Наука всегда была тесно
связана с философией. Выдающиеся ученые всех времен внесли огромный вклад
в ее развитие. Пифагор, Аристотель, Н.Коперник, Р.Декарт, Г.Галилей,
И.Ньютон, Г.В.Лейбниц, А.Смит, В.Гумбольдт, Ч.Дарвин, Д.И.Менделеев,
К.Маркс, Д.Гильберт, Л.Э-Я.Брауэр, А.Пуанкаре, К.Гедель, А.Эйнштейн,
Н.Бор, В.И.Вернадский, Н.Винер, И.Пригожин, А.Дж.Тойнби, Дж.М.Кейнс,
П.Сорокин, Ф.де Соссюр, Л.С.Выготский, З.Фрейд, М.М.Бахтин не только имели
выдающиеся достижения, определившие главные направления развития науки, но
и существенным образом повлияли на стиль мышления своего времени, его
мировоззрение.
Философское осмысление достижений науки начало
приобретать особенно большое культурное значение с XVII в., когда наука
стала превращаться во все более значительное общественное явление. Но
вплоть до второй половины XIX в. их обсуждение не было достаточно
систематичным. Именно в то время философские и методологические проблемы
науки превращаются в самостоятельную область исследований.
Засилье
эмпиризма в естествознании в конце XVIII и начале XIX в. привело к
возникновению иллюзорных надежд на то, что функции теоретического
обобщения в науке могут взять на себя философы.
Однако их
реализация, особенно в грандиозных натурфилософских построениях
Ф.В.И.Шейнина и Г.В.Ф.Гегеля, вызвала у ученых не только явно выраженный
скепсис, но даже и неприязнь.
«Мало удивительно, - писал К.Гаусс к
Г.Шумахеру, - что Вы не доверяете путанице в понятиях и определениях
философов профессионалов. Если Вы посмотрите хотя бы на современных
философов, у Вас волосы встанут дыбом от их
определений».
Г.Гельмгольц отмечал, что в первой половине XIX в.
«между философией и естественными науками под влиянием
шеллинго-гегелевской философии тождества сложились малоотрадные
отношения». Он считал, что такого рода философия для естествоиспытателей
абсолютно бесполезна, поскольку она бессмысленна.
«Полагают, -
писал известный историк философии К.Фишер.- что в то время в
естествознании происходил шабаш ведьм и Шеллинг был блуждающим огоньком,
за которым бежали многие; теперь этот сон Вальпургиевой ночи рассеялся и
не оставил ничего, кроме обыкновенных последствий пирушки».
Вместе
с тем наука постепенно стала преодолевать дефицит теоретических идей.
Буквально во всех ее областях, и, прежде всего, в математике и
естествознании стали появляться плодотворные научные теории, значительно
расширяющие горизонты науки, происходило существенное обогащение средств
научного познания, его понятийного аппарата.
Так, например, в
математике сложились основы математического анализа и теории вероятностей,
были получены фундаментальные результаты в алгебре, созданы неевклидовы
геометрии.
В биологии было развито учение о клеточном строении
живого вещества, построена теория эволюции видов, развита концепция
происхождения человека от обезьяны, началось широкое использование
физико-химических методов познания процессов
жизнедеятельности.
Особенно велики были успехи физических наук. Во
второй половине XIX в. здесь наряду с механикой, ранее монополизировавшей
теоретическую физику, появились электродинамика, термодинамика,
молекулярно - кинетическая теория газов, а затем и статистическая
физика.
В арсенал активно используемых понятий вошли понятия поля,
эфира, атома, энтропии.
Ученые стали применять в познании
физических явлений методы феноменологического описания, математической
аналогии, моделирования.
Наряду с методами математического анализа
и дифференциальных уравнений все большим успехом стали пользоваться методы
теории вероятностей и математической статистики. На страницах журналов
постоянно обсуждались различные теоретические построения, и никого уже не
удивляло ни их обилие, ни кратковременность жизни многих из
них.
Неудивительно, что сами ученые, и особенно физики, стремясь
понять происходящее в их науке, все чаще обращаются к философии. Интерес к
ней, угасший в результате крушения претензий натурфилософии, во второй
половине XIX в. возрождается с новой силой.
Внимание ученых вновь
стали привлекать проблемы философии и методологии науки. - Каково
содержание понятий числа, функции, пространства, времени, закона,
причинности, массы, силы, энергии, жизни, вида и др.? - Как сочетаются
в научном познании анализ и синтез, индукция и дедукция, теория и
опыт? - Что обусловливает описательную, объяснительную и
предсказательную функции теории? - Какова роль эмпирических и
теоретических гипотез? - Каким образом происходят научные открытия, и в
чем заключается роль интуиции в получении нового знания? - Как следует
истолковывать понятие теории? - Что обеспечивает науке возможность
познавать истину и что в научном познании представляет собой
таковую?
