Ротенберг В.С. Психофизиологические аспекты изучения творчества
В.С. РОТЕНБЕРГ
ТВОРЧЕСТВО КАК ПОИСК
Вопрос о природе побуждения к творчеству относится к числу самых
главных. Согласно психоаналитическим представлениям, основанным на ложных
методологических предпосылках, в фундаменте творчества лежит механизм
сублимации. Неудовлетворенные потребности, прежде всего либидинозные, которые не
могут быть реализованы из-за моральных запретов, находят социально приемлемый
выход в творчестве. Отсюда следует логический вывод, что чем тяжелее внутренний
конфликт художника, чем в большей степени ущемлены его потребности, особенно
потребность в любви, тем продуктивнее его творческая активность.
В пользу этой точки зрения обычно приводится большое количество
фактов, свидетельствующих о расцвете творческих сил у великих людей в наиболее
тяжелые их жизненные периоды, после жестоких психических травм и необратимых
потерь. Творчество как единственный способ преодоления трагедий неразделенной
любви - вот один из самых сильных аргументов, и лучшие образцы мировой поэзии
могут служить здесь примером, от сонета Петрарки до лирики наших современников.
Обсуждению и критике этой концепции посвящена большая литература, и мы не будем
останавливаться на этом подробно. Заметим лишь, что сторонники этой концепции
обычно закрывают глаза на большое число примеров прямо противоположных, когда
длительные фрустрации и тяжелые переживания убивают творческую активность. Кроме
того, не так уж мало великих произведений искусства было создано совершенно
счастливыми людьми, и если ранее мы говорили о сонетах Петрарки, то сейчас можем
обратиться к значительно более древним поэтическим произведениям. По-видимому,
между фрустрацией и творчеством зависимость неоднозначная. Недавно это получило
даже статистическое подтверждение в специальном исследовании: проанализированы
события жизни и характер творчества великих композиторов и был сделан вывод, что
на творческую продуктивность не влияют жизненные стрессы, во всяком случае такие
влияния нельзя считать законом, и не сублимация определяет творческий потенциал.
Факты убеждают, что своими высокими достижениями и духовным прогрессом
человечество обязано не темным подавленным влечениям и не бесперспективным
неразрешимым внутренним конфликтам.
В последние годы даже в психоаналитической литературе все более
настойчиво звучат утверждения, что творческая активность отражает первичный,
свободный от конфликтов потенциал личности, что это не механизм компенсации
невротических расстройств, а самостоятельная внутренняя потребность. Но при этом
остается открытым вопрос, имеет ли эта потребность биологическую основу и если
имеет, то какую именно.
Мы полагаем, что творчество - это разновидность поисковой
активности, под которой нами понимается активность, направленная на изменения
ситуации или на изменение самого субъекта, его отношения к ситуации, при
отсутствии определенного прогноза желательных результатов такой активности (т.е.
при прагматической неопределенности в понимании П.В. Симонова). О мозговых
механизмах поисковой активности известно пока не очень много. По-видимому,
важную роль в этом поведении играет гиппокамп, который обеспечивает учет
статистически маловероятных возможностей, без чего поисковая активность,
особенно в сфере творчества, не была бы эффективной.
Наши исследования, проведенные на человеке и животных, показали,
что поисковая активность значительно повышает устойчивость организма к
воздействию самых разнообразных вредных факторов. Этот эффект почти не зависит
от характера эмоций, сопровождающих поисковое поведение: резистентность к
заболеваниям возрастает и при положительных, и при отрицательных эмоциях.
Противоположное состояние - отказ от поисковой активности в ситуации, которая не
удовлетворяет субъекта, - значительно снижает резистентность индивида и может
даже закончиться его гибелью. Особенно важно, что снижение поисковой активности
делает субъекта более уязвимым к вредным воздействиям даже в такой ситуации,
которая, на первый взгляд, вполне его удовлетворяет. Это значит, что с
биологической точки зрения наличие или отсутствие поисковой активности более
существенно, чем эмоциональная оценка ситуации.
Мы предположили, что такое большое значение поисковой активности
для выживания определяется ее основной биологической функцией. Эта активность
представляет собой как бы движущую силу саморазвития каждого индивида, и
прогресс популяции в целом в большой степени зависит от ее выраженности у
отдельных членов популяции. Поэтому, в согласии с представлениями П.В. Симонова,
биологически целесообразно выживание путем естественного отбора именно тех
особей, которые не склонны реагировать на трудные ситуации отказом от поиска.
Потребность в поиске является двигателем прогресса благодаря своей
принципиальной ненасыщаемости - ведь это потребность в самом процессе
постоянного изменения.
Наблюдения за поведением человека и животных позволяют привести
аргументы в пользу существования самостоятельной потребности в поисковой
активности. У животных она особенно четко выявляется в ситуациях, когда
первичные потребности заведомо удовлетворены. Однако этот феномен удается
обнаружить только в условиях эксперимента.
Только у человека, в связи с условиями его существования,
позволяющими на более или менее длительный срок гарантированно удовлетворять
первичные потребности, поисковая активность проявляется в своем "чистом" виде.
Так, она может принять форму так называемой надситуативной активности, когда
субъект сам ставит перед собой более сложные, чем от него требуют, задачи,
отнюдь не будучи уверенным в их выполнимости. Вероятно, такой же механизм лежит
в основе прагматически неоправданного риска. "Упоение в бою" может быть иногда
результатом удовлетворения высокой потребности в поиске. В подборке Смысл жизни эта активность была названа Неудовлетворенностью существуюшим.
