Рецензия на книгу о теории сознания Марка Солмса

Книга доступна по адресу: http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71292160

Чтобы не противоречить закону об авторских правах, я не могу комментировать прямо по тексту, что сужает контекст, но не настолько чтобы вызвать непонимание, так что здесь приводятся только отдельные цитаты связанных по смыслу фрагментов.

Комментарии сделаны в контексте рецензированной монографии по теории  МВАП : fornit.ru/68715.

Аннотация

В своей новой книге Марк Солмс представляет революционную теорию, согласно которой сознание обусловлено чувствами. Его порождает не только кора головного мозга, отвечающая за интеллект и высшие психические функции, но также более древняя часть мозга, где зарождаются эмоции. Кора становится носителем сознания лишь настолько, насколько ее возбуждает ствол мозга. Это и есть тот самый «скрытыйисточник».

Автор связывает воедино элементарную физику живого, новейшие достижения вычислительной и аффективной нейробиологии, статистическую физику, термодинамику и принцип свободной энергии К. Фристона, а также тонкости субъективного опыта, которыми традиционно занимался психоанализ. Пристальное внимание он уделяет субъективному опыту сотен пациентов с неврологическими расстройствами, наблюдение за которыми позволило приблизиться к более полному пониманию работы мозга.

Цитаты

Таким образом сознание является функцией того, насколько информация интегрирована.

Текст комментариев рецензии – в голубом.

Автор: Марк Солмс

Жанры: Нейробиология, Биология и химия

Книга издана в 2025 году.

Автор придерживается причинно-следственной концепции работы мозга, без привлечения каких-то иных, экзотических сущностей. Главным выводом является убеждение, что сознание – не есть некая отдельная и вполне самостоятельная особенность мозга, а оно строится, начиная с самых древних адаптивных механизмов и без них существовать не может (т.е. не может быть записано в компьютер или перенесено трансплантацией мозга и даже головы в другое тело).

Интересно то, что многие выводы и утверждения очень хорошо согласуются с теорией  МВАП , но только до определенной границы, что будет видно далее.

Книга вызывает интерес описанием попыток выяснить истоки функциональности субъективного.

Книга поучительна в том, что показывает, как легко можно сделать ошибки, не имея общую системную модель, в попытках “логически” локализовать область мозга, ответственную за процессы осознания.

Здесь приводятся цитаты из книги для возможности понимания сути комментариев в их контексте.

...мне посчастливилось работать с Карлом Фристоном, который, помимо того что обладает множеством выдающихся качеств, известен как самый влиятельный в мире из ныне живущих нейробиологов. Именно Фристон заложил глубинные основы теории, которую я собираюсь изложить. Больше всего он знаменит тем, что свел мозговые функции (всех типов) к базовой физической необходимости минимизировать так называемую свободную энергию. Эта концепция объясняется в главе 7, но пока достаточно сказать, что теория, которую разработали мы с Фристоном, стыкуется с этой идеей – настолько, что ее можно назвать теорией сознания на основе свободной энергии. Именно так ее и надо рассматривать.

К сожалению, именно то, что автор поддался влиянию этого физика, провело грань между его собственными разумными утверждениями и ложными фантазиями на основе вульгарного привлечения физического принципа за рамки граничных условий его применения.

Трудная проблема сознания считается величайшей неразрешенной загадкой современной нейробиологии, а может быть, и науки в целом. Решение, которое предлагается в этой книге, предполагает радикальный отказ от традиционных подходов. Поскольку кора головного мозга – средоточие интеллекта, практически все убеждены, что она является и средоточием сознания. Я с этим не согласен; сознание устроено намного примитивнее. Его порождает часть мозга, общая у людей и рыб. Это и есть тот самый «скрытый источник», который я имел в виду, давая название книге.

Это – результат вульгарной модели, но все, что до нее представляет немалый интерес и основывается на хорошей фактической аксиоматике.

Сознание не следует путать с интеллектом. Вполне возможно ощущать боль безо всякой рефлексии на тему, что эта боль значит. Точно так же желание поесть – чувство голода – не обязательно подразумевает какое-либо интеллектуальное осмысление жизненных потребностей. Сознание в его элементарной форме, а именно чувство в чистом виде, – удивительно простая функция.

Тут бы определяющим была системная терминология, что такое интеллект и его функциональность, что такое сознания и его функциональность, но в таком виде этого нет, утверждения автора не имеют системной целостности.

Такого же подхода придерживаются еще три выдающихся нейробиолога: Яак Панксепп, Антонио Дамасио и Бьерн Меркер. Направление исследованиям задал Панксепп. Он (как и Меркер) проводил эксперименты на животных, Дамасио (как и я) этого не делал. Многих читателей ужаснут результаты опытов на животных, о которых я рассказываю здесь, именно потому, что они говорят о том, что животные чувствуют так же, как и мы. Все млекопитающие переживают чувства боли, страха, паники, горя и тому подобное. По воле иронии, именно исследования Панксеппа устранили любые разумные сомнения на этот счет. Наше единственное утешение состоит в том, что благодаря его открытиям подобные исследования уже нельзя проводить столь же бездумно, как прежде.

Пожалуй, отсюда начинается разумное и интересное.

Я стремился сотрудничать с Панксеппом, Дамасио и Меркером, потому что они, как и я, полагали, что в современной нейробиологии уделяется недостаточно внимания воплощенной природе переживаемого опыта. Нас, можно сказать, объединяет то, что мы возводим свои построения – порой непреднамеренно – на заброшенном фундаменте, заложенном Фрейдом для науки о разуме. Речь идет о приоритете чувств над когнитивными процессами. (Когнитивные процессы в основном бессознательны.) В этом заключается второе принципиальное отличие этой книги; она возвращает нас к работе Фрейда «Набросок научной психологии», вышедшей в 1895 г., в попытке завершить его труд. Но я не закрываю глаза на его многочисленные ошибки. Так, например, Фрейд, подобно всем остальным, считал сознание функцией коры.

Третье и последнее радикальное отличие этой книги – сделанный нами вывод, что сознание поддается конструированию. Его можно создать искусственно.

Это очень позитивный и верный вывод.

