Суперигра
Произведение «Суперигра» из двухтомника художественной прозы «Вне привычного».
Циферблат не той вселенной, что видна в телескопы ученых в неуловимо малой части, а всего, простирающегося за рамки пространства и времени, где поэтому нет ничего кроме изначального цифрового замысла. Так что этот циферблат был никогда. Никогда потому, что оцифровывает возможное вне времени и, тем самым, был всегда потому, что в этом вневременье становится возможно все то, что при возникновении тут же не ломается в силу непримиримости причин и следствий.
Однажды знакомый математик с упоением рассказывал, что в основе всего заложена некая математическая гармония, но я не понимал его витиеватые аллегории. Он мне показывал на своем компьютере завораживающие графические узоры математических функций и то, как легко они меняются от всего лишь незначительной замены цифр их основы. Потом я сам убедился, как сущности всего сущего легко можно менять, лишь привнося малую часть ментальности своей собственной сущности.
Как реализуется сущность вещей, я сам толком не пониманию, но, когда наставник приоткрывал истины, слово "циферблат" - самое подходящее, что возникало в голове. Только однажды мне позволили им воспользоваться...
Это предел того, что мне удалось понять в течение откровений, полных любви ко мне, от направителей совершающегося из нереализованного возможного.
Именно в состоянии циферблатной отрешенности мне удалось осознать главное. Кем бы я ни был, нищим или очень богатым человеком, и где бы я ни был, в грязном средневековье или высокотехнилогичном обществе, у меня всегда были те, кого я люто ненавидел. Я никогда не был счастлив своим положением и возможностями, завидуя тем, кто казался мне несправедливо одаренным радостью бытия: когда был нищим - завидовал везунчикам-богатеям, когда был богатым - завидовал простой и беззаботной жизни на природе. Мне всегда что-то мешало быть удовлетворенным существующим.
Я был слишком свободолюбив. Настолько, что слова "дисциплина" и "долг" вызывали сильнейший протест. Настолько, что свои цели безусловно считал значительнее чужих и не мог ими поступиться даже для блага большинства.
При этом самую главную ценность каждой жизни я вполне осознавал: это полная, доверительная близость с другим, хотя бы одним человеком. Мне с этим сразу повезло: я встретил того, кого ощущал потом в каждой жизни, и кто был важнее, чем любая из жизней.
Когда мне позволили касаться функционала циферблата ментальностью своей сущности, то отчаянно захотелось изменить нравственный уклад в родной звериной стае, сгоряча не подумав, что для этого необходимо убить их сущности, создав совершенно новые, более подходящие для этого уклада потому, что нравственность и сущность неразделимы.
Одновременно мне удалось сопоставить все, что происходило со мной, и я сумел стать другим настолько, чтобы даже во всесилии не давать волю ненависти...
Я хочу рассказать то, как все совершалось в порядке от полного неведения предпоследнего бытия.
С самого начала в той жизни все пошло вкривь. Меня родила зимой бомжиха в одном из подземных коллекторов теплоцентрали как щенка бродячей собаки. Эта душная теплота и мокрая вонь, в которой я прожил несколько лет, стала для меня ностальгическим воспоминанием родного дома.
Я всегда подозревал, что совсем не такой, как другие. Все ясно и правильно понимаю, бывало придумываю удивительные вещи, но, самое главное, - сразу вижу глупость и несправедливость. А этого вокруг было сколько угодно, буквально во всем.
Я знаю себе цену вовсе не в пацанячьем самомнении, и не стоит считать, что раз мне выпало столько испытаний, то я - неудачник!.. Даже взрослые признают, что я рассуждаю необычно и интересно. Я многое умею и понимаю... Но постоянно попадаю в дикие, опустошающие душу ситуации, которые, как бы насмехаясь надо мной, отбрасывают на постыдный уровень жизни.
Только по чистой случайности удалось пробился в цивилизацию. Иногда судьба делает такие подарки, возможно, для того, чтобы сильнее поразить контрастом. Некоторое время все было как у людей, даже своя квартира. Но одна из моих идей, суля очевидную выгоду, потребовала вложений денег, а вернуть кредит в банк не удалось из-за нелепых обстоятельств при драконьих условиях хапуг банкиров.
Я ненавижу тех, кто в этом мире творит столько несправедливости или поддерживает ее. В то же время у меня нет ненависти к самому миру, я даже не в обиде на него. Никогда не мог отделаться от мысли, что имею какое-то очень важное предназначение, и происходящее со мной - только временные испытания. Эта вера - единственное, что у меня было.
Все резко изменилось, когда однажды повезло с работой. Полдня чистил двор и сарай от векового мусора одному дядьке. Он, не брезгуя, на равных помогал мне и даже вынес поесть. Заплатил гораздо больше, чем я ожидал. Я был рад, но странно, что мое отношение к дядьке как несправедливо избалованному судьбой или в силу каких-то подлых качеств урвавшего свое, не стало лучше, а я даже еще больше загорелся ненавистью - как пламя от новой порции дров.
Даже небольшое везение роняет в душу опасную надежду. Кажется, что мир улыбнулся тебе, настало твое время и нужно только не упустить поворот судьбы к лучшему.
Можно было бы разыскать Динарку и угостить ее. Но это - неправильно. Еще месяц назад мы поняли, что осточертели друг другу. Не получалось совместно выживать бок о бок как волки. Постоянные жалобы и приступы тупого озлобления надоели мне, слишком сильно напоминая мою собственную ненависть к несправедливости, только в примитивно-карикатурном виде.
Я думал обо всем этом, пока ноги привычно несли к ряду мусорных баков, стыдливо спрятанных среди раскидистых деревьев.
Свежий пласт бытовых отходов, насыпанный жильцами за вчерашний день, не казался оптимистичным. Ну, конечно, опять какая-то тварь вывалила ведро собачьих испражнений, собранных с хозяйского двора. Давно хотел проследить, кто это делает и ночью выбить там окна. Хотя это ничего не изменит, ведь тот человек даже не задумывается о том, что пакостит таким как я. Но выбить все равно очень хотелось...
Мне казалось, что ненависть к несправедливости - какое-то очень древнее чувство, позволяющее приспосабливаться, отбирая у более удачливых и оправдывая это. И хотя я в душе не такой, смотрю на все шире и большим пониманием, эта ненависть часто охватывала меня в самые трудные моменты жизни, когда от меня уже ничего не зависело.
Стало непонятно, зачем я копаюсь в мусорке? Сейчас у меня есть немного денег. Есть шанс что-то изменить. Я же понимаю, что где-то существует верное решение именно для моего случая, нужно только правильно подумать.
И я подумал. Тотчас меня осветила одна из моих гениальных мыслей. Это было так важно, что я облокотился на край мусорного бака и деловито сплюнул, обретая цель.
Позади пахнуло чем-то гораздо крепче, чем прелым мусором. Тут же голова треснула, взорвавшись дикой болью. Колени подогнулись, и я едва не упал, повиснув над баком. Секунду все восстанавливалось, потом я смог обернуться.
Это был вонючий байке Жунуш. Точно не помню, когда сам последний раз купался, но какое может быть сравнение: от него всегда смердило совершенно невообразимо. Он был уже, опять или еще сильно пьян и в удар вложил все свое равновесие. Неуклюже как жук поднялся, и его палка немедленно пошла на второй широкий замах.
Меня никогда не учили драться, но почему-то я это делал вполне уверенно. Приняв удар предплечьем так, что палка соскользнула без вреда, я перехватил ее той же рукой и резко потянул. Байке по инерции ушел в бак головой.
Я отбежал чуть подальше и обернулся. Морда у Жунуша была вся в собачьей мерзости, и он что-то неразборчиво мычал насчет его территории.
Происшедшее окончательно убедило меня в правильности и своевременности посетившей идеи. Она уже полностью овладела мной. Стоило ли терять время?
Теплая струйка крови скатилась с затылка мне за шиворот. Опыт говорил, что в этом случае ранку лучше всего не трогать.
В ларьке, в напрасной надежде простоявшем открытым всю ночь, ничего подходящего не оказалось. Пришлось ждать, когда пустят в магазин. Там я купил еды на все деньги, и она не заполнила мою старую сумку даже наполовину.
Мне было очень хорошо и спокойно оттого, что я, наконец-то, смогу решить все свои проблемы.
Проходя мимо давно ненавистного офиса банка, слепящего отсветами огромных стекол, омедненных по новейшей вакуумной технологии до полной внешней непроглядности, я вынул припасенные, удобно ложащиеся в ладонь камни, и в неописуемом восторге вседозволенности мощными бросками высадил несколько нижних полотен. Только одно не разбилось, упруго отбросив мой камень, а остальные драматически торжественно ухнули сверкающими каскадами. Я нырнул в соседствующий тенистый дворик и спокойно зашагал к автовокзалу.
Горы начинались почти рядом, в двадцати километрах от края города. Ехать на всегда переполненном автобусе - меньше часа. На меня недружелюбно посматривали и сразу отворачивались, уловив в моих глазах запредельную решимость.
Перед шлагбаумом автобус развернулся к дачам передом, к горам задом. Я вышел. Головокружительно пахнуло горной зизифорой.
Проходя мимо сторожевой будочки, взимающей дань с посетителей заповедника, молча протянул в темное окошко флакончик водочки и, не оглядываясь, оставил все мелочи жизни за своей спиной.
Как когда-то множество раз, я снова шагал по этому скалистому ущелью с высоченными заросшими арчей склонами, ностальгически наслаждаясь знакомыми местами.
Позади остался альплагерь, в меру замусоренный в прошлые выходные понаехавшими отдыхающими, здесь кончались последние оазисы пребывания людей у родников с густо навешанными на ветках тряпочками в угоду святому месту.
Я шел по узкой тропе вдоль грохочущей мощной речки, среди густых цветущих зарослей, подставляя в просветах лицо жгучему солнцу, умываясь у каждого родника и отведывая чистую вкусную воду.
Буквально все доказывало верность принятого решения. Я пребывал в необыкновенно радостном, свободном расположении духа и знал, что больше никто никогда не сможет никак нагадить мне. Вокруг не осталось ничего плохого. Я шел легко одетый, но солнце не жгло, а ласкало плечи, меня радовало, что сейчас не снег, по которому в горах трудно идти, что за спиной нет тяжеленного рюкзака, неминуемого в горных походах, что нет абсолютно ни одной причины чем-то терзаться и решать проблемы, что я никому ничего не должен и могу вытворить здесь себе все, что только позволят мне законы физики, а гнетущих законов морали больше не существовало для меня.
Я шел долго и быстро как никогда так, что к вечеру оказался в долинке небольшого живописного разлива, густо заросшего пахучей горной примулой, где стоял домик метеостанции.
Я бывал здесь не раз. С накатившей грустью отчетливо вспомнилось, как однажды встречали здесь Новый Год. Тогда у меня еще были верные товарищи, пока судьба не помогла мне испортить с ними отношения, распределив слишком разные роли. И я легко отбросил эту грусть, улыбнувшись себе новому.
Напившись ледяной воды из речки, я собрал сухой арчи и развел костер. Вдоволь наелся, жаря куски колбасы на прутьях. Давно я не испытывал такого чудесного подъема сил. Без еды я вряд ли смог бы идти дальше - взлет в этих ущельях крут и набор высоты значителен, а я шел уже целый день. Начинало темнеть, но я не остался ночевать в домике.
Вскоре под ногами захрустел застывший снег. Камни морены сменил горб ледника, покрытый узкими трещинами, засыпанными еще не стаявшим снегом, который виделся заметно темнее над ними. Я беззаботно прыгал через эти едва различимые в сумерках темные полосы, и этот процесс был монотонным и автоматическим. В такие минуты я думаю о чем-то другом. Вот и сейчас перед глазами встала картина из детства, когда две молодые подружки, воспитательницы из интерната, взяли меня с собой на прогулку в теплый летний вечер. Я не знаю, зачем это им было нужно, больше такого никогда не повторялось. Но запомнил ярко и отчетливо как мы неторопливо шли по узкой прямой алее с торжественно высокими тополями по краям. Меня держали за руки две веселые и добрые тети, с которыми со мной не могло случиться ничего плохого, и так хотелось идти вечно.
Становилось слишком темно и холодно даже в безветрии. Луна, похоже, не собиралась появляться на небе. Почти у конца ледника я нашел подходящее место в скалистом склоне.
Оглянувшись, я бросил взгляд на сливающееся с темнотой ущелье с едва различимыми в почти черном небе зазубринами гребней и оросил край ледника горячей струей. На ощупь пробравшись в глубокую узкую расщелину, подложил под себя почти пустую сумку и в полной темноте уселся на нее. Все. Заработанные деньги помогли мне уйти туда, где вряд ли меня найдут когда-нибудь.
Я привалился спиной к каменной плите и вознамерился отдаться холоду, не обращая внимания на любые неприятные ощущения. Но избавиться от крупной дрожи во всем теле не удавалось. Мышцы живота начали болеть от постоянного напряжения. Я не предполагал, что время будет течь так мучительно медленно, а холод, как обещали множество полярных историй, не торопился усыплять меня. И это тянулось до тех пор, пока темнота постепенно не рассеялась. Начался новый, совершенно ненужный мне день.
Я усмехнулся отсрочке, как будто судьба зачем-то еще раз меня спрашивала, так ли окончательно я все решил. Достал несколько оставшихся конфет и съел их. Потом выбрался на лед, пошатываясь от легкого головокружения. Подмерзшие пальцы на ногах потеряли чувствительность, но так случалось и раньше.
Несмотря на слабость и холод, у меня по-прежнему было великолепное настроение и это утро показалось мне многозначительно прекрасным. Снежные макушки, виднеющиеся над западным гребнем, розовели под лучами просыпающегося солнца. Нежно лиловое небо над сияющим горбом ледника приводило меня в восторг. Невысокие гребни ущелья поднимались вокруг ледника, сходясь к заснеженному перевалу.
Я немного попрыгал, чтобы размяться и полез на скалистый склон. Это быстро согрело меня, силы снова вернулись. Вскоре солнце брызнуло в лицо. Я зажмурился, впитывая его тепло и, пробравшись между высокими уступами, выглянул на другую сторону.
Там под утренним солнцем тоже сиял ледник. Но с этой стороны здесь никто никогда не ходил. Стану первым. Я прыгнул на осыпь и широкими шагами заскользил вниз. Мне всегда очень нравился спуск по мелкой сыпухе. И у меня больше не было проблем в этом мире.
Я все ускорял спуск. Длинными прыжками, как в полете обошел широкую скалу, торчащую на пути. Скользнув рукой по холодному обледеневшему камню, я выскочил за него, больше не ощущая ничего под ногами и в облаке колкой снежной пыли влетел в тугой морозный воздух. Сыпуха здесь обрывалась отвесной скалой, но и она уже осталась где-то позади. Восторг свободы сделался невыносимо острым, а грохот осыпающихся за мной каменных осколков превратился в оглушающий скрежещущий визг. Я летел на большие черные валуны, торчащие из бока ледника.
Казалось, что я так и не долетел до них. Свободы вдруг стало гораздо больше. С таким ощущением просыпаются после крепкого сна. Я стремительно и без всякого сожаления пролетел границу жизни, вспомнив все. И все сразу встало на свои места. Чуть повело от навалившейся памяти и резкости переключения от быта молодого неудачника и невообразимо более богатой действительности.
Мой наставник в веках стоял передо мной в костюме шоумена из моей эпохи, ненавязчиво напоминая о только что покинутой жизни. Эта манера с пошловатой простотой намекать на былое, много веков как приелась банальностью, но была неподсудна мне. Во всяком случае, задумываясь о выходках наставника, всегда приходил к мысли о непостижимой сложности его замысла.
- Привет, - как всегда небрежно бросил я, скрывая некоторую неловкость от опрометчиво прерванной жизни.
- Привет, друг мой.
Я вопросительно посмотрел на него с тенью безумной надежды, но он сказал:
- Здесь нет Вэйни… а тебе опять пора.
- Устал! - с мольбой промолвил я, - Неужели не могу позволить себе хоть небольшой отдых?
- На этот раз ты ни в чем не выполнил своей жизненной задачи, друг мой, - наставник был, как всегда, любящ, но безжалостен.
- Ты же знаешь, какое мне выпало детство и как все шло наперекосяк, все было слишком несправедливо, - пожаловался я, отлично понимая всю бесполезность спора, который мы вели уже не одно тысячелетие.
- Как раз эта несправедливость и должна была научить тебя отказаться от ненависти. Дело не в несправедливости, а в отношении к ней. В душе не должно быть разрушающей злобы, а лишь - созидающее понимание. Размышление во время порывов бессильной злобы порождает постоянную ненависть, а ненависть уничтожает разум. Ты должен прервать этот порочный круг.
- Как же я мог прервать, если даже на еду денег не было?
- Вот видишь, ты опять не понимаешь и должен снова учиться... Вращай барабан, друг мой, - ласково и неумолимо предложил наставник.
Как надоело это фиглярство! Но в чужой монастырь… Я с удивлением поймал себя на странной мысли: "чужой монастырь" и с раскаянием почувствовал легкий укор во взгляде наставника.
И я крутанул колесо своей фортуны, вложив всю ментальную энергию. Эпохи и судьбы слились в один цвет, и этот цвет был вовсе не голубым или розовым, а мрачно серым. Колесо замедлилось, вспыхнуло зарей новой судьбы, и остановилось.
- Поздравляю, - наставник поднял на меня сочувствующий взгляд, - Тебе выпала суперигра.
- Но оно остановилось между секторами "Отдых" и "Сверхжизнь"! - попытался опротестовать я новую вопиющую несправедливость.
Напрасно. Сияние неземной любви ослепило меня на миг.
- Помни, друг мой, я всегда буду рядом, - произнес наставник традиционную фразу.
Я возник в закопченной пещере, повисшим в виде бестелесной сущности над косматой обезьяноподобной самкой с волосатым детенышем в лапах - местом моего нового воплощения... Хорошо, что хоть хвостов у этих обезьян не было. За что?.. Но разумом я понимал за что. Если не справлюсь с ненавистью к несправедливостям и неудачам, то в следующем воплощении окажусь в теле динозавра. Всякий раз мой разум забывал об этом, оказываясь в новом теле... Но, похоже, меня любили все же на свой неисповедимый божественный лад и явно подсунули сверхжизнь для того, чтобы дать шанс вырваться из порочного круга. Чтобы не забыл ничего. Жестоко, но что делать..., и я решил со всей серьезностью отнестись к новой миссии.
У меня не было зрения. Все вокруг ощущалось как оцифрованная сущность вещей моей сущностью и поэтому картина получалась с трудом узнаваемая. Только то, что я уже множество раз, пусть и очень на короткое время, бывал в мире до момента моего воплощения в тело, научило различать предметы по их сущностям.
Здесь меня ожидала неимоверная вонь грязной пещеры, которую я не буду испытывать поначалу просто потому, что мое обоняние не научилось ее чувствовать и придавать ему смысл противного запаха. У меня не возникнет отвращения и тогда, когда я научусь улавливать этот запах потому, что он будет связываться не с противным, а наоборот, родным фоном моего бытия.
Ребенок противно кричал, самка тоже повизгивала от яростного бессилия и готова уже была крепко врезать ему. Вот оно начало, преподаваемое с самого моего рождения: яростное бессилие!..
Пока детеныш оставался бездушен, некая падшая и одичавшая сущность успела присосаться к нему, пытаясь слиться и завладеть. Одним пинком своей сущности неизмеримо более сильной воли я отогнал ее, ребенок перестал орать. Меня тут же неудержимо повлекло к моему предназначению. В обычном случае я бы забыл все и полностью слился бы с детским восприятием. Супержизнь отличалась от обычной тем, что я не забыл ничего. Это и оказывалось часто мучительнее всего. Мучительнее из-за огромного множества ассоциаций из прошлых жизней буквально по любому поводу, мешающих верно оценить происходящее и, подчас, способных свести с ума.
В глазах возникло перевернутое изображение почти ни в чем не узнаваемых смутных очертаний, которые я с трудом начал идентифицировать своим суперсознанием. Зрению еще предстояло научиться распознавать образы и придавать им смысл. А вот слух был уже неплохо развит.
Меня прижали носом к волосатой груди, и стало трудно дышать. Я попытался вывернуть нос в сторону, но мышцы шеи пока плохо сушались и мою голову насильно поворачивали обратно. Пришлось взять в рот грязный грубый сосок, пахнущий прокисшим молоком. Какого черта она это делает? Я изо всех сил стиснул беззубые десны, наверху раздалось удивленное рычание, и я получил увесистый шлепок. Чуть оглушенный, я преодолел порыв тела расплакаться, смирился с тем, что должен сосать, что и принялся делать потому, что мой организм был голоден.
Кажется, мне удалось сделать небольшой шажок к возвышению: вместо рвущейся злобы выбрал более соответствующее моменту действие. Но только потому, что у меня был внежизненный разум. И я вспомнил всю ту злобу, что всегда сопровождала меня даже в самые ранние годы во всех воплощениях. Нет, я не был злобным по натуре, наоборот, довольно миролюбивым и жизнерадостным. Но в моменты острого протеста несправедливости и своей беспомощности обидчик становился моим лютым врагом, даже если это был не человек, а острый угол стола, о который я ударялся. И эта злоба была невероятна по силе, особенно в молодые годы. Даже чем моложе, тем сильнее потому, что злоба эта вскипала в чистом виде, не заслоняемая никакими сомнениями и более мирными вариантами действий, которые лишь потом приходили с опытом. Я вспомнил как в моменты ссор со своими братьями и сестрами они превращались в смертельных врагов и если бы это было в моих силах, то в такой момент убил бы их не задумываясь.
Но ощущение разряжаемой злобы было настолько заманчиво и притягательно, что с первым проблеском возвышения было покончено: я злорадно обмочил колени моей новой матери. И тут же обругал себя. Разве так нужно начинать новую жизнь? Единственная польза от этого действия была в том, что я понял, я - опять мальчик.
После еды мой организм непреодолимо переключился в сон.
Проснулся я от холода. Старая жесткая шкура, на которую меня положили, давила в нескольких местах, и почти непреодолимо хотелось громко заплакать. Я восстановил контроль над телом наиболее подходящим опытом сверхжизни, принялся не по-детски энергично подергивать конечностями, чтобы согреться хоть немного и заодно быстрее развить мышцы. Думаю, внешне это выглядело очень странно для младенца, но мне было плевать.
Иногда сквозняк приносил дым костра, и глаза начинало щипать. Я не мог ничего разглядеть вокруг потому, что не умел еще толком управлять мышцами шеи и смотрел прямо вверх на каменный свод. Мой мозг пока автоматически не корректировал изображение, искаженное неидеальной оптикой глаз, и приходилось это делать сознательно, используя навыки, наработанные в прошлых жизнях. Все выглядело как на фотографии, сделанной широкоугольным объективом "рыбий глаз" и, конечно, было перевернуто и размыто вокруг центра изображения. Суперосознание уже хорошо взаимодействовало со зрением, и я начал более отчетливо различать предметы.
Прямо надо мной со свода свисал толстый и острый на конце сталактит. Беспомощность провоцировала иллюзию, что огромная сосулька может сорваться в любой момент. В некоторых прошлых жизнях я бывал в пещерах и видел обрушившиеся сталактиты, но никогда - сам момент обрушения. Хотя вероятность такого момента была очень мала, она иногда реализовывалась все же, почему бы не сейчас?..
Потом я заметил, как тихо было в пещере, и вынужденная неподвижность грозила опять погрузить меня в сон. Я томился, изнемогая, и мысленно ругал ленивую глупую мать, которая должна была бы поворачивать меня, чтобы избежать пролежней. Злость начала было наполнять меня, заставляя сжимать кулачки, но мне удалось вовремя преодолеть это решительным пониманием важности моей жизненной задачи.
Откуда-то из глубины раздался крик грудного ребенка. Значит, у меня есть сверстник. Или сверстница.
Может быть, нужно тоже закричать? Как только я собрался сделать это, как рядом кто-то тяжело протопал, и моя мать что-то спросила тихим заискивающим голосом.
Я ничего не понимал. Мне еще предстояло выучить этот язык. Но я начал прислушиваться, стараясь вычленить слова.
Ей ответил мужской хрипловатый голос властным тоном, и вскоре раздались характерные звуки, не оставляющие сомнения в смысле происходящего. Интересно, это был мой отец или кто-то другой?
Чувства моего тела, в том числе и сексуальное, были еще совсем не развиты, и вскоре мне осточертело слышать эту возню, а лежать стало просто невыносимо. Начинала болеть спина. Нужно было предпринимать что-то радикально эффективное. Я поднатужился и звучно облегчился. Мужской голос негромко прорычал что-то, и надо мной нависла взлохмаченная мать.
Вместе со шкурой меня вынесли из пещеры. Я жадно вдохнул свежий, необыкновенно вкусный воздух и зажмурился от яркого света.
Судя по верхушкам деревьев, которые мелькали в поле моего зрения, была весна. Солнце приятно ласкало мое тельце. Хоть с этим повезло. Вокруг росло много елей. Значит зимы здесь довольно холодные.
Внезапно мое дыхание перехватило от ледяного холода. Меня прополоскали прямо в речке и положили на мягкую траву на бок.
Теперь я мог видеть довольно широкую речку со стремительными потоками чистой воды, бурлящей вокруг множества валунов, выступающих над поверхностью. Вдоль извилистых каменистых берегов росли кусты барбариса и облепихи, среди густой травы протекали ручейки из множества родников, вырывающихся из песка. Невдалеке полого поднимались лесистые склоны гор. Разве не идиллия? Кажется, мне повезло.
Нескольких самок на берегу занимались чем-то у самой воды. Конечно же, я видел, что небо было внизу, а река с суетившимися вниз головой самками текла вверху.