Творчество, с нашей точки зрения, одна из наиболее естественных
форм реализации потребности в поиске. Разумеется, мы учитываем существование
наряду с ней других мотивов творчества - потребности в самоутверждении,
признании со стороны других членов общества и т.п. Однако мы хотели бы
предостеречь от приписывания такого рода мотивам побуждающей силы именно в
отношении творчества крупных художников. Для людей с низким творческим
потенциалом так называемые "свободные профессии" - это чересчур тяжелый хлеб, и
они обычно предпочитают другой путь социальной деятельности. Для людей же
творчески одаренных сам поиск нового, в силу психофизиологических
закономерностей, о которых будет сказано далее, приносит гораздо большее
удовлетворение, чем достигнутый результат и тем более - его материальные плоды.
История науки и искусства полна примеров, когда талантливые люди отказывались от
быстрого преуспевания, сопряженного с профанацией творчества. В то же время не
так уж часто встречаются люди творчески одаренные, которые успокоились на
достигнутом. По данным Р. Раскина, творческая потенция и самовлюбленность
коррелируют гораздо слабее, чем можно было бы ожидать. Да и сама эта невысокая
корреляция скорее может быть за счет любви "творчества в себе". С
представлениями о ведущей роли стремления к признанию плохо согласуется и опыт
ряда выдающихся ученых: по достижении бесспорных и признанных успехов в своей
области они внезапно круто меняют сферу исследовательской деятельности,
обращаясь часто к заведомо непосильным задачам и рискуя столкнуться с
поражением. Но с позиции теории поисковой активности этот опыт вполне
понятен.
Творчество, созидание ради созидания, является оптимальной формой
поисковой активности еще по одной причине. В случае, если поиск (любой, кроме
творческого) безуспешен, его отрицательные результаты приобретают такую большую
эмоциональную значимость, что даже перекрывают стремление к достижению цели.
Таков один из основных механизмов развития состояния отказа от поиска. В лучшем
случае, поисковая активность переключается в другом направлении. Но в процессе
творчества, когда единственной целью и главной радостью является постижение или
созидание, никакие неудачи не являются настолько психотравмирующими, чтобы
заставить прекратить поиск, ибо отрицательный результат - это тоже результат, и
он означает только, что необходимо расширить зону поиска. Но если в это время в
центре внимания оказываются собственные переживания, если неудачи воспринимаются
не с точки зрения их значения для дальнейшей деятельности, а только как угроза
престижу, тогда они становятся психотравмирующими и могут вести к внутреннему
конфликту и активизации недостаточно изжитых комплексов.
К тому же состояние отказа имеет тенденцию к иррадиации, к
распространению с одной сферы деятельности на другую. Это особенно характерно
для специфического отказа от поиска путей решения мотивационного конфликта,
который лежит в основе невроза. Известно, что невроз отрицательно сказывается на
творческой продуктивности. С нашей точки зрения, в этом проявляется иррадиация
отказа от поиска.
Теперь с позиции всего вышеизложенного вновь вернемся к
представлениям о творчестве как о сублимации нереализованных (фрустрированных)
потребностей. Если субъект вынужден отказаться от удовлетворения некоторых
потребностей, если за счет этого зона поисковой активности поневоле оказывается
суженной, то компенсаторно может усилиться поиск в творчестве. Но в принципе не
менее вероятна и другая возможность - вынужденный отказ от поиска способов
удовлетворения важных потребностей может оказаться столь травмирующим, что
поведение по типу отказа распространится и на другие виды активности, в том
числе на творчество. С другой стороны, ориентация на творчество может быть
воспитана с самых ранних лет и тогда совсем не обязательно сужение поля
жизненной поисковой активности для того, чтобы субъект из всех форм
самореализации выбрал именно творчество. Вот почему нет и не может быть
однозначной связи между фрустрацией и творческой активностью, и концепция
сублимации не дает объяснения всем имеющимся фактам и не может считаться
универсальной.
РОЛЬ МЕЖПОЛУШАРНОЙ АСИММЕТРИИ
Одним из наиболее перспективных направлений в исследовании
психофизиологии творчества является изучение роли межполушарной асимметрии. Как
уже твердо установлено, с функциями левого и правого полушария у человека
связаны два типа мышления - абстрактно-логическое и пространственно-образное.
Эти типы мышления имеют ряд синонимов: вербальное и невербальное
(поскольку абстрактно-логическое мышление в отличие от образного базируется на
способности к продуцированию речи); аналитическое и синтетическое
(поскольку с помощью логического мышления осуществляется анализ предметов и
явлений, тогда как образное мышление обеспечивает цельность восприятия);
дискретное и симультанное (поскольку с помощью логического
мышления осуществляется ряд последовательных операций, тогда как образное
мышление обладает способностью к одномоментному восприятию и оценке
объекта).
Мы не будем подробно останавливаться на многочисленных данных,
подтверждающих наличие функциональной асимметрии мозга. Эти данные неоднократно
приводились как в специальной, так и в научно-популярной литературе. Они
особенно демонстративны при исследовании лиц с расщепленным мозгом, т.е.
рассеченными межполушарными связями. Мы остановимся только на тех аспектах этой
проблемы, которые имеют непосредственное отношение к психологии
творчества.