Состояние нейропсихологии в 1980-е гг., когда я вступил на это поприще, объясняет, почему переход бихевиористов от теории научения к когнитивной нейробиологии осуществился столь гладко. Нейропсихологию того времени можно было с равным успехом назвать нейробихевиоризмом. Чем больше мне рассказывали о функциях типа кратковременной памяти, которая, как утверждалось, обеспечивала «буфер», удерживающий воспоминания в сознании, тем больше я сознавал, что мои преподаватели говорят о чем-то другом, а не о том, что я хотел услышать. Они рассказывали нам о функциональных инструментах, используемых сознанием, а не о сознании как таковом. Я был разочарован.

В самом деле, это затрагивает настолько сложные материи, что до сих пор среди ученых нет общепринятых моделей, несмотря на огромное число теорий сознания.

Неужели мозг и вправду ничем не отличается от желудка и легких? Очевидное свойство, выделяющее его среди других органов, – то, что мозг чувствует, «каково это» – быть мозгом. Ко всем остальным частям тела это не относится. Ощущения, локализованные для нас в разных органах тела, не воспринимаются самими органами; возникающие в них нервные импульсы мы ощущаем лишь тогда, когда импульсы достигают головного мозга. Без сомнения, это весьма характерное свойство мозговой ткани – способность воспринимать, чувствовать и мыслить – возникло не просто так. Оно явно выполняет какую-то задачу. И если все так – если субъективный опыт переживания оказывает каузальное воздействие на поведение, как, видимо, происходит, когда мы спонтанно принимаем решение, например выпить чашку чая, – тогда мы безнадежно собьемся с пути, если не будем учитывать это свойство в наших научных построениях.

Уточнение, не только когда они достигают головного мозга, а когда они оказываются в фокусе осознанного внимания. “чувствовать и мыслить –возникло не просто так. Оно явно выполняет какую-то задачу” – вот с этой адаптивной функциональности и нужно подходить к сознанию. Автор во многом так сделал, но сорвался на авторитете физика...

С открытием фазы быстрого сна в 1950-е гг. ученые устроили настоящую гонку, стремясь первыми выяснить его неврологическую основу, ведь функция быстрого сна могла помочь раскрыть объективный механизм сновидений, что придало бы психиатрии того времени более серьезные научные основания. (Исследования облегчил тот факт, что фаза быстрого сна наблюдается у всех млекопитающих.) Гонку выиграл в 1965 г. Мишель Жуве. В ряде хирургических опытов на кошках он продемонстрировал, что быстрый сон обеспечивается не передним мозгом (к которому относится в том числе и кора – верхняя часть мозга, которая у человека так велика, что по этой причине считается вместилищем сознания), а стволом мозга, существенно более скромной, как считалось ранее, структурой, имеющей чрезвычайно древнее эволюционное происхождение. Благодаря этим опытам Жуве пришел к выводу, что, если срезать мозг послойно сверху вниз, фаза быстрого сна исчезает только тогда, когда он срезан до уровня «низшей» структуры ствола мозга – варолиева моста (рис. 1){12}.

Завершить работу Жуве выпало его ученику, Аллену Хобсону. Хобсон точно установил, какие ансамбли нейронов варолиева моста вызывают быстрый сон, а значит, и сновидения. К середине 1970-х гг. стало очевидно, что весь цикл сна/бодрствования, включая все перечисленные выше явления фазы быстрого сна, а также различные стадии медленного сна, регулируется небольшим количеством ядер ствола мозга, взаимодействующих между собой{13}.

Рис. 1. Слева – вид головного мозга в медиальном разрезе (посредине), справа – вид мозга сбоку. На рисунке показаны кора мозга (черным) и ствол (белым). Отмечены только те ядра ствола, которые считаются важными для управления быстрым сном, а именно покрышка моста, дорсальное ядро шва и комплекс голубого пятна.

Ядра, контролирующие быстрый сон, напоминают простейший переключатель по типу «вкл/выкл». Нейроны, включающие фазу быстрого сна, находятся в покрышке моста (рис. 1). Они выделяют в передний мозг нейромедиатор ацетилхолин. Ацетилхолин вызывает возбуждение: он повышает «уровень» сознания (например, его выработке способствует никотин, который таким образом помогает сосредоточиться). Нейроны мозгового ствола, отключающие быстрый сон, расположены глубже внутри моста, в дорсальном ядре шва и комплексе голубого пятна (рис. 1). Они выделяют серотонин и норадреналин соответственно. Как и ацетилхолин, эти нейромедиаторы управляют различными аспектами уровня сознания.

Связав эти открытия с тем фактом, что фаза быстрого сна включается и выключается автоматически примерно каждые 90 минут, как часы, Хобсон очень быстро пришел к неизбежному заключению: «Первичная мотивирующая причина сновидений не психологическая, а физиологическая, так как время возникновения и продолжительность сна со сновидениями – достаточно постоянные величины, что предполагает его запрограммированное, неврологически обусловленное происхождение»{14}.

Поскольку фаза быстрого сна обеспечивается холинергическими системами мозгового ствола, древней и низшей части мозга, вдали от величественной коры, в которой, предположительно, происходит вся психическая деятельность человека, он добавил, что сновидения вряд ли мотивированы желаниями – они «мотивационно нейтральны». А следовательно, по мнению Хобсона, концепция Фрейда, по которой сновидения вызваны латентными желаниями, должно быть, в корне ошибочна. Значение, которое Фрейд усматривал в сновидениях, было присуще им не больше, чем чернильным кляксам. Оно лишь проецировалось на сновидения, но не содержалось в них самих. С научной точки зрения толкование сновидений было не лучше гадания на кофейной гуще.

Поскольку психоанализ основывался на методе, применявшемся Фрейдом для исследования сновидений, весь корпус теории, разработанной им на этой почве, можно было отвергнуть. Вслед за Хобсоном, сокрушившим представление о том, что сны вообще что-либо значат, психиатрия смогла наконец отказаться от исторически сложившейся необходимости полагаться на интроспективные отчеты и опереться на объективные нейробиологические (в особенности нейрохимические) методы исследований и терапии. И вот результат: в 1950-е гг. практически невозможно было получить ставку профессора психиатрии в каком-либо из ведущих американских университетов, не будучи психоаналитиком, а в наше время ситуация диаметрально противоположная: если вы психоаналитик, вы вряд ли станете профессором психиатрии.

Все это меня тогда не особенно занимало. Центральный вопрос моей будущей диссертации казался достаточно ясным и никак не связанным с баталиями по поводу наследия фрейдизма и бихевиоризма. Все, что я хотел знать, – как повреждения различных участков переднего мозга и коры влияют на реальный опыт переживания сновидения. В конце концов, если с психологической точки зрения все происходит в переднем мозге, то он явно должен что-то делать и во время сновидений.