Эти и им подобные вопросы активно обсуждаются учеными в
публичных докладах и диспутах, статьях и специальных монографиях. Все они
были рождены прогрессом науки, и нужды ее требовали их скорейшего
разрешения.
Однако ответить на них было совсем непросто.
1. ПОЗИЦИЯ МЕХАНИСТОВ
Подавляющее большинство ученых во второй
половине XIX в., следуя традиции, сложившейся в истории науки, пытались
истолковывать все эти проблемы исходя из того, что наука способна отражать
глубинные свойства бытия.
Это понимание сущности науки, уходящее
своими корнями в глубокую историю, было значительно поддержано и огромными
успехами развития физики на базе механики.
Именно здесь укрепилось
представление ученых о том, что любые явления действительности
представляют собой процессы, осуществляющиеся в пространстве и времени,
что они причинно обусловлены и подчиняются небольшому количеству законов,
на основе которых можно дать их сколь угодно точное
описание.
Образцом научного постижения реальности служила при этом
небесная механика.
Этим стилем мышления вдохновлялись в то время не
только физики, но и биологи, психологи, экономисты,
историки.
Знаменитый французский шахматист Ф.А.Филидор - первый
некоронованный чемпион мира по шахматам и, кстати говоря, известный
композитор XVIII в. - прославился в шахматах тем, что ввел представление о
стратегии в шахматной игре и оценке с этой точки зрения шахматной позиции.
При этом он исходил из того, что шахматист мог бы всегда выигрывать у
любого соперника, если бы он знал законы шахматной
игры.
Представители этого рода взглядов во второй половине XIX в.
назывались механистами. К ним относили не только тех ученых, которые,
подобно Г.Гельмгольцу и Г.Герцу, стремились объяснить все явления природы
на основе законов механики, но и таких, как, например, Дж.Максвелл,
Л.Больцман, Х.Лоренц, Ч.Дарвин, которые отнюдь не разделяли этих крайних
взглядов.
Так, например, Л.Больцман писал: «Если понимать под
механическим объяснением природы такое, которое основывается на законах
современной механики, то следует признать совершенно недостоверным то, что
атомистика будущего станет механическим объяснением
природы».
Выдающийся русский ученый К.А.Тимирязев в публичной
лекции, прочитанной в 1887 г. в Политехническом музее, раскрывая огромное
значение деятельности Ч.Дарвина для всего естествознания, утверждал:
«Таким образом, дарвинизм дал в первый раз механическое объяснение
совершенства, целесообразности, разумея под механическим объяснением
обыкновенное каузальное в отличие от телеологического».
Французский
ученый А.Рей в начале XX в. писал, что если бы новые идеи Х.Лоренца,
Дж.Лармора и П.Ланжевена подтвердились, и если бы выяснилось таким
образом, что законы механики зависят от законов электродинамики, то это
вовсе не означало бы отказа от «механизма». «Чисто механистическая
традиция, - писал А.Рей,- продолжала бы сохраняться, механизм шел бы по
нормальному пути своего развития».
Самая главная черта механической
трактовки физики заключаются, по мнению А.Рея, в том, что «взгляд на
физику, на ее метод, на ее теории и их отношение к опыту остается
абсолютно тождественным с взглядами механизма, с теорией физики начиная с
эпохи возрождения».
Таким образом, в конце XIX в. механистами
называли не только тех, кто пытался свести все явления действительности к
механическим процессам, но и всех тех, кто, продолжая традиции классиков
механики, рассматривал науку как отражение существенных свойств
объективного мира, кто видел задачу научного познания в том, чтобы
объяснить любое явление на основании предположения о его существовании в
пространстве и времени и как результат взаимодействия определенных
причин.
Однако при попытках философски осмыслить достижения науки с
этих позиций ученые столкнулись с огромными трудностями. Мощный взрыв
теоретических идей и быстрое расширение средств и методов научного
познания не удавалось вместить в непротиворечивую картину мира и целостную
последовательную теорию познания.
2. ВЗГЛЯДЫ ПОЗИТИВИСТОВ
В этих условиях и приобрел популярность
позитивизм, который стал претендовать на единственно верную философию и
методологию науки.
Его цели были определены достаточно
ясно.
Как писал Э.Мах, нужно, прежде всего, удалить из
естествознания «старую, отслужившую свою службу» философию, которой
«большинство естествоиспытателей придерживаются еще в настоящее
время».
Именно против этой реалистической традиции, истолковывающей
научное знание как отражение свойств объективного мира, и выступили
позитивисты во главе с Э.Махом. Стоит только правильно понять сущность
науки, говорили они, и все метафизические проблемы, не дающие покоя
виднейшим представителям естествознания в их постоянном стремлении постичь
устройство мироздания, окажутся разрешенными, поскольку будут обнаружены
их надуманность и бессмысленность.