Из трех вышеперечисленных характеристик пространственно-образного
мышления наиболее существенны две последних - его способность к цельному и
одномоментному отражению предметов и явлений реального мира. Преобладающие в
литературе представления, согласно которым основные отличия между двумя типами
мышления сводятся к тому, что логическое мышление оперирует словесным
материалом, а образное - образами, по-видимому, являются результатом
недоразумения. У лиц с рассеченным мозгом правое полушарие оказывается способным
к пониманию слов и простых вербальных конструкций, в то же время левое полушарие
также вполне способно к опознанию образов. Основное различие между двумя типами
мышления, на наш взгляд, определяется характером организации контекстуальной
связи между словами и образами. Левополушарное мышление так организует любой
используемый материал (неважно - вербальный или невербальный), что создается
однозначный контекст, более или менее одинаково понимаемый различными людьми.
Без создания такого однозначного контекста было бы невозможно социальное
взаимодействие. Слово само по себе, вырванное из контекста, отнюдь не является
определенным по значению, напротив, оно в большинстве случаев многозначно, что
находит, в частности, отражение в словарях. Слово "коса" может обозначать и
сельскохозяйственное орудие, и женскую прическу, и участок суши, вдающийся в
море, и может, наконец, иметь метафорический смысл (например, "коса смерти").
Только контекст, т.е. взаимосвязь данного слова с другими в предложении
определяет конкретный и однозначный смысл слова. Задача такой контекстуальной
организации - выбрать и зафиксировать из всего возможного потенциального
богатства значений и смысловых оттенков слова только одно и установить линейную
связь между такими одинарными значениями отдельных слов.
Однако одновременно с бесспорным выигрышем для социального
общения развитие вербального мышления до степени доминирующего (каковым оно
стало в условиях нашей цивилизации) неизбежно сопровождается определенным
проигрышем в связи с его ограниченностью. Эта ограниченность вытекает из самой
его природы: для организации такого контекста вербальное мышление должно
обеспечить дискретное, упорядоченное отражение реальной действительности. Между
тем объективная действительность не может быть целиком, исчерпывающе описана в
рамках вербального мышления. Количество потенциальных связей между предметами и
явлениями по существу неограниченно велико.
Это положение требует специального пояснения. Взятый изолированно
от других (насколько это возможно), сам образ предмета в отличие от слова
представляется определенным, конкретным и однозначным, "равным самому себе". Но
в то же время любой образ, как элемент реального мира, многогранен и
неисчерпаем. Никакой анализ не может обеспечить полной характеристики образа,
ибо сколь угодно подробное расчленение образа на его составные элементы не в
состоянии дать всеобъемлющего и адекватного представления об образе.
Основной отличительной особенностью пространственно-образного,
правополушарного мышления является как раз одномоментное установление
многочисленных связей между предметами и явлениями. Отдельные свойства образов,
их "грани", могут вступать во взаимодействие друг с другом сразу в нескольких
"смысловых плоскостях", что и определяет многозначность образа в соответствующем
контексте. Эта многозначность очень затрудняет не только выражение таких
отношений в логически упорядоченной форме, но может даже препятствовать их
осознанию. Но вместо этого образное мышление обеспечивает организующему началу
непосредственность восприятия реальности, принятие ее такой, какой она является
сама по себе.
Таким образом, оба типа мышления отличаются друг от друга вовсе
не качеством материала, которым они оперируют - они противоположны друг другу по
принципу организации связей между элементами этого материала. Задачей
логико-вербального мышления является вычленение из всех реально существующих
(или потенциально возможных) взаимодействий какого-то одного, наиболее
существенного. Таким образом, формируется внутренне непротиворечивая модель
мира, которую можно анализировать и достаточно точно и однозначно выразить в
словах или других условных знаках, что создает большое удобство для общения. При
этом за рамками этой модели остается все, что в нее не вписывается, что не может
быть логически организовано и представлено в дискретном виде. Напротив, задачей
пространственно-образного мышления является отражение всех существующих
взаимосвязей, т.е. всего богатства реального мира, но это богатство плохо
поддается жесткому структурированию, так что его трудно без существенных потерь
передать с помощью обычного языка. Здесь оказывается незаменим язык
искусства.
Можно сказать, что в основе любого творчества (и художественного,
и научного) лежат взаимодополняющие отношения между двумя типами мышления.
Действительно, для творческого акта необходимо видеть действительность во всей
ее сложности и многогранности, воспринимать ее такой, какая она есть, что и
достигается благодаря возможностям пространственно-образного мышления. Однако
это только первый этап творческого процесса, этап инсайта. Для того чтобы
результаты деятельности пространственно-образного мышления превратить из "вещи в
себе" в вещь для нас, их необходимо проанализировать, критически оценить и
организовать в некоторую систему. Этот этап уже невозможен без участия
логико-вербального мышления. Оно обеспечивает направление творческой активности
и ограничивает ее потенциальную хаотичность (т.е. уменьшает энтропию).