Моя мать, я запомнил ее по большому прожженному пятну на шкуре, закрывающей бедра, отстирала мою подстилку и повесила ее на ближайшей ветке.
По моему лицу пополз муравей, и я не смог даже задергать щекой, чтобы согнать его. Тот спокойно перебрался на веко. Я закрыл глаза и громко завопил. Подошла мать и спасла от насекомого. Она подхватила меня и понесла обратно к дымящемуся отверстию нашего дома.
Мой внежизненный опыт геолога подсказал, что раз склоны не корытообразны, значит их не пропахал ледник. Возможно, что древнего оледенения еще и не было. С этой стороны склон горы высоко вздымался обрывистой крутизной и если бы он не зарос густо арчой, то камни постоянно обрывались бы вниз. Подножие скрывалось в зарослях высокого кустарника и деревьев, и только протоптанная тропа вела к широкой щели пещеры, над которой курился выходящий дым.
Младенческие дни потекли как им и положено, беся меня тем, что я обращал внимание на вские мелочи, постоянно переводя его на что-то другое, вопреки моему все познавшему опыту. Так щенок жадно обнюхивает все подряд и перебегает с одного на другое. Мне трудно было сосредоточиться на какой-то своей мысли.
Иногда в пещере раздавался мерзкий скрежещущий визг непонятного происхождения, от которого стыла кровь, и который я сразу возненавидел. Он напоминал мне что-то ужасное, раздирающее душу, что я никак не мог вспомнить. Этот звук повергал меня в оцепенение. Позже выяснилось, что это играл на смычковом инструменте наш пещерный музыкант.
Вскоре после простой, но утомительной дрессировки я приучил свою мать к некоторым моим условным жестам и крикам, и у меня уже не возникало особых неудобств. В то же время я начал понимать смысл самых употребительных звукосочетаний. Я часто тренировал свой голосовой аппарат, пытаясь выговаривать их. Хотя это было слишком рано для моего возраста, я не особенно беспокоился об этом.
Судя по всему, племя было не очень многочисленным. В нашей пещере жили около двенадцати взрослых и десяток детей. Группками по двое-трое они селились в боковых нишах и проходах, где устроили свои гнезда из травы и шкур. То и дело из этих гнезд доносились шум и крики, которые заставляли в тревоге прислушиваться и пытаться понять смысл происходящего, ведь могло случиться все что угодно.
Моя настороженность была далеко не детской и даже не взрослой, а так боятся всего уже очень умудренные жизнью люди, которых ломало всеми мыслимыми способами, а я помнил это не в одной, а в невообразимом множестве прожитых жизней. На свете просто не может быть более пугливого существа, ведь на каждый шорох мне вспоминалось множество чудовищных происшествий после такого вот шороха, некоторые из которых заканчивались моей смертью.
Свод пещеры был высоким и нависал множеством сталактитов. В центре же эти сталактиты срослись со сталагмитами, образуя колонны, окруженные красивыми коронами натечных узоров, отшлифованные трущимися о них мохнатыми боками.
Недалеко от входа постоянно горел общий костер, и его дым часто заносило ветром, но быстро выдувало обратно потоком воздуха из глубин пещеры, который, заодно, выветривал характерный звериный запах густой шерсти, покрывающей тела моих соплеменников. Общий костер - это была и общая кухня, и место общения по вечерам и сторожевой пост по ночам.
Больше всего меня раздражал огромный самец, который чаще других приставал к моей матери со своими сексуальными потребностями. Ему нравилось поиграть и со мной, но эти игры были довольно жестокими, если не садистскими. Он кувыркал меня, подбрасывал в воздух, тряс за ноги или просто хлопал пальцем по носу.
Я смирился с мыслью, что он и был моим отцом. И он был единственным, кто звал меня звукосочетанием Туюм. Мать же называла его Гизак, а ко мне она не обращалась вообще, только окликала. Ее тоже очень редко называли по имени, и я только раза два слышал его: Нази.
Я старался не упустить случая отплатить отцу чтобы как-то отвадить быть со мной настолько грубым. Как только начиналась характерная возня с моей матерью, я принимался визжать особенно мерзко. Меня пробовали выносить на улицу, но я быстро отучил их делать это, со всей изощренностью моего тысячелетнего опыта придумывая последующие неприятности.
Я надеялся, что отец вскоре начнет избегать меня, но происходил обратный процесс. Он все больше обращал на меня внимание и привязывался ко мне.
Как-то он, довольно отрыгивая после перепавшей ему обильной еды, направился ко мне, по дороге добродушно поддав мать под зад с такой силой, что та вылетела за пределы моего обзора. Он поднял свой толстенный как булава палец, взведя его другой лапой, обнажил звериные клыки в игривом оскале, и поднес свою катапульту к моему носу.
Я вовремя мотнул головой в сторону, и он промазал. Это потребовало напряжения всех моих способностей, но к тому времени я уже достаточно разработал мышцы.
Отец застыл в глубоком изумлении, и я со страхом последствий насчитал семьдесят гулких ударов его сердца, пока он снова пошевелился и насмешливый оскал сменился озадаченными в дудочку губами. Я смотрел на него пристально, не моргая, и он тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение.
Он с любопытством снова взвел катапульту и медленно приблизил ее к моему носу. На этот раз я не успел отклониться, и булава оглушила меня по уху. Было очень больно, но я не заплакал и смотрел прямо в его вытаращенные глазищи.
Я давно уже знал самое ходовое ругательство этого племени, и теперь громко и старательно воспроизвел его. Отец хрюкнул, высоко задрал на лоб надбровную щетину, посмотрел на меня с явным испугом и пропал из поля зрения осмысливать ситуацию.
С этого дня обидные игры и сюсюканье прекратились. Когда со мной хорошо, то я и я стараюсь вести себя дружественно. Я перестал мелко гадить, и наши взаимоотношения обрели вполне паритетные принципы примитивной дипломатии.
Постепенно в атмосфере нашего жилища образовался оттенок новой жизни. В тупой и однообразной повседневности возникло нечто новое и интересное, что олицетворял я. Отец часто водил ко мне приятелей послушать, как я выговариваю то ругательство. Он подносил к моему носу палец, - теперь это был наш условный знак, и я не подводил, радуя публику отчетливой дикцией крепкой пещерной лексики.
Я часто слышал, как говорили обо мне, привирая поразительные подробности. Например, что у меня такой взгляд, что может присниться ночью в кошмаре. Возможно, что мой взгляд, действительно, не был взглядом ребенка, и я старался избегать смотреть в глаза.
Так начала созревать легенда. Одним же из моих проклятий во все прожитые тысячелетия было тщеславие. И теперь, отбросив мысли о возможных последствиях, я совсем забыл про осторожность и не сдерживал себя. Да и вряд ли кто-то на моем месте стал бы сдерживаться. Пребывать в беспомощном теле в бездействии - хуже, чем сидеть в одиночной камере.
Я знал, что мой наставник рядом, все видит и прикидывает как лучше раскрыть главный смысл моей жизни. Когда-нибудь он точно будет знать, что я должен делать в этой эпохе. И очень многое зависело от того, как я повлияю на события до этого момента. Потому, что даже моему наставнику не была до конца открыта великая цифра вселенского расклада.
Через четыре месяца упорных тренировок я научился сам выползать из вонючей пещеры на свежий воздух. Меня никто не останавливал, давно усвоив, что детские глупости абсолютно мне не свойственны. Мать откровенно боялась меня, но безропотно давала молоко, как только я просил об этом уже вполне развитым голосом. И пока я сосал, смотрела на меня примерно так же как на отца, когда тот занимался ею. Кажется, я приводил в ужас многих в племени и, наверное, меня бы давно уже прибили. Но между мной и отцом возникло особое понимание и привязанность. Он явно гордился мной, а племя боялось моего отца.
Наконец я выяснил пол моего сверстника. Это был мальчик. Он часто кричал от боли в животе, и замученная мать уносила его подальше, чтобы не раздражать племя.
Однажды ночью я проснулся как от толчка, и какая-то важная мысль ускользнула от меня, растворяясь на границе моего внимания. Все попытки ухватить ее оставались бесплодны. Тогда я переполз через испуганно замершую мать, прополз мимо горы тлеющих углей и спящего дозорного, выполз из пещеры и, ежась от ночной свежести, посмотрел на звезды. Полярная звезда нашлась легко потому, что созвездия, если и изменились, то незаметно. Но я никогда не был астрономом и не смог определить, даже приблизительно, в какую эпоху воплощен.
В голове снова возникло ощущение ускользающей, но настойчиво зовущей мысли. Я уселся на траву, устремил взор в бесконечность и полностью расслабился, настраиваясь на сверхчувствительность.
Мне повезло: в какой-то момент пелена внезапно прорвалась. Я тотчас узнал присутствие моего друга в веках и так обрадовался, что чуть не потерял нить. Имя его условно можно было бы передать словом Вэйни. Хотя это слово только приблизительно напоминает тот мыслеобраз, что ему соответствует. А имя моей сущности вне жизни - Дивола.
В длинной веренице моих воплощений я чаще всего бывал мужчиной. Даже когда мне случалось рождаться женщиной, мои мужские особенности проявлялись во многом, основательно портя жизнь. Точно так же мой друг чаще всего воплощался женщиной. И в наших отношениях мы сохраняли эту доминанту: я - мужскую, а мой друг - женскую.
Впервые встретились мы очень давно и прожили необыкновенно счастливо вместе. А спустя довольно долгое время повстречались вне жизни и сразу узнали друг друга. Какое-то особое взаимное сродство, понимание и духовное влечение связывало нас. Подозреваю, что первопричиной стала вовсе не схожесть наших повадок. Нет, мы очень во многом различались, чуть ли не до противоположности и даже раздражения. Вот только в тот самый первый раз, однажды мы просто оба очень захотели стать предельно близкими друг другу и это очень легко получилось. Это способно было заменить все на свете, делало наши отношения самодостаточными и не нравилось моему наставнику потому, что мешало мотивировать развитие более общего понимания и отношения.
Нам очень редко доводилось видеться, только в те моменты, когда мы оба оказывались вне жизни, и когда наши отчаянные уловки и козни, чтобы устранить все препятствия, оказывались успешными. Неудержимая радость всякий раз наполняла до краев, всплески наших чувств пели одну прекрасную песню. Она щедро дарила бесконечные нежность и любовь, я дарил бесконечные любовь и ласку. Хотя мой наставник не приветствовал эту нашу связь, но и не слишком препятствовал ей.
Сейчас было гораздо труднее общаться, но вновь обретенная близость родной души согрела меня нежданным счастьем.
- Привет! - безмолвно кричал я, лаская ее горячими порывами.
- Привет! - отвечала сумасшедшая от счастья подруга, прекрасная своей изумительной нежностью.
Я лихорадочно цеплялся за ее образ, но это становилось все труднее.
- Я буду с тобой! - успела воззвать она, перед тем как ускользнула волшебным сном.
Я долго еще сидел и улыбался под яркими звездами. Я знал, что она все еще со мной, хотя не мог больше это почувствовать. И что-то еще в ее последнем возгласе было очень важное, что я не сумел уловить. Это немного беспокоило меня.
Порыв ветра вернул ощущение ночной прохлады. Высоко задрав ногу, я облегчился в ближайших кустах и пополз назад. Ночью мне снились сумбурные цветные сны. Утром я с печалью вспомнил все, не по-детски грустно вздохнул и окунулся в новый день.
Стояла жара конца лета. Я откровенно наслаждался райскими условиями, в которых оказался, но не собирался расслабляться и много времени проводил, ползая для тренировки в высокой траве, хотя не отказывал себе в удовольствии поваляться на прибрежном песке. Если голод заставал меня не слишком близко от пещеры, то давил деснами ягоды и сыроежки, растущие здесь повсюду, и мечтал о зубах. Мое зрение адаптировалось, и я перестал замечать перевернутость мира.
Мать совершенно отвыкла от хлопот обо мне. Я сам уединялся, когда мне нужно было облегчиться, и сам подмывался на мелководье. Только проголодавшись приходилось напоминать ей о себе, заползая на колени за своим молоком и стараясь не замечать ее испуганные глаза и безучастно-обреченную позу.
Про сородичей я уже знал почти все. Наше племя называло себя народом. Народ вел беззаботную, по-своему счастливую жизнь, летом объедаясь дикими фруктами, печеными кореньями, улитками, жаренными лягушками и жирными личинками. На охоту выходили скорее для развлечения. Причем многие женщины делали это с не меньшим удовольствием, чем мужчины.
Иногда добывали крупную дичь. Отбивали от стада ослабевших животных. Не часто, но бывало, что меткий камень сбивал засмотревшегося по сторонам сурка. Сурки считались деликатесом.
Любимым оружием были круглые метательные камни и палки с острыми концами, опаленные на костре. Матерые же охотники привязывали к своим палкам каменные осколки.
На зиму сушили много фруктов и мяса. Зарывали в небольшие ямы добытые съедобные корни.
Про враждебные племена я ни разу не слышал. Невдалеке, в том же крутом горном склоне, находилось еще несколько пещер, занятых людьми нашего племени.
Стариков почти не было. Мало кто доживал до преклонного возраста. Если в молодости удавалось научиться ловко избегать опасные ситуации, то, когда внимание притуплялось, реакции замедлялись, а силы были уже не те, любой промах стоил жизни, а раны и болезни уже не отпускали как в молодости.
Под влиянием умудренной души мой мозг развивался гораздо быстрее обычного, и вскоре у меня появилась потребность играть, прямо чесались лапы вытворять что-то необычное. Детский мозг начал доставлять мне беспокойство своими глупыми желаниями, которые иногда по силе перекрывали мотивацию моей мудрости. Иногда удавалось примирить эти порывы, и тогда я с удовольствием сооружал замки из мокрого песка и выкладывал красивые узоры из цветных камешков. Взрослые приходили смотреть на это, увлеченные не меньше меня самого.
В наивных мечтах, навеянных детским оптимизмом, я желал преобразовать этот мир, передать знания, которыми владел сам и сделать соплеменников счастливыми.
Особенно хотелось взрастить здесь справедливость отношений, так бьющую мою болезненную чувствительность в моменты, когда отец пожирал самое лучшее, не подпуская никого пока не насытится, потакал любым своим прихотям, без малейшего сострадания и сочувствия к другим. Но матерой частью себя я понимал, что реализовать мои мечты невозможно. Все поведение этого народа жестко определялось условиями их жизни. И проповедовать ту мораль, которая не соответствует этим условиям, было не только бесполезно и глупо, а даже опасно и для них, и для меня. Всегда лучшую еду первыми брали самые сильные, и ни у кого не возникало мысли сначала накормить беспомощного больного. Это была часть той системы отбора, когда слабые не выживали, и племя оставалось жизнеспособным. Но я надеялся, все же, возвысить всех в племени так, чтобы мои представления об этике стали естественной нормой. Разве я, как никто, не подготовлен для этого?..
Еще я понимал, что какие бы цели здесь не ставил себе, прежде всего, нужно было максимально совершенствоваться самому. Особенно физически.
Ползал я уже довольно резво, а вот при попытке встать голова кружилась. Видимо, что-то еще не созрело. Так я и продолжал передвигаться на четвереньках.
Если взрослые меня побаивались, то дети ненавидели. Казалось бы, не было очевидных причин меня бояться, но их возмущало повышенное внимание взрослых ко мне. Больше всего они ненавидели меня за то, что я был не таким как все.
Как-то я выползал из кустов над речкой, измазанный ежевикой. Передо мной, вероятно случайно, возник один из довольно взрослых подростков. Он оглянулся и, убедившись, что никого нет близко, протянул пятерню, чтобы схватить меня. Я моментально изобразил ярость, припал к траве и, мелькая своим длинным языком в открытой пасти, угрожающе зашипел. Мальчишка невольно отшатнулся, подобравшись как от встречи с гадюкой. Он поискал взглядом камень, но в этом мне повезло. Тогда, делая вид, что уходит, он неожиданно развернулся и со всей силы пнул ногой меня в бок. Я как щенок с диким визгом пролетел сквозь колючие кусты ежевики и угодил в речку.
Оказалось, что мой детский организм умеет вовремя затаивать дыхание. Под водой глаза остались открытыми. Хаос из пузырей и неясных теней сменился видом пенистых бурных струй, стремительно несущих меня. Уже сознательно я сумел перевернуться на спину, раскинул ручки и закричал изо всех сил.
Меня больно ударило боком об острый камень, и несколько секунд я приходил в себя, глотая воздух пополам с водой. Потом надсадно закашлял и снова закричал. Я с ужасом вспомнил, что на темени в центре у меня еще не зарос череп, и когда меня понесло на очередной валун, отчаянно старался подставить ноги. Меня било о камни, и я визжал до тех пор, пока чьи-то лапы не подхватили меня. Это был отец. Почему он не ушел на охоту именно в этот раз и оказался поблизости? В тот момент я отчетливо почувствовал присутствие моего наставника, стряхнувшего пыль несвершившегося со своих дланей.
Когда отец вытащил меня на берег, я уже основательно нахлебался воды и кашлял, не переставая. Он неожиданно разумно перевернул меня и вытряс воду. Потом отнес к нашей пещере. И я с некоторым усилием выговорил:
- Ты помог мне, и я буду помогать тебе, когда стану сильным.
Он застыл, глубоко задумавшись, потом осторожно положил меня на траву и присел рядом.
- Ты свалился в реку?
- Меня кинули.
- Кто кинул?
- Урюк, - выдал я обидчика, слегка поколебавшись.
Отец задышал яростью и снова взял меня в лапы. Он осмотрелся, потом зашел в пещеру. Урюк сидел один в своем гнезде и тщательно полировал осколок камня - обычное занятие молодняка, пока взрослые развлекаются охотой. Мы подошли прямо к нему и его глаза невольно расширились от ужаса.
- Он, - резко сказал я, указывая пальцем.
Только в этот момент Урюк понял, почему меня остерегались взрослые.
Когда я остался один, то осмотрел свое тельце. Кроме царапин от колючек ежевики, проглядывающих через шерсть, на боку довольно глубокую ранку оставил острый речной камень. Подобные ранки у сородичей начинали гноиться и долго болели.
Я пополз искать подходящие травы. Сорвал несколько молодых листочков чистотела и подорожника. Потом развалился на полянке, повернулся к солнцу, раскрыл края своей ранки, подставив горячим лучам. Солнце слепило глаза, и я закрыл их, погружаясь в розовые сумерки и состояние безмятежного отдыха.
Я зажмурился сильнее. Сумерки стали коричневыми и по ним поплыли фантастические фигуры и тени, сливаясь в мимолетные узоры. Это немного походило на сущности вещей, которые становятся различимы вне жизни. Привычным усилием я попробовал настроиться на такое восприятие. На некоторое время меня окружили высокие, застывшие в индивидуальных особенностях сущности деревьев.
Глаза устали, и веки расслабились. Сумерки опять порозовели и стерли видение сущностей. Я открыл глаза и в первый момент увидел деревья так, как будто не знал, что это такое. Белые в черных пятнах высокие выросты переходили во множество кривых и более тонких, на которые совсем тонкие были покрыты мелкими зелеными пятнами. Березы. Но если бы их увидело чужое существо в первый раз, его бы поразили эти странные формы. Значит, мне на самом деле удалось разглядеть сущность вещей. Это взволновало и немного встревожило меня своими возможностями.
Я склонился к своей ранке. Пальцы у меня еще были довольно непослушными, и мне пришлось помучиться, чтобы с помощью волосков длинной шерсти стянуть ее края. Затем я растер целебные листья в кашицу и замазал больное место.
Любопытство - одно из самых сильных чувств нашего народа. Оказалось, что за мной наблюдал один из сородичей. Когда на вечернем костре заговорили о том, что моя царапина на удивление быстро зажила, то свидетель лечения был рад поделиться байкой о новом методе. Но в духе традиций немало приврал для большего впечатления.
Все рассказчики врали, а все слушатели верили. Поэтому я не удивился, увидев, как один из соплеменников по имени Хрум, раскрыв края своей ранки на бедре, плюнул туда перед тем как связать волосками. Я не знал, целебна ли наша слюна и решил это выяснить, раз уж доброволец сам поставил опыт.
Через день, за утренним костром, вялый Хрум не спешил успеть раньше всех на охоту и принимал слишком всерьез шутки сородичей. Его ранка опасно воспалилась.
Как обычно, я резво ползал на четвереньках, путался у всех под лапами, и к этому давно привыкли. Затормозив перед Хрумом, я протянул свой пальчик к его болячке.
- Ты умрешь, если я тебя не вылечу! - сурово сказал я детским голоском.
Хрум настороженно оскалился, задумался и сказал:
- Ты вылечишь?
- Пойдем к реке.
Хрум тут же поднялся, надеясь, что сородичи не прервут еду, чтобы последовать за нами. Напрасно. Хрум шел со мной, бегущим рядом как собака на четвереньких, а за нами увязалось еще несколько любопытных наблюдателей. Конечно же, я сразу придумал представление.
У речки, первым делом, под жалобное повизгивание Хрума, я выдернул связанные волоски и промыл ранку. Потом я заставил его лечь на траву, держать ранку открытой под лучами солнца, и, главное, ругаться всеми известными способами, чтобы испугать болезнь. Сам же я в это время невдалеке собирал на широкий лист подорожника свежую, еще жидкую, еловую смолу.
Когда у Хрума иссяк запас словесных эквивалентов его мужской силы, он начал позорно повторяться под насмешливые выкрики зрителей. Я спас его от окончательного провала, залил в ранку смолу, под его вопли сжал края и стянул их волосками.
Неделю спустя Хрум показывал всем зажившую ранку, а у меня укрепилась репутация лекаря. У нас не было знахаря или шамана, который специально занимался бы целительством.
Я давно заметил, что у народа вообще не было постоянных обязанностей, таких как шаман, знахарь и даже вождь. Просто самый сильный и авторитетный на данный момент был лидером стаи. Когда он выпадал из своей роли, например, от переедания, заводилой временно становился следующий.
Самым сильным и непререкаемым был мой отец, Гизак, а его обычным сменщиком в минуты слабости Мурак - угрюмый и беспощадный самец, который недавно в ярости задушил свою слишком капризную подругу. Он, конечно, не хотел ее смерти, но так получилось. Племя без особой жалости проводило ее в далекий Мир За Горами. А я с некоторым удовлетворением отметил и этот действующий элемент естественного отбора.
Точно также не было и главного по заготовкам на зиму. Для всех развлечением летом была охота с азартным стремлением притащить домой добычи больше других в кладовки своего гнезда, которые составляли общий стратегический запас. Самое вкусное тут же пожиралось, остальное испортилось бы, но всегда находился тот, кто начинал сушить фрукты, другой - вялить мясо, третий - закапывать корни. Чаще этим занимались женщины, не ушедшие на охоту и дети. Меня приятно удивило то, что никому и в голову не приходило лениво отлынивать от дел. Они все легко увлекались, увидев занятия другого. Здесь каждый надеялся только на себя, с детства познавая насколько суровая жизнь требует полного ей соответствия, не прощая промедление в ожидании, когда это сделает другой. Поэтому, как в хорошо отлаженном муравейнике, шкуры высушивались и примитивно выделывались. Дрова уже некуда было складывать потому, что оставшееся от вечернего костра сваливалось в общую кучу в боковой нише пещеры, а к следующему костру собирались новые сухие ветки.
Вот и я занял социальную нишу наиболее авторитетного целителя.
У меня с невыносимым зудом пошли первые зубы. Очень преждевременно. Это окончательно убедило меня в стремительном развитии моего тела, едва поспевающего за тем, что я заставлял его делать. К молочному рациону я постепенно добавил печеные коренья, фрукты и даже мясо, когда оно мне перепадало от отца.
С некоторым беспокойством я заметил, что так хорошо бегаю на четвереньках, что вставать на задние лапы, вроде как, даже не было необходимости. С этой досадной привычкой пора было решительно кончать, и через месяц я уже довольно уверенно ходил выпрямившись.
Лето миновало, становилось все холоднее. Я не знал, насколько хорошо наша шерсть оберегает от холода и раздумывал, как бы подстраховаться. Я ужасно не любил холода и не хотел приучать себя к нему.
Наши носили только короткие юбочки из шкур. Мне кажется, это было вызвано тем, что значительное различие в размерах половых органов у мужчин, никак не связанное с их физической силой, представлялось несправедливым. Сильные, но с маленьким органом постепенно нашли выход: набедренная повязка. Считалось неправильным демонстрировать свои сексуальные преимущества. Другая причина заключалась в том, что наши седалища не имели шерсти, попросту говоря, мы были голозадыми так, как если бы непоседливые предки веками ерзали на камнях и начисто постирали всю растительность на несколько поколений вперед.
Как-то поздним вечером страшно довольный отец с двумя приятелями приволокли убитого кабана. Это значило, что завтра с утра, первым выбрав самые лучшие куски от жареной туши, в результате неизбежного обжорства, отец перестанет быть лидером, и Мурак на некоторое время введет свои суровые порядки. Я терпеливо дождался, когда это произошло на самом деле и, на этот раз, даже в непредвиденно более тяжелом варианте.
После неумеренной трапезы, заедая мясо ядовитыми грибами, от которых приятно отрубало лапы и сцепление с реальностью, отец как удав в изнеможении лежал у речки головой к воде. Я подошел еще не очень твердой походкой и занес ногу, чтобы наступить на его живот. Просто, чтобы показать всю его беспомощность. Он не вынес бы даже проползающего по нему муравья. Отец сморщился, заранее смиряясь с неизбежным страданием, но я не опустил ногу.
- Гизак, - сказал я, - ты сейчас слабей меня!
Тут нужно было хорошо чувствовать меру потому, что ярость моментально могла обезболить его.
Он промычал что-то и прикрыл глаза, ненавидя весь мир и меня вместе с ним.
- Но я вылечу тебя. А за это ты поможешь мне.