Вопрос о сновидениях прямо сводится к режимам осознания и его оптимизации в спокойном состоянии, чего нет у автора, который так и не выявил функциональность сновидений.

К тому времени, когда я приступил к своему исследованию, было опубликовано несколько описаний клинических случаев, когда эффект, наблюдавшийся в опытах с животными, был продемонстрирован у людей: а именно что фаза быстрого сна пропадает при повреждении покрышки моста (рис. 1). Но, как ни удивительно, никто не потрудился расспросить пациентов о переменах в их сновидениях. Вот идеальный пример предубеждения против субъективных данных в нейробиологии{16}.

В ходе исследования я ожидал очевидных результатов, предполагая, что у пациентов с повреждениями зрительной коры сновидения не будут сопровождаться визуальными образами; что пациенты с повреждениями речевой коры будут переживать невербальные сновидения; что пациентам с повреждениями соматосенсорной и моторной коры будет сниться, что они обездвижены, и так далее. Это азы взаимосвязи между деятельностью мозга и поведением. Я хотел восполнить этот пробел в знаниях, и, к счастью, мне это удалось К моему изумлению, однако, наряду с очевидными результатами, наблюдавшимися мной, я обнаружил также, что пациенты с повреждениями области мозга, которая отвечает за фазу быстрого сна, не прекращают видеть сны. Более того, пациенты, у которых сновидения исчезли, страдали от повреждений совсем другой области мозга. Таким образом, в отношении сновидений и быстрого сна действовал принцип, как у нас принято говорить, «двойной диссоциации»{18}. Они коррелировали друг с другом (т. е. происходили в одно и то же время), но отождествлять их нельзя{19}.

На протяжении почти 50 лет во всей сфере изучения сна исследователи мозга путали корреляцию и тождество. Как только было установлено, что фазе быстрого сна сопутствуют сновидения, они сделали скоропалительный вывод, что это одно и то же, а затем выбросили за борт неудобный субъективный аспект этой корреляции. Правильно, что путать нельзя С тех пор, за крайне редкими исключениями, изучалась только фаза быстрого сна, в основном на подопытных животных, которые не могут интроспективно рассказать о себе. Эта ошибка выявилась только тогда, когда я заинтересовался опытом сновидений у пациентов с неврологическими заболеваниями с точки зрения нейробиологии.

Когда я в начале 1990-х гг. впервые сообщил, что сновидения исчезают при повреждении не той области мозга, которая обеспечивает быстрый сон, я постарался подчеркнуть, что критическая область находится не в стволе мозга{20}. Я хотел обратить внимание на психическую природу сновидений, а всем нам было известно, что за психические функции отвечает кора.

В действительности я обнаружил две области, повреждение которых вызывало утрату сновидений при сохранении фазы быстрого сна. Первая находилась в коре, в нижней теменной дольке (рис. 2). Это открытие не было неожиданным, так как теменная доля играет важную роль в кратковременной памяти. Если пациент неспособен удержать содержание своей памяти в буфере (временном хранилище информации) сознания, как он может видеть сны? Гораздо больший интерес представлял второй участок мозга, а именно белое вещество вентромезиального квадранта лобных долей, соединяющее лобную кору с различными подкорковыми структурами. Это было совершенно неожиданное открытие; никакие функции этой части мозга не несут очевидной связи с непосредственным переживанием сновидений, и тем не менее она явно играет какую-то решающую роль в процессе, поскольку ее повреждения достоверно вызывали полное исчезновение сновидений.

Я говорю «достоверно», хотя и зафиксировал лишь девять случаев утраты сновидений у своих пациентов с повреждениями лобных долей (и 44 случая при повреждениях теменной коры). Такие травмы в обычной клинической практике крайне редки. И все же корреляция достоверна. В первой половине XX в. тысячи людей подверглись хирургическому удалению вентромезиального белого вещества лобных долей – эта операция получила название модифицированной префронтальной лейкотомии.

В дальнейшем выяснится, что лоботомия была неполной.

Рис. 2. На этом рисунке выделены две области, повреждение которых приводит к утрате сновидений: вентромезиальное белое вещество лобной доли (слева) и нижняя теменная долька коры (справа). Отмечены также вентральная область покрышки мозгового ствола и отходящие от нее основные волокнистые пучки, а именно мезокортикально-мезолимбические дофаминовые пути. Обратите внимание: место повреждения вентромезиальной лобной доли охватывает эти подкорковые пути, которые проходят под корой, а не внутри нее. Ведут эти пути главным образом в прилежащее ядро (оно также отмечено).

Излишне рьяные психиатры тех времен обнаружили, что некоторые серьезные психические заболевания можно облегчить путем полного хирургического удаления префронтальных долей (технически это называется фронтальной лоботомией); но вместе с тем они заметили, что у этой радикальной процедуры было много, как деликатно выражались, «побочных эффектов». Поэтому они стали сокращать объем иссечения, пытаясь установить, какую наименьшую часть лобных долей можно отделить от остального мозга, чтобы добиться желаемого результата. Итогом стала модифицированная процедура по Уолтеру Фримену и Джеймсу Уоттсу. Она требовала введения через глазницу миниатюрного сверла, которым иссекали белое вещество в вентромезиальном квадранте лобных долей (префронтальная лейкотомия). Именно это место и было повреждено у девяти из моих пациентов.

Поэтому я обратился к старой литературе по психохирургии, чтобы проверить, подтверждаются ли мои наблюдения{21}. У меня были основания надеяться, что врачи, обследовавшие пациентов, подвергнутых префронтальной лейкотомии, расспрашивали их после операции о сновидениях; в конце концов, тогда сновидения еще воспринимались психиатрами всерьез. Я оказался прав. Врачи обнаружили, что у префронтальной лейкотомии имелись три основных психологических последствия. Во-первых, эта операция ослабляла продуктивные психопатологические симптомы (галлюцинации и бред). Во-вторых, она ослабляла мотивацию. В-третьих, она вызывала утрату сновидений. Более того, один из ранних исследователей в области психохирургии дошел до того, что посчитал сохранность сновидений после операции плохим прогностическим признаком.