Еще родоначальник позитивизма
О.Конт считал, что философия как метафизика могла оказать положительное
воздействие на развитие представлений о мире лишь в период детства
науки.
Основой всей научной деятельности, по мнению О.Конта,
является опыт. Однако, считал он, никакое эмпирическое исследование не
может начаться без определенных теоретических предпосылок, разработка
которых сама нуждается в помощи опыта. Как же была разрешена эта проблема
«курицы и яйца»? Ведь не могло же существовать теоретических
представлений, кода науки еще не было.
Спасение, считал О.Конт,
пришло от философии. Она временно взяла на себя функции научной теории и
тем самым способствовала рождению науки.
Различного рода
метафизические системы, как бы фантастичны они ни были, оказали важную
услугу человечеству.
«Таким образом, - писал О.Конт, - под
давлением, с одной стороны, необходимости делать наблюдения для
образования истинных теорий, а с другой - не менее повелительной
необходимости создавать себе какие-нибудь теории для того, чтобы иметь
возможность заниматься последовательным наблюдением, человеческий разум
должен был оказаться с момента своего рождения в заколдованном кругу, из
которого он никогда не выбрался бы, если бы ему, к счастью, не открылся
естественный выход благодаря самопроизвольному развитию теологических
понятий, объединивших его усилия и давших пищу его деятельности». Все эти
несбыточные надежды, - продолжал свою мысль О. Конт, - все эти
преувеличенные представления о значении человека во Вселенной, которые
порождает теологическая философия и которые падают при первом
прикосновении позитивной философии, являются вначале тем необходимым
стимулом, без которого совершенно нельзя было бы понять первоначальную
решимость человеческого разума взяться за трудные
исследования».
Однако, как считал О.Конт, теологический взгляд на
мир, высшим этапом развития которого явилась классическая философия,
должен быть полностью замещен чисто научными позитивными теориями,
построенными па непосредственном наблюдении и опыте. Науке, вставшей на
свои собственные ноги, уже не нужны философские костыли. Она сама в силах
решать любые разумно поставленные проблемы.
Все философские мучения
ученых могут быть легко устранены, говорили сторонники позитивистской
философии и методологии науки. Нужно лишь осознать, что они являются
результатом неверного истолкования сущности науки.
В самом деле,
разве не порождены эти проблемы тем, что наука неизменно трактовалась
учеными как описание некой объективной реальности, стоящей за наблюдаемыми
явлениями? Это, по мнению Э.Маха, К.Пирсона, П.Дюгема и их последователей,
одно из самых распространенных и вредных заблуждений прошлого. Ученый
имеет дело с эмпирически данной ему действительностью, и только в ее
пределах он обладает суверенностью.
П.Дюгем раскрыл одну важную
проблему в истолковании научной теории. - Если теория, как считал
П.Дюгем, имеет отношение лишь к эмпирическому материалу, тогда ученый
получает возможность оценивать ее правильность посредством сопоставления
следствий теории с этими данными. - Но если теория призвана не только
описывать, но и объяснять сущность явлений, то как может он тогда судить о
ее истинности? В этом случае, по его мнению, ученый должен был бы
неизбежно обращаться к общим представлениям о самом мире, на разработку
которых отваживалась лишь философия.
«Рассматривая физическую
теорию как гипотетическое объяснение материальной действительности, -
писал П.Дюгем, - мы ставим ее в зависимость от метафизики».
Однако
ставить науку в зависимость от философии, считал П.Дюгем, - это значит
вовлекать ее в бесплодные споры о природе реальности, которые без всякой
надежды на прогресс ведутся философами с незапамятных
времен.
Работая на уровне явлений, ученый, по мнению Дюгема,
принципиально не может выйти за их предел. Поэтому у него нет средств для
того, чтобы утвердить или, напротив, опровергнуть какие-либо суждения о
самом объективном мире.
И хотя тесная связь науки с метафизикой
проявляется со всей очевидностью в творениях выдающихся ученых прошлого,
она противоречит подлинно научному познанию.
В теориях этих ученых
всегда можно выделить чисто описательную часть, которая базируется на
наблюдении и эксперименте, и ту, в которой ставится задача истолковать
эмпирические данные как следствие сущности, лежащей за явлениями. Между
этими частями, считает П.Дюгем, нет органической связи. С развитием науки
первая часть неизменно совершенствуется, переходя из одной теории в другую
и передавая новой теории в наследство все ценное, что имелось в прежней,
вторая же просто отбрасывается и заменяется новой, тем самым со всей
очевидностью обнаруживая свою паразитическую сущность.
«Что многое
из гениальных умов, которым мы обязаны современной физикой, строили свои
теории в надежде дать явлениям природы объяснение, - пишет П.Дюгем, - в
этом не может быть ни малейшего сомнения. Но отсюда ничего еще не следует
против нашего мнения о физических теориях, которое мы изложили выше.