Он открыл глаза в смутной надежде, начиная воспринимать меня как лекаря. Его чуть прояснившийся взгляд доверчиво молил об избавлении.
Я наклонился к его уху и заорал:
- Ползи к реке!
Отец собрался с духом, зарычал, сделал циклопическое усилие, медленно повернулся сначала на бок, потом на живот и как беременный тюлень пополз по песку. Когда его голова нависла над водой, я попросил его открыть пасть и глубоко засунул туда ветку с листьями. Пережеванный кабан ушел на корм рыбам.
Некоторое время отец хрипло дышал, потом, уронив голову в воду, с громким фырканьем встряхнулся и встал на четвереньки, чувствуя явное облегчение.
Я дал ему на десерт горсть собранной заранее ежевики, которая дожидалась на листе лопуха. Она не вызвала у него отвращения.
Через несколько минут отец снова мог радоваться жизни.
- Туюм! Ты вылечил меня!
В свирепой благодарности он схватил меня и, хотя его еще слегка пошатывало, подбросил высоко в воздух. Я в теле ребенка крайне тревожно воспринял стремительно удаляющуюся землю и невольно взвизгнул. Отец довольно заржал и неуклюже поймал меня над самой травой.
- Гизак! Я обещал и вылечил тебя?
- Да!
- Теперь помоги мне.
- Что надо?
- Мне нужна шкура. Чтобы носить на плечах.
- На плечах?! - Гизак развеселился. - Все носят на бедрах, а Туюм что-то хочет скрыть на плечах!
- Разве зимой не холодно? А шкура согревает.
- Холодно, - с напряжением задумался Гизак.
- Тогда давай сделаем мне такую!
- Я не женщина!
- Тогда я больше не буду тебя лечить!
В то же мгновение я оказался перед его оскаленной мордой. Так мы смотрели друг другу в глаза целую минуту, пока он напряженно ворочал понятиями, не в состоянии оторваться от моего ясного взгляда. Когда разум возобладал над яростью, он осторожно опустил меня и молча ушел в пещеру. Через пару минут он выволок оттуда мою мать и сырую шкуру вчерашнего кабана. Бросив и то и другое на траву передо мной, он прорычал:
- Делай ему шкуру! Чтобы носить на плечах! - он весело захрюкал и вернулся в пещеру, чтобы спихнуть со своего места у костра Мурака и заодно рассказать байку про мои новые причуды.
Матери тоже немало перепало кабанятины с морочащими грибами, и работать ей совсем не хотелось. Я вообще ее избаловал своим самообслуживанием. Кроме того, отцовское обращение обидело ее. Порывисто схватив острый камень, она хотела было резать шкуру как попало, но я остановил ее и забрал камень.
- Сначала думать, потом резать! - очень строго сказал я так, что она замерла в нрешительности. Я моментально приволок из пещеры рисовальные принадлежности.
Углем сгоревшей ветки я вывел контуры с солидным запасом на рост. Примерил на себя, кое-что подправил. Необычность этого способа изготовления одежды понемногу увлекла мать. Это походило на игру.
Некоторое время пришлось потратить на то, чтобы убедить ее сделать одежду мехом внутрь, в то время как шкуры на бедрах носили только шерстью наружу. Она разрезала шкуру по моим контурам и принялась сшивать ее узкими кожаными полосками, продевая их в дырки. Осталось только отскоблить тупым камнем, высушить шкуру, размять ее, оросить прокисшей мочой, просушить и смазать жиром.
Мы были достаточно волосатым народом, чтобы переносить холод, тела привыкли к холоду не только на лице. Но меня уже захватили тщеславные мечты ввести новую моду в племени, доказав, что одежда удобна не только тем, что греет, но и своими карманами и поясом, за который можно что-нибудь заткнуть, освободив лапы.
Как только моя одежда подсохла, я надел ее. Великовата, конечно, но я расту быстро. Очень не терпелось проверить ее в деле.
Разговоры у костра смолкли, и народ уставился на меня. Я подошел поближе, путаясь в длинных полах. Чувствуя себя клоуном, демонстративно заткнул за пояс подвернувшуюся палку и засунул в карман пару печеных кореньев.
Но на эти поучительные действия никто не обратил внимания. По расплывающимся мордам и еле сдерживаемому хрюку было понятно, что народ не сомневается в комичности ситуации и только пока не может подобрать подходящее для меня слово.
Мурак заерзал и затряс поднятыми лапами.
- Туюм так быстро растет! - восхитился он, - Что простой шкуры на бедра ему теперь мало. Ему нужно скрывать что-то о-о-очень большое!
Страшно довольный собой Мурак в экстазе хлопнул себя лапами по бедрам, а потом еще и соседа, от чего тот чуть не улетел мордой в костер. Народ зашелся неудержимым хохотом.
С грустью поняв, что мое время не пришло, я направился к выходу, но наступил на собственную полу, шлепнулся навзничь, и капюшон накрыл мою голову до кончика носа. Я привстал на четвереньки, громко выругавшись с досады в невольном желании показать, что все-таки мужчина, но, к несчастью, при этом издал громкий звук, какой у детей вырывается с натуги совершенно непроизвольно.
Не помню ни в одной из прожитых жизней, чтобы народ от хохота в таком изнеможении расползался во все стороны.
Не рискуя больше подниматься во весь рост, я по-собачьи резво выскочил наружу и только там встал на задние лапы, весь дрожа от пережитого позора.
Тупые обезьяны! Они сразу стали моими лютыми врагами. В детской смертельной обиде, не разбирая дороги, я направился к лесу. Утро выдалось довольно прохладным. Вздохнув побольше свежего воздуха, я сумел притушить детские эмоции взрослой рассудительностью и тихонько заржал сам.
Я не помнил себя в ипостаси динозавров. Ранние воплощения были так же туманны как воспоминания раннего детства и только отдельные эпизоды всплывали иногда сильно искаженными зрительными образами. Остальное оставалось неосознаваемыми, но довольно сильными остаточными впечатлениями.
Меня всегда занимал вопрос, где и в виде чего сохраняется все эти остатки пережитого в моей сущности. Всякое воплощение специализировало меня в чем-то в условиях мира того времени и возникало множество таких специалистов, но в рамках общей этики, которая совершенствовалась над всем этим. Я знал, что все наставники состояли из этих этик, хотя не видел ни одного кроме моего. И я был его частью, которую он доводил до только ему известного критерия совершенства.
Я больше не тонул в бурном потоке ассоциаций аналогичного в моих предшествоваших жизнях, обрушивающихся на меня по любому поводу, научившись не обращать внимания на них и только самое подходящее и важное услужливо подсказывало возможные последствия. При этом, стоило сделать усилие и позволить ворваться менее важному, и поток обогащался новыми образами, быстро грозя захлестнуть сознание толчащимися и мешающими друг другу эпизодами.
Все больше я привыкал к своей новой жизни. Если поначалу внешний вид сородичей удручал меня, то теперь казался естественным. И среди нас встречались красивые экземпляры, несмотря на голозадость.
Я тосковал по общению и, особенно, по специфическому общению с женщинами. Нет, меня пока еще нисколько не заботили сексуальные проблемы. Но общение с женщиной - это особый духовный аспект, и мне не хватало его потому, что большая часть моей этики была наработана этим общением.
Среди подрастающих самок выделялась одна очень привлекательная не только физически, но что-то в ее поведении отличало от других женщин племени. Какое-то особое стремление к новому, необычному, нежелание быть как все. Это отталкивало сверстников, для которых быть как все стояло на первом месте, но притягивало взрослых мужчин. Отбиваться от грубых приставаний ей приходилось постоянно, и в этом она быстро совершенствовалась.
При случае я бросал ей невзначай ласковое слово, приносил красивые камешки, к которым она была примерно так же неравнодушна как женщины к драгоценностям в любой моей жизни. Как-то я ей притащил большую красивую черепаху, но они с матерью просто запекли ее в углях и съели. Когда в следующий раз я подарил маленького ежика, то объяснил, что это не еда, а игрушка, о которой надо заботиться пока она живет с ней.
Постепенно я сам стал ее любимой игрушкой. Мы подружились. Ей со мной было интересно, и она переставала замечать, что имеет дело с шестимесячным ребенком.
Однажды, мы сидели у речки, рисуя на песке. И я сказал ей:
- Шида, слушай!
Она подняла на меня глаза, я немного помолчал, сделал таинственную морду и с выражением выдал ей самый первый стих в этом мире. Что-то вроде:
- Ты добра ко мне как мать, я хочу с тобой играть!
Она чуть оскалилась, прислушиваясь, подумала и сказала:
- Хочешь - играй!
Но ее мысли уже нашли что-то новое в этом. Новое всегда привлекало ее.
- Скажи еще! - попросила она.
Я повторил с еще большим чувством и ритмом.
Шида открыла ротик еще шире. Что-то было очень приятное в звучании этих слов. А еще в коротких строчках оказалась интересная мысль: она такая добрая, что с ней хотят играть. Но больше всего ее заводило то, что эти слова, в которых уместилось так много нового смысла, звучали необычно легко и сами запоминались. Она повторила их и весело засмеялась. И хотела уже забыть, отвлекшись новой мыслью.
Она быстро стерла с песка наш прежний рисунок и начала царапать веткой новый. Потом вдруг остановилась и снова вслух повторила стишок. В ее глазах была легкая растерянность.
- Это играет у меня в голове! - сказала она, - Останови!
В первый момент я не понял, что она хочет, но потом догадался и попытался отвлечь ее мысли от прилипшего стишка.
- Шида, я вчера на берегу у пещеры Колапа видел очень красивый блестящий камешек. Пойдем?
- Почему не принес? - спросила она немного обижено.
- Я хотел, чтобы ты случайно нашла сама. Пойдем, и ты случайно найдешь.
Это ей понравилось, она подхватила меня лапками, чтобы было быстрее, и побежала к соседней пещере.
Здесь берег был весь усыпан галькой. Почти все племя развлекалось охотой в лесу, и мы бродили одни у самой воды, пока Шида радостно не завопила, схватив мокрый камешек.
- Я нашла! - она смотрела на действительно красиво расцвеченную гальку, то держа перед самыми глазами, то вытянув навстречу солнцу.
Постепенно камешек начал высыхать, и его краски блекнуть. Настроение Шиды увядало вместе с ними.
- Ты добра ко мне как мать, я хочу с тобой играть! - вдруг сказала она очень грустно. Потом со внезапной злостью метнула камешек в кусты и повернулась ко мне. Я понял, что влип.
Из кустов раздалось мычание, оттуда выбрался сам Колап, на ходу одной лапой придерживая шкуру, а другой ухватившись за лоб.
Шида в ужасе попятилась, а я, вздохнув с облегчением, остался на месте.
Без сомнения, если бы Шида была одна, то Колап моментально догнал бы ее. Но между ними стоял я, подняв ручонки и производя ими какие-то странные движения. Чем дальше от нашей пещеры, тем более цветисты были легенды обо мне. Колап был не дурак, чтобы игнорировать неизвестную опасность. Моя пещера гордилась обладанием мной перед другими пещерами, и Колап понимал, что в случае чего будет иметь дело с Гизаком. Я выкрикнул несколько очень странных звуков, распростер руки в стороны и как самолет с гулом начал разворот к Шиде. Колап стоял, не зная, как быть в этой странной ситуации. Острота боли в его башке уже прошла, а явно незавершенное дело требовало продолжения. Так мы с Шидой и пятились, теперь я махал руками как крыльями, пока не скрылись за поворотом. Она тут же повернулась и побежала домой, забыв про меня.
Тысячелетиями я безуспешно пытался найти верное средство от женских капризов. Но когда они начинались, это обычно означало, что ты перестаешь достаточно много значить для женщины. Любые средства были тут бессильны. Но все же я всегда на что-то надеялся, вот и в этот раз раскопал во мху у корней исполинской сосны свой тайник с действительно красивым кристаллом горного хрусталя, который я нашел не так давно. В одном из моих воплощений я хорошо знал, где и как искать подобные камни.
Я вошел в нашу пещеру и направился прямо к сидящей в углу около своей матери Шиде. Она насупилась и не желала смотреть на меня.
- Вот! - я протянул ей кристалл. Она мельком взглянула и тихо вскрикнула от восторга. Я отдал ей кристалл, улыбнулся и молча пошел в свой угол.
Прошло совсем немного времени, и ее лапки игриво схватили меня сзади. Она вытащила меня из пещеры.
- Рисовать! - предложила она, и мы пошли к песчаной отмели.
Я расчистил пространство и начал веткой изображать Колапа в ярости. Это получилось легко потому, что у Колапа были очень большие уши. Шида весело засмеялась и принялась своей веткой тыкать ему в морду. Потом она вдруг остановилась и выдохнула:
- Ты добра ко мне как мать, я хочу с тобой играть!
Шида присела, схватила свою голову лапами и заплакала. Потом вскочила и убежала в пещеру.
Я страстно пожелал немедленно покончить и с этим своим воплощением.
В тот же день случилось несчастье. У соседей мальчишка сорвался с дерева в лесу и со сломанной веткой в лапах свалился, разбившись насмерть.
Шекил набрал сухих толстых веток и соорудил небольшой плот. Соседи принесли тело и с мордами, светящимися радостью, попросили отправить сына в далекий Мир За Горами. Шекил укоризненно покачал головой.
- Как же хорош Мир За Горами если туда так торопятся попасть, - сказал он, крепко привязывая тело к плотику сухими кишками.
Ему помогли столкнуть плотик в реку и постояли немного, наблюдая, как поток быстро уносит его вдаль, вращая и ударяя о камни.
По утрам становилось по-настоящему холодно. Теперь я всегда выходил из пещеры в своем чудесном комбинезоне. Но вместо того, чтобы завидовать, соплеменники предпочитали просто использовать меня для посильных поручений. Я не роптал и делал все с удовольствием, желая быть как можно полезнее. А мог я уже немало. В то время как мой сверстник только еще ползал и портил воздух во всей пещере, я уже мог притащить охапку сухих веток для утренней растопки, сходить к соседям, чтобы выменять у них что-то нужное, смотаться на речку постирать подстилку моего сверстника и многое другое.
Хуже всего было то, что пещерный музыкант Шекил больше не уходил в лес с такими же музилами из других пещер, чтобы хором разгонять зверье в округе, а с раннего утра скрипел на своем приспособлении из сухих кишок прямо в пещере. Наших это не беспокоило, а у меня начинали ныть молочные зубы.
Однажды мне опять приснилось, как в горах я внезапно слетаю вместе с осыпью в пропасть, и рев падающих камней превращается в мерзкий визг, нарастающий по мере приближения черных валунов среди сияющей белизны. Я проснулся, открыл глаза, но с ужасом продолжал слышать этот звук. Потом понял, что это играет Шекил.
С холодами наши повадки стали другими. После обычных шуток спросонья на утреннем костре, дальнейший сценарий менялся. Первый позавтракавший, а обычно это был Гизак, который первым и начинал, подходил к выходу, ежился и тоскливо смотрел на небо.
- Бр-р-р! Какой же зверь вылезет из норы в такую погоду! - говорил он и вытягивал лапу, на которую падало несколько ледяных капель. К нему подходил следующий позавтракавший охотник и зябко передергивал плечами.
- Даже если бы я был глупым сурком, то не вылез бы! - развивал мысль он.
- А разве мы глупее сурка? - делал заключение еще кто-то, и все возвращались к костру на теплые места.
На охоту если и выходили, то поздно, когда солнце нехотя согревало воздух, а возвращались рано и чаще всего без добычи. Даже подбить камнем ленивых сурков охотникам больше не удавалось.
Но просто сидеть в пещере было слишком тоскливо. И когда погода слишком уж не располагала к выходу, затевались всякие игры, чаще всего согревательно-соревновательного характера.
В последнее время появилось еще одно развлечение: расспрашивать меня о разных вещах. Началось это после того, как Шекил поведал какому-то подростку расхожую байку о том, что огонь загорается там, где ему нравится жить. Сухие ветки ему нравятся, а мокрые - нет. Само по себе это было выдающиеся теоретическое обобщение для эпохи, но мне захотелось поднять его уровень. Тогда я вытащил ветку из огня и задул ее. Пошел густой дым. Я поджег дым, и пламя как по мостику дошло до ветки, вспыхнувшей снова.
- Вот, - сказал я, - это горит не ветка, а дым, который из нее выходит! Если ветка нагревается так, что из нее идет горючий дым, то она может загореться, а из мокрой ветки выходит больше пара воды, а не дыма, и этот пар гасит огонь!
Сначала Шекил снисходительно смеялся над очевидным бредом, но любопытные принялись сами поджигать дым и пар у разных веток и превосходство убедительных возгласов заставило Шакила примолкнуть, затаив ко мне неприязнь. Это развлекло пребывающих в невыносимом безделье сородичей. Они начали задавать другие вопросы в классической детской формулировке: "А почему?".
Мои ответы поначалу забавляли своей неожиданностью, но часто были недостаточно понятны и далеки от реальной пользы, вызывая откровенные зевки. Вскоре меня начали иронически воспринимать как источник развлекательного словесного шума.
"Трепло Туюм" - вот добродушное прозвище, заслуженное мной.
Мои попытки понемногу и ненавязчиво начать духовно продвигать племя оказывались неудачными. Особенно плохо было с больными для меня вопросами несправедливости.
- Гизак, если ты съешь всю эту крысу, то другим совсем не достанется мяса!
Гизака удивленно-непонимающе уставился на меня. Те, кто искоса со сдерживаемым вожделением посматривал на вонзающего зубы в поджаристый бок Гизака, притихли и теперь посматривали на ребенка, осмелившегося сказать такое.
- Разве сильный не должен заботиться о более слабом? - рискнул я продолжить, слегка путаясь от того, что, всей шкурой ощущал опасную грань.
- На! - Гизак прямодушно сунул мне в морду крысу и добродушно осклабился. Все облегченно заулыбались понятной семейной сцене, но когда я напоказ отдал мясо Шиде, прошел удивленный ропот. Ее мать тут же отобрала добычу и убежала от костра в темноту пещеры. Я получил еще один момент неприязни от бывшей подружки...
Я успокаивал свое самолюбие тем, что многое у меня идет наперекосяк не потому, что я неудачник, а потому, что пытаюсь идти против некоего сопротивления бытия тому, что не свойственно данной среде.
В нашей общине строго выполнялось немало неписаных правил, которые соблюдались не потому, что кто-то следил за этим, а так сложилось в силу жизненной необходимости. Так, одним из строгих правил было: если каждый мог как угодно пополнять общие запасы, то брать оттуда дозволялось только для общих целей, например, перед общей едой.
Быть не как все грозило изоляцией непонимания. А чудить мог позволить себе в нашей пещере только Гизак, но и то с достаточной осторожностью. Я, конечно, вообще мало походил на всех, но мне это прощалось как рожденному уродом его уродство, с которым приходилось считаться, ведь я был сыном Гизака.
В минуты особенно отчаянной скуки Гизак снисходил до бесед со мной. Никто не говорил так много и так складно как я.
Я пытался расспрашивать его про окружающую местность. Но мало кто из охотников заходил далеко. Зачем? Дичь водилась в этих местах в изобилии. Никто не покидал пещеру дольше, чем до вечера.
Однажды с неохотой Гизак признался, что как-то давно в наши места приходило многочисленное и беспощадное племя. Некоторое время они жили здесь, убивая все живое, но вскоре ушли дальше. Их прозвали кочевниками. Наш народ спасся только потому, что первым обнаружил кочевников, затаился в глубине пещер и такая осторожность оказалась достаточной.
Перед начало зимы снова потеплело, и я не упускал возможности выйти из пещеры, часто забирался довольно далеко в лес, собирая полезное для зимы.
Однажды я с неодобрением признался сам себе в слабости, что все еще хочу помириться с Шидой. Больше в племени мне ни с кем не было так приятно и беззаботно проводить время. Это чисто по-детски вызывало желание сделать что-то необыкновенное. И поэтому я обрадовался, когда однажды обнаружил совсем низко над землей огромное дупло с пчелами. Мой чуткий нос уловил аромат меда.
Сонные от утренней прохлады пчелиные охранники кольцом сидели вокруг дупла, и мои движения пробуждали их интерес. Я разложил под дуплом кучу хвороста, наделал травяных факелов и вернулся домой за огнем.
Густой дым лениво окутал дерево, и пчелиные охранники обезумели. Я отбежал подальше, выждал и, окуриваясь дымом факела, подошел к покинутому пчелами дуплу. Моей добычей стало такое количество сот, что перетащить их домой удалось только за пять заходов.
Хотя в нашем с матерью гнезде скопилось как ни у кого много всякого добра: висели пучки лекарственных трав, в пузырях кишок - сушеные ягоды, дикий чеснок и еловая смола, а теперь появились еще и соты с медом. Но большую часть сот я отнес в общую нишу пещеры, где накапливались запасы на зиму.
Оказалось, что никто из нашего народа еще ни разу не пробовал меда, вообще не подозревая, что у пчел в сотах есть мед, несмотря на аромат, окутывающий пчелиные семьи. Поэтому, когда я таскал соты, никто даже не проявил особого любопытства. По их мнению, я и без того уже достаточно притащил в пещеру бесполезного барахла.
Следующий день был дождливым, никто не вышел на охоту. Я как бы невзначай встретился с Шидой и протянул ей кусочек сот. Но она спряталась за свою мать, и та тихо зарычала.
Это было ошибкой, непростительной для такого опытного существа как я. Мед нужно было сначала дать тому, кто еще доверял мне. Отцу или Хруму. Я показал соты матери Шиды, демонстративно понюхал их и, изобразив райское наслаждение, протянул ей. Она с яростью испуганного зверя рявкнула на меня и сшибла ударом лапы.
Подобные сценки не остаются незамеченными в нашей пещере. Все любят подсматривать друг за другом. Поднявшись на ноги с гудящей головой, я первым делом почувствовал общую атмосферу злорадства за свое унижение.
Мой отец рванулся, воплощая праведное и неумолимое возмездие, а вот отец Шиды и не подумал вмешаться.
- Гизак! Стой! - заорал я.
Отец в досаде застыл, повернулся и его гнев готов был сорваться на меня.
- Она очень испугалась пчел! - я показал кусок сот, который все еще был у меня в руке, - Она просто женщина и боится пчел! Вот, видишь?
Отец давно привык воспринимать меня всерьез и склонился к моей руке.
- Ты это отобрал у пчел? - недоверчиво спросил он, прекрасно помня этот характерный запах.
- Да. Отобрал потому, что это очень вкусно! Попробуй!
Запах был очень приятный, и отец осторожно лизнул соты, а потом с радостным удивлением сожрал весь кусок, почти не разжевывая.
- Да! Вкусно! - похвалил он и покосился на общие запасы, куда я сложил соты.
Все в пещере были насмерть заинтригованы, и больше всего хотелось узнать, как я сумел отобрать это у пчел, чтобы сделать то же самое.
На какое-то время я был реабилитирован. Все, даже Шида, попробовали соты, и им это понравилось. Сразу несколько наших сородичей радостно вспомнили места, где видели пчел.
С нетерпением мы дожидались окончания дождя. Никто и не подумал предложить соседям идти с нами. Мед обещал стать нашей новой валютой в межпещерном товарообмене.
Все захотели участвовать в новом развлечении. В пещере остались только мой сверстник с матерью.
Чтобы я не задерживал рвущийся к добыче народ, отец посадил меня себе на шею. Несмотря на такую толпу, это не выглядело шумным и бестолковым развлекательным выходом. Охотничьи повадки были самым важным навыком в лесу. От дерева к дереву и по кустам все рассредоточено и быстро продвигались вперед, пока Хрум не пискнул по-особому, остановившись недалеко от пчелиного дерева.
Да, это было намного богаче того места, где побывал я. Здесь тоже было дупло. Целое дуплище в огромном дубе, раскорячившимся корнями метра на два в ширину.
Множество пчел-охранников сидело и ползало по дереву, а изнутри раздавался низкий гул.
Я сильно усомнился в возможности поживиться здесь, тем более, что дупло находилось метрах в двух над землей.
Один из самых наглых и беспечных молодых самцов оказался слишком близко и уже скакал дикими прыжками, хлопая себя по голому заду. За ним вился тонкий шлейф свирепых пчел. Оказывающиеся на его пути предупредительно расступались, не желая делить его участь, и он, быстро набирая сверхпчелиную скорость, с непостижимой изворотливостью избегая стволов, исчез вдали.
Я прикинул откуда дует ветер, растолковал как нужно расположить дымные костры и в чем заключается смысл метода выкуривания. Когда огонь разгорелся, мы навалили на них охапки свежей травы, и густой дым потянулся к дубу.
Пчелы, вырвавшись из дыма, принялись носиться по всей округе, жаля всех, кто попадался им на пути. Лес наполнился жалобными воплями моих сородичей.
- Прячьтесь в дыму! - заорал я своим детским пронзительным голосом, натягивая капюшон по самые глаза.
Вопли сменились натужным кашлем. Народ, как и пчелы, не был приспособлен для жизни в дыму, но у него была воля. Едва проглядывающиеся туманные фигуры растирали глаза, надрывно кашляли, и мой лексикон быстро пополнялся новыми крепкими выражениями.
Вскоре опытным путем многие нашли оптимум пребывания между дымом и свежим воздухом. Я поджег сразу два травяных факела и, найдя отца, отважно попросил поднять меня к дуплу. Тот с заплывающим глазом и надувающимся ухом с готовностью выполнил мою просьбу, чуть ли не засунув меня туда с головой.
Я покрутил там факелами и выкурил остатки пчел. Удивительное везение: меня пока еще ни разу не укусили, может быть моя шерсть уже была слишком прокопчена дымом. С трудом, в меру своих младенческих сил, я выламывал соты и бросал их вниз. Я не стал грабить пчелиную семью до конца и вытащил не более трети. Но и этого было очень немало.