Этот последний пункт помог мне предположить, какие из множества нервных цепей в вентромезиальном квадранте лобных долей с наибольшей вероятностью отвечают за утрату сновидений. Он также дал первую подсказку, почему «виновник» данного феномена должен отыскаться в этой области мозга, что было весьма неожиданно. Чем же еще являются сны, как не галлюцинациями и бредом? Вот почему их сохранность после лейкотомии была признаком неблагоприятного прогноза.

Т.к. у автора нет модели процессов осознания, то и понимания о пассивном режиме осмысления (fornit.ru/68279), который используется в сновидениях, у него нет.

Между прочим, от нейрохирургического лечения галлюцинаций и бреда отказались не по этическим причинам; оно вышло из моды, когда стало очевидно, что равноценных терапевтических результатов можно достигнуть менее травматичным и опасным для жизни способом – с помощью лекарств, впервые ставших общедоступными в 1950-е гг., так называемых больших транквилизаторов. Эти препараты, как и современные антипсихотики, блокировали нейромедиатор дофамин на окончаниях нервной цепи, известной как мезокортикально-мезолимбическая дофаминовая система (рис. 2). Поскольку при префронтальной лейкотомии эта цепь перерезается аналогично тому, как произошло у девяти моих пациентов, чьи повреждения имели естественные причины, я предположил, что эта система и порождает сновидения.

Дальнейшие эксперименты подтвердили мою гипотезу. Было уже известно, что фармакологическая стимуляция этой цепи повышает частоту, продолжительность и яркость сновидений без сопоставимого влияния на фазу быстрого сна{23}. Лекарством, о котором идет речь, была леводопа – та самая, которую Оливер Сакс использовал для «пробуждения» своих пациентов после летаргического энцефалита. Неврологам, применявшим дофаминовые стимуляторы для лечения болезни Паркинсона[4], было давно известно, что требуется осторожность, чтобы не довести пациентов до психоза, как случилось у Сакса; и первым признаком этого побочного эффекта часто бывает появление непривычно ярких сновидений{24}. Важные результаты последующих наблюдений заключались в том, что нейроны, составляющие эту цепь (их клеточные тела расположены в вентральной области покрышки), с максимальной частотой генерируют импульсы во время сновидений{25}, одновременно доставляя максимальное количество дофамина к своим мишеням в прилежащем ядре (рис. 2){26}. Поэтому сейчас общепризнано, что сновидения могут возникать независимо от фазы быстрого сна и что в их появлении действительно играет роль мезокортикально-мезолимбическая дофаминовая система{27}.

Повреждение холинергических путей в вентромезиальном квадранте лобных долей (восходящих от базальных ядер в переднем мозге, см. рис. 1) вызывает эффект, противоположный тому, который наблюдается при повреждении дофаминовых путей, – а именно сновидений становится больше, а не меньше. Хобсон утверждал, что ацетилхолин – мотивационно нейтральный генератор сновидений, но при медикаментозной блокировке ацетилхолина происходит то же самое, что и при повреждении его путей. Антихолинергические препараты – блокаторы ацетилхолина – вызывают, как уже хорошо известно, избыточные сновидения. Иными словами, блокировка нейронной системы, которая, по утверждению Хобсона, отвечает за сновидения, дает эффект, противоположный тому, что предсказывала его теория.

Вскоре стало ясно, что нейробиологии стоит извиниться перед Фрейдом. Если существует участок мозга, который можно назвать ответственным за «желания», это как раз мезокортикально-мезолимбическая дофаминовая цепочка. И она может быть какой угодно, но только не «мотивационно нейтральной». Эдмунд Роллс (наряду со многими другими) называет эту цепочку системой вознаграждения мозга{29}. Кент Берридж – системой хотения. Яак Панксепп ставит на первый план ее роль в добывании пищи и называет системой ПОИСКА{30}. Это нейронная цепь, отвечающая за «самые энергичные виды исследовательского и поискового поведения, которые способно проявлять животное»{31}. И эта же цепь отвечает за сновидения{32}.

Фрейд – первопроходец в области исследований субъективного восприятия – придерживался не витализма Мюллера, а скорее физикализма Брюкке. В первых строках своего «Наброска» 1895 г. он писал: «[Это] намерение создать естественно-научную психологию, то есть изобразить психические процессы как количественно определимые состояния выявляемых материальных частиц» Я и понятия не имел, что Фрейд был нейробиологом. Теперь я узнал, что он отказался от неврологических методов исследования лишь вынужденно, когда в какой-то момент между 1895 и 1900 гг. ему стало ясно, что доступные в ту пору методы не могли раскрыть физиологическую основу сознания.

Однако такая перемена подходов для Фрейда скоро окупилась с лихвой, заставив его более пристально взглянуть на психологические явления как самостоятельный предмет и прояснить функциональные механизмы, лежащие в их основе. Это положило начало психологическому методу исследования, который он позже назовет психоанализом. Его фундаментальное допущение состояло в том, что явные (в современной терминологии – эксплицитные или декларативные) субъективные феномены обусловлены скрытыми (в современной терминологии – имплицитными или недекларативными) причинами. Таким образом, Фрейд утверждал, что беспорядочная последовательность наших сознательных мыслей может получить объяснение, только если допустить, что между ними существуют имплицитные промежуточные звенья, которых мы не осознаем. Отсюда возникла идея скрытых психических функций, а затем, в свою очередь, знаменитая гипотеза Фрейда о «бессознательных» намерениях.

Т.к. с системной моделью процессов осознания проясняется функций и суть бессознательного (fornit.ru/68713), то это сильно бы повлияло на рассуждения автора.

Так как в конце XIX в. не существовало методов, позволяющих исследовать физиологию бессознательных психических событий, их механизмы можно было лишь косвенно выводить из результатов клинических наблюдений. Полученные таким образом данные подвели Фрейда к его второму основополагающему утверждению. Он заметил далеко не равнодушное отношение пациентов к их предполагаемым бессознательным намерениям; казалось, они скорее не хотели, чем не могли их осознать. Он называл эту склонность по-разному – сопротивлением, цензурой, защитой и подавлением – и отмечал, что она предотвращает эмоциональные страдания. Это, в свою очередь, раскрывало решающую роль чувств в психической жизни – то, что они лежат в основе всевозможных самообманов и предвзятостей, направленных на повышение самооценки. Эти открытия (в наши дни очевидные) показали Фрейду, что некоторые из главных мотивационных сил психической жизни полностью субъективны, но при этом бессознательны. Систематическое изучение этих сил привело его к третьему фундаментальному утверждению. Он сделал вывод, что в конечном итоге в основе чувств лежат телесные потребности; что психическая жизнь человека не в меньшей степени, чем у животного, обусловлена биологическими императивами выживания и размножения. По мнению Фрейда, эти императивы обеспечивали связующее звено между чувствующим сознанием и физическим телом.