В этой связи необходимо подчеркнуть отличие наших представлений
от концепции "воронки". Согласно этой концепции, искусство помогает преодолеть
диссоциацию между практически неограниченным количеством поступающих в мозг
сигналов и ограниченной возможностью их словесного выражения. В действительности
дело не в том, что мы способны воспринять неизмеримо большее количество сигналов
внешнего мира, чем найти для них адекватные формы словесного выражения. Даже
если бы мы располагали запасом слов, сопоставимым с числом воспринимаемых
сигналов, мы были бы так же далеки от полного соответствия между картиной мира и
ее словесным выражением. Это несоответствие определяется совсем не количеством
падающих на нас раздражителей, а их взаимосвязью, тем, что мы называем
принципами организации контекстуальной связи. Каким бы обширным словарным
запасом мы ни располагали, наша речь, подчиненная законам логического мышления,
будет отражать только отдельные связи между воспринимаемыми предметами и
явлениями.
Видимая ограниченность речевых возможностей в действительности
является основным принципиальным достоинством логического мышления и вербального
общения, обеспечивающим однозначное взаимопонимание. Это отнюдь не случайность,
требующая преодоления. Так, создание художественных образов посредством тропов
представляет собой по существу новую организацию вербального материала с помощью
принципиально иных, не логико-дискретных, контекстуальных связей. Тропы в
поэтике создают тот же эффект при восприятии, что и двойные изображения, когда в
одном и том же рисунке можно, в зависимости от исходной установки, увидеть и
пейзаж, и изображение человеческого лица. В психологии известен рисунок-загадка
Кьюби, получивший название "Жена или теща?" На этом рисунке половина зрителей
видит изображение молодой женщины, сделанное в профиль, а остальные - лицо
старой ведьмы в анфас. Но в рисунках такого типа эти различные восприятия всегда
последовательны (мы видим сначала одно, а потом другое изображение), тогда как в
художественных сравнениях определяющим является симультанность. Когда мы читаем
у А. Вознесенского: "По лицу проносятся очи как буксующий мотоцикл", мы видим
одновременно и взгляд, и мотоцикл. Именно благодаря симультанности восприятия
между двумя образами, бессознательно для читателя. устанавливается множество
связей, обогащающих каждый из образов, расширяющих его за пределы привычного.
Симультанность восприятия оказывается решающей именно потому, что число связей
между отдельными гранями образов ничем не ограничено. Если бы между ними была
возможна только какая-то одна связь, как это имеет место между словами в обычном
сообщении, то стимультанность восприятия практически ничего не прибавила бы к
каждому из образов и художественный эффект сравнения был бы равен нулю. Именно
так и происходит, когда используются банальные стандартные сравнения ("уста как
розы", "глаза как звезды" и т.д.). От частого взаимодействия в одном и том же
контексте между образами устанавливается как бы однозначная линейная связь. При
неоднократном употреблении таких банальных сравнений в одном и том же смысловом
контексте в каждом образе вычленяется какое-то одно решающее качество. Например,
подразумевается, что губы свежи как розы или благоуханны как розы, а глаза ярки
как звезды. Все остальное потенциальное богатство образа оказывается заслоненным
этим привычным (и однозначным) восприятием. Экспериментально показано, что
слишком частое употребление слов, особенно в простых текстах, облегчает
нахождение стандартных связей между словами, но лишает их образности.
"Ожидаемость" для читателя такого клише приводит к тому, что обозначения
утрачивают свойство образов и воспринимаются только как условные понятия. Тем
самым создается логико-вербальный контекст. Поэзия дает большое количество
доказательств, что дело не в особенностях самих используемых слов, не в их
"затертости" - достаточно немного изменить общий контекст, и то же самое
сравнение, воспринимавшееся ранее как шаблон, вновь оживает, образ становится
полнокровным, возвращается способность к установлению многочисленных связей по
законам образного мышления. Умение поэтов вернуть привычным, "затертым" словам
их первоначальное богатство определяется способностью ввести их в новый,
непривычный контекст.
С другой стороны, чересчур неожиданные, нарочито оригинальные
сравнения, сопоставления далеких друг от друга предметов или явлений могут
оказаться неэффективными для создания художественного образа. В этом случае
каждый из сопоставляемых предметов все равно воспринимается независимо друг от
друга, отсутствует эффект их взаимного обогащения и как бы слияния в нашем
представлении, нет чувственного переживания их единства. Читатель может быть
поражен воображением автора, рискующего соединять несоединимое, но это удивление
- скорее логическая, чем непосредственно эстетическая оценка.
В настоящее время имеются прямые доказательства решающего
значения для творчества правополушарного мышления, создающего специфический
пространственно-образный контекст. Показано, что при органическом поражении
левого полушария мозга у художников и музыкантов практически не страдают их
артистические способности, а иногда даже повышается уровень эстетической
выразительности творчества.
После тотального удаления менингеомы правого полушария поэт
потерял способность к поэтическому творчеству, несмотря на полное выздоровление
без каких-либо дефектов в сфере обыденного мышления и речи. Математик с опухолью
в правой теменно-затылочной области утратил способность к оригинальным решениям
задач при полной сохранности логического мышления. За последние годы выявлена и
разница в распределении нейронов и межнейрональных связей между левой и правой
височной долей, что согласуется с описанными различиями функций.