Фантастические надежды могут дать толчок к удивительным открытиям, по
отсюда еще не следует, чтобы эти открытия давали плоть и кровь химерам,
давшим толчок к их нарождению. Смелые изыскания, давшие мощный толчок к
развитию географии, обязаны своим происхождением искателям приключений,
искавшим страну, богатую золотом. Этого, однако, же, далеко еще не
достаточно для того, чтобы наносить Эльдорадо на наши географические
карты».
Феноменологическое истолкование научной теории как
описательной, как схемы, классифицирующей эмпирические данные, устраняет
из нее объяснительную часть, а тем самым освобождает теорию от Метафизики,
предоставляя ученым решать все научные проблемы доступными ему средствами,
специально разработанными в его области науки. Идеалом научной теории с
этой точки зрения является термодинамика, в которой отсутствуют понятия,
содержание которых выходит за пределы наблюдаемого, за пределы
опыта.
Отсюда не следует, как отмечает Э.Мах, обязательность
исключения из арсенала современной физики таких понятий, как атом, масса,
сила и т.п.
Не нужно только впадать в теоретико-познавательное
заблуждение, приписывая им реальность, не следует считать основанием
действительного мира те интеллектуальные вспомогательные средства,
которыми мы пользуемся для постановки мира на сцене нашего
мышления».
На определенном этапе развития науки они вполне могут
быть полезны как орудия экономного, рационального «символизирования
опытного мира».
Пусть атом остается «средством, помогающим
изображению явлений, и служит тем, чем служат математические
функции».
Но постепенно, но мере развития науки, естествознание,
полагает Мах, найдет возможность освободиться от такого способа
упорядочения эмпирического знания. И все эти псевдообъекты и
характеристики так называемой объективной реальности останутся лишь в пыли
библиотек.
Однако теоретические построения в науке вовсе не
произвольны.
Да, по мнению П.Дюгема, который видел в физических
теориях образец научного мышления, «теоретическая физика не постигает
реальности вещей, а ограничивается только описанием доступных восприятию
явлений при помощи знаков или символов», она «не в состояния рассмотреть
позади явлений, доступных нашему восприятию, действительные свойства
тел».
Вместе с тем научные теории в процессе развития науки дают
нам все более и более совершенные и естественные классификации наблюдаемых
явлений. У нас имеется чувство соответствия теории действительности,
которое, с точки зрения П.Дюгема, не может быть обоснована средствами
самой науки, а является достоянием здравого смысла.
«В основе всех
наших учений, - пишет он, - самым ясным образом сформулированных, строго
логически выведенных, мы всегда найдем это беспорядочное стечение
тенденций, стремлений и интуиций. Нет такого глубокого анализа, который
мог бы разделить их, чтобы разложить их на элементы более простые, Нет
такого языка, достаточно тонкого и гибкого, чтобы определить и
сформулировать их. И тем не менее истины, которые открывает нам здравый
человеческий рассудок, столь ясны, столь достоверны, что мы не можем ни
признавать их, ни усомниться в них».
Того, кто заявил бы, что
научные теории представляют собой мираж и иллюзию, писал П.Дюгем, «вы не
могли бы заставить замолчать из принципа противоречия; вы могли бы только
сказать, что он лишен здравого смысла».
Итак, согласно позитивизму,
подлинным знанием являются факты и эмпирические закономерности. Научные
теории дают лишь систематизацию фактов и эмпирических закономерностей,
которые имеют тенденцию становиться все более совершенными. Наука не
беспредпосылочна. Она прочно опирается на здравый смысл. Ученый,
стремящийся достичь успеха в науке, не нуждается ни в какой философии.
Информированность о результатах научных исследований, профессиональное
владение специальными методами, хорошее чувство здравого смысла и немного
везения - вот все, что ему нужно.
Эти идеи, хотя они и не были
поддержаны большинством ученых несомненно, содействовали развитию
представлений о науке. Вокруг работ позитивистов велись бурные дискуссии,
которые выявили существенные расхождения в трактовке проблем методологии
науки.
В XX в. позитивизм О.Конта, Э.Маха, П.Дюгема был подвергнут
острой критике за феноменалистическую трактовку науки, которая вопреки
заявлениям се авторов, вовсе не была свободна от метафизических
аргументов.
Кроме того, развитие самой науки привело к очевидному
поражению феноменализма.
Ученым удалось проникнуть в мир атома и
элементарных частиц.
Их реальность теперь уже невозможно было
отрицать. В науке стали привычными смелые обобщения, далеко выходящие за
пределы наблюдаемого.
Теоретические идеи опережали и направляли
эксперимент и наблюдение.
Радикально изменившиеся представления о
пространстве, времени, закономерности, причинности, уровнях реальности
стали основой новой научной картины мира, которой стали руководствоваться
ученые в своей деятельности.