Фрейд избрал удивительно тонкий подход к проблеме соотношения тела/сознания. Он понимал, что изучаемые им психические явления нельзя напрямую свести к физиологическим. Еще в 1891 г. он заявлял, что невозможно приписать психологические симптомы нейрофизиологическим процессам без предварительного сведения интересующих нас психических и физиологических явлений (обеих сторон уравнения) к их соответствующим базовым функциям. Это должно бы быть основой методологии построения системной модели. Как уже отмечалось выше по поводу обработки информации, функции могут выполняться разными субстратами. Только на общей основе функции, утверждал Фрейд, можно объединить психологию и физиологию. Его цель состояла в том, чтобы объяснить психологические явления с помощью метапсихологических (что значит «выходящих за пределы психологии») функциональных законов. Попытка игнорировать этот функциональный уровень анализа, перепрыгнуть напрямую от психологии к физиологии в наше время называется локализаторством и является ошибочной концепцией.

Очевидно, что Фрейд, в отличие от своих последователей, воспринимал психоанализ как промежуточную ступень.

Взгляд на конфабуляции С. (пациента) с точки зрения первого лица, несомненно, помогает обнаружить в них нечто новое: в содержании его ложных воспоминаний прослеживается мотивация. Это далеко не случайные ошибки поиска. Эти воспоминания имеют явную эгоистическую направленность; у них есть цель и задача преобразить тревожную ситуацию, вызывающую у него беспокойство, в знакомую, безопасную и внушающую уверенность. Значит, как и сновидения, по предположению Фрейда, конфабуляции мотивированы. Психические процессы при конфабуляторной амнезии продиктованы желаниями.

... Как выясняется, точный поиск воспоминаний и функции проверки отчасти зависят от холинергических цепей базальных ядер в переднем мозге, которые ограничивают механизмы вознаграждения мезокортикально‑мезолимбических дофаминовых цепей при извлечении воспоминаний. Как выяснилось, аналогичное снятие ограничений с дофаминергического поиска происходит в сновидениях.

Дамасио ожесточенно сцепился с Крейгом из‑за вопроса, как в мозге возникает ощущение «себя». Хотя оба ученых сходились в том, что чувство самости зарождается в областях мозга, отслеживающих внутреннее состояние тела, Дамасио – вслед за Панксеппом – принял точку зрения, что эти механизмы, по крайней мере частично, располагаются в стволе мозга. Крейг, напротив, утверждал, что они размещаются исключительно в коре, а именно в передних островках. Это разногласие было достаточно легко разрешить в моем заключительном комментарии, так как Дамасио представил убедительные данные на примере пациента, у которого оказалась полностью уничтожена островковая кора.

... Пациент Дамасио, лишенный островковой коры, «сообщал о чувстве голода, жажды и желании опорожниться и вел себя соответственно». Это примеры того, что Панксепп именует гомеостатическими аффектами – то есть аффектами, регулирующими жизненно важные потребности организма.

... Мне было ясно, что область мозга, измеряющая количество «работы, которая требуется от психики вследствие ее связи с физическим» – область, порождающая то, что Фрейд называл влечениями, а это синоним гомеостатических аффектов Панксеппа (запускающих ПОИСКОВЫЙ механизм желаний), – расположена в стволе и гипоталамусе (рис. 1). Это и есть часть мозга, подчиняющаяся принципу удовольствия.

Где же в мозге возникает сознание? Последние 150 лет практически универсальным ответом на такой вопрос был следующий: в коре головного мозга. Это единственный пункт, по которому у Фрейда не было разногласий с традицией, преобладавшей в науке о психике в XX в. И тем не менее, если это действительно так, то при отсутствии коры сознание должно исчезнуть. В случае с детьми‑гидранэнцефалами этого, по‑видимому, не происходит. Все признаки их поведения указывают на то, что такие дети на самом деле обладают сознанием. Они не находятся ни в коматозном, ни даже в вегетативном состоянии. ... Одно из возможных возражений состоит в том, что у этих детей кора не была в буквальном смысле удалена (хирургическим путем).

Что произойдет, если это сделать? Конечно, подобные экспериментальные операции нельзя провести на детях, но их часто проводят на других новорожденных млекопитающих: например, собаках, кошках и крысах. Результат таких экспериментов всегда один и тот же: если судить по объективным поведенческим критериям, которые обычно используются для определения сознания, оно сохраняется. Послеоперационное поведение животных, к каким бы натяжкам мы ни прибегали, невозможно описать как «коматозное» или «вегетативное». Меркер пишет, что они не проявляют «резких аномалий поведения, которые позволили бы случайному наблюдателю определить, что они нездоровы».... «Декортицированные млекопитающие демонстрируют замечательное постоянство последовательного, целенаправленного поведения, которое присуще тем, у кого есть чувства и сознание». Так, крысы, которым сразу после рождения удалили кору, стоят на четырех лапах, поднимаются на задние, лазают, повисают на прутьях клетки и спят в нормальных позах. Они вылизываются, играют, плавают, кормятся и защищаются. Оба пола способны успешно спариваться с нормальными партнерами. ... Во многих отношениях декортицированные млекопитающие активнее, эмоциональнее и более чутко реагируют на различные стимулы, чем их нормальные сородичи.

... На этот вопрос существует традиционный ответ. Он заключается в следующем. Есть, так сказать, два мозга, которые дублируют некоторые функции и взаимодействуют друг с другом в определенные моменты, но в остальных отношениях совершенно неодинаковы по статусу. Один из них (кора) связан с психикой и сознанием. Другой (ствол мозга) не связан ни с тем ни с другим. Информация от органов чувств поступает не только в кору, но и, например, в верхние двухолмия ствола через сеть подкорковых связей (рис. 6). С помощью этих связей сенсорная информация обрабатывается, но происходит это бессознательно.

Рассмотрим, например, случай с пациентом Т. Н., описанный нейробиологом Лоренсом Вайнскрафтом: будучи совершенно слепым, то есть полностью лишенным сознательного зрительного переживания, Т. Н. ловко обходил препятствия, размещенные у него на пути в коридоре. Когда его потом расспрашивали, оказалось, что он понятия не имел, что обходит препятствия. Эта удивительная способность появилась благодаря тому, что путь от зрительного нерва к верхним двухолмиям мозгового ствола у него был цел, несмотря на отсутствие затылочной коры.