Наконец, наиболее распространенные тесты на выявление
способностей к творческому мышлению по существу также подтверждают значение для
творчества особым образом организованных контекстуальных связей. Испытуемых
просят предложить как можно больше способов использования каких-нибудь обычных
предметов обихода. За каждым из таких предметов традиционно укрепилось только
одно назначение (например, утюг используется для того, чтобы гладить белье, и в
обычных условиях никто не станет забивать им гвозди, хотя в принципе он для
этого вполне подходит). Предложение использовать привычный предмет любыми,
самыми фантастическими способами в действительности направлено на проверку того,
насколько прочны в сознании субъекта однозначные линейные связи между предметами
и в какой степени они могут уступить место связям многозначным, основанным на
учете максимального количества свойств каждого из предметов. Подчеркнем, что для
выполнения этих заданий необходимо не просто учитывать разнообразие свойств
данного предмета (его многогранность), но и уметь приводить их во взаимосвязь со
свойствами других предметов, т.е. создать образный контекст. Другие методы
оценки творческих способностей выявляют готовность к одномоментному постижению
двух или более противоположных идей или сторон явления.
Применяя понятия, введенные теорией информации, можно сказать,
что контекст, характерный для логической организации информации, обусловливает
уменьшение энтропии, а контекст, в рамках которого осуществляется образное
постижение, способствует значительному увеличению энтропии, т.е. гораздо меньшей
упорядоченности связей. Это соображение будет играть существенную роль при
дальнейшем рассмотрении особенностей физиологической активности мозга в процессе
решения творческих задач.
Пока нам известно немного таких исследований, но их результаты
заслуживают пристального внимания. Так, проводилась регистрация биоэлектрической
активности мозга (электроэнцефалограммы) у испытуемых с высоким и низким
творческим потенциалом (оцениваемым по результатам выполнения вышеуказанных
тестов) в состоянии покоя и в процессе решения творческих задач и задач,
требующих формально-логических операций. Сопоставлялась представленность
основного ритма покоя (альфа-ритма) во всех трех состояниях. Между выраженностью
альфа-ритма и степенью церебральной активации имеется обратная зависимость: чем
выше активность восходящей активирующей ретикулярной формации, тем меньше
альфа-ритма на электроэнцефалограмме. Автор обнаружил, что в состоянии покоя у
высокотворческих людей альфа-ритм занимает меньшее время на ЭЭГ
(электроэнцефалограмма более десинхронизирована), чем у лиц с низкими или
средними творческими способностями. Это значит, что в состоянии относительного
покоя мозг творческих людей более активирован. По-видимому, это можно объяснить
тем, что творческие люди характеризуются большей сенсорной открытостью, большей
чувствительностью ко всем, даже минимальным раздражителям, поступающим извне
(без такой повышенной чувствительности было бы невозможно творчество, основанное
на способности к восприятию тех сигналов, которые не воспринимаются другими
людьми). Отчасти в связи с этой повышенной чувствительностью творческие люди
живут более интенсивной духовной жизнью и у них легче возникают внутренние
конфликты, что и может отражаться в более высокой церебральной активации в тех
ситуациях, когда другие субъекты быстро оказываются на грани дремоты.
Значительно более интересным оказалось то, что в процессе решения
задач творческого характера у творческих личностей альфа-ритм на энцефалограмме
даже возрос, по сравнению с фоном, тогда как при решении задач на логическое
мышление он снизился почти до такого же уровня, до которого он снижался у лиц с
низким и средним уровнем творческих способностей при решении любого типа задач.
Это значит, что лицам с высокими творческими задатками не только не нужна
дополнительная активация мозговых структур при решении творческих задач, но
более того - целесообразно некоторое снижение этой активности по сравнению с
состоянием спокойного расслабленного бодрствования. Эти данные были подтверждены
автором в другом исследовании. ЭЭГ регистрировалась у двух групп студентов,
каждая группа включала и творческих, и нетворческих субъектов. Всем студентам
предлагали в процессе исследования рассказывать любые, пришедшие на ум истории,
но только студентов первой группы просили рассказывать истории как можно более
необычные. Оказалось, что именно при этом условии только у творческих студентов,
успешно справившихся с этим заданием, резко увеличилась представленность
альфа-ритма на ЭЭГ.
Есть несколько подходов к объяснению этих результатов. Можно
предположить, что поскольку для творческих личностей решение творческих задач
является наиболее оптимальной формой деятельности, эта деятельность не вызывает
сколько-нибудь выраженного эмоционального напряжения и поэтому альфа-индекс
оказывается на довольно высоком уровне. Однако есть некоторые аргументы против
такой трактовки. Если даже творческая деятельность обеспечивает склонным к ней
личностям условия максимального психического комфорта, трудно тем не менее
понять, почему при этом уровень церебральной активации должен быть не только
ниже, чем при выполнении других задач, но даже ниже, чем в состоянии спокойного
расслабленного бодрствования. Творчество - достаточно активная форма
деятельности, а не просто состояние удовольствия. К тому же известно, что
творческие люди при выполнении этой работы, как правило, испытывают состояние
максимального эмоционального подъема, иногда вплоть до экстаза, что не
согласуется с гипотезой о снижении эмоционального напряжения. Наконец, если
высокий альфа-индекс отражает снижение эмоционального напряжения, он должен быть
равномерно представлен в обоих полушариях мозга, а между тем есть основания
считать, что при творческой деятельности это не так.