Те из соплеменников, чей дух оказался крепче выпавших им испытаний, моментально разбирали добычу. Мы побежали прочь, неся дополнительные потери, что отмечалось отдельными воплями. Отец бежал последним перегруженный добычей и со мной на загривке. Пчелы вились вокруг, но моя одежда оказалась неплохой защитой. Я уже радовался, что пронесло, когда ощутил резкий укол в промежности. Нашлась все-таки пчела-камикадзе, которая заползла под мою шкуру и изощренно отомстила за семью в самое уязвимое мужское место. Ни в одной из моих прежних жизней не было подобного, и я встревожился возможными последствиями. Около пещеры отец снял меня с шеи, я остановился и, расчехлившись, осторожно вытянул ногтями жало, не сдавливая железу с ядом. Все вокруг сильно зудело. Я смирился и, отдавшись боли, заковылял домой, широко разводя колени.
Заходить в пещеру, полную пережаленных сородичей, не хотелось. Между ног нестерпимо чесалось. Я вздохнул и, решившись получить сполна то, что заслужил, смиренно вошел.
Пещера громко и задорно гудела. На большом плоском камне разливалось ароматом внушительное нагромождение сот, а соплеменники потешались друг над другом, показывая пальцами на раздутые места и вспоминая подробности приключения. Некоторые не могли теперь сидеть. При этом, как обычно, все безбожно врали.
Когда я появился, припадая на каждую ногу, морщась от серьезных неудобств в паху и заковылял среди народа, раздался новый взрыв неудержимого веселья. Я мысленно поблагодарил судьбу за то, что тоже оказался ужаленным и в этом не отличался от других.
Многие ели мед огромными кусками, и я серьезно предупредил их не слишком увлекаться, чтобы животы не раздуло. И на этот раз ко мне прислушались.
Воодушевившись удачей, я решил запастись еще и горным луком. Он рос густо повсюду, хотя и был мелким. Я натаскал в пещеру его огромное количество: зимой пригодится. На этот раз народ не пожелал мириться с противным запахом, и меня заставили убрать луковые запасы подальше.
Вспоминая про хлеб, я везде искал пшеницу, но подходящие колоски нигде не росли. Часто воображая, как я буду одаривать народ технической цивилизацией, в голове сложилось то, что предстояло найти для реализации самых важных вещей. Но для пороха не находилась сера. Даже сделать колесо оказывалось невозможным: чтобы согнуть обод из дерева, его нужно распаривать и вкладывать в формы, а потом обивать железом чтобы колесо не разлетелось о камни. Но распаривать было не в чем. Все мечты, как только начинал всерьез о них задумываться, оказывалось очень непросто реализовать. У меня были воплощения в высокотехнологичных обществах и там я бывал хорошим специалистом, но все практические знания тех эпох для реализации требовали высоко развитых технологий. Знания программиста, физики вакуума или нейроимплантов были сейчас совершенно бесполезны.
Выпал первый снег и почти сразу растаял, но у всех включилась сонная апатия. Может быть мы впадаем в зимнюю спячку?
Три самки ходили с большими животами, в том числе моя мать. Участились мелкие ссоры, но как только доходило до драки, вмешивался отец и своей неизменной двойной затрещиной моментально стирал причину ссоры в головах зачинщиков. Он это делал не для того, чтобы обеспечивать порядок, а просто драки бросали вызов его приоритету агрессивных действий.
Мои зубы росли как у крокодила, и я оставил мать в покое, довольствуясь взрослой едой со всеми у костра.
На охоту народ вообще перестал выходить, а многие повадились отлучаться в гости по соседним пещерам. К нам тоже заглядывали соседи, и это скрашивало тоскливое безделье. Начали больше заготавливать сухих веток и собрали кучи метательных камней. Как мне объяснили, чтобы отпугивать волков. А это означало, что я уже сам не смогу выйти в то время, как голодные твари рыщут вокруг.
Мои сородичи перестали купаться в речке и в пещере стояла вонь, которая била в нос всякий раз, когда я возвращался со свежего воздуха. Да еще у всех в шерсти водились блохи. Они умели кусаться без боли и почти не мешали. Но иногда их беготня по телу становилась невыносимой как китайская пытка капанием на голову. Характерными сценками семейных идиллий было копание в шерсти друг у друга.
Мне снились чудесные сны. Мозг, загруженный дневными впечатлениями, проигрывал самое важное, но при этом вытаскивал из моей вековой суперпамяти то, что подходило по смыслу и возникали невероятно причудливые и впечатляющие сюжеты. Проснувшись потрясенный, я осмысливал впечатления, связывающие мою пещерную действительность с тем, что я приобрел в прошлых воплощениях с совершенно неожиданной стороны.
Мой не по возрасту быстро развивающийся мозг стимулировал развитие тела. Внешне я уже походил на трехлетнего, а координация и мышечная сила соответствовала шестилетнему.
Из ивовых лоз я сплел корзинки, куда можно было набирать камни. Потом носил их на плечах, приседал и бегал с ними. Горизонтальная ветка дуба, растущего недалеко от пещеры, стала моим турником. Я подвесил на сушеных скрученных кишках бревно и обернул его плетеной травой, чтобы отрабатывать удары, что вызвало по началу острый интерес у подростков. Но из-за холодов мало у кого появлялось желание наблюдать за мной. Несколько беззлобных шуток у вечернего костра, и племя в очередной раз свыклось с моими новыми чудачествами.
Я усиленно тренировал свое тело и все время подумывал о подходящем оружии. Во многих прежних воплощениях я бывал хорошим воином, а в одном - даже очень продвинутым мастером. Но хотя я понимал дух боя и знал технику выполнения огромного числа приемов, моему телу еще предстояло воплотить все это в рефлексах. Некоторые вещи я отрабатывал на подростках, пока те не стали избегать открытых стычек со мной. Они на лету схватывали отдельные мои приемы, но общего духа ведения боя у них не было, и все приемы на деле у них оказывались не связанными и почти бесполезными.
Иногда даже отец и многие взрослые самцы с любопытством следили за моими боями. Я легко валил одиннадцатилетних. Конечно, мой относительный вес был смешон, и для победы мне приходилось использовать массу противника, выводя его из равновесия.
Я слишком хорошо понимал важность своей физической формы и намеревался в короткий срок стать опаснее любого зверя.
Народ довольно тщательно готовился к зиме и это заставляло меня думать о том, какие реальные опасности предстоит пережить. Входное отверстие в пещере в месте, незанятым костром, предельно сузили, укрепив по бокам бревна, под руками были кучи метательных камней и ближайшие ниши полные дров. На ночь выход закрывался тяжеленным бревном и мочиться позволялось в глубокой темноте дальних ходов.
Костер горел недалеко от входа и рядом, как всегда, сидело несколько сородичей, подкладывая ветки. Теплый сквозняк, зарождающийся в таинственных глубинах пещеры, относил дым к выходу, но изредка ветер снаружи преобладал и тогда дым на короткое время вызывал злобное ворчание и кашель.
Одно из неписаных правил племени заключалось в том, что те, кто озаботились в очередной раз возиться с костром, засидевшись допоздна, должны были сохранять его до следующего утра. А это требовало определенной ловкости и осторожности. Хотя у нас шерсть растет довольно плотно, но почти у всех мужчин были опалены лапы.
Однажды оставленная в камнях куча горящих углей прогорела слишком быстро, и утром проснувшиеся дежурные не смогли раздуть пламя. Двое еще совсем молодых самцов, по-детски переругиваясь, принялись готовить деревяшки для получения огня. Я удивился незначительности проблемы.
- Гизак! Я схожу к соседям за огнем!
- Нет!
- Почему?
- Попросят много сушеного мяса и фруктов.
Ну что ж, интересно будет посмотреть на процесс. Это оказалось не так уж сложно.
Разогрев деревяшки в еще не остывшей золе, подростки начали втирать меньшую в большую со страшным усердием, постоянно меняясь. Прошло всего несколько минут и в заранее проделанном углублении, куда вложили пучок сухого мха, появился дым, и мох вспыхнул. Втиральщик, который добился этого, обрадовано заорал и в щенячьем восторге пнул напарника под зад. Тот чисто по-дружески, со всей силы, ответил по плечу, и деревяшка с огнем вылетела из лап. Под злорадный гогот наблюдателей они принялись готовиться к новому заходу, для чего нужно было сначала восстановить силы.
Когда снег лег основательно, в пещере стало тоскливо как на подводной лодке. Многие занимались тем, что обрабатывали все новые и новые камни для своего оружия, общие игры стали более жестокими, что и подогревало некоторый интерес. В дальних ответвлениях пещеры уединялись парочки, тоже в основном для развлечения. К моей некоторой печали Шида нисколько не отставала от других и время от времени пропадала то с одним, то с другим молодым самцом. Она пользовалась определенной привилегией и всегда сама выбирала партнера. На меня она вообще не смотрела, так и затаив обиду.
Однажды у вечернего костра, после попыток поддержать ленивый треп выяснилось, что сегодняшних событий явно для этого не хватает. Старые же истории так поистрепались, что вызывали неудержимое зевание, что было сигналом заткнуть пасть говорившему.
В гнетущей тищине лишь потрескивали ветки в огне, кто-то лениво пукал, какой-то ребенок было заплакал и тут же смолк, получив оплеуху от матери.
Мурак слегка поерзал, - это значило, что он намерен расшевелить народ своим словом, и поднял свои горильи лапы, а это значило, что слово пошло и остановить его уже безнаказанно невозможно. Пока рассказчик в силах держать лапы, он имеет право говорить.
- Еще когда я был молод, - начал он и кто-то мучительно вздохнул, удерживая зевок от узнавания старой истории, - то каждой весной, в Ночь Луны я-а-а-а…
- Кто еще хочет есть?! - рявкнул Гизак во внезапном приступе заботы о племени, с непринужденной ловкостью всовывая Мураку в пасть сушеную лягушку.
Пасть с хрустом сомкнулась, сокрушая тростиночки лягушачьих костей, Мурак прикрыл глаз от удовольствия, и его лапы бессильно опустились.
- Ловко ты его остановил! - риторически воскликнул музыкант Шекил, исполняющий также обязанности законника племени.
Перебить рассказ - серьезный проступок, безоговорочно осуждаемый всеми. Но Гизак изобразил невиновность на морде.
- Пусть Мурак сам скажет, я остановил его или я накормил его?
Я мысленно зааплодировал неожиданной находчивости отца.
Мурак шесть секунд дожевывал лягушку, соображая.
- Накормил, - вынужден был он признать и облизнулся, - но... и остановил тоже…
- Мурак! - мой отец был не на шутку возмущен, - разве ты не сам выбрал: или продолжать говорить, или есть лягушку??
- Сам, - Мурак наморщил лоб, - но теперь я уже не помню, какое слово хотел сказать…
- Может теперь ты сам что-нибудь расскажешь? - компромиссно предложил Гизаку Шекил, - Или, - он решился на иронический ход на грани дипломатии, - за тебя скажет Трепло Туюм?
Многие одобрительно заржали, а Гизак добродушно оскалился, повернулся ко мне и поднес, как бывало раньше, свой палец к моему носу. Сработал хорошо укрепленный рефлекс, и я машинально выдал увесистую версию сокрушительной ругани.
Многие женщины и подростки втянули головы в плечи потому, что такая ругань была привилегией достаточно сильных. Мужчины на секунду онемели, но когда Гизак добро осклабился, заржали в диком восторге.
Тогда я заерзал и поднял лапы.
- Я сейчас расскажу одну историю, которая еще не случилась.
Никто никогда не слышал историю, которая еще не случилась. Все затихли, раскрыв пасти.
- В огромной пещере около огромной реки жило очень многочисленное племя. У них был вождь. Его звали Одиссей.
Я самобытно упростил свой рассказ в расчете на восприятие сородичей, и они внимали как дети. Через пятнадцать минут у меня устали лапы и мне позволили их опустить, но продолжать рассказывать! Такого еще не было. Просто, когда у меня лапы бессильно опустились никто, даже Шекил не стал возмущаться.
С тех пор ни один вечерний костер не обходился без моего рассказа. А источник был практически неиссякаем. Но это нисколько не добавило уважения ко мне. Я оставался лишь развлечением на вечер и лекарем на случай болезней. Иерархия уважения завоевывалась силой и влиянием. Места каждого были определены. А я не требовал ничего взамен того, что давал. Как же я мог занять чье-то место?
Однажды я случайно заметил, что один молодой и неприятный мне из-за излишней борзости самец, примерно семнадцати лет, играет подаренным Шиде кристаллом горного хрусталя. Я с безразличной мордой подошел к нему.
- Зидан, ты знаешь, что это у тебя?
- Водяной камень, - снисходительно оскалился он.
- Тебе Шида дала?
- Что надо? - он настороженно уставился на меня.
- Зидан, это не водяной камень! - сказал я таинственно, - Это камень снов.
- Что? - он был очень удивлен.
- Я могу показать тебе, как им можно делать очень приятный сон.
Никто в племени не мог противостоять соблазну подобных развлечений.
- Покажи!
- Пойдем!
Мы отошли в дальний конец общего зала, где голоса едва слышались и все погружалось в полумрак.
- Ложись удобнее, - я показал на выступающую нишу.
Зидан, недоверчиво хрюкая, развалился на гладком камне. Я был уверен в исходе потому как слишком много раз проделывал подобное в ипостаси ассистента доктора Эриксона, так что выдернул длинный волос из его гривы и привязал кристалл.
- Смотри на него внимательно! Только на него!
Я принялся раскачивать маятник перед его мордой. Костер издали отбрасывал блики на кристалл, и тот завораживающе искрился.
- Скоро ты заснешь, и тебе будет сниться очень приятный сон, - уверенно пообещал я.
Зидан не выдержал и пары минут, как его глаза стали слипаться. В это время я негромко заряжал его.
- Зидан! - ровно и твердо говорил я, - Ты уже спишь. Ты слышишь только меня и делаешь только то, что скажу я.
Вскоре он был полностью мой.
- Ты проснешься только когда я разрешу тебе. Когда ты проснешься, ты сразу подойдешь к Шиде и отдашь этот камень. И больше никогда не возьмешь его.
Я поднял его лапу. Она осталась в воздухе как подвешенная. Тогда я изобразил из его воскообразного тела немыслимо странную позу и позвал всех.
Народ подходил и настороженно изумлялся.
- Что с ним? - ткнул пальцем отец.
- Видишь красивый камень на нем? - спросил я, подергивая за нитку кристалл, лежащий на лохматой вздыбленной груди. - Это был мой камень, но я подарил его Шиде.
Все уставились на Шиду, испуганно вытаращившую глаза. Я почувствовал, что, кажется, опять перестарался, но было поздно.
- Поэтому только Шида может играть с ним! - продолжал я, - А другой застынет в такой страшной позе! Вот, смотрите!
Я начал демонстративно выгибать лапы Зидана.
- Он умер? - спросил Гизак.
- Да, он умер, но я могу разбудить его.
Гизак с сомнением посмотрел на меня: не слишком ли нагло я принялся врать?
- Так не бывает, - изрек Шакил, - или умер или не умер!
Гизак схватил Зидана и сильно встряхнул. Но в результате только лязгнули зубы, и соответственно изменилась поза. Все испуганно примолкли.
- Он не почувствует тебя, даже если ты оторвешь ему яйца, - убедительно пояснил я.
- Разбуди! - сказал Гизак.
Я глубоко вздохнул.
- Хорошо... Зидан! Проснись!
Тело Зидана обмякло, лапы опали. Он открыл глаза, с удивлением оглядел толпу, сжал кристалл в лапе и поднялся. Потом набычил надбровные валики, нашел взглядом Шиду, прячушуюся за матерью и молча сунул ей кристалл. Та сначала попятилась, но затем схватила его и убежала.
Зидан с удивлением смотрел на собравшихся вокруг него.
- Чего? - выкрикнул он затравлено и увидел меня.
- Зачем позвал всех? - прошипел Зилан, озираясь.
- Чтобы все видели, как спят от камня снов.
Зидан молча впился в меня злобным взглядом, но ничего не посмел сделать и ушел.
После нескольких обсуждений у костра тема иссякла и про нее забыли, как про одно из недоразумений. Множество необъяснимых вещей постоянно происходило вокруг, нисколько не более понятных и мой фокус с гипнозом не казался чем-то более удивительным. Но случай с камнем связали со мной как еще одну странность, которую нужно опасаться. У меня набралось уже немало таких странностей, и эта теперь пересилила шарм от моих рассказов у костра. Меня больше не просили рассказать еще что-нибудь. И камень теперь был у Шиды, что делало ее такой же опасной как я.
На ночь я устраивался в самой глубине ниши, среди наших запасов. Мать обычно ложилась чуть ближе к выходу, и еще дальше ложился отец, когда не оставался среди дежурных у костра.
Все стены пещеры покрывали белые узоры кальцита, сложнейшие переплетения натеков, мелкие проходы, колонны и отверстия. Через один из таких проходов, когда костер горел достаточно сильно, примерно в метре от нас, была видна ниша Зидана. Там спали еще двое отделившихся от родителей самостоятельных самцов: Ундук и чуть более молодой Карид.
Проснулся я от дикой боли в ступне, вскочил в полумраке и, протянув лапу, пальцами почувствовал кровь. В тот же момент нахлынуло ощущение, что такое уже было со мной и повеяло присутствием моего наставника, как тогда на реке, когда меня выловил отец. Я с удивлением понял, что именно в эту ночь почему-то спал не как всегда головой к удобной выемке прохода в соседнюю нишу, где протекал чистый воздух из недр пещеры, а ногами к ней.
Я растолкал отца и тот, перевалившись через испуганную мать, спросил, что мне нужно.
- Кто-то меня пытался убить! - прошипел я, - Нужен огонь, у меня течет кровь!
Отец быстро вылез из ниши и бросил в костер веток. Я вылез за ним, испачкав мать кровью.
- Покажи!
- Вот! - я показал ступню, глубоко пробитую каменным наконечником, - Меня ударили через проход к Зидану. Кто-то думал, что попадет в голову, но я спал наоборот!
Кровь шла не очень сильно и я, подковыляв к выходу, начал прикладывать снег к ране.
Отец приволок одной лапой упирающегося Зидана. Тот ощерился как затравленный волк и совсем не выглядел только что проснувшимся. В другой лапе у отца была охотничья палка с окровавленным наконечником.
- Зачем? - еле сдерживаясь, спросил он, нервно подергивая палкой.
- Он показал меня всем!
- Тебя усыпил камень! - сказал отец.
- Да!
- Зачем его отобрал?
- Она сама дала!
- Никто не даст такой камень!
- Я не хотел идти с ней опять, и она дала! - визгливо крикнул Зидан.
Я вытаращил глаза от такого откровения.
- Ты хотел убить. Теперь я должен отправить тебя в Мир За Горами! - отец задышал чаше.
Зидан съежился и задергался изо всей силы. Отец свалил его на землю и замахнулся палкой.
- Стой! - заорал я.
Отец на мгновение замер, но скривился и опять замахнулся.
Я метнул в отца окровавленный снежок, и тот разлетелся у него на голове.
- Гизак!!! Это я виноват!
Отец медленно опустил палку и уставился на меня.
- Я думал, что он отобрал! - сказал я и зачерпнул новую порцию снега, - Отпусти его!
Зидан вскочил и убежал. Отец молча постоял около меня и тоже ушел.
Я знал, что никто в пещере не спит, и все слышали, что происходит. Но ни один не посмел встать и подойти.
Ступня начала неметь от холода, и кровь остановилась. Рана выглядела очень неприятно, и я не знал, что с ней делать. Боль отдавала во всю ногу, становясь невыносимой. Я допрыгал до своей ниши, нашел еловую смолу и смазал рану. Когда жгучая боль немного отпустила, я лег, но от боли не мог заснуть до утра. Мать так и не сказала ни слова. Я чувствовал себя ужасно одиноким. Под утро, кажется, я заснул.
Когда стало светло, посмотрел на рану. Ночью шла кровь. Я убрал пятку из маленькой лужицы. Голова кружилась и хотелось пить.
Сначала я съел меда, полежал еще немного, натянул на себя свою шкуру и начал осторожно выползать. В пещере было непривычно тихо. Отец отвечал кому-то короткими негромкими репликами.
Прыгать на одной ноге стало трудно потому, что все отдавалось болью в ступне. Я взял отцовскую охотничью палку и, опираясь на нее, вышел на снег. Когда я добрел до речки, ступня охладилась, и боль слегка затихла.
Хотя воды стало значительно меньше, чем летом, но течение оставалось достаточно быстрым, а зима недостаточно холодной, чтобы заморозить реку льдом.
Я напился и начал подниматься, когда почувствовал что-то сзади. Из-за дальних кустов на меня смотрело несколько пар волчьих глаз.
Как только я их заметил, они начали подбираться, следя за каждым моим движением. Я взмахнул палкой и крикнул. Они пошли быстрее. Я завопил и, подняв палку, приготовился.
Один из волков внезапно жалобно взвизгнул и подпрыгнул в воздух, другие настороженно оглянулись. Рядом в снег впились несколько камней, и волки бросились в кусты.
Я отошел от реки, встал и облегчился. Потом вернулся в пещеру и сел у костра.
Отец протянул мне горячий печеный корень. Я взял, посмотрел на отца с благодарностью и молча принялся есть.
Я замечал, что из-за камня все стали избегать Шиду. После нескольких неудачных попыток заигрывания с самцами она замкнулась и почти постоянно сидела в своей нише рядом с матерью. Меня она ненавидела так сильно, что я это чувствовал всей своей шкурой. Но камень не возвращала. Вероятно, просто из страха.
Атмосфера в пещере становилась невыносимой. Вечерних разговоров у костра не получалось. Когда я сам пытался что-нибудь рассказать, меня воспринимали с напряжением. В таких случаях лучше всего уйти куда-нибудь подальше от сородичей или купить их расположение новой несомненной пользой.
Я давно хотел пойти обследовать глубинные лабиринты нашей пещеры. Из нашего зала туда вели два хода. Никто не осмеливался забираться далеко. Но моя ступня исключала возможность такого путешествия. И я придумал себе другое занятие.
Наскоблил острым камнем темной зеленоватой глины со склона недалеко от выхода, густо замесил с водой и слепил несколько небольших чашек для пробы. Мне повезло: глина оказалась подходящей. Первые две попытки обжечь чашки в костре не удались, но вскоре я научился это делать. Это окрылило меня, и я соорудил из камней небольшую печь для обжига.
У меня не было крутящейся подставки, и выделка форм занимала много времени, но мне некуда было спешить. Вскоре у меня начала получаться неплохая глиняная посуда. Никто не мешал мне.
На той же печке я попробовал вскипятить воду в чашке, и мне это удалось.
В самой большой глубокой чашке я вскипятил воду, бросил туда сухих фруктов и, дав немного остыть, положил мед. Я начал разливать ароматный напиток по нескольким имевшимся чашкам и все, кто пробовал, снова становились моими друзьями. В душе, по крайней мере, они были благодарны потому, что никогда в жизни ничего подобного не пробовали. Даже уныние и апатия исчезли.
Когда же я сварил отличный суп из сушеного мяса и кореньев, то настроение у всех поднялось почти до летнего уровня. В этот суп я добавил собранный осенью лук, и с этого момента народ оценил его.
Теперь многие увлеклись изготовлением посуды еще и потому, что соседи, попробовав еды нового приготовления, выменивали нашу посуду за большое количество припасов. Жизнь опять становилась сносной.
Мне было грустно думать о том, что отношение ко мне строилось только в зависимости от пользы, которую я мог принести, а в остальном росла пропасть непонимания. Это было несправедливо, но я легко подавлял рвущееся из моей души чувство враждебности. Похоже, мои проблемы здесь только начинались. Я это чувствовал и боялся. Легче не думать о таком и радоваться благополучию в настоящем.
Возможно, единственным выходом оставалось стать суровым и беспощадным, чтобы своей властью не дать свершаться конкретным бедам и не допускать сомнений. Но смогу ли я что-то кардинально изменить, став сильнее Гизака и заняв его место? Ведь я просто начну выполнять привычную всем и понимаемую всеми роль, а новшества, внедряемые силой, а не пониманием, возведут границу между мной и остальными.
Я зримо ощущал всю ту огромную пропасть недостающих представлений, которую нужно постепенно заполнить, чтобы прийти к желаемому уровню отношений.
Мои ранние мечты возвысить племя до культуры моих представлений теперь выглядели очевидно невыполнимыми и наивными. Но я очень хотел найти верный путь, иначе терялся весь смысл моей жизни здесь.
Детский мозг - это очень непосредственное и беспокойное устройство. Я долго пытался сосредоточиться и отвлечься от реальности. Мне показалось, что в какой-то момент это удалось, и я задал свой вопрос наставнику: что делать? Четкого контакта не получилось, и я так и не понял: он ли ответил мне или же это было мое собственное подсознание. Ответ сводился к тому, что я должен насаждать доброту к близким в сердцах окружающих и не порождать ненависть. И пусть хотя бы одно существо полюбит меня и станет понимать, как самого себя. Можно было и не спрашивать: во всех последних воплощениях от меня ждали именно этого. Значит - подсознание.
Ступня почти зажила и напоминала о себе только по ночам. Рана не загноилась. Не высохшая еловая смола оказалась отличным средством, да и на мне все зарастало как на собаке, - преимущество детского возраста.
В один из прекрасных солнечных дней, когда сытое племя томилось в безделье, я сумел разжечь общее любопытство, новой соревновательной игрой. Сначала я рассказал идею отцу так, что его эта идея увлекла его и он объявил всем, что его Туюм может всех разшевелить новым способом.
Я вывел всех на искрящийся под теплыми лучами снег, разделил поровну, прочертил границу и строго наказал не пересекать ее. Две армии стояли друг перед другом, радостно предвкушая веселье, и пещерные шуточки так и сыпались с обеих сторон.