... В обстоятельном обзоре различных представлений о том, что мы называем сознанием, невролог Адам Земан выделил два главных значения этого понятия: «сознание как состояние бодрствования» и «сознание как переживание». Впоследствии Антон Коэнен уточнил: «Сознание в первом смысле (как состояние бодрствования) с этой точки зрения необходимое условие для сознания во втором смысле (сознание как опыт или осознанность чувственных переживаний)».

... Следовательно, возможно, что декортицированные животные и дети с гидранэнцефалией бодрствуют, но их переживания бессодержательны. Девочка на рисунке 5 в сознании, если иметь в виду то, что она бодрствует, реагирует и производит собственные целенаправленные движения. В то же время, если «сознание» подразумевает наличие феноменального опыта чувственных переживаний, то она, предположительно, ничем подобным не обладает. Используя другое популярное у философов выражение, у нее нет ничего, что выражало бы то, «каково это» – быть ею.

... Если судить по моему собственному опыту, бодрствование, способность реагировать и наличие сознательных переживаний – более или менее одно и то же. Насколько я знаю, мне никогда не случалось бодрствовать и реагировать в отсутствие проявлений сознания. Эти две вещи взаимосвязаны. Как только я просыпаюсь, я осознаю окружающий мир. Более того, даже когда я просто сижу, мое внутреннее сознание ощущает, что является причиной моих реакций на внешний мир, по крайней мере, до некоторой степени. Обычно я целенаправленно реагирую на предмет, когда замечаю его, – то есть осознаю его присутствие. Полагаю, что у вас дело обстоит так же. ... Если у пациента присутствуют все реакции, мы считаем, что он в сознании, и обращаемся с ним соответственно. Нас не волнует возможность того, что он реагирует так, словно он в сознании, хотя на самом деле он – зомби.

Реагирование может быть вне осознания, как автоматический рефлекс, ранее выработанный осознанно или в составе базовых рефлексов.

Способ, посредством которого мысли становятся осознанными в ответ на внешний стимул, получил название апперцепции (что приблизительно означает «восприятие настоящего через призму прошлого опыта»). Утверждалось, что когнитивные процессы, задействованные в мышлении, такие как представление мысленных образов, обусловлены примерно тем же процессом, но протекающим в обратном направлении: образы памяти активируются изнутри и соответствующим образом перестраиваются (но при этом оказываются более слабыми, чем генерируемые извне).

 ... Важно помнить, что сознание в рамках этих представлений состоит всецело из образов памяти, отражающих прошлый опыт восприятия внешнего мира. Поступающие ощущения всего лишь заставляют эти образы и связанные с ними ассоциации подниматься на уровень сознания. ... Так кора стала органом сознания, которое понималось как осознание образов памяти, а подкорковые области мозга записали в бессознательные. В результате появилось представление о том, что сознание целиком состоит из прошлого опыта, оставляющего следы, которые, связываясь друг с другом в ассоциации, формируют конкретные образы и абстрактные идеи.

... Как вы, наверное, уже догадались, я не верю в обоснованность кортикальной теории сознания. Более того, я зайду еще дальше и скажу, что люди и животные могут сохранять сознание даже при полном отсутствии коры. Я думаю, что у ребенка с гидранэнцефалией есть переживание того, «каково это» – быть тем, кто он есть.

... Нейрохирурги Уайлдер Пенфилд и Герберт Джаспер удалили под местным наркозом обширные области коры (а в некоторых случаях – даже целые полушария) у 750 человек, главным образом с целью лечения эпилепсии. Они заметили, что такие операции мало влияют на сознание, если судить по собственным сообщениям пациентов, даже непосредственно в момент удаления коры. Если из двух половинок мозга удалить одну, то процессы осознания ограничатся оставшейся, а вот если удалить обе, то уже все.

Животрепещущий вопрос заключается в том, что мы можем узнать на примере пациентов, утративших те области коры, которые считаются ответственными за самость?

Существуют три возможных места локализации этой функции. Первое – островковая кора, которая специализируется на интероцептивном самосознании и, по распространенному мнению, порождает ощущения, из которых складывается чувствующее «я». Второе – дорсолатеральная префронтальная кора, образующая супернадстройку над всеми остальными частями мозга и, как обычно считается, обеспечивающая мышление высшего порядка, в том числе осознание чувств. Третье – передняя поясная кора, активность которой наблюдается при сканировании мозга во время практически всех когнитивных экспериментов. Утверждается, что она служит проводником таких функций, как осмысление информации о самом себе и воля.

... Дамасио обнаружил, что пациент Б., как и декортицированные крысы, после повреждения коры стал еще более эмоциональным, чем был прежде. Предсказание, что такие пациенты должны утрачивать свое чувствующее «я», несомненно, опровергнуто.

То же происходит с людьми, у которых повреждена вторая область из рассматриваемых нами – префронтальная кора, образующая супернадстройку над всеми остальными частями мозга. Эмоциональность пациентов с повреждениями префронтальной коры широко известна; это главный признак так называемого синдрома лобной доли.

... Моему пациенту В. было 48 лет, когда я впервые его обследовал. Он набрал максимум баллов по шкале комы Глазго, что означало «ясное сознание». В 13 лет он перенес разрыв аневризмы в мозге, и ему провели операцию по ретракции лобных долей, чтобы закрыть уязвимый кровеносный сосуд и предотвратить дальнейшие кровоизлияния. Операция, к сожалению, привела к хронической инфекции головного мозга, потребовавшей ряд дополнительных операций, что в конечном итоге вызвало полное разрушение префронтальных долей с обеих сторон.

К счастью, речевые зоны коры у него не пострадали. Вот отрывок нашего разговора:

ВОПРОС: Вы осознаете свои мысли?

ОТВЕТ: Конечно осознаю.

В: Чтобы это подтвердить, я попрошу вас отгадать загадку. Для этого вам понадобится сознательно представить себе мысленную картину.

О: Хорошо.

В: Представьте себе двух собак и однукурицу.

О: Ладно.

В: Вы видите их перед собой мысленно?

О: Да.

В: А теперьскажите, скольковсегоногвывидите?

О: Восемь.

В: Восемь?

О: Ага; курицу съели собаки.