3. «КОПЕРНИКАНСКИЙ ПОВОРОТ» В ФИЛОСОФИИ
Однако позитивизм обрел
новую силу в контексте бурного развития науки в XX столетии и вновь
привлек внимание к проблемам философского осмысления науки. По мнению
неопозитивистов, их - предшественники в критике философии и выявлении
природы науки, хотя и наметили правильное направление, сами не могли пойти
по нему достаточно энергично и последовательно.
Это было не
случайно, замечают неопозитивисты. Ведь до самого последнего времени для
решения этих проблем не было необходимых средств.
Положение
радикально изменилось в результате невиданного прежде развития
логики.
Одним из важнейших его стимулов было стремление найти
прочный фундамент для интенсивно развивающейся математики. Исследования
Буля, Шредера, Пеано, Фреге, Гильберта, Рассела, Уайтхеда и их
последователей превратили прежнюю логику, которая незначительно отличалась
от аристотелевской, в современную с сильно развитым формальным аппаратом,
с необозримыми возможностями эффективных приложений.
Логический
анализ языка, предпринятый Б.Расселом, а затем его учеником
Л.Витгенштейном, открыл новые горизонты и в рассмотрении Традиционных
проблем философии и методологии науки.
На этой основе и произошло
зарождение новой разновидности позитивизма - логического
позитивизма, в рамках которого философия и методология науки стали
предметом специального изучения.
Особую роль в генезисе логического
позитивизма приверженцы этой доктрины отводят Витгенштейну. Ведь именно он
наиболее четко обосновал утверждение, что постановка проблем традиционной
философии «основывается на неправильном понимании логики нашего языка»,
которое ознаменовало, по словам М. Шлика, поворот во всей
философии.
Как же обосновывается это положение?
Оно
оказывается прямым следствием определенных взглядов на природу различных
языковых выражений. Согласно логическому позитивизму, все правильно
построенные высказывания могут быть либо аналитическими, либо
синтетическими. - Первые из них, представляя разнообразные
тавтологии, ничего не говорящие о мире, относятся к утверждениям логики и
математики. - Вторые, несущие определенное эмпирическое содержание,
составляют предмет опытных наук.
И те и другие предложения могут
быть либо истинными, либо ложными. - Для первых из них
этот вопрос решается чисто аналитически. - Для вторых - посредством
эмпирической проверки. - Никаких других осмысленных предложений быть не
может.
Философы, говорят неопозитивисты, претендуют па особое
знание о мире. Но откуда они его могут получить? Все, что человек знает о
действительности, он получает на основании определенных контактов с миром,
которые в науке становятся предметом специального систематического
изучения.
У философа нет и не может быть никаких особых способов
постижения действительности.
Ну что, например, философ может
сказать о поведении микрообъектов? На основании чего он будет строить свои
суждения? Все, что можно здесь сказать разумного, дает нам
физика.
Таким образом, философия как особая наука не имеет права на
существование.
Но в таком случае оказывается, что для философии,
которая претендует на особое знание о действительности, просто не остается
места. Ее высказывания о мире - это псевдовысказывания, она рассуждает о
мнимых объектах и несуществующих свойствах, ее выводы не могут иметь
какого-либо значения, она бессодержательна и бессмысленна.
«Вся
философия в старом смысле, - писал по этому поводу Р.Карнап, - связывается
ли она выше с Платоном, Фомой Аквинским, Кантом, Шеллингом или Гегелем,
строит ли она новую «метафизику бытия» или «гуманистическую философию»,
оказывается перед неумолимым приговором новой логики не только как
содержательно ложная, но и как логически непрочная, потому
бессмысленная».
Неопозитивисты очарованы своей блестящей находкой.
Наконец то удалось дать точную оценку традиционной философии. Интуиция
прежних ее противников заменена строго обоснованным
заключением.
Философия как метафизика даже не ложна, она
бессмысленна.
«Различие между нашим тезисом и тезисом ранних
антиметафизиков стало теперь отчетливее, - писал Р.Карнап. - Метафизика не
простая «игра воображения» или «сказка». Предложения сказки противоречат
не логике, а только опыту; они осмысленны, если даже и
ложны».
Метафизическая же философия не только антиэмпирична, но и
антилогична.
Эмпирик, как отмечал М.Шлик, не будет доказывать
ложность утверждений метафизика. Он скажет ему: ты вообще ничего не
высказываешь. Он не станет с ним спорить, а скажет: я тебя не
понимаю.
«При ближайшем рассмотрении, - писал Р.Карнап, - в
неоднократно изменявшейся одежде узнается то же содержание, что и в мифе:
мы находим, что метафизика также возникла из потребности выражения чувства
жизни, состояния, в котором живет человек, эмоционально-волевого отношения
к миру, к ближнему, к задачам, которые он решает, к судьбе, которую
переживает».