- Смотрите! - крикнул я и слепил крепкий снежок, - Это мой метательный камень. Все, кто рядом со мной будут биться этими снежными камнями с теми, кто напротив. Понятно?
Я размахнулся, и на лбу Гизака красивым веером, подсвеченным солнцем, разлетелись снежные брызги. Тот, как и в прошлый раз, даже не подумал уклоняться от какого-то снежка, и только глупо скалился в непонимающей улыбке. Но большинство ухватило суть игры быстро. Две команды дикарей взревели, и началась снежная битва.
Как бы я хотел иметь эту фотографию, где мохнатые, голозадые пещерные существа, рычащие по-звериному и оскаленные подобием жизнерадостной улыбки, кидались снежками как дети. Тогда я запечатлел эту сцену намертво в памяти.
Меня радовало, что Шида забыла отчужденность и резвилась с диким смехом как все. Мне даже показалось, что она перестала избегать меня.
Ближайшие соседи были привлечены нашими криками и, конечно, пожелали участвовать. Мы тут же разделились пещера на пещеру, и бой продолжался пока кто-то в диком азарте желания победы не впечал в свой снежок камень и на лбу игрока соседнего племени не выросла большая шишка. Чуть было не началась настоящая битва, но Гизак и Колап сумели остановить стихию. Шекил с законником другой пещеры затвердили правило, по которому камень в снежке будет компенсировася тройной добычей из запасов.
У меня появилась надежда, что с помощью новых игр удастся внедрить и новые этические правила.
От снежковой битвы все устали как после охоты. С тех пор мы не пропускали напрасно дни оттепели. К нам начали приходить команды даже из дальних пещер. Иногда мы сами всей толпой шли к соседям, чтобы вызвать их на бой. Правила все усложнялись, превращая игру в настоящую спортивную традицию.
Мы перезнакомились со всеми. Одним из интересных результатов стало то, что Зидан позвал одну из симпатичных соседок жить с ним в нашу пещеру. Она согласилась, и больше не потребовалось никаких формальностей. Тут же к нам была перенесена ее доля соседских общих запасов, и Зидан со своей новой подругой стали жить в ранее пустовавшей нише.
Снежная игра очень немало поменяла в нашей жизни. У меня появилась надежда, что путь возвышения я так или иначе найду.
По ночам начали досаждать волки. Теперь костер ярко горел всю ночь, и у входа всегда было несколько дежурных, которые отгоняли камнями особенно отчаявшихся тварей.
Мои рассказы опять стали популярны, и племя засиживалось допоздна, подолгу споря после каждой рассказанной истории, в которые я ненавязчиво вплетал идеалы своих представлений о справедливости. Я старался быть со всеми мягким, балансируя на той границе, за которой это могло быть расценено как слабость. Это давалось легко потому, что к моим странностям давно привыкли и меня больше не воспринимали вне племени.
Однажды ко мне подошла озабоченная мать моего сверстника и попросила вылечить его. Я подошел к шкуре, на которой тот лежал, и мать показала мне большую шишку на его боку. Это был нарыв. Видимо после укусов блох ребенок расчесал это место и внес грязь.
- Надо было сразу позвать меня! - вздохнул я, - Теперь будет трудно вылечить.
- Раньше шишки сами проходили!
Это было плохо. Значит, у него уже была заражена кровь.
Я выбрал длинную и узкую глиняную посудину, набросал туда щепок, натянул на горлышко подходящую промасленную кишку, из тех, что раньше использовали как емкость и, прокалив на печи, собрал деготь. Потом размешал небольшое количество меда и дегтя и густо смазал шишку, залепив ее шерстью. Приготовил горячий напиток из трав, сушеной ежевики и, чуть охладив, добавил меда, чтобы мать поила ребенка.
Но сверстника спасти не удалось. Хотя шишка через пару дней стала гораздо меньше, но появилось сразу несколько новых. Еще через два дня ребенок умер.
Пожалуй, я был расстроен больше всех. Никто не разделял моей печали. Дети вообще очень редко оставались в этом мире, им гораздо больше нравился далекий счастливый Мир За Горами. Они приходят оттуда и возвращаются обратно. Что особенного?
Но я находил оправдание в другом. Если бы выживали все, то скоро в пещере просто не осталось бы места. Это было хорошо, что выживали только самые крепкие. Поэтому я оставил мысли о том, чтобы экспериментировать с плесенью для получения антибиотиков.
И вот случилось, что Гизака охватила блошиная вертячка. Это чисто психологический синдром. Просто однажды становится невыносима эта суетня в шкуре, да еще настроение способствует. И тогда хочется бить все вокруг.
И вот Гизак с диким ревом молотил своей охотничьей дубиной по сталактитам, а народ расползался от него в разные стороны.
Я снял с костра кувшин с недавно поставленной водой и плеснул прямо в пасть Гизаку, когда он оказался передо мной. Тот захлебнулся на мгновение, взмахнул лапами и, вздохнув, судорожно закашлялся и на время забыл про блох. В следующее мгновение я оказался висящим перед его оскаленной мордой.
- Я могу сделать, чтобы у тебя больше никогда не было вертячки! - спокойно сказал я.
Гизак сквозь ярость заставил себя понять смысл сказанного и, успокоившись, поставил меня на ноги.
- Сделай!
- Хорошо. Но если я выгоню блох только у тебя, они снова полезут от других. Нужно выгнать блох у всех!
- Выгони у всех!
Я рассказал, что нужно делать, а сам приготовил большую порцию дегтя в жире.
Гизак тут же погнал народ купаться в ледяной воде. Когда прыгающие от холода вокруг костра соплеменники начали подсыхать, Гизак с Мураком хватали по одному каждого, а я втирал им в шерсть деготь в жире. Только Мурак посмел отказаться вонять дегтем, и Гизаку пришлось предельно напрячь свой авторитет.
Во всех семейных нишах я насыпал измельченной сухой ромашки из своих запасов, и с блохами было покончено. Народ перестал чесаться.
Соседи очень быстро прознали, что мы больше не страдаем от блох. Первым к нам пришел Колап, но Гизак не посадил его рядом.
- Мы, Колап, теперь чистые, а ты грязный, - объяснил он.
- Знаю, - насупился Колап, - А сколько добычи стоит стать чистым?
- Гизак, - поторопился вмешаться я, - Кто придумал, как выгнать блох?
- Ты.
- Тогда можно я сам скажу, сколько добычи это стоит?
- Скажи, - беззаботно оскалился Гизак от моей новой причуды.
- Колап! Это стоит нисколько добычи.
- А это много? - нахмурился Колап.
В тот же день все соседи тоже избавились от своих блох. Но самое приятное, что ритуал коллективного купания мы теперь проводили каждую неделю, и звериная вонь немытых тел быстро выветрилась из пещер.
Мягкая зима закончилась, но снег еще лежал. Мне еще не исполнился год. Eсли следовать традициям племени, то на всех приходится одно время, когда прибавляется год к возрасту. Это случается весной, в первую теплую ночь, когда светит полная луна. Устраивается праздник, и все вплетают еще один продырявленный клык волка в свою возрастную косичку.
У меня еще не было даже косички. Но мое тело выглядело как у семилетнего, а поведение выдавало взрослого. Сородичи так и начинали меня воспринимать.
Стремительность моего созревания пугала меня самого. Сверхжизнь выпадает очень редко, но я слышал раньше, что в этом случае мозг, развивается ускоренно, пытаясь соответствовать навыкам индуцированного сознания и, соответственно, подтягивается тело. Мой век может оказаться короток, потому, что даже очень старое тело все еще остается относительно молодым по сравнению с опытом тысячелетнего разума. Но пока что этот процесс был мне на руку, иначе сошел бы с ума, пребывая в затянувшемся младенчестве.
Казалось, что мои злоба и ненависть остались в прошлом. Растущее мастерство в частых дружеских схватках принималось без протеста. Даже взрослые иногда затевали со мной в шутку бои. Они быстро начинали понимать, что их преимущество в весе и силе мало помогает против моего чувства боя и стилей его ведения. После того как два раза подряд я помог свалиться самому Гизаку, всякий раз победно запрыгивая на его живот, ко мне стали относиться достаточно серьезно.
Я изготовил из кожаного ремня пращу и вскоре вернул старый навык точно метать небольшие камни. Многих это заинтересовало, но, попробовав несколько раз, они теряли интерес, считая, что лапой это делать намного проще и удобнее.
Теперь, когда я выходил из пещеры, у меня за кожаным поясом торчала короткая палка с каменным наконечником, а в кармане лежало несколько камней для пращи.
Как-то я завел разговор о том, что хорошо бы обследовать глубины нашей пещеры. Дети вообще боялись туда лазить, а взрослые заходили редко и недалеко, насколько позволяли быстро сгорающие ветки и чувство осторожности.
Когда я заявил, что собираюсь пройти как можно дальше, и у меня будет долго живущий свет, со мной вызвались пойти только двое: двенадцатилетний Ундук, из распавшейся компании Зидана и, как ни странно, Шида. Она не могла сопротивляться своей натуре, неравнодушной ко всему новому и необычному. Ундук тоже отличался любопытством от остальных. Его речь была наиболее развитой и, если бы не я, то он стал бы несомненным лидером по вранью.
Я изготовил свечи из воска пчелиных сот с фитилями из размочаленных камнем веточек и сплел длинную веревку из полосок кожи. Мы захватили древесный уголь, чтобы метить путь, немного еды и под грубоватые напутственные шутки скрылись в более широком из двух проходов.
У каждого горела свеча, и в запасе оставалось еще по пять штук. Не нужно было предупреждать беречь огонь. Все прекрасно понимали, что способа зажечь новый у нас не будет, а в темноте никто не сможет выбраться обратно.
Мы шли по извилистому проходу, уступами опускающемуся вниз и обросшему белыми искрящимися иголками кристаллов и старались не цепляться за них шерстью. Когда появилось первое боковое ответвление, я начал рисовать стрелки на полу. Мои напарники тихо повизгивали от удивления, разглядывая по сторонам необычные натеки в расширившимся туннеле.
Сбоку, в просвете причудливых колонн, блеснула вода. Мы подошли и увидели небольшое прозрачное озеро, дно которого резко уходило в черную глубину. Все здесь было фантастически красиво.
- Здесь живет невидимое существо, которое охотится за глупыми детьми! - трагическим голосом рассказчика ужасных историй продекламировал я, чтобы некоей поэтичностью подчеркнуть необычность этого места.
Шида моментально вцепилась в мое плечо, а Ундук застыл с вытаращенными глазами, чуть не выронив свечку. Я сразу почувствовал их неготовность правильно воспринимать такие сказки.
- Не нужно бояться, - я непринужденно улыбнулся, - я только что сам выдумал это существо.
Такое сообщение произвело новый неожиданный эффект.
- Зачем выдумал!? - с ужасом прошептала Шида, воспринявшая эту информацию слишком буквально.
Ундук смотрел на меня как на предателя. Я был на голову ниже его, но, видимо, с его точки зрения вполне походил на злодея.
- Вы не поняли, - пытался я их успокоить, - нет тут никакого существа, я соврал.
- А, соврал, - разочаровано сказала Шида.
- Ну, может быть, не совсем соврал, - обнадежил я ее, - ладно, пойдемте дальше!
Но впечатлительный Ундук стоял неподвижно.
- Я не пойду с тобой дальше, - сказал он, не в силах освободиться от нового страха.
- Ундук! - я улыбнулся ему, но мой оскал в пламени свечи, наверное, выглядел не очень дружелюбно, - Ты мужчина, живешь сам по себе. Неужели испугался?
Ундук молча хмурился.
- Не бойся ничего. Дальше будет гораздо интересней.
- Откуда ты знаешь, что будет дальше? - спросил он резко.
- Ну, я еще не знаю, - смутился я, - но догадываюсь.
- Ты все врешь! И я не боюсь!
Он повернулся и пошел назад.
- Ундук! - крикнул я, - Иди, если хочешь, только зажги вторую свечку чтобы обе сразу не погасли!
Он поколебался, но так и сделал.
Я тоже зажег вторую свечку. Шида странно улыбалась. Я тоже улыбнулся ей, и мы пошли дальше.
Туннель обрывался широким колодцем, который невозможно было обойти. Мы нашли боковой проход до колодца и протиснулись, пригибаясь под низким сводом. Он уходил круто вниз. Вскоре мы оказались в небольшом зале, густо обросшем сталактитами. Внизу бесшумно протекал ручей. Никто не испортил здесь пока природной красоты. Я остановился, рассматривая чудесные формы.
- Шида, тебе нравится здесь?
- Ага!
- Красиво?
- Ага!
Я расставил несколько горящих свечей в разных местах, чтобы лучше было видеть все великолепие этого зала. И тогда Шида подошла ко мне и прижалась всем телом. О, нет! Я совсем не был к этому готов, но очень не хотел причинять ей неприятность.
- Шида, - я ласково взъерошил ее гриву, - ты больше не обижаешься на меня?
- Неа! - она чуть пригнулась и потерлась носом о мой нос. Я с удивлением заметил, что мое тело начало пробуждаться. Скорее, это было всего лишь платоническое щенячье чувство, но оно оказалось достаточно сильным. И тогда я тоже обнял ее. Она заурчала и принялась тереться об меня как кошка.
Конечно, у нас не получилось ничего того, чего она добивалась, но я ласкал ее со всем опытом моих тысячелетий, и это было для нее ново и интересно.
- Шида, я еще слишком маленький, - сказал я.
- Ага. Скоро вырастишь! - она оскалилась мне.
Свечки догорали. Мы зажгли новые и пошли обратно.
Пещера оказалась слишком разветвленной, и не стоило надеяться обследовать ее за один раз. Мы заходили в попадающиеся на пути боковые ответвления, не слишком далеко, и я старался запомнить всю картину, чтобы затем заняться более планомерными исследованиями.
Один из таких проходов неожиданно вывел нас в кем-то обжитую нишу. Под ногами лежало несколько потертых шкур с травяными мешками, какие-то потрепанные вещи и охотничьи палки. Кто же мог забраться сюда?
Шида настороженно вцепилась в меня.
- Пошли назад! - зашипела она, - Они съедят нас!
- Почему, Шида?
- Тут в глубине нет добычи, значит очень голодные!
- Здесь давно не жили, успокоил ее я, - Запаха почти не осталось!
Шида принюхалась.
- Да. Посмотрим дальше?
Мы осторожно пошли дальше. Внезапно что-то огромное и лохматое с изумленным рычанием повернулось к нам, и два огромных глаза сверкнули злым огнем.
Шида завизжала так, что у меня парализовало уши. Ее свечка описала дугу и потухла. Соответствующий глаз чудовища притух тоже. Оно от неожиданности подалось назад, оступилось и издало ужасающее ругательство.
Я тотчас узнал Колапа.
- Привет, Колап! - торопливо крикнул я.
- Ты, Туюм??? Откуда ты идешь?
- Мы с Шидой ходили в пещеру и случайно нашли тебя. А ты что здесь делаешь?
- Я??? Это моя пещера!
У меня в голове произошла небольшая перестановка. Выходит, мы обнаружили переход, связывающий наши пещеры, а запаха не было по причине недавно проведенной дезинфекции.
- Да? Значит, из нашей пещеры можно пройти в вашу!
Морда у Колапа изобразила неподдельный интерес.
- Какой хороший у тебя огонь и горит так долго! А у нас нет такого. Надо сказать Гизаку! - решил он, - Пошли!
Здесь свод нависал ниже, чем в нашей пещере и Колап шел, пригнувшись, привычно лавируя головой между сосульками сталактитов. Впереди показался костер, и я задул свечку. Нас молча встречали удивленные взгляды.
Пройдя мимо изумленных дежурных у костра, мы вышли наружу.
Сезон охоты еще не начался и Гизак скучал у костра с несколькими сонными сородичами. Мы появились неожиданно, и все выпучили глаза.
- Туюм! - заорал Гизак, забыв, что сначала следовало бы приветствовать соседа, - Ты же пошел в глубину!
- Привет, Гизак! - Колап, хитро посмеиваясь, занял место гостя, - Да, твой Туюм совсем уже мужчина! Он так сходил с Шидой в глубину, что аж оказался у меня!
Гизак с новым интересом уставился на меня.
- И у него очень хороший огонь, который долго горит. У нас такого нет, а в дальних нишах темно. Сколько добычи стоит такой огонь?
В результате этой дружеской беседы мне пришлось расстаться с несколькими свечами. После чего, вторым делом, Гизак немедленно переселил меня в гадюшник для отделившихся самцов, и я оказался в компании Ундука и Карида.
Из сопровождающих это действие реплик Гизака я понял, что мать вот-вот собирается рожать, но главной причиной послужила моя прогулка наедине с Шидой. Подобное всегда расценивалось как признак самостоятельности. Отец традиционно помог мне перенести долю семейных запасов и мою аптеку.
Два пребывающих в безделье самца встретили новичка дежурными издевками. Ундук успел расписать эпизод в пещере в выгодном для себя свете, и Карид с усмешкой спросил:
- Удрали от существа, которое сам выдумал?
Я посмотрел на Ундука. Тот высокомерно посмеивался.
- Оно здесь, Ундук, - сказал я негромко, - у меня в кармане, - я поиграл мышцей бедра, и карман очень натурально зашевелился.
Подростки на секунду застыли соображая.
- Хочешь посмотреть? Иди сюда!
Ундук не торопился.
- Мы с ним договорились, спроси у Шиды, она все видела! Сейчас тебе его покажу!
Я осторожно засунул руку в карман и Ундук чуть пригнулся. Карман затрепетал, и там что-то громко заскрежетало. Тут я дико заорал, запрыгал и, выдернув руку из кармана, показал растопыренные пальцы. Двух не хватало.
- Откусило! А-а-а!!! - орал я вдогонку убегающим в ужасе подросткам.
Я выложил из кармана камни для пращи, снял куртку и принялся спокойно развешивать свои запасы.
Вскоре появился Гизак и еще двое мужчин с горящими ветками и охотничьими палками. Они увидели, что я в порядке и слегка расслабились.
- Где оно? - рявкнул Гизак.
- Кто? - спросил я невинно.
Гизак повернулся и вытянул за гриву Ундука.
- Кто? - переспросил он.
- Я не знаю! - прогнулся в коленях Ундук, - Оно откусило ему пальцы!
- Покажи пальцы! - повернулся ко мне Гизак.
Я показал.
Гизак молча влепил Ундуку свою пещерную затрещину. Порядок был восстановлен, и мужчины ушли.
Ундук безжизненно опустился на камень и стиснул кулаки.
- Спасибо, Ундук! - поблагодарил я.
- Что!?
- Ты позвал на помощь, чтобы спасти меня, спасибо. Если с тобой что-то случится, я тоже тебе помогу.
Ундук ошарашено посмотрел на меня, потом молча махнул лапой. Больше мои товарищи не насмехались надо мной.
Новая подруга Зидана в гостях в своей старой пещере, став центром свежих новостей, порассказала своим бывшим сородичам про меня, и вскоре завистливый Колап снова появился у нашего костра.
Гизак неизменно обрадовался гостю. Это обычно означало, что соседней пещере что-то нужно от нас. Пока дожаривалось мясо, Гизак протянул Колапу парочку запеченных в углях жирных личинок. Тот задумчиво отправил их в широкий рот и уставился на пламя, собирая первые слова своей речи.
- Как охота, Колап? - любезно поинтересовался Гизак, - Все ли у вас в достатке?
- Добычи навалом, девать некуда, - ответил Колап, намекая на неограниченные платежные способности.
- Но, может быть, все-таки что-то нужно?
- Новая зима впереди, - вздохнул Колап печально, - опять будем сдыхать со скуки.
- Да, зимой скучно, - посочувствовал Гизак, пробуя мясо острой палкой.
- У вас не очень скучно, - заметил Колап, - Ундук хорошо умеет врать.
- О, Туюм гораздо лучше врет! - похвастался Гизак.
- Да? - притворно удивился Колап, - Значит у вас и Ундук и Туюм хорошо врут? А у нас никто. Сдыхать зимой будем.
- Ундук будет хорошим охотником. Он стоит много добычи.
- А сколько добычи стоит Туюм? - спросил Колап осторожно.
Гизак задумался, прикидывая мой эквивалент стоимости. Потом учел, что добычи у нас тоже навалом и избыток не нужен.
- Он стоит две пещеры добычи, - наконец выдал Гизак и сам ужаснулся.
- Две пещеры?? - Колап от неожиданности закашлялся и Гизак дружески въехал ему кулачищем по хребту.
- Да, Колап, - Туюм очень хороший охотник и очень хорошо врет. Я вложил в него слишком много силы! - Гизак хохотнул и поддел гостя мохнатым плечом.
Мясо дошло как раз вовремя, чтобы немного отвлечь опечалившегося Колапа.
Этой ночью я с Ундуком и Каридом остались у костра.
Я смотрел на пламя и отпустил вспоминания подобных эпизодов в моих прожитых жизнях. Это быстро становилось похожим не наваждение. Очень многие моменты оказывались общими и как бы связывали совершенно разные линии бытия. Стоило посмотреть на багровый летний закат и оказывалось, что с точно таким же настроением я уже наблюдал его когда-то. Если женщина кокетливо смотрела на меня, то десятки ее отражений в разных эпохах посылали мне точно такой же взгляд. Когда я так думал, то начинал терять самого себя в этих жизнях потому, что во всех воплощениях переживания оказывались одинаковыми, и я просто повторялся много раз в несколько разном антураже. Мало того, становилось очевидно, что я повторяюсь не только в своих воплощениях, а любые другие люди - тоже как бы я, но при других обстоятельствах. Все люди, жившие, живущие и те, кто будет жить были мной, но только каждый в свое время и на своем месте. Я с любопытством посмотрел на того себя, который был сейчас Ундуком и лишь отсутствие сверхжизни ограничивало его понимание и отличало от меня.
Вдалеке жалобно провыли первые волки.
Ундук наугад метнул камень, и в темноте замелькали горящие точки глаз. Они подбирались все ближе, и камни уже не пугали их. Только костер мешал им. Я пошел за новой порцией дров, и среди огромной кучи сухих веток мне попалась одна прямая, примерно с дюйм толщиной. Тут же в голову пришло сделать лук. Недолго думая, я скрутил длинную сухую кишку, и получилась подходящая тетива. Моих сил не хватило натянуть ее, и я попросил помощи у Ундука.
Потом начал поджигать прямые смолистые камышины, собранные пучками для растопки и пускать их в горящие глаза. На пятый раз из темноты раздался испуганный визг. Моим товарищам это понравилось, и некоторое время мы развлекались, стреляя по очереди. Когда в камышовую дырочку закладывался камешек, то она летела особенно сильно.
Ундук вспомнил что-то и уважительно спросил:
- Слушай, Туюм, а как ты так врать научился?
Сначала я не понял.
- Про что врать?
- Про то, что ты рассказываешь всем.
- А я не вру, я все это как во сне сам видел.
- Гизак говорит всем, что ты такой потому, что он в тебя вложил слишком много своей силы.
- Ага..., наверное, - я пожал плечами.
Тут закричала моя мать. Мы рванулись посмотреть, что случилось, но Гизак уже стоял у входа в нишу.
- Идите! - резко сказал он, - Волки залезут! Огня больше сделайте!
Ундук с Каридом бросились к костру.
Из полумрака появилась мать Шиды, которая, как я слышал, обычно принимала роды.
- Воды согреть? - спросил я ее.
- Она спросонья непонимающе посмотрела на меня, нетерпеливо махнула лапой, и Гизак пропустил ее.
"Ну и черт с вами. Что-то рановато она, вроде бы..." - подумал я и вернулся к костру. Я не знал, будет ли лучше, если ребенка искупают и решил не вмешиваться.
Мать громко орала почти все время, но, как всегда, никто не вылез из своих нор.
Под утро мы пошли высыпаться, и когда я проснулся, то узнал, что родился мальчик. Гордый Гизак устроил большой праздничный суп с большим праздничным компотом.
Я проснулся от вкусного запаха. Это было очень кстати, и мы наелись досыта.
Когда народ отвалился кто, где вокруг костра, довольно отрыгивая, но без желания говорить или внимать говорящим, Гизак вдруг вскочил, загораясь идеей, и воздел было лапы c намерением сказать слово. Но вдруг он покосился на меня, хрюкнул и резко опустил лапы, громко хлопнув по ляжкам. И затем он посмел заговорить с опущенными лапами, что было невиданным вызовом традиции. Все очень ясно это заметили, но никто не посмел прервать и упрекнуть его. Так мое вмешательство покончило с обязательным поднятием лап, что, возможно, было серьезной потерей для регламента. Хотя пока что это оставалось привилегией только для меня и для Гизака, а любой другой не рисковал проявить немалую отвагу, чтобы заговорить без лап.
- Я снова сделал это! Я вложил еще больше силы! - он многозначительно посмотрел на меня, - Он будет еще лучше и еще ловчее Туюма! Его имя будет Тизил! Вот! - Гизак откинулся на еще не остывший от его зада камень.
Все почтительно молчали, громко отрыгивая. Мне стало одиноко и соответственно обидно. Никогда не слышал у народа имя Тизил, Гизак его явно сам придумал. Эти звуки на нашем языке означали "Лучший". Кстати, мое имя означает "Ловкий плевок" или "Хитрый плевок", - сложности перевода.
- Гизак, - наконец сказал я, также не поднимая лап - если народу бывает так трудно со мной одним, что будет, когда нас станет двое?
- Он будет правильный, и все будет хорошо! - жестко махнул лапой Гизак.
Все согласно закивали, искренне возжелав правильного сына Гизака.
- И он будет варить вам такие же вкусные компоты? - коварно спросил я, заметив, что Хрум полез за добавкой.
Хрум замер и я почувствовал, что вселил сомнения в народ.