Последняя фраза была сказана со лукавой усмешкой. Возможно, это не самая удачная шутка в мире, но она убедительно подтверждает, что, у пациента, как говорится, «все дома».

Здесь не учитывается то, что все реакции оказываются полностью автоматическими, без процесса осмысления. Вплоть до ответа о том, что он все осознает. Автоматизмы не локализуются в префронтальной коре и их активация не требует осознания. Нужно было проверять на способность реагировать н а новое, на возможность создаваться реакции, альтернативные привычным. Это упущение привело к тому, что автор исключил префронтальную кору как ответственную за осознание и субъективное переживание.

Третья и последняя область коры, которой приписывают особую связь с мыслящим и чувствующим «я», – это передняя поясная кора. Пациентов с полным двусторонним разрушением этой области найти достаточно легко, в том числе потому, что эта часть коры регулярно подвергается хирургическим вмешательствам с целью лечения психиатрических заболеваний, таких как обсессивно‑компульсивное расстройство. ... Сознание в этих случаях явно работает неправильно, но суть не в этом. Никто не спорит, что кора участвует в сознательной обработке информации. Что не выдерживает критики, так это мнение, будто кора порождает у человека осознание своего «я».

Обязательно ли нам осознавать то, что мы воспринимаем и усваиваем, чтобы воспринять и усвоить? Исходя из здравого смысла, наверное, мы ответим «да». Философы‑эмпирики на этот вопрос тоже отвечали утвердительно. Но на самом деле это не так. ...существует большое количество научных данных, свидетельствующих о том, что мы воспринимаем информацию и обучаемся по большей части бессознательно. Восприятие и память не являются безусловно сознательными функциями мозга. В этом отношении здравый смысл заблуждается. Как выясняется, все, что делает наша психика (за одним исключением, как мы увидим позже), может неплохо осуществляться на бессознательном уровне. Эта догадка, как ни странно, заслуга Зигмунда Фрейда.

...Если кора связана с периферией тела не напрямую, а скорее через промежуточные подкорковые звенья, то образы памяти, отложенные в коре, не могут быть точными проекциями внешнего мира. Они должны быть конечными продуктами многоступенчатого процесса обработки информации.

Образы могут и имеют множество изначальных неточностей, но они уточняются по мере осознания того, насколько верно оказывается их использование в данном качестве. Неверное совершенствуется опытом, верное используется и тем самым оказывается адекватным реальности.

Очевидно, что чувство – единственная из психических функций, которая обязательно должна быть сознательной. Кто когда‑либо слышал о чувствах, лишенных субъективного характера? В чем был бы смысл чувства, если бы мы его не чувствовали? ... под словом «чувство» я подразумеваю ту сторону эмоции (или любого аффекта), которую мы чувствуем. Я имею в виду само чувство. То, чего вы не чувствуете, чувством не является. ... Если сто из ста человек сообщают, что чувствуют боль, когда их ущипнули за руку, вполне разумно сделать вывод, что щипок за руку вызывает боль, пусть даже в каждом отдельном случае мы вынуждены полагаться на интроспективные отчеты. ... Если щипок за руку заставляет меня чувствовать боль, значит, я обладаю личным опытом того, что имеют в виду другие, сообщая о боли.

Опять же, ответ о чувстве боли может быть привычным автоматизмом на стимул. Боль – явление до осознанное, оно порождает необходимость ответной реакции. Слова о том, что при такой реакции чувствуется боль, много раз произносились осознанно, так что и после патологии осознанности они будут произносится в ответ на вопрос.

Чувства трудно изучать, поскольку они по своей природе субъективны, но (при всем моем уважении к бихевиористам) это не дает нам права их игнорировать. Весь вопрос только в том, что это такое на уровне физических процессов, если не допускать, что есть нечто вне этого.

Рассматривая то, что обнаруживается в нашем собственном сознании, мы отмечаем несколько общих категорий. Туда входят, разумеется, «репрезентации» внешнего мира – образы, полученные через восприятие, воспоминания и размышления о них. Этим репрезентациям философы уделяют много внимания, и эмпирическая модель сознания была разработана как раз для их объяснения. Но в сознании мы находим не только репрезентации.

Там содержатся и чувства – ощущения того, что происходит в мире вокруг нас, переживания по поводу наших мыслей об этом мире, наши (в первую очередь) самоощущения, включая те, которые, по‑видимому, сообщают о состоянии нашего организма. Кроме того, существуют спонтанно возникающие чувства – эмоции и настроения, которые характеризуют наш опыт переживания окружающего нас мира и формируют наше поведение в нем. Порой они проявляются как телесные ощущения; однако многие настроения, по‑видимому, нельзя объяснить ни состоянием нашего организма, ни чем‑либо осязаемым во внешнем мире. Разве сознание не изобилует подобными чувствами? И тем не менее нейробиологи в поисках объяснения сознания склонны удивительным образом игнорировать их.

Просто поразительно то, до какой степени философы‑эмпиристы и их научные последователи, бихевиористы и когнитивисты, игнорировали чувства. Бихевиористы утверждали, что все научение обусловлено вознаграждением и наказанием, при этом никогда не объясняя, что означают эти понятия.

Это становится возможным пояснить, если начать с гомеостатической поддержки жизненных параметров. При критическом отклонении от нормы – плохо, при возврате – хорошо.

... чтоделает подкрепление положительным или отрицательным, если не чувство? Например, постановка цели и попытка ее достижения ментальным поиском решения.

Идея, что чувства вымышлены, имела множество губительных последствий для науки. Так, на протяжении большей части прошлого столетия, когда исследовались базовые физиологические механизмы энергетического баланса организма, бихевиористы запрещали пользоваться словами «голод» и «насыщение», так как это понятия, которые нельзя увидеть или пощупать.

Вот почему необходимо рассматривать систему индивидуальной адаптивности целостно, включая основы гомеостатической регуляции и кончая ментальными абстракциями – образами, отражающими реальность, но настолько выделенными в самостоятельную сущность (процессов, которые сопровождают образы), что абстракции становятся произвольно управляемыми и изменяемыми. В абстракциях есть то, что является их физической сущностью и есть то, что они означают для субъекта –“чувства”.

Чувства реальны, и мы знаем о них потому, что они пронизывают наше сознание. Более того, по причинам, которые я объясню ниже, они являются источником сознания мыслящего существа, причем отнюдь не в метафорическом смысле.