Р.Карнап считал, что это выражение чувства жизни
является по существу единственной причиной, благодаря которой творения
философов метафизического толка привлекали прежде внимание многих мыслящих
людей, да и сейчас волнуют немало наших современников. Высказывания
философов прошлого, по его мнению, нельзя понимать
буквально.
Метафизик ничего в действительности «не высказывает, а
только нечто выражает как художник», поэтому он не вправе претендовать на
общезначимость своей философии.
Как писал Карнап, «метафизик
приводит для своих предложений аргументы, он требует, чтобы с содержанием
его построений соглашались, он полемизирует с метафизиками других
направлений, ищет опровержения их предложений в своих статьях». Но он не
вправе это делать.
Метафизик подобен поэту.
А какой же смысл
поэту пытаться «опровергнуть предложения из стихотворения другого лирика»?
Ведь «он знает, что находится в области искусства, а не в области
теории».
Как видно, неопозитивисты считают, что философы прошлого
не имели дела с познанием. Каждый из них был нрав, поскольку пытался
выразить свое ощущение жизни, и ошибался, когда навязывал его другим.
Теоретическая форма философии была, по их мнению, непомерным балластом,
который сдерживал духовные порывы философов, мешая им достичь совершенных
форм самовыражения. Вплоть до нашего времени, единодушно считают
неопозитивисты, в философии отсутствовало понимание действительной природы
философствования, не были использованы должным образом необходимые
средства этого особого рода духовной деятельности.
Поэтому, но
мнению Карнапа, даже если учесть то, что метафизики выражали. сами того не
осознавая, свое чувство жизни, они делали это далеко не лучшим образом,
подобно музыкантам без музыкальных способностей.
Только теперь в
результате применения современной логики к анализу философских построений
удалось понять их действительный статус. Философы не случайно выражали
свои антипатии новой лотке. Они, видимо, предчувствовали, что она им
ничего хорошего не предвещает. И они не ошиблись. Теперь раскрыта сущность
их деятельности, прежде окутываемая покровом некой
таинственности.
Философия, как оказывается, никогда и не имела
своего предмета.
Ее история есть история погони за миражами,
нелепых попыток совершенно негодными средствами разрешить
псевдопроблемы.
«Метафизика рушится, - заявляет М.Шлик, - не
потому, что решение ее задач было бы смелым предприятием, которое не по
плечу человеческому разуму (как приблизительно считал Кант), а потому, что
этих задач вовсе нет. С обнаружением ложной постановки вопроса стала
понятной сразу же история метафизических споров».
Таким образом,
единственно допустимое решение метафизических проблем может, по мнению
неопозитивистов, заключаться лишь в их элиминации. Поняв эту очевидную
истину, люди перестанут тратить время на их обсуждение и сосредоточат свои
усилия на разрешении реальных проблем познания и освоения окружающего их
мира.
М.Шлик следующим образом описывал будущее философии:
«Конечно, предстоит еще много арьергардных боев...; философские писатели
будут еще долго дискутировать старые мнимые вопросы, однако, в конце
концов, их перестанут слушать, и они будут похожи па актеров, которые
продолжают играть долгое время, прежде чем заметят, что зрители постепенно
улизнули».
4. ФИЛОСОФИЯ КАК АНАЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Итак, философия
принципиально невозможна как особая наука. Любые стремления построить
систему собственно философских утверждений о действительности или процессе
ее познания, в каких бы формах они ни реализовывались, обречены на
провал.
Неужели на этом закончилась история философии?
Нет,
это не конец, говорят неопозитивисты. Скорее уместно говорить о ее начале.
Ведь только теперь появилась действительная возможность создания подлинной
научной философии. Мы являемся свидетелями настоящей революции в
философии, которая, как это присуще любым радикальным преобразованиям, не
только ломает прежние устои, но и утверждает новые.
Да, философия
невозможна как наука. Но отсюда еще не следует, что она невозможна и не
нужна.
Но что же в таком случае она собой представляет?
«Ну,
хоть и не наука, - писал Шлик, - но, однако, нечто настолько значительное
и большое, что она может также впредь, как и раньше, почитаться королевой
наук; стоит ли писать, что королева наука должна быть наукой. Мы узнаем
теперь в ней - и этим положительно отметили великий переворот
современности - вместо системы знаний систему действий: она есть та самая
деятельность, благодаря которой устанавливается или обнаруживается смысл
высказываний».
Новый взгляд на сущность философии был выдвинут
Б.Расселом, а затем разработан Л.Витгенштейном. В «Логико-философском
трактате», изданном в 1921 г., Витгенштейн высказал все основные положения
будущей доктрины логического позитивизма. - «Вся философия есть
«критика языка»». - «Цель философии - логическое прояснение
мыслей». - «Философия не теория, а деятельность». - «Философская
работа состоит по существу из разъяснений». - «Результаты философии не
некоторое количество «философских предложений», но прояснение
предложений». - «Философия должна прояснять и строго разграничивать
мысли, которые без этого являются как бы темными и
расплывчатыми».