В другом исследовании записывалась ЭЭГ с правого и левого
полушария в процессе запоминания абстрактных слов и конкретных,
характеризующихся высокой степенью образности. Только при заучивании этих
последних было выявлено значительно более выраженное угнетение альфа-ритма в
левой гемисфере, чем в правой. При заучивании абстрактных слов с низкой степенью
образности межполушарных различий выявлено не было, и обе гемисферы были
одинаково вовлечены в эту деятельность. Авторы предположили, что такая более
выраженная активация обусловлена большей субъективной трудностью при заучивании
безобразных слов, что подтверждалось и субъективными отчетами испытуемых. Но
этого объяснения все же недостаточно для того, чтобы понять, почему задание,
адресованное преимущественно к правой гемисфере (а именно таким является
заучивание образно насыщенных слов), требует для своего успешного выполнения
меньшей активации именно правой гемисферы. Традиционные нейрофизиологические
представления, согласно которым чем выше функциональная нагрузка на ту или иную
мозговую структуру, тем больше она должна быть активирована, не позволяют
прогнозировать такие результаты. Нам представляется, что объяснение возможно при
учете специфики функции правой гемисферы. Если признать, что ее задача - не
просто оперирование образной информацией, а создание специфического контекста,
не способствующего уменьшению энтропии, то приведенные результаты будут более
понятными. Чем выше уровень энтропии, т.е. чем в меньшей степени требуется
упорядочить информацию и чем она, следовательно, ближе к своему естественному
состоянию в окружающей субъекта среде, тем меньше требуется физиологических
затрат для такой ее организации и, значит, тем меньший уровень дополнительной
активации при этом необходим. Следует иметь в виду, что не всякое оперирование
образами осуществляется по законам организации невербального контекста, и если
задача составлена так, что необходимо найти однозначную связь между образами,
увеличение активационных изменений на ЭЭГ не должно вызывать удивления. И
разумеется, на завершающем этапе творческого акта, когда решающая роль переходит
к оценивающему и организующему вербальному мышлению, активация мозговых структур
становится обязательной.
Эти теоретические рассуждения, базирующиеся на результатах
психофизиологических экспериментов, получают несколько неожиданное подтверждение
в повседневной практике. Многие могут вспомнить по личному опыту или по опыту
общения с творческими людьми, что творческая работа, даже очень длительная,
часто не сопровождается чувством утомления и более того - сопровождается
чувством эмоционального подъема и прилива физических сил. Для творческих
личностей длительная рутинная механическая работа без увлеченности и поиска и
даже просто длительное прекращение творческой деятельности нередко становится
непереносимым и влечет за собой ухудшение самочувствия. В то же время для людей
с низкой творческой потенцией предпочтительнее выполнение любой самой скучной
работы, чем необходимость решения интересных творческих задач.
Интересные параллели могут быть проведены также при анализе
результатов психофизиологических исследований особых состояний сознания
(например, медитации). Американский физиолог Орнштейн довольно убедительно
показал, что эти состояния, судя по психологическим особенностям, обусловлены
относительным преобладанием функции правой гемисферы. В то же время после выхода
из этих состояний субъективно отмечается чувство отдыха, снятие физического и
психического утомления, повышенный интерес к жизни. А электроэнцефалографически
медитация, йога и некоторые глубокие состояния гипнотического транса
характеризуются преобладанием высокоамплитудного альфа-ритма.
Можно заключить, что первичное, образное мышление является менее
дорогостоящим для индивида, и это объясняет, почему в ситуации стресса переход к
такому мышлению обеспечивает одну из основных форм психологической защиты.
Творческая деятельность, следовательно, является защитной для здоровья субъекта
не только потому, что это оптимальный способ реализации поисковой активности, но
и потому, что при этой деятельности создаются условия для наиболее полного
использования особенностей правополушарного мышления. Можно предполагать,
однако, что только у людей с хорошими творческими способностями организация
образного контекста возможна при малых энергетических затратах и при низком
уровне церебральной активации. Людям с низкой творческой потенцией нужны большие
усилия, чтобы преодолеть сформированные в процессе онтогенеза установки на
жесткую упорядоченность и однозначность связей между предметами и явлениями.
Чтобы сформировать установки на логическое восприятие мира, требовалась высокая
активность церебральных систем, поскольку в детстве исходные преимущества - на
стороне невербального мышления. Именно образное мышление является функционально
более зрелым на ранних этапах онтогенеза. Но чем больше усилий приложено в
процессе воспитания для того, чтобы добиться доминирования логико-знакового
мышления, тем больше усилий необходимо в дальнейшем для преодоления его
ограниченности. У людей с низкими творческими способностями дополнительная
церебральная активация нужна для "раскрепощения" образного мышления.
Такое "раскрепощение" дается им с большим трудом. В ряде случаев
они пытаются решать творческие задачи в формально-логическом ключе, то при этом,
в силу неэнтропийности логического мышления, также требуется высокая
церебральная активация, особенно если учесть, что использование этих форм
мышления для решения творческих задач неадекватно. Задачи, не поддающиеся
логическому решению, вызывают, к тому же, эмоциональное напряжение с негативным
знаком, что также проявляется усилением церебральной активации. А для людей
наиболее творческих именно такие задачи являются наиболее притягательными,
поскольку им не столь сложна организация образного контекста. Их основные
усилия, напротив, направлены не на раскрепощение образного мышления, а на
ограничение его потенциальных возможностей, ибо без такого ограничения
творчество превращается в хаос.
Из всего вышесказанного вытекает, как существенно с ранних лет
правильно строить воспитание и обучение, ориентируя их на развитие образного
мышления, чтобы впоследствии оно не оказалось скованным рассудочными
рамками.
