью музыкальных магазинов, самым популярным лондонским клубом
для гомосексуалистов и небольшим заводом, который выпускает 40 млн
презервативов в год.
Богатство Ричарда Бренсона
вполне сопоставимо с его авантюризмом. Он едва не погиб, перелетая на воздушном
шаре через Атлантику, пару раз тонул, серьезно рисковал, лично спасая
английских заложников в Ираке.
Бренсон – человек года издания
1968, эпохи антивьетнамских демонстраций и сексуальной революции. Он одевается
с присущим всем хиппи безвкусным демократизмом, носит волосы до плеч и редкую
бородку на манер Брайана Джонса. Живет на барже. Все свои миллионы, как золото
из известного камня, он извлек из воздуха, из чистого пафоса – из молодежного
бунта 1960-х годов.
* * *
«Могу вам предсказать, молодой
человек: вы окажетесь в тюрьме или станете миллионером», – сказал юному
Бренсону директор Staw-school, частной привилегированной школы.
Отец Ричарда был потомственным
юристом, а мать – стюардессой. Чтобы поступить в Оксфорд, ему следовало учиться
еще пару лет. Но он счел, что его ожидают дела поважнее.
В 1967 году в Великобритании
все говорили о либерализации образования. Считалось, что молодежь, во-первых,
ущемлена и, во-вторых, ей есть что сказать.
Бренсону 15, и он уже готов
действовать. Он составляет программу реформ Staw-school. Директор вынужден
похвалить его за рвение.
Иллюзии юности, помноженные на
бешеный энтузиазм, требуют незамедлительного воплощения. Бренсон бросается в
«издательский бизнес». Цель – журнал для учащихся английских школ тиражом
35 тыс. экземпляров.
Отсутствие опыта с лихвой
компенсировалось напором и нахальством. Из справочника «Who is who» были
списаны адреса и разосланы письма всем знаменитостям без разбора: от кинозвезд
до членов парламента, от архиепископа Кентерберийского до президента США
Линдона Джонсона.
Ответы повалили валом. Каждый,
буквально каждый, норовил как можно обстоятельнее высказаться о молодежных
проблемах и приветствовал создание журнала.
Ричард убеждает родителей, что
ему необходимо уйти из школы и жить в Лондоне. Первый номер «The Student» вышел
в январе 1968 года.
Ванесса Редгрейв, Джон ле
Карре, Генри Мур, Жан-Поль Сартр – любое издание могло позавидовать этой
россыпи имен. Собственно качество статей интересовало юного редактора в
последнюю очередь: лишь бы поострее и поживее.
Внезапно юноша становится
широко известен. Vogue публикует о нем статью в рубрике «Британские таланты и
их успехи». Журналисты умиляются его молодости и энергии: маленький студент,
его телефон звонит, не умолкая. Грандиозный успех!
На самом же деле Бренсон
блефует: озорно, но почти умело. Во время интервью приятели названивают из
ближайшего автомата, тираж своего журнала он, распахнув пошире глаза,
преувеличивает в десятки раз. Сколько экземпляров реально продано, не знал
вообще никто. Пожалуй, что и он сам.
Редакция жила за счет
рекламодателей, которые выкладывали деньги за редкое обаяние юного нахала: даже
по телефону он был способен убедить кого угодно.
«Я – Ричард Бренсон. Мне 18. Я
издаю журнал, цель которого – сделать что-нибудь действительно полезное для
молодежи», – эта затверженная как молитва формула, произнесенная, однако,
с неординарной живостью (и это в 248-й раз!), открывала перед ним двери и…
некоторые кошельки.
Появились влиятельные друзья.
Среди прочих – актриса Ванесса Редгрейв. Вместе с ней во главе десятитысячной
демонстрации против войны во Вьетнаме Ричард прогулялся однажды к американскому
посольству. Толпу разогнала конная полиция.
Через 15 лет Ванесса Редгрейв,
знаменитая к тому же еще и редким постоянством в борьбе за всевозможные права,
попросит у Бренсона денег для Революционной рабочей партии, но он деликатно
откажет.
«Я придерживаюсь левых взглядов
ровно до тех пор, пока полагаю их здоровыми и рациональными», – объяснит
он тем же самым журналистам, которые через завалы мусора пробирались в тот из
закоулков его редакции, где юный Ричард «играл в телефон».
В этот период свой деятельности
он получал мизерную прибыль, но колоссальный опыт. Жизнь ненавязчиво подсказала
ему тактику его дальнейшего бизнеса. Все последующие годы он будет, в сущности,
точно так же делать «что-нибудь полезное для молодежи».