Важнейшей особенностью истолкования природы
философии логическими позитивистами является подчеркивание ими ее
научности.
Философия непременно должна быть научной. Но как это
возможно, если она не может быть наукой?
Оказывается, в этом
требовании нет ничего противоречивого. Научность философии определяется
тем, что она в качестве объекта своей аналитической деятельности имеет
утверждения науки, а кроме того, и сама эта деятельность осуществляется
средствами вполне научными - методами современной математической
логики.
Р.Карнап видит в этом две важнейшие черты новой философии,
отличающие ее от традиционной.
«Первая отличительная черта, - пишет
он, - состоит в том, что это философствование осуществляется в тесной
связи с эмпирической наукой, даже вообще только в ней, так что философия
как особая область познания наряду или над эмпирической наукой уже не
признается. Вторая отличительная черта указывает, в чем состоит
философский труд в эмпирической науке: в прояснении ее предложений через
логический анализ; в частности, в разложении предложений на части
(понятия), постепенном сведении понятий к базисным понятиям и постепенном
сведении предложений к базисным предложениям. Из этой постановки задачи
следует значение логики для философского труда; она уже не есть только
философская дисциплина наряду с другими, а мы можем прямо заявить: ЛОГИКА
ЕСТЬ МЕТОД ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ».
Логический анализ предложений науки
имеет две функции: негативную и позитивную. - Первая направлена на то,
чтобы элиминировать из научного обихода бессмысленные понятия и
предложения, устранить псевдопроблемы, не допустить проникновения в науку
различных модификаций метафизического мышления и его продуктов. -
Вторая, позитивная функция заключается в том, чтобы прояснять логическую
структуру теорий эмпирических наук и математики, посредством их
аксиоматизации выявлять реальное эмпирическое содержание используемых в
науке понятий и методов, прояснять действительные научные
утверждения.
Потребность в этих функциях возникает в силу того, что
научная деятельность представляет собой естественный процесс,
характеризуемый как проявлением различного рода стихийностей внутри самой
науки, так и воздействием на нее различных внешних факторов.
Ученый
широко пользуется обыденным языком, включающим в себя значительный
компонент неопределенности.
Его деятельность всегда имеет
определенную психологическую окраску.
В силу различных
социально-исторических причин он оказывается обремененным скарбом понятий
и проблем традиционной философии.
Наука постоянно находится под
воздействием внешних по отношению к ее сущности религиозных и политических
интересов.
Задача философа - выявить то, что присуще науке как
таковой в соответствии с ее природой. А можно достичь, считают логические
позитивисты, только па пути логической реконструкции
науки.
Необходимость логического анализа науки стала, по мнению
логических позитивистов, особенно ясной в настоящее время. Ее вычленение
было прямым результатом естественной дифференциации труда ученого,
порожденной бурным развитием науки.
«До нашего поколения, - писал
Х.Ренхенбах, - еще не было такого, чтобы вырос новый класс философов,
натренированных в технике наук, включая математику, и которые
сконцентрировались на философском анализе. Эти люди видели, что необходимо
новое распределение работы, что научные исследования не оставляют человеку
достаточно времени, чтобы делать работу логического анализа, и, наоборот,
логический анализ требует концентрации, которая не оставляет времени
парной работе, - концентрации, которая вследствие своего стремления к
прояснению больше, чем к открытию, может даже мешать научной
производительности. Профессиональные философы науки являются продуктом ее
развития».
Так обосновывают свою новую философию виднейшие
представители логического позитивизма. При этом логике отводится
совершенно исключительная роль. Как говорил Рейхенбах, философские мучения
«можно успокоить только с помощью урока логики». Те же, кто питает к ней
неприязнь, пусть не стремятся достигнуть успехов к философии. Их удел
другой. Пусть эти люди попробуют приложить свои способности «в менее
абстрактных применениях силы человеческого разума».
5. ПРОТИВОСТОЯНИЕ ПОЗИТИВИЗМУ
Однако эти идеи позитивизма не
находят признания у современных ученых. Выдающиеся представители науки XX
в. столь же решительно, как и их предшественники, утверждаю, что целью их
теоретической деятельности является постижение закономерностей
мироздания.
Позитивисты же прилагают немало сил, чтобы убедить
своих оппонентов, что Коперник, Кеплер, Ньютон, Максвелл, Больцман,
Дарвин, Менделеев и другие творцы науки якобы наивно верили в возможность
познания объективной реальности просто потому, что правильного и
аргументированного понимания сущности научного знания еще не
было.
Но как объяснить мощную солидарность современных деятелей
науки с учеными прошлого?