В заключение укажем, что способности правополушарного мышления к
созданию образного контекста бывают нарушены, по нашим данным, при невротических
и психосоматических заболеваниях, и симптоматично, что при этих формах патологии
творческие возможности значительно снижены и поддерживается стабильно высокий и
непродуктивный уровень церебральной активации. В то же время один из основных
механизмов, предотвращающих развитие невротических и соматических расстройств,
связан с наиболее ярким проявлением активности образного мышления -
сновидениями.
СНОВИДЕНИЯ И ТВОРЧЕСТВО
В этом заключительном разделе статьи мы остановимся на более
частном вопросе, касающемся роли сновидений в процессе творчества. Интерес к
этому вопросу постоянно поддерживался периодически появлявшимися сообщениями о
творческих "озарениях" во сне. В настоящее время показано, что переживанию
сновидений соответствуют определенные физиологические показатели
(десинхронизация биоэлектрической активности мозга, быстрые движения глаз при
закрытых веках, падение мышечного тонуса, особенно мышц диафрагмы рта и др.). В
комплексе эти показатели формируют определенную картину, называемую фазой
быстрого сна. У здоровых людей эта фаза наступает с равными интервалами 4-5 раз
в течение ночи и занимает около 20-25% всего сна. Благодаря открытию фазы
быстрого сна появилась возможность экспериментального изучения функциональной
роли сновидений.
Исследований, посвященных влиянию быстрого сна и сновидений на
процессы творчества, относительно немного. Установлено, что у лиц с высоким
творческим потенциалом в сновидениях более выражены первичные процессы мышления
(т.е. более активно невербально образное мышление) по сравнению с контролем.
Лица с конвергентным типом мышления являются менее творческими и дают меньше
отчетов о сновидениях, чем лица с дивергентным типом мышления. Наконец, лишение
быстрого сна приводит к значительному ухудшению в выполнении тестов на
творческое мышление (тесты Гилфорда), но не ухудшает выполнение задач на
запоминание.
Все эти данные как будто подтверждают гипотезу о том, что
творческий акт осуществляется в самих сновидениях благодаря доминированию во
время сновидений образного мышления. На первый взгляд, это хорошо согласуется
также с представлениями о решающей роли образного мышления в процессах
творчества, изложенных в предыдущем разделе.
Но в действительности механизм положительного влияния быстрого
сна и сновидений на процессы творчества окончательно не выяснен. Действительно
ли творческий акт закономерно осуществляется в самом сновидении и в этом одна из
основных функций сновидений? Против этой точки зрения можно привести ряд
теоретических возражений и она не согласуется с некоторыми экспериментальными
данными. Так, испытуемым незадолго до сна предъявлялась для решения задача,
требующая творческого подхода; затем проводились пробуждения в фазе быстрого сна
и регистрировались отчеты о сновидениях. Было установлено, что содержание
сновидений по ряду критериев не различалось в тех случаях, когда после сна
удавалось решить задачу, и в тех случаях, когда решение так и не было найдено.
Между тем если бы процесс решения осуществлялся во время самих сновидений, то
различия должны были бы проявиться.
Состояние творческого экстаза и максимальной продуктивности часто
сопровождается сокращением общей длительности сна, в том числе редукцией
быстрого сна, безо всяких неприятных субъективных последствий. Это возможно
только при снижении потребности в быстром сне. Если приписывать сновидениям в
качестве одной из основных задач непосредственное участие в творческом акте, то
возникает парадоксальная ситуация: при максимально успешной творческой
деятельности редуцируется необходимое для такой деятельности состояние.
Что касается теоретических аргументов, то они сводятся к
следующему. В предыдущем разделе мы подчеркивали, что образное мышление играет
определяющую роль на этапе созревания творческого решения и на этапе инсайта,
"озарения". Но заключительным этапом любого творческого акта является
организация, критический анализ и приведение в упорядоченную систему результатов
активности образного мышления. Без этого этапа творческий акт останется, что
называется, "вещью в себе", будет представлять хаотическое разнонаправленное
движение отрывочных идей и образов и соответственно не будет иметь почти
никакого социального значения. Для этого последнего этапа творчества решающим
является взаимодействие вербального и невербального мышления.
В сновидении нарушены условия для такого взаимодействия.
Особенность сновидно измененного сознания заключается в его своеобразной
диссоциации. У психически здорового человека, находящегося в состоянии
бодрствования, сознание обеспечивает отражение объективной реальности,
абстрагирование знания об этой реальности от себя как субъекта познания и
выделение себя из среды как субъекта познания и как "субъекта-личности"
(последнее обеспечивает самовосприятие и самооценку и лежит в основе становления
социальных мотивов).
Во время сновидений человек не осознает себя видящим сновидения,
т.е. нарушено отражение объективной реальности и выделение себя как субъекта
познания. Анализирующая и оценивающая функция вербального мышления почти
утрачивается. В результате нет и критического отношения к воспринимаемому -
спящий не удивляется никаким чудесам, происходящим в сновидении, и не считает их
невозможными и нелепыми. Происходит как бы пассивная регистрация сознанием
результатов активности образного мышления.