Чувства, точнее абстракции, имеют физическую основу, но то, как они переживаются субъектом – это философская понятие формы (выделение из реальности осознанным вниманием) – это то, чего в таком виде нет в реальности, как нет в реальности формы куба, хотя на уровне физических процессов форма куба имеет определенное содержание в виде порождающих форму процессов.

Дыхание обычно контролируется автоматически: пока уровни кислорода и углекислого газа у нас в крови остаются в пригодных для жизни пределах, нам не нужно сознательно контролировать дыхание, чтобы дышать. Но когда содержание этих газов в крови выходит за границы нормы, необходимость регулировать дыхание вторгается в сознание – в форме острого ощущения, описываемого как удушье. Выходящие за пределы нормы показатели уровня газов в крови – сигнал того, что требуется что‑то делать. Например, срочно убрать препятствие, заслоняющее приток воздуха, или выбраться из помещения, наполненного углекислым газом. Здесь дыхательная регуляция проникает в наше сознание через внутреннюю систему предупреждения, и мы чувствуем тревогу – в данном случае связанную с угрозой удушья.

Простейшие формы чувств – голод, жажда, желание спать, мышечная усталость, тошнота, ощущение холода, потребность в мочеиспускании и дефекации и тому подобное – как будто не похожи на аффекты, но на самом деле это они и есть. Отличие аффективных состояний от других психических состояний заключается в том, что они наделены гедонистической валентностью: они ощущаются как «хорошие» или «плохие». Вот чем аффективные ощущения типа голода и жажды отличаются от сенсорных типа зрительных и слуховых. Вид чего‑либо и звук не обладают внутренней ценностью – но ею обладает чувство.

Валентность чувства – хорошее оно или плохое – сообщает вам нечто о состоянии биологической потребности, на которой оно основывается. Например, жажду чувствовать неприятно и приятно ее утолять, поскольку вам необходимо поддерживать количество воды в организме на уровне, обеспечивающем выживание. То же относится к неприятному чувству голода и приятному чувству насыщения, которое возникает после еды. Иными словами, удовольствие и неудовольствие информируют вас о том, как у вас обстоит дело с удовлетворением биологических потребностей. Валентность отражает систему ценностей, лежащую в основе всей биологической жизни, – выживать и размножаться «хорошо», а не делать этого «плохо».

... Чувства побуждают живых существ, в том числе нас, делать что‑то нужное. В этом смысле они являются показателями запроса на действие.

Лучше сказать, что отклонение жизненных параметров порождают базовые (гомеостатические цели), которые необходимо достичь. Как достичь – процесс осознания в поисках решения.

Вторая особенность чувств, которую следует отметить, – они всегда осознанны. Чувство, которое не осознается, – это не чувство. Пока я хочу убедить вас, что чувства всегда, без исключений, осознанны.

“Чувство”– это осознаваемый образ, получающий определенную значимость для субъекта, если образ не осознается, он не исчезает, а просто не участвует в процессе поиска решения текущей проблемы. Понятие ориентировочной реакции автором вскользь употребляется три раза, но ни разу – как то, что делает образ наиболее актуальным для осмысления. А это – важнейшее звено системы адаптивности.

Сознание включается в уравнение только тогда, когда вы ощущаете эти потребности. Вот что заставляет ощущать данный образ? Автор нащупывает причину выбора:

...ощущаемые потребности обладают приоритетом перед неощущаемыми. Мы постоянно имеем дело со множеством потребностей. Вегетативные функции, такие как энергетический баланс, дыхательный контроль, пищеварение, терморегуляция и тому подобное, задействованы постоянно, как и разнообразные стереотипные виды поведения. Невозможно ощущать все это одновременно, хотя бы потому, что одномоментно вы можете совершить лишь одно действие (или всего несколько действий). Как раз можно совершать много действий одновременно, но только одно из них может быть следствием осознанного решения. Невозможно иметь в мозге отдельные зоны для каждого из важных стимулов, поэтому система осознания одна (точнее две – у каждой половинки мозга - своя).

Приходится делать выбор. Он делается в зависимости от конкретных обстоятельств. Приоритеты определяются относительной силой ваших потребностей (мощностью сигналов ошибок) по отношению к набору возможностей, которые вам позволяют текущие обстоятельства. Вот простой пример. Пока я читаю лекцию, мой мочевой пузырь постепенно переполняется, но я не ощущаю возрастающего давления до конца лекции, после чего мне внезапно хочется в туалет. Я осознаю сигнал ошибки из‑за смены обстоятельств. В этот момент, ощутив возможность, моя физическая потребность становится осознанной в виде чувства. Про сигналы ошибок – невернаяч аналогия из кибернетики. И есть еще один невысказанный момент – осознается только то, что обладает новизной, потому что полностью привычное действие не требует осознания. И этот момент автор ощущает:

Самое важное из них то, что, когда вы осознаете потребность, когда она ощущается, она управляет вашим произвольным поведением. Что значит произвольное? Это значит – противоположное автоматическому. Но не противоположное, а альтернативное привычному автоматическому. Решение может привести в действие и привычное автоматическое, но в условиях новизны часто оно становится другим, учитывая возможно влияние новизны.

Выбор можно сделать, только если он основан на системе ценностей, определяющей, что такое «хорошо» и что такое «плохо». В противном случае ваши реакции на непривычные события будут случайными. ... Вы решаете, что надо делать и чего делать не надо, на основании ощущаемых последствий ваших действий. Таким образом, произвольное поведение, руководимое аффектом, обладает огромным эволюционным преимуществом перед непроизвольным: оно освобождает от оков автоматизма и позволяет нам выжить в непредвиденных обстоятельствах. Тот факт, что произвольное поведение всегда осознанно, раскрывает глубочайшее биологическое значение чувства: оно руководит нашим поведением в условиях неопределенности. Оно позволяет нам в самый разгар событий мгновенно определить, какой способ действий лучше или хуже другого. ... Например, выбегая из переполненного углекислым газом помещения, как узнать, куда надо свернуть? Вы никогда прежде не оказывались в такой ситуации (не были в горящем здании, тем более именно в этом), поэтому никак не можете предвидеть, что делать. И теперь вам приходится принимать решение, бежать в ту или другую сторону, вверх или вниз и так далее. Вы принимаете его, прочувствовав путь решения проблемы: чувство удушья усиливается или ослабевает в зависимости от того, в верном направлении вы бежите или нет, то есть в зависимости от того, снижается или повышается доступность кислорода.