«Разумеется, все сходятся на том, - писал
А.Эйнштейн,- что наука должна устанавливать связь между опытными фактами с
тем, чтобы на основании уже имеющегося опыта мы могли предсказывать
дальнейшее развитие событий». По мнению же позитивистов, замечает он,
«единственная цель науки состоит в как можно более полном решении этой
задачи». Однако я не уверен, что столь примитивный идеал мог бы зажечь
такую сильную исследовательскую страсть, которая и явилась причиной
подлинно великих достижений. «Без веры в то, что возможно охватить
реальность нашими теоретическими построениями, без веры во внутреннюю
гармонию нашего мира, - утверждает А.Эйнштейн, - не могло быть никакой
науки. Эта вера есть и всегда останется основным мотивом всякого научного
творчества».
Наука XX в. с особенной ясностью обнаруживает свои
прочные связи с философией, которые раньше едва осознавались.
«В
наше время, - писал А.Эйнштейн, - физик вынужден заниматься философскими
проблемами в гораздо большей степени, чем это приходилось делать физикам
предыдущих поколений. К этому физиков вынуждают трудности их собственной
науки».
Ученые прошлого привыкли говорить об эмпирических данных
как об абсолютно достоверном фундаменте науки, который формируется в
результате непосредственного восприятия действительности. Использование
различных приборов и устройств рассматривалось лишь, как простое усиление
органов чувств человека. Однако в современной науке, и особенно в физике,
стало ясно, что эмпирическое познание всегда в принципе включает в себя и
теоретические представления.
«То, что вы видите в сильный
микроскоп, созерцаете через телескоп, спектроскоп или воспринимаете
посредством того или иного усилительного устройства, - все это требует
интерпретации», - писал М.Борн.
Само по себе показание прибора не
может рассматриваться как научный факт. Оно становится им лишь тогда,
когда соотносится с изучаемым объектом, что обязательно предполагает
обращение к теориям, описывающим работу используемых приборов и различных
экспериментальных приспособлений.
С другой стороны, стало ясно, что
и теории весьма непросто связаны с объектами, которые они призваны
описывать.
Научная теория - это такое гносеологическое образование,
которое несет на себе не только черты объекта познания, но и специфические
характеристики знания и процесса познания. Поэтому они неизбежно содержит
в себе как онтологический, так и гносеологический компонент.
Если
цель научного познания заключается в том, чтобы проникнуть в сущность
явлений и описать объективную реальность, а в этом убеждены подавляющее
большинство ученых, то одной из важнейших задач, стоящих перед
исследователем, является построение интерпретации научной теории, в
которой она получила бы соответствующее онтологическое и гносеологическое
истолкование. Только после этой работы научная теория превращается в
знание, в то время как без такой интерпретации она представляет собой лишь
технический аппарат, при помощи которого можно формально манипулировать с
эмпирическими данными.
Однако выявление онтологического и
гносеологического содержания теории не может осуществиться без
определенных представлений об общих характеристиках бытия и процесса его
познания. Поэтому ученый не может достичь своей цели, игнорируя
философию.
Это обстоятельство вполне осознается выдающимися учеными
нашего времени.
Так, например, А.Эйнштейн писал, что «наука без
теории познания (насколько это вообще мыслимо) становится примитивной и
путаной». А М.Борн считал, что «физика, свободная от метафизических
гипотез, невозможна».
По мере развития науки, усложнения ее задач
все больше выявляется необходимость в специальном исследовании ее
философских оснований.
«В мельчайших системах, как и в самых
больших, - писал М.Борн, - в атомах, как и в звездах, мы встречаем
явления, которые ничем не напоминают привычные явления и которые могут
быть описаны только с помощью абстрактных концепции. Здесь никакими
хитростями не удается избежать вопроса о существовании объективного, не
зависящего от наблюдателя мира, мира «по ту сторону»
явлений».
Поэтому, по мнению М.Борна, современная физика никак не
может обойтись без обращения к философии, осуществляющей «исследование
общих черт структуры мира и наших методов проникновения в эту
структуру».
А вот что говорит по этому поводу одни из самых крупных
специалистов по философии науки, К.Поппер: «Философы-аналитики полагают,
что или вообще не существует подлинных философских проблем, или что
философские проблемы, если таковые все же есть, являются всего лишь
проблемами лингвистического употребления или значения слов. Я же, однако,
считаю, что имеется, по крайней мере, одна действительная философская
проблема, которой интересуется любой мыслящий человек. Это проблема
космологии - проблема познания мира, включая и нас самих (и наше знание)
как часть этого мира. Вся наука, по моему мнению, есть космология, и для
меня значение философии не в меньшей степени, чем науки, состоит
исключительно в том вкладе, который она вносит в ее разработку. Во всяком
случае, для меня и философия, и наука потеряли бы всякую
привлекательность, если бы они перестали заниматься этим».