- Он будет лечить вас, рассказывать интересные истории и есть из горшков, которые придумал я? - на этот раз уже мне пришлось слегка придавить собственную совесть.
Повисло характерное для тупиковых политических споров нехорошее молчание.
- Смотрите! - вдруг сказал Ундук.
Он потянулся, взял мой лук, вложил приготовленную для волков камышину и на редкость удачным выстрелом попал в горшок в лапах Хрума, в который тот так и не налил добавочный компот. Горшок разлетелся вдребезги, и все подскочили.
- Он придумал это, чтобы отбиваться от волков! - крикнул обрадованный Ундук, превращаясь в моего союзника.
Этого оказалось достаточно. Про назревающий конфликт все моментально забыли и полезли смотреть лук. У племени появилась новая игрушка. Ундук показывал всем как нужно стрелять, а я лихорадочно думал, что же делать, чтобы племя не воспринимало меня как чужого.
Мимо меня неторопливо прошла чуть оскаленная Шида с загадочным выражением на мордочке. Она как бы невзначай вернулась и, проходя, потерлась шкурой о меня.
- Пойдешь? - негромко спросила она.
Я в некотором ошеломлении смотрел на нее, и она уже собиралась фыркнуть.
- Да. Ты иди, я возьму огонь и догоню.
- Зачем огонь?
- Мы же идем в пещеру!
- Зачем далеко?
Я вздохнул.
Мы вошли в темный ход, ведущий в глубину, и продвинулись на ощупь совсем немного, когда она охватила меня лапками и прижалась, чуть подрагивая.
Мне это все не очень нравилось.
- Шида, подожди!
- Что?
- Ты не хотела поговорить со мной, с тех пор как мы вернулись из пещеры?
- Нет.
- Ладно... - одной лапой я нервно расчесывал ее гриву пальцами, а другой чесал ее за ухом.
- Ну? - она нетерпеливо укусила меня.
- Что?
- Ты делал мне хорошо, делай!
- Шида, это неправильно...
- Что?
- Мы не должны это делать только для того, чтобы доставить удовольствие.
- А для чего? - она чуть отодвинулась от меня.
Я понял, что я веду себя как дурак. Мне очень не хотелось огорчать ее, и я смутно надеялся, что, может быть, она будет тем, кого я в состоянии осчастливить и таким образом выполнить свою жизненную задачу. Так что я сделал все, как она хотела.
Снег давно сошел, и сезонная скука осталась позади. Теперь все с утра торопились уйти в интересные места и на охоту, с надеждой оказаться удачливее других.
Я заразился идеей научиться делать хороший охотничий лук в местных условиях. Тут мне не нужно было изобретать ничего особенно нового - такой опыт у меня был в веках, только выискал подходящие ветки и добился нужных свойств после обработки. Чтобы вернуть навыки точной стрельбы, тоже не потребовалось слишком много времени, и вскоре первый сурок, пронзенный камышовой стрелой с каменным осколком, был принесен в пещеру. Я не был еще мужчиной, и мою добычу восприняли как детскую шалость.
- Ты только распугаешь всех ленивых сурков в округе! - озабоченно проворчал Медил.
Народ воспринимал лук как развлечение, и некоторые по вечерам из интереса брали мой пострелять. Для серьезной охоты их точность стрельбы была удручающе недостаточна.
Шиде очень нравилось стрелять из лука и у нее неплохо получалось. Как ни странно, этим увлекся и Зидан.
Взрослые близко меня к себе не подпускали, чтобы не распугивал дичь. Но Хрум часто брал меня и Карида с собой и учил нужным повадкам.
Однажды ночью Гизак разбудил меня, нетерпеливо пихая ногой в бок.
- Тизил заболел! - прорычал он угрожающе.
- Пойдем посмотрим! - слегка холодея от предчувствий возможных последствий для меня, предложил я.
Гизак сильно колебался.
- Нет! - прошипел он злобно, - Ты хочешь, чтобы он умер!
У меня округлились глаза, и минуту я молча смотрел на отца.
- Ну..., - я уселся на камень, - если ты так считаешь, лечи его сам.
- Если он умрет, я отправлю тебя провожать его в Мир За Горами! Такой закон! - он явно плохо владел собой.
- А если ты ошибаешься? Если Тизил заболел сам, и я тут ни при чем?
Гизак это понимал, но его смятение только возрастало.
- Можно мне просто посмотреть его?
- Нет!
- А зачем тогда ты меня разбудил?
- Чтобы предупредить.
- Слушай, Гизак, раз я такой плохой, может быть мне нужно уйти от вас? Колап хотел взять меня...
Гизак задумался.
- Ты не плохой. Но я обещал, что Тизил будет лучше, а он заболел.
- Зачем ты обещал? Разве можно знать это заранее?
- Я знаю.
- Похоже, что ты ошибся.
Гизак злобно оскалился и ушел.
Я лег на свою охапку сухой перевязанной травы и попытался обдумать положение, но по-детски сильно хотелось спать.
Утром, когда я проснулся, в пещере было необычно тихо. Из-за самых плохих предчувствий вставать очень не хотелось. У костра шла какая-то перебранка.
Я сел. Ундук и Карид хмуро сидели рядом и встревожено переглядывались.
Донесся голос отца.
- Он еще не был таким сильным!
- Если это сделал он, то ты должен отправить его в Мир За Горами, - явственно прошипел Шекил.
- А если не он? - спросил отец.
- Тогда ты слишком наврал народу. Ты сказал, что он будет очень сильным.
У костра повисло молчание. Высказывались слишком сложные мысли.
Ундук посмотрел на меня.
- Тебя прибьют сейчас, - тихо сказал он.
- Ага, - ответил я.
- Ты еще можешь свалить в пещеру, - подсказал Ундук.
- Не хочу, - тяжело вздохнул я.
- Я не наврал! - донеслось рычание отца.
- Сваливай, ленивый сурок! - прошипел мне Ундук и сам исчез из нашей ниши. Карид поспешно последовал за ним.
Да, я мог убежать через проход в пещеру Колапа, но если тот не отдаст меня Гизаку, то между соседями начнется вражда.
Снаружи вдруг раздался женский визг. В тот же момент проход в нишу загородила фигура отца. В его лапах была тяжелая охотничья палка с камнем на конце. Я смотрел прямо ему в глаза, и он на мгновение замер. Женский визг повторился.
- Не надо! - это был плачущий голос Шиды.
Такой отчаянной отваги я от нее не ожидал. Именно это окончательно смирило меня с неизбежностью. Спасибо, Шида, значит, я не безразличен тебе…
Отец с ревом протиснулся в проход, я потянулся к наставнику, готовясь держать очередной ответ. Отец шагнул ко мне и со страшной силой замахнулся палкой, как будто перед ним был мамонт. И вся сила этого замаха пришлась на свисающий позади сталактит, который с музыкально чистым звуком обломился почему-то не в месте удара, а у основания, и это массивное основание низверглось на голову отцу.
Я все еще тянулся к наставнику и ясно почувствовал посланный мне заряд любви с небольшим укором за то, что снова пришлось вмешаться.
Очнувшись от шока, я бросился к отцу и осмотрел его голову. Крепкий череп был цел, на шее часто пульсировала артерия.
Я отошел и поднял глаза. Из прохода ниши на меня с ужасом смотрел народ. Шида растолкала всех и бросилась ко мне. Я не удержал ее вес, и мы, в обнимку повалились на шкуры. Я вскочил и помог ей подняться.
Отец зашевелился, тихо прорычал что-то, привстал и, сморщившись от боли, схватился обеими лапами за череп. Потом он увидел меня и содрогнулся, позабыв про боль.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, потом отец поник, повернулся и вышел, расшвыривая любопытных.
Я тоже хотел выйти, но Шида вцепилась в меня. Скоро вернулись Ундук с Каридом.
- Мурак не встал с места Гизака у костра, когда тот подошел, - сообщил Ундук.
- А что Гизак? - спросил я.
- Сел рядом. А Шекил сказал, что каждый сам знает свое место.
Значит, наш законник поспешил утвердить новую власть.
- Теперь все будет по-старому, - сказал Карид.
- Если они не подерутся, - возразил Ундук.
- Шида, - я сжал ее лапку, - я пойду, нужно что-то сделать.
- Я тоже! - она свирепо вскочила, и я не посмел ее остановить.
Мы вылезли из прохода и, не спеша, подошли к костру.
Там собрались почти все и, подобравшись, смотрели на меня, а Мурак, ворошивший что-то прутиком в костре, заерзал на месте, как будто ему жгло зад. Я смотрел прямо ему в глаза и он, не выдержав, отвернулся.
- Мурак! - сказал я, - Разве это твое место?
Он злобно оскалился и вдруг одним прыжком вскочил на задние лапы. Отец вскочил почти одновременно.
- Ты! - заорал Мурак, - Говоришь с охотником! Ты еще не мужчина! Знаешь закон?
Он был прав, я похолодел. По закону меня сейчас должны были сильно наказать, и я никак уже не успею отменить эту традицию.
- Он мужчина! - зарычала Шида.
- Он?! - Мурак почти пришел в себя от удивления, - Ты это сказала?
- Он мужчина!
Мурак некоторое время хлопал глазами, что-то прикидывая.
- Надо проверить! - заорал Шекил.
Мать Шиды с готовностью поднялась, подошла, не церемонясь, протянула лапу ко мне под одежду и начала проверять.
- Нет, - сказала она злорадно, - он еще не мужчина.
- Ха! - обрадовался Мурак.
- Он мужчина, я говорю! - заявила Шида.
Все некоторое время молчали, вспоминая почти несущественный нюанс пещерного законодательства.
- Тогда он должен жить с тобой! - сообразил Мурак, - Он должен взять тебя!
- Я беру ее, - сказал я.
- Так! - объявил отец и привычно сел на свое исконное место, - Туюм будет жить с Шидой в дальней нише!
- Мурак, - спросил я, и уже был вправе это сделать, - ты хочешь еще что-нибудь сказать?
- Нет! - Мурак сел на свое место и ловко плюнул в костер, намекая на мое имя.
Все и все. Про Тизила и позор Гизака все просто забыли.
Опять мне пришлось переселяться. И Шиде тоже. Мы должны были соединить свои запасы в дальней нише, куда почти не доставал свет костра даже когда он ярко пылал.
Я пошел зажигать восковую свечку от костра и когда вернулся, увидел, что у нас гости. Мать Шиды недобро поглядывала на меня или мне так показалось из-за колеблющегося света свечи. Я поставил свечу на выступ, всей шкурой ощущая раскаяние оттого, что лишаю мать привычного общения. Теперь она будет жить одна.
Шида тоже нервничала, то и дело поглядывая на угрюмо молчащую мать. Наконец мать Шиды фыркнула и ушла. Я так и не сумел или не захотел найти нужных слов для нее, хотя вряд ли вообще это было возможно.
Когда мы укладывали наши вещи, Шида вдруг засмеялась и показала мне кристалл горного хрусталя. К нему все еще был привязан волос Зидана.
- Давай мы повесим его перед входом, - предложил я, и Щида одобрительно кивнула.
Вскоре у нас все было разложено так, как это принято у всех: на самой ровной площадке расстелены шкуры, под которыми лежал сухой лесной мох и ворох перевязанной травы в изголовье, в глубине ниши - наши запасы.
Мы еще не ели с утра. Шида покопалась в запасах, достала кусок сушеного мяса и, разорвав крепкими пальцами, протянула мне половину. Я улыбнулся ей, покопался в своих вещах и, вытащив соты, дал откусить ей кусок.
- Шида, у нас будет праздник? - спросил я.
- Какой?
- Ну, мы же начали жить вместе…
- Да.
- Если это хорошо, то должен же быть какой-то праздник. Давай сделаем его для всех?
- Давай, - она засмеялась.
- Тогда пойдем на охоту вместе!
Все кроме дежурных у костра и нескольких женщин уже ушли.
Солнце давно поднялось из-за лесистого гребня горы. Море весенней зелени переполняло устье долины, отовсюду орали птицы, и мне тоже хотелось кричать и побежать куда-нибудь. Что я и сделал.
Шида легко догнала меня и побежала рядом.
- Они все пошли охотиться в лес, - кричал я, - а мы пойдем вниз, вдоль речки!
- К Миру За Горами??!!
- Да!!!
Мы пробежали мимо соседей, и какой-то лохматый подросток для тренировки кинул вслед камень. Недолет. Я остановился, достал пращу и мой камень с устрашающим свистом разбился о скалу над входом в пещеру, отбив всякую охоту соревноваться со мной. Шида насмешливо вильнула голой задницей, и мы побежали дальше.
Река ушла вправо и открылась холмистая долина. Мы перешли на шаг и вошли в полосу кустарника. Я знал, что все здесь изрыто сурковыми норами.
Шида пихнула меня и молча показала пальцем. Рядом с горкой свежей земли на задних лапах сидел сурок, высоко подняв тельце и озираясь по сторонам. Их любимая поза.
- Попадешь отсюда? - тихо спросила Шида.
- Нет, конечно, нужно ближе.
Мы сняли луки, и незаметно начали подкрадываться, стелясь по траве вдоль подножия холма. Когда стал виден сурок, мы очень медленно приготовились и выстрелили почти одновременно. Стрела Шиды сшибла сурка, а моя пролетела над ним. Тогда, чтобы не мешать друг другу, мы разделились.
Через несколько часов я вернулся к кустарникам с тремя сурками. Шиды еще не было. Я пытался высмотреть ее, потом просто улегся на траву и стал ждать. Наглые оводы постоянно садились на меня, и я проводил время, пришлепывая их на теле.
Потом вместо оводов на меня посыпались убитые сурки. Я вскочил и обрадовано улыбнулся Шиде. Она была страшно довольна и, слегка подпрыгивая от нетерпения, показывала мне на свою добычу. Пять тушек. Круто. С такими темпами через год - два здесь выживут только самые хитрые сурки, которые не будет подпускать близко таких как мы.
- Шида, ты настоящий охотник! - крикнул я, - Но ты меня измазала кровью!
- Искупайся!
- Пойдем вместе!
Мы пошли к реке, волоча сурков за хвосты. Они были тяжелыми и часто вываливались. Тогда мы сняли тетивы с луков и связали их.
Вода была очень холодной, и ступни быстро немели, но зато, когда я вылез, тело приятно горело миллионами иголочек. Шида счастливо визжала и скакала по речной гальке.
Мы подставили шкуры под теплое солнце и валялись на траве, высыхая.
- Туюм! - сказала Шида.
- Что?
- Ты совсем не такой, как другие!
- Ага.
- Почему?
- Гизак говорит, что слишком много силы в меня вложил. Это плохо, что я не такой?
- Не знаю… Другим не нравится. А мне - нравится.
- Это хорошо, что тебе нравится. Ты ведь тоже не такая, как другие.
- Ага. А тебе нравится, что я не такая?
- Очень.
Шида радостно оскалилась и укусила меня за руку.
Мы пришли в пещеру раньше многих и принялись разделывать добычу. Я уже рассказал Шиде, что собираюсь делать, и она помогала мне.
Мы нарезали мясо кусочками в большой горшок, затупив несколько острых каменных осколков. Потом я очистил много лука и, истекая слезами, натер его шершавым камнем в мясо. Еще я добавил немного меда и чабера. Пока мясо мариновалось, я сделал из плоских камней стенки длинной шашлычницы. Мы приготовили много прочных прутиков из свежих веток барбариса.
К вечеру у костра начали собираться голодные охотники, а дежурные почему-то варили один только компот. И еще Трепло Туюм игрался рядом, нанизывая испорченное луком мясо на прутики. Осведомленный Гизак сидел рядом и снисходительно объяснял, что его Туюм решил снова удивить народ, хочет устроить народу праздник потому, что теперь будет жить с Шидой. Никто ничего не понимал, но когда Гизак похвастался, что мы сегодня притащили восемь сурков, подстреленных луками, все удивленно стали переговариваться.
Я засыпал только что прогоревшие дрова в новую жаровню и разложил палочки над ними на камнях. Вскоре аппетитный аромат наполнил пещеру. Теперь все прониклись новшеством и с нетерпением ждали результата, потягивая дымок носами.
Потом я начал щедро раздавать шашлык. Народ был в восторге. Мы не знали соли и перца. То, что получилось - казалось необыкновенно вкусным.
- Пусть Туюм все время будет нашим дежурным, - размечтался Зидан, - а мы будем для него охотиться!
- Нет, - ласково возразил Гизак, - мне его сурки больше нравятся, чем твои лягушки!
Зидан, с хрустом перекусил свой прутик. Ему сегодня не повезло на добычу и, чтобы не возвращаться с пустыми руками, пришлось, как делалось всегда в таких случаях, сходить на ближайший камышовый разлив за лягушками. Все почему-то происходило так, что мы с Зиданом никак не могли остаться в хороших отношениях.
Моя возрастная мотивация окончательно переключилась с детских игр на юношескую охотничью направленность. Я изготовил множество луков и самый удачный из них всегда брал с собой на охоту. Камышовые стрелы я полировал и тщательно крепил наконечники из тонких сколов кварца.
Вскоре я научился сбивать летящего улара почти каждой стрелой или одним из двух пущенных из пращи камнем.
Охотники, видя такую эффективность, пытались тоже использовать луки. Невольно я стал причиной появления новой поговорки: "мужчина не приносит лягушек", и выход был один - научиться хорошо стрелять. Почти как я стрелял только Зидан, чуть похуже - один из охотников Колапа и Шида. Хуже всех стрелял Гизак, но он иногда приволакивал кабанов, которых стрелками или камнями можно было только раздразнить.
Я приносил в пещеру нисколько не меньше добычи, чем остальные. И почти никто не приносил горных индеек.
Шида была мной довольна и среди женщин в пещере занимала далеко не последнее место в иерархии. В то время как другие женщины обычно добывали только улиток, личинок и толстых лягушек, она редко возвращалась, принеся меньше двух сурков.
Я вел себя совсем не как другие мужчины, которые почти никогда не общались со своими подругами. Нам с Шидой нравилось быть вместе. Я рассказывал ей всякие истории, мы исследовали пещеру, и она часто ходила со мной на охоту. Бывало, мы добывали даже горных козлов.
Обычно она бесшумной тенью мелькала невдалеке среди кустов, следуя почти незаметным клочкам козьей шерсти на ветках, обглоданным листочкам, следам помета на камнях. Я осторожно шел в стороне, ниже по склону, чтобы коза, если ее спугнет Шида, по обыкновению бросившись вниз, вышла бы прямо на меня. Мы уже не раз проделывали это. Только я все время думаю о чем-то постороннем, отвлекаюсь, и однажды чуть не упустил козу. А Шида полностью поглощена охотой. Она вся растворяется в этом мире и становится его частью. Мне это никак не удается. Я - скорее наблюдатель жизни, чем ее участник.
Часто я не столько думаю о самой охоте, как на ходу придумываю новые способы охоты.
Мне надоело мучиться с каменной утварью. Я все время высматривал признаки железной руды и всех расспрашивал про тяжелые камни. В голове давно уже возникла конструкция небольшой плавильной печи. Однажды мне повезло. Я нашел бурый железняк. Но это было довольно далеко от наших пещер.
Когда Гизак вернулся с охоты, притащив всего лишь несколько крупных лягушек, я подошел к нему.
- Гизак, ты хочешь не ломающийся острый нож? С ним будет очень удобно охотиться.
- Не ломающийся?
- Он будет гораздо крепче и удобнее каменного!
Как раз в этот момент мимо проходил Мурак, закинув за плечо что-то расплющенное дубиной, что раньше было енотом. Он услышал и громко фыркнул.
- Снова новые идеи! Вчера Хрум облился горячим компотом! Потому что в его лапах сломался горшок Трепла Туюма!
- Хрум слишком жадно сжимал его! И разве я не вылечил его сразу? - возразил я. Мурак снисходительно хмыкнул, перекинул отбивную енота на другое плечо и пошел дальше.
Гизак уже хотел новый нож.
- Где нож? - спросил он.
- Я могу сделать, только нужно принести материал. Он далеко отсюда.
- Нам нужны острые ножи! Мы сходим!
Племя уже умело делать корзины еще с того времени как, увидев мои тренировочные приспособления, все признали, что это - удобная вещь. На следующий день мы с собой взяли несколько самых прочных корзин и к вечеру вшестером притащили около ста килограммов руды.
Охотники возвращались мрачные и недовольные. Никогда они не ходили так много для того, чтобы добычей оказалась груда тяжелых грязных камней. Многие поранили задние лапы, хотя наши ступни и были покрыты толстой кожей. И все из-за Туюма. Но Гизак лучше меня сумел расписать такие прелести новых ножей, о которых я сам не подозревал.
На следующий день мне помогли вылепить из глины огромную бутыль. Я выравнивал стенки изнутри, и потом возникла небольшая проблема: как вытащить меня. Бутыль, судя по репликам снаружи, явно всем очень нравилась, и я услышал голос Мурака:
- Этот большой горшок годится, чтобы сварить Трепача Туюма, и он уже там!
Я задрал голову вверх в поисках решения и увидел ветвь дерева над горлышком. Оставалось только привязать там веревку, чтобы вылезти.
Мы обожгли бутыль и соорудили два воздуходува из шкур. Потом наделали большое количество древесного угля и засыпали порцию в печь.
Распалив внутри костер, чтобы уголь занялся, мы загрузили бутыль слоями угля и разбитой руды и начали вдувать мехами воздух. Уголь с гулом разгорался. Этот завораживающий гул вызвал осторожное предположение у зрителей, что, может быть, Туюм и не трепло.
По мере проседания добавлялись новые слои. Когда из щели потек шлак я, открыв дырку, выпустил его. Густой ручеек огненной лавы потек по склону, изумляя притихших сородичей. Двое лохматых детенышей обрадовано скакали вокруг светящейся струи. Один потрогал пальцем и завизжал от боли.
Мужчины продолжали качать воздух, все чаще сменяясь. Наконец вся масса прогорела. Я нагнулся и заглянул в дыру. В печи все ярко сияло, и трудно было что-то разглядеть, только пышущим жаром жгло глаза. Тогда мы разбили глиняную стенку и с трудом выгребли палками тяжеленный блин раскаленного железа. Уложив его на огромный плоский камень, мы большими камнями принялись выбивать из него остатки шлака. Брызги разлетались, прожигали шерсть и впивались в кожу больнее, чем укусы пчел. Железо почти остыло, когда образовался большой лист.
Острыми камнями, как зубилом, я отделил несколько кусков. Один из них подровнял каменным молотом, потом принялся затачивать. Толпе наскучило смотреть на этот долгий процесс, и все нашли себе более интересные занятия. Только Гизак сидел рядом.
Потом я раскалил нож на костре и резким движением закалил в воде.
Я довольно удачно приделал деревянную ручку к лезвию. Осталось заточить его подходящими камнями. Первый нож был готов.
Одну из отрезанных железок я попробовал в качестве огнива и высек сноп искр при скользящем ударе по куску пирита. На березах нашлось много сухих грибных наростов, которые можно было использовать в качестве трута.
На вечернем костре я показал народу нож в действии. Это было всего лишь кричное железо, но, когда одного движения хватило, чтобы разрезать шкуру, раздалось дружное "У-у-у-у". И я вручил нож Гизаку под завистливое причмокивание соплеменников. Тот с азартом начал осваивать новую игрушку. Когда же его восторг достиг вершины, я продемонстрировал новый способ добычи огня. Такого счастливого Гизака я никогда не видел. Он, как ребенок, побежал к соседям, не упуская случая намекнуть на новое качество в товарообмене. И это выплеснуло наружу всю накапливаемую к нам зависть.
Главари шести соседских пещер долго сидели на корточках у речки, озабочено плевали в воду и потом направили Колапа для переговоров к Гизаку.
Мы мирно отдыхали у вечернего костра, жарили сегодняшнюю партию лягушек в углях и тушили в большом семейном горшке сурка и индейку с овощами, когда неуклюже ввалился Колап.
- О! - обрадовался Гизак, показывая старому другу место рядом с собой и гостеприимно протягивая прутик с жареной лягушкой.
Колап охотно взял прутик и аппетитно захрустел корочкой.
- Я не один, - заявил Колап, - я - от всех.
- А-а, - понял Гизак.
- Тебе, Гизак, сильно повезло, - наконец сказал Колап.
- Да, - подумав, ответил Гизак.
- Ты стал богатый, здоровый, а мы все так и живем.
- Да, - согласился Гизак.
- Но если будет большая беда, кто тебе поможет?
- Вы, - просто ответил Гизак.
- Да, - согласился Колап, - мы народ.
- Да, - Гизак протянул Колапу вторую жареную лягушку.
Тот снова захрустел, мучительно выстраивая очередной силлогизм.
- Но ты так богат, что мы кажемся как в беде. Ты понял?
Размышление затянулось на всю лягушку Колапа, и ему налили большую чашку компота.
- Ты научился делать луки и стрелять? - наконец спросил Гизак.
- Да.
- Ты научился делать горшки?
-Да.
- Ты не чешешься от блох?
- Нет.
- Значит, мы помогли?
Колап растерянно задумался, но потом сказал.
- Да, помогли. Народ радуется. Ты же и теперь будешь помогать?
- Буду. А что ты хочешь?
Колап не выдержал искушения и сказал прямо:
- Ножи.
- Тебе?
- Всем.
Я вскочил со своего места.
- Гизак, я отвечу!
Колап так удивился, что чуть не вылил компот себе на задние лапы.
- Разве он мужчина?! - спросил он брезгливо.
- Да, - с довольным оскалом ответил Гизак, - говори, Туюм.
- Закон такой, - проорал я, уважительно кивнув Шекилу, - помогают тому, кто сам не может что-то сделать.
Все задумались, поглядывая на нашего интерпретатора законов и сыто отрыгивая.
- Да, - нехотя кивнул Шекил.