Тогда же он открыл в себе
дарование побуждать людей работать совершенно бесплатно. Он как-то так
неназойливо все умел обустроить и нечто такое, особенное, произнести вслух, что
ему были готовы услужить из симпатии или солидарности.
* * *
В 1994 году мировая
рок-общественность праздновала 25-летие Вудстока. Этот фестиваль под Нью-Йорком
собрал в августе 1969 года 400 тыс. человек, которые три дня в свое
удовольствие просидели в грязи, не обращая внимания на переполненные уборные,
три смерти, два рождения и четыре выкидыша.
Фестиваль 1970 года количеством
колючей проволоки напоминал уже концентрационный лагерь. Социальный бунт 1960-х
близился к концу.
Точнее, он менял природу: хиппи
стали приезжать на фестивали не столько послушать музыку, сколько поторговать.
Их сборища стали напоминать восточные базары. Самым прибыльным здесь бизнесом
стала торговля пластинками.
В это время одна из подружек
Бренсона оказалась беременной – он был вынужден устраивать ее на аборт.
Бюрократические сложности, сопровождавшие эту процедуру, натолкнули его на
мысль открыть консультационный центр для молодежи. У дверей редакции сразу
выстроилась очередь из будущих матерей, алкоголиков, геев и лесбиянок.
Ежедневно почтальон доставлял
сотни посылок с анализами мочи. Вчерашние издатели превратились в психологов и
юристов. Центр существует и по сей день. Он оказался самым долгосрочным
проектом Ричарда Бренсона.
Следующей затеей стала продажа
грампластинок по почте с 10–15-процентной скидкой. Ричард мало понимал в
музыке, зато умел договориться о выгодных оптовых закупках.
Стив Льюис, пришедший к
Бренсону работать музыкальным консультантом, вспоминает: «Иерархии в фирме не
было вообще, я ощущал себя как бы в банде, во главе которой – Ричард. Это была
не работа, а наслаждение».
Дымок марихуаны приятно
разнообразил процесс упаковки пластинок. Вскоре были открыты два магазина на
Оксфорд-стрит. К тому же Бренсон занялся продажей одежды для хиппи.
Потенциальный покупатель не мог
не отнестись благосклонно к фирме, директор которой расхаживал с длинными
нечесаными волосами и в засаленном цветастом свитере.
Тогда же компания обрела свое
имя – Virgine – «девственность». Оно показалось ужасно забавным приятелям
Ричарда. Пожалуй, это было единственное, чего в его фирме хронически не
хватало.
* * *
Его принес Virgine человек с глазами
спаниеля, мать которого страдала маниакально-депрессивным синдромом (мальчик
вырос болезненным и замкнутым).
Мальчика звали Майк Олфилд.
Сегодня – это культовая фигура рока. В 1971 году ни одна из фирм не желала
выпускать его пластинку.
Бренсон, вечно путающий
рок-звезд с оборванцами, звонившими в дверь, чтобы получить милостыню – был
совершенно очарован и Олфилдом, и его сочинениями.
Он носился с Олфилдом буквально
как с писаной торбой, поселил в Мейоноре на своей студии звукозаписи и через
два года выпустил его первую пластинку «Tubular Bells». Колоссальный успех!
Джон Пил, один из
суперавторитетов в рок-критике, написал в Listener: «пластинка такой силы,
энергии и подлинной красоты представляется мне первым крупным достижением,
созданным рок-музыкантом, в истории музыки».
«Tubular Bells» принесли
Бренсону первый миллион фунтов стерлингов, который питал Virgine на протяжении
трех лет.
После такого куша Бренсону даже
хватило наглости предложить контракт Rolling Stones (те согласятся сотрудничать
с Virgine только 15 лет спустя).
Получив отказ, глава фирмы
решил сам пестовать новых звезд. Те оказались на редкость невоспитанными
детьми.
* * *
Так терроризировал Ричарда
Бренсона его новый подопечный Макларен – менеджер Sex Pistols – группы, которой
суждено было стать символом новой, пришедшей на смену хиппи, панк-культуры.
Макларен был свято убежден, что
так называемое буржуазное общество совершенно необходимо третировать при
посредстве темпераментных скандалов. И случаются времена, когда именно на
«скандалитете» можно неплохо заработать.