Благодаря тому что образное мышление оперирует реальностью во
всем ее многообразии и богатстве взаимосвязей, во время сновидений могут
осознаваться такие качества предметов и их соотношения, которые в период
бодрствования не осознаются в силу критико-аналитической функции сознания,
отвергающего их из-за внутренней противоречивости. Благодаря этому сновидное
изменение сознания может способствовать "озарению". Примеров тому много и в
искусстве, и в науке. Примечательно, что нередко откровение приходит во время
сновидения скорее в форме метафоры, чем в завершенном, окончательном виде. Это
особенно относится к научным открытиям. (Художественные образы могут являться с
большей непосредственностью.) Так, Кекуле увидел во сне змею, держащую в зубах
свой собственный хвост, и уже после пробуждения осознал, что это образ формулы
бензольного кольца. Таким образом, открытия в сновидениях, мало того что
встречаются относительно нечасто (учитывая, что каждый видит в ночь 4-5
сновидений), но и требуют дополнительной работы бодрствующего сознания. Здесь
проявляется важная закономерность. Именно то, что способствует инсайту,
отрицательно сказывается на следующем этапе творческого процесса, когда
необходимо превратить результаты активности образного мышления из "вещи в себе"
в вещь для нас. Поэтому признавая, что в сновидениях есть определенные
предпосылки к творческому решению, мы вынуждены одновременно констатировать, что
эти предпосылки часто нейтрализуются другими свойствами сновидно измененного
сознания. Следовательно, свершение творческого акта не может относиться к числу
основных функций сновидения.
Но у быстрого сна и сновидений остается другая возможность
влияния на творческий акт, влияния хотя и опосредованного, зато более надежного.
Для рассмотрения этого вопроса вернемся к представлениям о творчестве как
своеобразной форме поисковой активности.
Мы уже отмечали, что состояние отказа от поиска, возникнув в
процессе решения конкретной сложной и субъективно важной задачи, может
распространиться на любую другую деятельность. Это особенно относится к решению
внутреннего мотивационного конфликта. Отказ от поиска решения такого конфликта
может лежать в основе возникновения невротической тревоги, снижающей творческую
продуктивность.
Некоторые исследования, проведенные на человеке и животных, дают
основание предполагать, что функциональной задачей быстрого сна и сновидений
является поиск на психическом уровне, компенсирующий отказ от поиска в
бодрствовании. Хотя сама задача, вызвавшая состояние отказа, при этом в ряде
случаев остается нерешенной, такой компенсаторный поиск способствует
восстановлению поисковой активности после пробуждения.
Особенно велико значение сновидений при неврозах. В сновидениях
осуществляется временное разрешение мотивационного конфликта. С этой целью
сновидения активно используют все возможности образного мышления, и этому очень
способствует отсутствие контроля со стороны вербального мышления и сознания. В
то же время работа сновидений постоянно направляется второй функцией сознания -
функцией видения себя как "субъекта-личности", которая в сновидениях остается
сохранной. После успешного действия сновидений уменьшается невротическая тревога
и соответственно восстанавливаются творческие возможности.
У сензитивных личностей выявлена зависимость между образностью,
подробностью, необычностью и эмоциональной насыщенностью сновидений, с одной
стороны, и творческой продуктивностью - с другой. Однако это не обязательно
означает наличие прямых причинно-следственных отношений. Установленная
зависимость может отражать отношения значительно более сложные. Высокая
сензитивность (т.е. чувствительность ко всем изменениям среды) обеспечивает
восприятие реальности во всей ее сложности и противоречивости. Это необходимая
предпосылка успешного творчества. Но это же в принципе является предпосылкой для
развития внутренних конфликтов, и если эти конфликты не удается разрешить с
помощью механизмов психологической защиты, они могут препятствовать творчеству.
Одним из важнейших механизмов психологической защиты является быстрый сон. Чем
выше функциональные возможности образного мышления, тем успешнее творчество и
тем богаче сновидения. Сновидения действительно являются творческим актом, но с
ограниченной задачей - образное мышление используется в них для решения
мотивационного конфликта. Таким образом, и творческая продуктивность, и
сновиденческая активность могут быть независимыми следствиями двух других
феноменов - сензитивности и силы образного мышления. Но реальные отношения еще
сложнее, ибо сновидения, способствуя восстановлению поисковой активности и
устраняя невротическую тревогу, тем самым косвенно содействуют творческой
продуктивности. И наконец, состояние творческого подъема, близкого к инсайту или
непосредственно следующего за ним, может на какое-то время уменьшить потребность
в сновидениях за счет очень высокого уровня поисковой активности. В эти периоды
сам творческий экстаз, счастливая поглощенность любимым делом полностью спасает
от внутренних конфликтов.
Рассмотренные нами проблемы далеки от своего окончательного
решения. Скорее речь идет о теоретической модели и она должна быть проверена и
уточнена. В частности, представляется целесообразным широкое сопоставление
динамики творческой активности лиц, известных своими достижениями в искусстве и
науке, с изменениями их соматического здоровья, с характером поведения в обычных
и стрессовых ситуациях, с особенностями сна (длительность, качество,
субъективная удовлетворенность), с частотой и содержанием сновидений. Вопросы,
касающиеся сна, по-видимому, наиболее легко поддаются изучению и в то же время
могут многое дать для понимания механизмов творчества,
Регистрация структуры сна после предъявления разнообразных задач
относится к этому же направлению. Другое направление исследований должно
сочетать анализ психологических механизмов творчества с регистрацией
биоэлектрической активности мозга при решении логических и творческих задач.
Чрезвычайно перспективным представляется изучение влияния на творческие
способности разнообразных воздействий, направленных на активацию образного
мышления (сюда относится гипноз, медитация, специальные формы психологического
тренинга).
Ротенберг В.С. Психофизиологические аспекты изучения
творчества. Художественное творчество. Сборник. - Л., 1982, с.53-72.