- Ты, Колап, сам охотишься и тебе не нужно помогать дичью. Если я научу тебя, как делать ножи, ты сам их сможешь делать. А готовые ножи можно только покупать. Правильно?
- Правильно! - обрадовался Гизак.
- Научи! - согласился Колап.
- Хорошо. Тогда завтра утром все пойдем за тяжелыми камнями. А сегодня сделайте корзины. Наши женщины научат.
Сам же я принялся кроить себе рюкзак из прочной шкуры кабана, которую выпросил у Гизака.
Моя жизнь стала интереснее и приятнее. Наступила середина весны.
- Будет теплая ночь! - сказала однажды Шида таинственно, - А вчера я видела полную луну.
Я вспомнил про праздник, где у меня должен появиться первый волчий клык в косичке.
- Тебе нравится этот праздник?
- Да. Тебе будет трудно.
- Почему?
- Потому, что ты еще не совсем мужчина!
- Никто же не знает!
- Узнают. Тебя выберет другая женщина!
Я округлил глаза и подумал.
- А ты не можешь выбрать меня?
- Неа, - Шида мечтательно покачала головой, - я выберу другого.
Я вздохнул и не стал спрашивать кого.
Племя понемногу проникалось предстоящим.
Женщины пришивали себе кармашки к шкурам на бедрах. Мужчины строгали новыми ножами какие-то небольшие палочки. Когда я поинтересовался у Хрума, он неохотно сказал, что это честь мужчины. Я пригляделся к той, что была у Хрума и настрогал себе штук десять таких же.
Гизак заметил это и обомлел. Потом он с яростью переломал все.
- Туюм!!! Так еще никто не поступал!
- Что?
- Ты настругал много чести Хрума!
Ундук захохотал, не в силах сдержаться.
А Гизак растопырил три кривых пальца у меня перед мордой.
- Вот сколько может быть чести у мужчины! - орал Гизак.
- Ундук! - попросил я, - Объясни мне!
- Каждый делает себе три чести. И они должны отличаться от всех других. Ты должен придумать свой узор.
- Что с этим будем потом делать?
- Ха! - Ундук посмотрел на меня как на запросившего слишком много, - Каждый сам узнает и сам придумывает как ему лучше побеждать.
Он четко сознавал, что информированность дает преимущество и не желал, чтобы я получил его.
- Ну, ладно, - сказал я, подправил заточку своего ножа, и не поленился, вырезал себе такие затейливые узоры, что все подходили смотреть и чесали пупки от зависти. Потом подошел к Гизаку узнать, все ли у меня готово.
В это время тот лихорадочно прикидывал количество имеющихся продырявленных клыков. Кажется, это была очень непростая задача. Он откладывал клык и, прикрыв глаза, называл его чьим-либо именем, стараясь никого не пропустить. Я уже давно знал число соплеменников и быстро отсчитал нужное количество. Гизак недоверчиво посмотрел на меня и начал перепроверять. С третьей попытки он убедился, что я оказался прав и радостно оскалился, открыв во мне новый талант.
Мужчины начали привязывать себе на животе с помощью волос палки чести, и я поступил так же. Если будет малое число волосинок, честь легко потерять, а если много - то, когда ее отрывают, будет больно. У многих в этом месте уже появлялась залысина.
На этот раз не было никакого супа и компота. Заранее зажарили на прочной палке высоко над костром убитого вчера кабана. Когда начало темнеть, Гизак с Мураком взяли вертело с кабаном на плечи, и мы все, перебрасываясь шутками, пошли в лес. Никто не брал оружия. Я тоже оставил свой лук. Только обвязал вокруг пояса пращу с заложенным камнем. Шекил же прихватил свою адскую струнную машинку со смычком, похожим на мой лук, щедро натертым сухой еловой смолой.
Довольно далеко, на ровной большой поляне у лесной речки собрался народ со всех пещер. Когда мы пришли, там уже громоздились три кучи веток для костров. Нашего кабана пристроили над ветками рядом с его собратом, зажаренным у соседей.
Луна еще не взошла, было темно. Без особых церемоний подожгли костры. Какого-то одного главного заводилы не было, а из пещерных лидеров сформировалось что-то вроде жюри.
- Что сейчас будет? - невинно спросил я у Ундука.
- Выберем вплетальщиц клыков года, - неохотно ответил он и отошел от меня во избежание дальнейших расспросов.
Мужчинам раздали по горсти круглых красных камешков, и они образовали широкий круг. Шекил что-то торжественно проорал, и заскрипел смычком. Его тут же поддержали другие музыканты. Я стиснул занывшие зубы, а женщины начали танцевать.
Мужчины принялись подергиваться в неприхотливом пещерном ритме и притопывать. Члены жюри, стоящие между тремя кострами, плотоядно присматривались к танцующим, не забывая профессионально проворачивать кабанов над кострами.
Мужчины в экстазе подзывали понравившихся женщин и совали им камешки в кармашки. Я понял процедуру и подозвал Шиду. Она не услышала. Какой-то горластый извивающийся юнец тоже подозвал ее.
- Шида!!! - заорал я.
Она посмотрела удивленно, но подтанцевала ко мне, и я вывалил ей всю свою горсть камней, сразу заполнив ее кармашек. Она ахнула, счастливо сверкнула мне глазами и упорхнула.
Танцы закончились, как только последний мужчина истратил свой последний камешек. Музыка оборвалась, и восхитительная тишина вернулась в лес. Усталые женщины расселись на траве вокруг поляны. Но не все. Несколько крепких самок торопливо привязали себе чуть выше пупков по три щепки чести и на равных подошли к самцам, отпуская чисто мужские шуточки и раздавая задорные затрещины.
Мои уши отдыхали недолго. Новый шквал скрежета оказался куда омерзительнее прежнего, выражая суровые ритмы боевого состоязания. Молодой самец, стоящий рядом, задышал чаше и напрягся. Народ на поляне начал рассредотачиваться, настороженно поглядывая друг на друга. Что-то должно было произойти, и я напряг бдительность до предела.
Судейская элита, оттащив от огня дымящееся мясо, судя по всему, намеревалось вступить в общую игру в полном составе. Лидеры, поигрывая мускулами и хищно скалясь, начали высматривать добычу.
Гизак вальяжно подошел к молодому самцу и, доброжелательно ухмыляясь, протянул лапу. У того вздыбилась шерсть на загривке, но он, судорожно сглотнув, безропотно оторвал одну из своих палок чести и отдал ее вместе с клочком своей шерсти. Гизак сноровисто прикрепил ее себе на брюхо.
Многие молодые безропотно отдали честь, и мужчины с неодобрительным оскалом смотрели на это. Но вот один из молодых сам попытался оторвать палку чести у Колапа. Тот легко увернулся и мощной затрещиной сбил нахала с лап на землю, наступил ему на живот и одним рывком сорвал с живота две его чести.
Началась общая свалка. Жуткое рычание разъяренных мужчин и восторженный визг женщин наполнили поляну.
Я слишком загляделся и чуть было не упустил из виду бросившегося ко мне самца. Это был Медил, один из лидеров, позарившийся на легкую добычу. Его огромная косматая лапища летела ко мне в замедлившимся потоке времени. Я резко присел, увлекая за собой одну из палок чести лидера. Тот перелетел через меня, и я ударом кулака вмял величественно проплывающие над моей головой могучие гениталии. Возможно, только рев кастрируемого мамонта мог бы сравниться с воплем, перекрывшим все звуки. Но я уже бежал, на ходу засовывая добычу за пояс из пращи и уворачиваясь от хватающих меня лап.
Я чуть не растянулся, споткнувшись об упавшее тело, но, привычно проскакав по нему на четвереньках, без укора совести сорвал еще одну честь.
Когда я выпрямился передо мной стоял Мурак. Не тратя даже доли секунды на ритуальные гляделки, я треснул его только что добытой честью по носу и круто вильнул в сторону. Непреодолимая сила притянула меня обратно за гриву. Я крутанулся, наматывая на себя держащую лапу и, оказавшись морда к морде с Мураком, глубоко засунул ему в оскаленную пасть честь, которую все еще сжимал в лапе. Мурак отпустил меня и, качаясь на пятках, схватился за торчащую палку. Взамен я сорвал с его брюха две другие и убежал.
Мои физические самоистязания полностью себя оправдали, и когда, наконец, музыканты в изнеможении опустили лапы, у меня за поясом оказалось около десятка чужих палок.
Потрепанные самцы подошли к кострам. Жюри восстановили свой кворум и приступили к сортировке. Я оказался первым, что вызвало нешуточный ропот у мужчин и обидные насмешки у женщин.
- У него две чести Мурака и честь Медила! - заметил кто-то с ужасом.
- Разве Трепло Туюм - самый сильный мужчина?! - заорал Мурак, но поперхнулся из-за все еще саднившего горла и мучительно закашлял.
- Я самый ловкий! - нагло провозгласил я, - Почему Мурак все время спорит? Ему что, не нравятся правила?
Никто не ответил, но в общем настрое чувствовалось что-то нехорошее для меня.
Тогда я подошел к Гизаку и отдал ему все палки кроме своих трех.
- Вот, мне не надо!
Гизак простодушно загреб палки и обрадовался как ребенок.
- Ха! - опять заорал Мурак, - Трепло помог Гизаку набраться чести!
Палки вывалились из лап Гизака, и через мгновение Мурак катился через поляну от стандартной затрещины. Мужчины завопили в предвкушении хорошей потасовки.
Мурак полежал немного, поднялся на четвереньки и нашарил в кустах увесистый булыжник. Он встал на дыбы как горилла и дико заорал. Я поспешно раскрутил свою пращу и выбежал перед Гизаком.
- Мурак! - моя праща зло пела в воздухе, - Выкинь камень, если ты такой честный!
Мурак исторг самое ужасное из порицаемых ругательств и замахнулся на меня булыжником. Я выпустил пращу и Мурак, всплеснув лапами, рухнул на землю.
Все оцепенело молчали, когда я подбежал к Мураку и осмотрел его. Удар был не слишком сильным и череп не был пробит, но на лбу вспухала огромная шишка.
Я похлопал его по мохнатым щекам. Наконец он заморгал, скривившись от боли.
Члены жюри принялись объявлять победителей.
Гизак - больше всех чести!
- А-а-а-а-а! - восторженно завизжали женщины.
- За ним - Бугар!
- А-а-а-а!
- За ним - Колап!
- А-а-а!
- За ним - крутая Мурзи!
- У-у-у-у-у! - прокатился вожделенный мужской гул.
Последнему победителю досталось только снисходительное хихиканье женщин.
Потом были объявлены те, у кого остались их три палки: я с компанией музыкантов.
В костры были вброшены новые дрова. На стволах вокруг поляны весело заплясали фантастические тени. Когда накал чувств утих до силы аромата жареного мяса, коллективное сознание переключилось на еду. Лидеры и первые палки племени, не торопясь и с достоинством, оторвали себе лучшие куски, уступив место остальным. Музыканты последними обгладывали оставшееся.
Потом народ потянулся на речку отмывать жирные лапы и морды, готовясь к следующему событию праздника. Полная луна сияла над нами, все было ясно видно в серебристом сказочном сиянии. Это создавало особое мистическое настроение.
Когда все снова собрались на поляне, женщины подошли к членам жюри. Те хором хлопнули в ладоши. Каждая из женщин вынула один камешек и бросила его к ногам судий. Еще хлопок. У одной из женщин не оказалось второго камешка, и она тихо отошла в сторону. Через три хлопка рядом с ней встала еще одна. Так продолжалось, пока все женщины не выстроились в цепочку кроме счастливой Шиды. У нее еще оставались камешки.
Такой результат опять озаботил всех. Шида была слишком молода, чтобы считаться полноценной женщиной, и вовсе не была самой сильной и привлекательной.
- Это он! - вдруг крикнул молодой самец из другой пещеры, который в круге стоял рядом со мной, - Я видел! Трепло Туюм отдал ей все свои камни!
- Туюм! - заорал отец, - Ты сделал это?!
- Да. Разве это запрещено?
- Так никто никогда не делал! - воскликнул Шекил.
- Разве это было когда-нибудь запрещено? - спросил я.
Члены жюри переглянулись.
Неугомонный Мурак выскочил вперед с перекошенным яростью лицом.
- Он совсем испортил нам праздник!
- Нет! - заорал я, - Это была моя хитрость! Никто никогда не запрещал давать сразу все камни!
- Да, не запрещал, - признал честный Шекил, - Туюм сам придумал!
Шида была признана первой женщиной и получила право вплетать клык года.
Сначала она прикрепила детские клыки всем нашим подросткам. Я не оказался в их числе. Затем ей вручили два продырявленных клыка для взрослых. Один она вплела себе в косичку и горящим взглядом окинула толпу. Я опустил глаза, подавляя ревность, досаждающую мне много тысячелетий.
- Зидан! - крикнула Шида.
Вот такие они - женские сердца... Зидан вздрогнул от неожиданности, глупо ухмыльнулся и, вроде как нехотя, подошел к Шиде. Она наклонила его голову и вплела клык. Взявшись за лапы, они ушли в лес.
Я не очень удивился, когда одна из женщин выбрала крутую Мурзи. Потом вышла Нази, моя мать, и вызвала меня. Ну что ж, мать спасает своего ребенка от разоблачения.
Я понимающе улыбнулся ей, подошел и склонил голову. Мою косичку украсил первый клык. Потом мать взяла меня за лапу, и мы ушли.
- Спасибо, Нази! - искренне сказал я, когда мы отошли от поляны в залитый лунным светом лес.
Она что-то довольно проурчала и потерлась об меня своим боком. Во мне шевельнулись подозрения.
- Нам же не нужно больше возвращаться ко всем? - спросил я.
- Не нужно.
- Тогда пойдем домой! Уже поздно.
Она прислонилась ко мне. Я напрягся и, как бы невзначай, попробовал повести ее дальше. Но она еще крепче прижалась и сердито заурчала.
- Нази! Ты же моя мать! - воскликнул я в смятении, понимая, что это глупо.
- Да!
- Я не могу, Нази!
- Почему?
- Потому, что ты - моя мать.
- Ну и что?
- Давай отойдем еще немного, я подумаю!
- Давай.
Мы пошли, но она не отпускала меня. Я понимал, как неуместны здесь мои представления. Физиологически мне было около тринадцати, а она была еще очень молода, и меня влекло к ней и как к матери и как к женщине. Я с изумлением чувствовал, что мое тело пробуждается.
Мы остановились, Нази обняла меня и оказалось, что я уже в самом деле мужчина.
Шида вернулась в пещеру позже меня. Я уже спал, когда она перелезла через меня на свое обычное место. Я открыл глаза. Она удивленно обнюхивала меня.
- Что, Шида?
- От тебя пахнет мужчиной! - прошептала она.
- Да. Я уже мужчина.
- О-о! - она повалилась на меня и начала проверять.
Даже в обед никто не встал готовить еду. Последние гуляки вернулись засветло.
На вечернем компоте Мурак помирился с Гизаком. Это был наш последний компот потому, что сушеные фрукты закончились.
- Я слишком хотел, чтобы все было правильно! - сокрушался Мурак, осторожно потирая огромную шишку.
- Да. Когда правильно, тогда лучше, - дипломатично согласился Гизак.
- Когда правильно - все понятно, - развил тему Мурак.
- Но не все непонятное неправильно! - изрек Гизак и задумался над собственными словами.
- Ты говоришь, как Шекил! - польстил Мурак и Гизак заржал.
Они выпили компота и расслабились.
- Как ты, Мурак, вчера? - осторожно поддел Гизак, - Хорошо погулял?
Мурак загадочно оскалился.
- Как молодой мамонт! - похвалился он, - А ты, Гизак?
- Как три молодых мамонта! - устало махнул лапой Гизак, оставив тень не оспоренного превосходства у собеседника и повод для дальнейшей неприязни.
Кроме нас с Шидой и подростков никто больше не ходил в глубь пещеры, хотя мы часто приносили оттуда заманчиво красивые известковые образования. Свечи я берег, и подростки не могли с одними лучинами забираться далеко, а взрослым это занятие казалось слишком бесполезным. Правда, переход в пещеру Колапа освоили многие.
Во время одного из наших путешествий по глубинам пещеры, которые мы часто предпочитали охоте в лесу, мы с Шидой обнаружили новый выход. Он находился довольно далеко от наших становищ. Пещера была уже настолько хорошо нами изучена, что большую часть мы шли, не зажигая свечей, в полумраке от тлеющих углей в горшке.
Мы истратили почти все свечи и собирались возвращаться, когда обнаружили новый выход. Это нас обрадовало потому, что даже думать не хотелось про спуск в последний колодец, из которого мы с немалым риском выбрались, подстраховываясь веревкой из крученых кишок. Теперь же можно было пройти поверху.
Пригибаясь, мы вылезли из невысокой щели в высокую нишу, откуда начинался ручей. Почти летнее солнце ласково заливало теплом узкое ущелье с крутыми склонами, заросшими густым кустарником. Прямо напротив выхода из пещеры, с противоположной стороны примыкало боковое ущелье, образуя живописную развилку с березовой рощицей. Две речки сливались в небесно-голубое озерцо с прозрачной водой.
Мы спустились вниз, пробираясь через кусты смородины и колючего барбариса.
Место казалось настолько уютным, что я подумал о том, как неплохо было бы переселиться сюда. Здесь водилась дичь, на кустах попадалась шерсть горных козлов, здесь было множество сурковых нор, и однажды из-под ног шмыгнул крупный кролик.
Мы спустились к озеру и уселись на чудесный песок. Рядом небольшими фонтанчиками пробивались чистейшие роднички. В этом прекрасном месте царил безмятежный покой.
- Щида, тебе здесь нравится?
- Да!
- Ты бы согласилась жить здесь со мной?
- Нет! - она удивленно посмотрела на меня.
Я развязал свой рюкзак и достал еду.
Наслаждаясь жизнью, мы съели сушеное мясо. Но не хотелось оказаться ночью в незнакомом месте, и мы не стали засиживаться.
Как только мы прошли немного вниз по ущелью, оно резко сузилось, обрываясь крутыми водопадами. Обходить их по склону, густо заплетенному кустарником, было невозможно. Мы полезли прямо вниз, спускаясь в некоторых местах по двойной веревке, перекинутой через камни или крепкие ветви.
Дальше приходилось идти вдоль речки по прибрежным камням, постоянно пробираясь через переплетенные деревья и наши задние лапы стали побаливать, попадая на острые сколы камней и крупный щебень. Теперь уже казалось, что обратный путь пещерой был бы проще и, главное, неизмеримо короче.
Мы остановились, чтобы напиться и присели отдохнуть. Я ухватил Шиду за заднюю лапу и, пока она хихикала, осмотрел ее ступню. Несколько царапин сочились кровью. Тогда я снял с бедер свою шкуру.
Шида с любопытством вытаращила игриво заблестевшие глаза. Потом с сожалением вздохнула.
- Туюм! Ты такой сильный! Но я устала…
- Отдохни, Шида, - рассмеялся я, вытащил нож и нарезал шкуру на четыре части. Потом я привязал лоскуты к стопам себе и Шиде.
Идти стало гораздо легче, и на свободных участках мы даже бежали.
Ущелье казалось нескончаемым. Наконец склоны разошлись, открывая широкую долину. Но, как на зло, многолетний кустарник здесь стал настолько густым, что мы потратили не меньше часа, продираясь через него. Я проникся уверенностью, что ничто бы не могло меня заставить подняться обратно по этому ущелью.
Мы, в который уже раз, напились, искупались в речке и разлеглись на траве сушиться.
Оставшаяся дорога уже не должна быть трудной. Мы закрыли глаза, отдыхая под горячими лучами солнца.
Что-то протопало рядом, и я осторожно посмотрел. Недалеко от нас проходило небольшое стадо лошадей.
- Шида, не шевелись! - тихо прошипел я и начал осторожно готовить веревку. Потом прикинул свой вес и понял, что ничего не получится. Тогда я просто сел и несколько лошадиных голов повернулось в нашу сторону.
- Смотри, Шида!
- Лошади.
- На них можно ездить.
Такая сумасшедшая мысль никогда не приходила ей в голову, и она с усмешкой посмотрела на меня.
Стадо уходило, лениво пощипывая молодую траву.
- По-моему они нас не боятся, - проговорил я и встал.
Лошади игнорировали меня. Мой образ не входил в перечень опасностей, записанный в их рефлексах. Открыто, не делая резких движений, я подошел совсем близко, но меньше чем на три метра меня не подпускали. Когда я хотел подойти к жеребенку, то его мать заржала и недвусмысленно повернулась ко мне задом. Я решил не получать сегодня удара копытами, мирно нарвал пучок травы, соорудил из него веник и бросил настороженной лошади. Та слегка шарахнулась и даже не понюхала мой подарок.
Подошла смеющаяся Шида.
- Ты кормишь лошадь?
- Шида, как было бы хорошо привести с собой пару жеребят! - сказал я.
- Давай убьем их! - деловито предложила Шида и потянулась к ножу, висящему у нее на бедре.
- Нет, они нам нужны живыми.
- Зачем?
- Когда они вырастут, мы будем на них ездить.
Мы брели вместе со стадом, и скоро лошади почти перестали обращать на нас внимание. Я протянул одной прямо к морде свой веник травы, и та нехотя сжевала его. Мы с Шидой начали кормить лошадей с рук и подружились со стадом так, что нас начали подпускать к жеребятам. Я разрезал веревку пополам, сделал петли и отдал одну Шиде. Мы осторожно и ласково надели их на головы жеребятам и шли дальше пока рядом не оказались подходящие деревья. Тогда мы привязали концы веревок к стволам и отошли в сторону.
Жеребята подергались и остановились. Стадо слегка заволновалось и лошади-матери, фыркая, начали ходить вокруг своих жеребят. Они терлись о них мордами, тихо ржали, но жеребята только буксовали ножками и оставались на месте.
Стадо начало уходить дальше. Одна из матерей громко заржала и оставила своего жеребенка. Но другая так и бродила вокруг.
Стадо скрылось за рощей у реки. Я попытался подойти к жеребенку, но его мать вставала ко мне задом. Пришлось потратить еще около часа на уговоры. Но зато потом мы повели обоих жеребят с собой, и лошадь, недовольно фыркая, пошла следом. Сначала жеребята упирались и не желали идти достаточно быстро, но у нас с Шидой было отличное настроение и оно, видимо, как-то передалось животным. Они оба были жеребцами. Вскоре мы поладили, и даже лошадь перестала нервничать.
До пещер было довольно далеко. Шида шла и увлеченно мычала одну из паршивых мелодий Шекила. А я опять улетел в мир своих мыслей.
В каждой из своих жизней я пытался понять, зачем я живу и как достичь счастья. Но приближение старости не приносило решение этих вопросов, а усложняло их, пока не делало трагически бессмысленными. Смерть милосердно стирала сумбурный клубок противоречий, чтобы все начать сначала.
Даже сейчас я невольно задумывался о тех же проблемах, хотя мой умудренный разум только снисходительно улыбался этому. Я знал, что живу, чтобы выполнить свою задачу среди всего происходящего в этом мире, а ощущение счастья не может быть постоянным. Достигая благополучия и улучшая возможности, человек только увеличивает число своих забот.
Я несколько раз был очень богатым человеком. И каждый раз это не было заслугой моих личных умений. Обычно мне как-то доставалась крупная сумма денег или особые возможности, что-то вовсе не полученное за мой труд. Но любые деньги не делали меня более счастливым. Я почти все мог купить, только не искреннее отношение окружающих. Но лишь заслуженно хорошее отношение приносило ощущение полноты счастья.
Я заметил, что чувствовал себя счастливым и тогда, когда удавалось придумать и создать самому что-то новое, даже если об этом никогда не узнавал никто другой. Это на короткое время наполняло энергией и гордостью и на долгое время увеличивало общий багаж моих достижений, ментальный вес моей значимости.
Сейчас мы вели лошадей, чтобы приручить их. После этого следующим шагом будет разведение домашних животных вместо охоты и окультуривание полезных растений. Это полностью может изменить уклад жизни. И это не пройдет без серьезных конфликтов и потерь.
А нужно ли вообще усложнять жизнь? Наш народ итак не голодал. Несмотря на то, что охотники давно распугали дичь в округе, и приходилось заходить все дальше от пещер, мяса всегда хватало даже для засушки впрок. Диких плодов, ягод и съедобных корней было сколько угодно в лесу.
Вскоре жизнь наглядно покажет, зачем это нужно, а пока что я раздумывал о том, для чего нужен прогресс? Чтобы начали выживать слабые и глупые, получать незаслуженную власть и гадить всем? Может быть для того, чтобы, освободившись от насущных проблем, люди смогли заняться духовным совершенствованием? Но чем существующая здесь мораль хуже той, какая была в самых прогрессивных веках моих воплощений? Она просто другая.
Цивилизованные люди уничтожали друг друга с неизмеримо большей злобой и более изощренно. И возвышением души своей занимались вовсе не те, у кого было все в достатке.
Вообще-то моей задачей в этой жизни было не ломать судьбы прогрессом, а стать близким и родным хотя бы одному живому существу, научиться создавать и беречь связь с другим существом, но, главное, освободиться от завистливой ненависти и непримиримости.
Мы шли довольно медленно, давая животным напиться у родников и пощипать травы. Уже темнело, а до пещер было еще далеко. Лошадь снова начала нервничать.
- Нам придется ночевать где-то здесь, - сказал я.
- Не в пещере?!
- Это не страшно. Вот - вполне удобное место.
Мы остановились у обрывистого склона на небольшой поляне среди густых кустов и привязали жеребят к дереву. Рядом протекал небольшой ручей.
Ножами мы накосили травы животным. Потом собрали сухих веток и приготовили их для костра у узкого выхода из поляны. Вокруг ручья росло много мха. Мы набрали его, чтобы было теплее и мягче спать.