Ричард Бренсон охотно
присоединился к этому мнению и предложил Sex Pistols контракт. Его не
остановило даже то, что к тому времени уже две фирмы звукозаписи добровольно
отказались от музыкантов, несмотря на необходимость выплатить им неустойку в
£100 тыс.
Sex Pistols называли Бренсона
«этот кислый мистер» и полагали ниже собственного достоинства связываться с
бывшим хиппи. Очевидно, они все же преодолели в себе этот дорогостоящий, в
данном конкретном случае, предрассудок.
Презентация альбома «God, Save
the Queen» завершилась арестом музыкантов. Женщины на фабрике отказывались
упаковывать пластинку. Газетчики задохнулись от возмущения.
Благодаря скандалу стотысячный
тираж пластинки раскупили за неделю.
Следующая пластинка (в несколько
вольном переводе) – «Наплевать на муды» – спровоцировала судебное
разбирательство.
Изворотливый Бренсон сумел
найти эксперта-филолога, объяснившего суду, что английский аналог слова «муды»
в XVIII веке был прозвищем священников. (Язык у них, согласно этой версии, был
как-то нестандартно приделан к небу, и они постоянно несли всякую околесицу, за
что и были так рискованно прозваны своими соотечественниками и современниками.)
Объяснение показалось
правосудию Великобритании вполне убедительным. Словоупотребление сочли
возможным, а дело закрыли. Скандал же в очередной раз «подогрел» продажи.
Бренсон выжал из Pistols все,
что те способны были принести. Группа не стала вторыми Rolling Stones. Однако
фирма Virgine шагнула в обнимку с Sex Pistols в новое десятилетие и избавилась
от навязчивого имиджа 1960-х, переставшего приносить доходы.
Магазины по торговле вещами
«hippie’s second hand» Ричард Бренсон закрыл. Зато прикупил пару островов в
Карибском море, заодно с сотней певцов с Ямайки – для ямайкского хора.
* * *
Единственное, чему Бренсон не
научился с годами, – разумному риску. Кажется, степень его авантюризма
только возрастает соразмерно его успехам в бизнесе.
Три женитьбы и двое детей не
сделали его ни менее темпераментным, ни более рассудительным.
Бренсон ненавидит снобов и как
бы всегда доступен публике. Все еще обожает интервью, его хобби – водить
журналистов за нос.
Один из посетителей его
дома-баржи был изумлен легкомыслием, с которым Бренсон отказался от светского
ланча с участием герцога Эдинбургского – как будто речь шла о паре кружек пива
в пабе. У Бренсона, как обычно, были дела поважнее.
Когда он купил ночной гей-клуб,
расположенный как раз напротив его банка, общественность сочла это неуместной
шуткой. Между тем спекуляции на ставшей модной сфере не могут не приносить
доходы.
Когда Бренсон вознамерился
приобрести авиакомпанию, в его окружении не было ни одного человека, не
выступившего бы против. Являться на неведомый тебе рынок услуг, где к тому же
все роли давно распределены – это всегда отдает некоторым безумием.
Возможно, Бренсоном кроме
редкого нахальства и чутья двигали и сантименты – его мать в юности была
стюардессой.
Уже через четыре месяца после
формального приобретения авиакомпании состоялся первый рейс Virgine Atlantic по
маршруту Лондон – Нью-Йорк.
На борту: 70 корзин с
шампанским, куча знаменитостей и даже несколько обычных пассажиров с билетами.
В полете Бренсон успел дать сотню интервью.
Идея дешевого авиапутешествия
(билеты продавали по демпинговым ценам) помогла VA втиснуться между крупными
корпорациями. Имидж трансатлантического автобуса был, однако, крайне невыгоден
в финансовом отношении. Позднее компания стала специализироваться на
бизнес-классе и дальних маршрутах.
Сегодня
Ричард Бренсон триумфально воплощает особую ипостась человека 1960-х годов – с
толком устраивающего свое материальное благополучие под шумок чужих и
собственных патетических словес.
* * *
В книге использованы материалы
Алексея Алексеева, Елены Антоновой, Игоря Байковского, Ольги Будницкой, Евгения
Васильева, Кирилла Гуленкова, Алексея Доспехова, Юрия Калашнова, Елены Кауфман,
Полины Кибардиной, Ксении Киселевой, Романа Костикова, Сергея Левицкого,
Людмилы Луниной, Яны Мальковой, Ии Моцкобили, Кирилла Новикова, Татьяны Плошко,
Натальи Салтыковой, Евгения Сирина, Ангелины Сириной, Сергея Татевосова,
Михаила Трофименкова, Анастасии Фроловой