Стемнело, и я развел огонь. Сначала лошадь испуганно заржала, но постепенно привыкла. Свет костра отделил нас от остального мира.
Мы доели остатки сушеного мяса. Было тепло, уютно и мы были одни. Такие моменты запоминаются на всю жизнь, составляя галерею грустных воспоминаний о прожитых Счастливых Мгновениях.
Шида довольно зевнула, потянулась и поднялась на задние лапы. Она что-то замурлыкала и начала медленно танцевать. Я улыбнулся и тоже встал. Мой танец показался для нее настолько необычным, что она раскрыла рот и почти остановилась. Ей понравилось, она начала старательно подстраиваться, и вскоре мы танцевали вместе.
Ночью мы спали на нашей моховой подстилке, обнявшись, и ничто не потревожило нас.
На следующий день, когда мы подошли к первой пещере, лошадь не захотела идти за своим жеребенком. Обжитое место и сильные запахи пугали ее. Тогда мы пошли в обход у самой реки.
Нас заметили, жители первой пещеры побежали к нам, и лошадь ускакала. Жеребята стали вырываться, и Шида упала, зацепившись лапой за корни. Насколько стрел полетело вдогонку за лошадью, и одна оцарапала ей круп.
- Стойте! - заорал я, добавив немыслимое для моих лет ругательство.
Толпа возмущенно загудела. Шида, наконец, поднялась, так и не выпустив своего жеребенка.
- Не пугайте лошадей! Это не добыча! Они будут жить вместе с нами!
Ко мне приблизился главарь пещеры. Тот самый Медил, у которого я отобрал честь.
- Голозадый? - показал он пальцем, с интересом оценивая мою наготу, - Как ребенок! Играетесь?
- Во что играемся? - сурово спросил я.
- Дети тащат жить ежиков и черепах, а не лошадей! - хохотнул Медил, поигрывая ужасающими мышцами.
- И что?
- Это не игрушки, дети! Это добыча.
Я передал свою веревку Шиде, и она обмотала ее вокруг второй лапы.
- Это наши животные. Ты их хочешь отобрать?
Медил начал наливаться яростью.
- Борзый малыш не научился чтить старшего! - прошипел он.
- Я мужчина, - возразил я, - и я честно в Луну отобрал твою палку. Но тогда была игра. А если ты сейчас захочешь отобрать мою добычу, то это будет война. Ты хочешь войну?
Медил сделал невероятное усилие и взял себя в руки.
- Я не собирался ничего отбирать! - он сплюнул на траву.
- Тогда всего тебе хорошего, - сказал я и взял веревку у Шиды.
- И тебе, - Медил снова сплюнул, провожая нас насмешливым взглядом.
Но к нам уже подходил еще один колоритный экземпляр, Бугар, занявший второе место на празднике Полной Луны. Ковыряясь прутиком в своих волчьих зубах, он ехидно спросил:
- Что, Медил, - опять упускаешь добычу?
- Это не наша добыча, Бугар.
- Ну, конечно! Добыча остается у самого сильного!
Проходя, я краем глаза наблюдал, как Медил резко повернулся к обидчику.
- Ты вызываешь меня, Бугар?
- Нет, Медил! - Бугар громко сглотнул, - Я просто вижу, как щенок уводит добычу.
Кустарник скрыл от нас дальнейшую сцену. Я привязал рюкзак впереди себя, прикрыв наготу.
Соседские подростки следовали чуть позади нас. Я подозвал одного из них.
- Слушай, - сказал я, - ты здесь самый умный. Беги вперед и говори, что мы идем не с добычей, а с лошадьми, которые будут с нами жить. Понял?
- Ага!
- Рассказывай всем, как нас тут встретили!
- Ага! - он рванул вперед к следующей пещере.
Дальше мы шли без осложнений. Все такой же маленький и худенький мой первый враг в этом мире Урюк попался нам на тропе у самой пещеры, с ужасом уступил дорогу, в очередной раз напоминая, как стремительно я рос.
Из пещеры выходил Гизак, с моим лучшим луком за плечом.
- О, Туюм! А мы скучали без тебя у вечернего костра!
Он оценил мой новый вид и снисходительно ухмыльнулся.
- Ты теперь ходишь с голым задом, Туюм?
- Пришлось.
- А Шекил утром говорил про плотики для вас!
- Так стразу? - возмутился я, останавливаясь.
- Он говорит, кто на ночь не вернулся того хоронить надо! - Гизак развел лапы, - Ты на охоту не пойдешь?
- Нет.
- Я твой лук взял!
- Бери.
Он оскалился и пошел к лесу.
Потом из пещеры потянулись те, кто еще не успел уйти на охоту. Племя совсем обленилось. Солнце приближалось к зениту, а на охоту не спешили. Вот первые плоды прогресса.
Пока я привязывал животных, Шида сходила за едой и набедренной шкурой для меня. Мы, наконец, поели, потом тщательно оплели кусты вокруг небольшой полянки корзинной вязкой так, что волки не могли бы пролезть и сделали плетеную дверь. Я прорыл подходящей палкой канавку от изгиба речки, и ручеек потек через наш загон.
Весь день мы возились с жеребятами, выводили их пастись и объясняли народу их статус. А после вечернего костра Шида потерлась носом об меня и сказала:
- Давай танцевать как вчера!
- Прямо здесь?
Она немного подумала.
- Нет. В лесу.
Мы нашли подходящую поляну и танцевали, пока не стемнело. С тех пор мы почти каждый вечер приходили туда.
Наступило лето, и жизнь наша казалась налаженной во всех отношениях. Каждый имел железный нож, стрелы и охотничьи палки с железными наконечниками, набор для разжигания костра из огнива, кремня и трута.
Когда жареные лягушки, печеные улитки и толстые личинки надоели до смерти, одним прекрасным ранним утром Хрум взял меня и Карида на серьезную охоту. Он уже вполне доверял нам и повел в то место, где мы давно наблюдали жизнь кабаньей семьи. Мы тихо подобрались очень близко и из-за густых зарослей увидели широкую нору, вырытую под корнями огромной сосны.
Хрум повернул к нам возбужденно-радостную морду и зашипел:
- Он там!..
Я с Каридом осторожно приготовили луки, а Хрум, подобрав камень, бросил его в нору. Оттуда раздался многоголосый испуганный визг. Никто не торопился выскакивать из норы под наши стрелы.
- Какой умный!.. - восхищенно зашипел Хрум.
Выждав некоторое время, Хрум бросил второй камень и тут же сам кувырком полетел к норе через кусты. А вслед за ним с диким хрюком метнулся огромный кабан. Все сплелось в огромный визжаще-орущий клубок тел, вырванной травы и пыли. Карид не стрелял, боясь попасть в Хрума, а я, все же, пустил стрелу кабану в бок. Тот от боли отпрыгнул в сторону, что позволило Кариду тоже выстрелить. Мы схватили палки с наконечниками, бросились к рвущему рылом землю кабану и убили его. Это был самец. В норе могла оставаться самка с детенышами.
Хрум лежал и едва шевелился. Мы подошли и оттащили его, не спуская глаз с норы, подальше. Карид поднял окровавленные лапы и с испугом посмотрел на меня.
Я склонился над телом.
- Хрум, ты живой?
- Не знаю, - ответил Хрум, не открывая глаз на засыпанной землей морде.
В нескольких местах на спине и лапах из его шкуры сочилась кровь. Но крупные сосуды были целы. Я стряхнул землю с его морды. Он открыл один глаз.
- Хрум! - где у тебя болит?
- Везде…
- Попробуй осторожно встать! - попросил я.
Хрум сделал усилие и обмяк.
- Карид! Ты сможешь дотащить кабана на плечах?
Карид нырнул в кусты и вскоре, слегка пошатываясь, вернулся с кабаном на холке.
Я надел на него лук, взял свой и поднял Хрума как мешок на плечи.
Мы осторожно пошли домой по лесистому склону вниз, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть.
Небо потемнело, подул свежий ветерок. Сверху оглушительно и протяжно пророкотало. Дождя нам только сейчас не хватало! Но это был не дождь, а сильнейший ливень. Склон стал ужасно скользким, и мы ступали прямо среди потоков воды.
Под дождем Хрум пришел в себя и попробовал идти сам, но его шатало и с каждым шагом он тихо скулил. Пришлось снова взять его на плечи.
Несколько раз я съезжал по разбухшей глине и поранил лапу об острый камень. А Карид ронял своего кабана и, чтобы снова положить его на плечи, садился прямо в заливающую его воду.
Усталые до предела, мы, наконец, притащили в пещеру мертвого кабана и полумертвого Хрума. Нас посадили у костра сушиться, и вокруг разлился удушливый запах мокрой псины.
Раны Хрума были не очень опасными. Но он был сильно избит. Я заварил траву с медом и дал ему выпить. Потом крепким мятным отваром промыл раны и тщательно стянул их волосками шерсти, замазывая сверху еловой смолой. Весь следующий день он спал.
Наши жеребята росли. Я надеялся, что они уже достаточно взрослые, чтобы обойтись без молока, и это не вызовет у них болезней. Мы с Шидой часто выгуливали их, и они стали совсем ручными.
У нескольких самок, в том числе у моей матери и Шиды, как обычно, в это время года, заметно начали обрисовываться животики. Гизак сурово и многозначительно поглядывал на меня, а я в ответ кивал на беременную Шиду. Он опять начал распускать глупые байки о Тизиле.
Сколько раз я уже был отцом, но только сейчас меня это волновало и беспокоило как никогда. Казалось, что-то предчувствовал. Я больше не разрешал Шиде ходить со мной на охоту, и большую часть времени она бродила с жеребятами, стреляя из своего лука по птицам и суркам и собирая ранние фрукты.
В один из таких моих одиноких хождений по лесу я внезапно встретил Лин - молодую женщину из соседней пещеры. Она весело засмеялась, и по ее виду я понял, что эта встреча была не такой уж случайной.
- Привет, Лин! - сказал я с деловой мордой занятого охотника.
- Привет, Туюм! - крикнула она, насмешливо оскалилась и подошла ближе.
Я не хотел терять свое отношение к Шиде ради приятной минутки. Нужно было что-то срочно придумать, потому, что скоро будет поздно, а обижать женщину всегда опасно. Если мужчина не может принять предложение женщины - значит он перестает быть мужчиной и становится посмешищем племени.
- Ты так шумишь, что распугаешь всю дичь! - прошипел я.
Она была уже совсем близко.
- Стой! - я замер, прислушиваясь и потом, крадучись, метнулся через кусты.
Я просто сбежал, и больше Лин мне в лесу не попадалась. Думаю, она все правильно поняла.
Мы сделали несколько налетов на диких пчел. Половину меда и множество изготовленных свечей пришлось уступить соседям в обмен на добычу. Наши запасники оказались завалены по самые сталактиты. К зиме мы были готовы как никогда раньше.
И зима наступила. Я проснулся в полумраке нашей далекой ниши и вспомнил, что уже несколько дней как выпал глубокий снег, не нужно успевать к общему утреннему костру потому, что дежурные не торопились теперь накормить охотников.
Шида тихо сопела во сне рядом, уютно свернувшись вокруг своего живота. Я с удивлением пытался осмыслить свою предстоящую новую роль. Это не было неприятно, а, наоборот, как-то особенно волновало меня. Мне казалось, что появление ребенка, наконец, привяжет меня к этому миру, я смогу слиться с жизнью и быть по-настоящему счастливым.
Когда заняться особенно нечем, время хоть и течет мучительно, но пролетает быстро.
Возобновились снежковые битвы. Для азарта я предложил каждой пещере вносить добычу в призовой фонд. Это внесло неумеренно много азарта и Шекилу приходилось постоянно следить за соблюдением правил.
Начались обычные грубоватые игры в пещере, байки у костра, женщины уединялись с мужчинами в ближайшей глубине.
Шида с живым интересом провожала взглядом такие пары и, я понимал, если бы не ее живот, то она бы тоже нашла себе партнеров по развлечению. Хотя понятие супружеской верности, как и вообще понятия супружества, здесь не было, но летом Шида оказывалась постоянно чем-то занята днем со мною, а сейчас ей мешала ее беременность.
Поначалу я делал попытки объяснить ей мир, рассказать про то, что принадлежало будущему. Но сразу возникало столько барьеров в понимании, не хватало стольких понятий, которые вырабатывались веками, что я смирился с невозможностью открыть ей смысл этих понятий.
- Шида, когда-нибудь здесь будет жить очень много людей. Они сами будут строить себе красивые пещеры в лесу…
- Когда? Откуда они придут?
Ее вопросы были слишком непосредственны.
Скорость развития моего тела, кажется, снизилась, но внешне я был уже как полноценный семнадцатилетний самец. Мало кто теперь решался испытать себя в дружеских поединках со мной. Мое мастерство ведения боя достигло самого высокого уровня за все мои воплощения.
Ранней весной у Нази родилась девочка, и Гизак ходил слегка пристыженный.
А через месяц Шида тоже родила девочку. Ночью, которая предшествовала этому, я почти не спал. Под утро явственное ощущение ускользающей мысли заставило меня выскочить из пещеры. Морозный воздух согнал сонливость.
Я никак не мог сосредоточиться из-за радостного ожидания встречи с Вэйни. Холод вызывал дрожь, но я расслабился, от всего отрешаясь, сел под деревом, закрыв глаза и пытаясь отбросить все мысли.
На голову опустилась чья-то лапа, я вздрогнул и открыл глаза. Это была Шида. Я сразу узнал ее в звездном полумраке из-за большого живота, а характерный запах почувствовал только спустя мгновение.
- Что ты делаешь? - спросила она хрипловатым голосом, разрушив с трудом сотворенный эфемерный мир духовного общения грубой реальностью своего присутствия.
- Мне нужно немного подумать, - сказал я, - иди спать. Я скоро вернусь.
Она молча ушла. Но теперь было еще труднее достичь нужного состояния. Как крылья призрачного мотылька касались меня мысли Вэйни. Я точно знал, что это - она.
Когда попытки стали безнадежно бесплотны, я поднялся и вернулся в пещеру. Шида не спала и опять ничего мне не сказала.
Сразу после утреннего костра Шида родила дочь. Когда я ее увидел, то вздохнул с облегчением, ощутив бесспорное родство с ней. Это было так ново и непередаваемо радостно, а мысли все еще были полны несостоявшейся ночью встречей, что я назвал дочь именем Вэйни.
Гизак страшно обрадовался, что у меня тоже не сын. Он хлопал меня по плечу и уговаривал не расстраиваться, уверяя, что следующей весной мы обязательно сделаем мальчиков.
Мать Шиды, хотя по-прежнему почему-то ненавидела меня, оказалась хорошей бабушкой и все время возилась с нашим ребенком. Девочка была очень подвижной, но не приносила никаких лишних хлопот.
Шида снова ходила со мной на охоту, но ненадолго, чтобы ребенок не успел проголодаться. Мы начали седлать и объезжать наших повзрослевших жеребцов.
Это было новое и интригующее зрелище для соплеменников. Они откровенно завидовали нам, а подростки все время просили прокатиться. Хоть я и подробно рассказал, как мы поймали своих лошадей, никто не торопился добыть себе собственных.
В этом году весна началась рано. Несколько солнечных дней и все зазеленело. Днем становилось почти жарко. Мы с Шидой скакали верхом уже уверенно и свободно, радуясь жизни как дети, но щадили наших еще очень молодых жеребцов.
Шекил, с недоверием поглядывая на ясное небо, где среди дня появлялась луна, в изнеможении пытался вычислить, когда наступит Теплая Ночь Полной Луны. Его круглосуточные репетиции с друзьями-музилами становились невыносимыми. Наконец, он предсказал главный праздник племени на следующую ночь. Это было очень похоже на правду, и большая группа охотников отправилась за кабаном.
- Он еще совсем худой будет, - ворчал прожорливый Медил, тщательно остругивая палки чести взамен тех, что я отобрал у него в прошлый раз.
Я посматривал на Шиду, суетящуюся в приготовлениях. Она повзрослела и стала еще привлекательнее. Предстоящее волновало ее. Наверняка она воображала очередную встречу с Зиданом. Шида поймала мой взгляд и оскалилась, прекрасно понимая то, о чем я думаю. Я ухмыльнулся ей и ничего не сказал. В прошлый раз я сам помог ей стать первой, но она выбрала другого. Конечно, она была мне благодарна и искренне считала, что таким образом я подарил ей эту возможность.
Охотники вернулись только под вечер с большим, но отощавшим за зиму кабаном. Его тут же принялись готовить к зажариванию. Ундук и Карид чуть не подрались, пытаясь завладеть мужской силой кабана, но Гизак, наводя порядок, одной классической затрещиной ухитрился свалить обоих. После чего брошенная сила была небрежно нанизана на прутик и, слегка обжаренная, отправилась в живот к папочке.
Я с другими молодыми мужчинами на праздничной поляне складывал костры. Там рвали смычки в последней репетиции Шекил со своей бандой. Птицы давно покинули округу, не в силах смириться с этими звуками, а я бы предпочел ночное пение птиц.
Начало темнеть. Раздвинулись ветви главной тропы и на поляну внесли кабана. Его аромат сводил с ума. Сборщики костров не ели с утра, и хор урчащих желудков гармонично вступил в какофонию Шекила. Чтобы сбить голод я сбегал к ручью и напился.
Там некоторое время я сидел у почти невидимого в темноте ручья, тихо звенящего чистыми струями. У меня возникло сильное ощущение, что я участвую в чужой игре, все происходящее не серьезно, и только этот лес, этот ручей и ночь - настоящее. Мне захотелось найти свой мир, чтобы слиться с ним, понимать его, и чтобы все в нем понимало меня. Я с тоской потянулся к Вэйни, но не почувствовал даже намека на ее присутствие, ту ауру ее незримой близости, которая не оставляла меня со времени нашего последнего общения.
Музыка из-за деревьев смолкла перед началом представления. Стали слышны веселые выкрики и игривый женский визг. Я вернулся. Поляна была уже полна народа. У каждого из трех костров, живописно подсвечиваясь пламенем, в прадничном антураже красовалось по кабану - великолепный получился бы снимок для пещерного фотографа. Я бережно отправил очередное незабываемое мгновение на хранение в свою вечную память.
В сгустившейся темноте из наваленных дров вырывались языки пламени, выхватывая как стробоскоп эпизоды происходящего. Костры разгорались в полную силу. Заскрипели смычки, мужчины распались, образовав круг, а женщины закрутили бедрами.
Я подошел к кругу, и щуплый Урюк испугано отшатнулся, уступая мне место.
Щида танцевала совсем не так как другие. Так танцевали только мы с ней. У нее получалось здорово. Женщины сначала с недоумением отступали все дальше от нее, а потом в их взглядах появилось отвращение. Некоторые, не сдерживаясь, выкрикивали обидные реплики. Мужчинам же, наоборот, это очень нравилось. Шида счастливо скалилась, ни на что не обращая внимание, и свободно летала, вся поглощенная своим танцем. Самцы вошли в полный раж и хором вопили в такт.
Обиженные вниманием женщины останавливались и начали покидать круг, а красные камешки градом сыпались к Шиде, покрывая вокруг короткую траву под ногами.
Когда музыка замолкла, стало ясно, что состязание сорвано. Шида тоже это сообразила и не стала собирать свои камешки. Да и ее мешочка бы просто не хватило.
В наступившей тишине Шекил громко почесал свою гриву. В таких случаях положено найти виновного, и взгляды многих привычно остановились на мне.
- Туюм! - воскликнул Гизак и замолчал, не зная, что сказать дальше.
Я вышел из круга вперед.
- Шекил! Твоя музыка была слишком хороша, и Шида просто не могла танцевать как обычно! - крикнул я.
У Шекила округлились глаза, и отвалилась челюсть. Его никто никогда не хвалил, хотя он честно старался изо всех сил. Челюсть приняла выражение счастливого оскала и в глазах блеснула слеза.
- Да, - сказал Шекил, - Шида хорошо танцевала мою музыку.
- Она танцевала лучше всех и собрала все камни! - я показал на землю, - Просто еще не придумали правило, что делать, если одна женщина соберет все камни. Нужно сейчас придумать и все будет хорошо.
- Да, - голос Шекила зазвучал увереннее, - это просто. Такая женщина становится первой, а остальным нужно танцевать снова. Под мою музыку, - добавил он скромно.
- Она не танцевала! - завопила крутая Мурзи, - Она совращала мужчин!
Я подошел к ней и ласково посмотрел в глаза.
- Мурзи! Все знают, что ты - обалденная женщина и сама можешь совратить кого угодно! Вот смотри.
Я взял ее напряженную лапу. Она была очень сильна, но ее лапа вскоре уступила. Я обхватил ее талию.
- Сейчас мы будем танцевать, и ты совратишь всех.
Сначала это было не просто. Я чуть ли не насильно вел ее. Потом она поняла и ей начало нравиться. Она все быстро схватывала и заводилась. Когда она принялась повизгивать от восторга, я чуть отступил.
- Скажи, Мурзи, это было хорошо?
- Да!
- Научи меня! - крикнула подбежавшая Лин.
- Хорошо, - согласился я, - будем учиться все сразу. Пусть охотники подойдут к женщинам, с которыми хотят танцевать…
- Нет! - запротестовал Шекил, с ужасом поняв, что разваливается весь ритуал, - Разве мужчины танцуют?
- Я же не перестал быть мужчиной!
- Нет!!! Все должно быть по порядку!
- Да, по порядку - лучше, - согласился Медил, и члены жюри согласно закивали.
- Сейчас продолжим состязание красивых, - Шекил с хрустом обломившегося сучка загнул один палец, - потом - состязание сильных, - Шекил хрустнул вторым палец, - Потом красивые выберут сильных. Вот тогда они и будут танцевать! - Шекил сжал лапу в мохнатый кулак и потряс им над загривком.
- Туюм! - весело заорал Медил, - Ты так хорошо танцуешь! Не хочешь посостязаться с красивыми?
Народ охотно заржал.
- Боюсь собрать все камешки! - ответил я ему в тон, и народ заржал еще охотнее.
Женщины лихорадочно привели свои шкурки в порядок. Охотники подобрали свои красные камешки. Заиграла музыка. Я успел схватить Шиду, рвущуюся танцевать.
- Стой, - ты уже выиграла! - зашептал я, - Если будешь еще танцевать, то можешь и проиграть!
Она осталась стоять около меня, но ее тело не могло оставаться безучастным, и она извивалась на месте.
Теперь многие пытались подражать Шиде. И лучше всех получалось у Лин. Я начал подзывать ее, чтобы дать камни. Шида вдруг схватила меня за лапу.
- Она лучше меня?
- Нет, ты уже выиграла! - успокоил я ее, - Она лучше остальных после тебя!
Последний камешек перешел в женский мешочек, все мужчины размахивали пустыми лапами над головой, и музыка смолкла. Потные женщины, оттанцевавшие два раза подряд, стали рассаживаться на траву по краям поляны. Только крутая Мурзи, фыркая как лошадь, сноровисто перестраивалась с танцев на драку.
На этот раз претенденты посматривали на меня с опаской. Все молодые и недостаточно уверенные оказались на противоположной стороне.
Едва заиграла музыка как Гизак, Колап и Медил, по обыкновению, направились собирать дань со слабых. Я метнулся вслед за ними и, подбежав сзади, хлопнул по широким крупам Гизака и Медила. Как только те обернулись, сорвал у них по палке, низким кувырком ушел от ударов в сторону Колапа и, вставая, обесчестил его. За мной погналась вся разъяренная троица. Зрители взревели. Никогда зрелище не начиналось так остро. Всегда сначала традиционно происходило относительно спокойное отдание чести.
Что-то попало мне под ногу, и я полетел на землю, запоздало разглядев злорадную морду Зидана. И на меня навалились три крепких мохнатых тела. Спустя мгновение я лишился своих и чужих палок и мотал головой, приходя в себя.
Нельзя расслабляться! Я вскочил, высматривая Зидана. Тот только что обесчестил молодого самца.
- Зидан! Я здесь!
- Зачем ты мне? У тебя нет чести! - он сплюнул.
- Сейчас будет!
Я подбежал к нему и открыто обхватил его своими лапами. Он дернулся, но освободиться не смог. Я сжал объятия так, что у него вырвался хрип, потом резко отпустил и мгновенно оборвал все его палки. В руках у него осталась только что отнятая. Я ласково оскалился и протянул руку. Зидан ошеломленно попятился. Мое движение было трудно отследить, и новая палка тоже оказалась в моей лапе. Потом я спокойно начал привязывать добычу.
Нужно было выручать мои палки. Одна оказалась у Гизака, и я честно отыграл ее, самым простым броском опрокинув отца. Две других болтались на животе Медила. Он вовремя заметил меня, подобрался и стал опасным. Не упуская ситуацию по сторонам, я подошел к Медилу, напряженно следившему за каждым моим движением.
Он прыгнул на меня со звериной стремительностью, и я уступил ему место, успев перехватить лапу и подправив его трассу, при этом успев сорвать одну палку. Перевернувшись пару раз на траве, Медил в ярости вскочил и сразу бросился снова. Но этот полет был не более успешным. Я молча показал ему две палки, зажатые в моих лапах. Он с изумлением посмотрел на свой опустевший живот и немного поостыл.
К тому времени, когда музыка стихла, я был до подбородка увешан палками.
На этот раз никто не возражал и не оспаривал принципиальную возможность такой победы.
Жюри определило победителей. Опять Шида увеличила возраст детей племени и только потом посмотрела на мужчин.
- Зидан! - позвала она.
Ну, конечно. Я криво усмехнулся и посмотрел куда-то в сторону. А почему должно быть иначе? Ведь она с детства была такой, и то, что я выбрал ее, не значит, что она должна измениться. Ведь тогда это будет уже другая Шида.
- Туюм!
Я удивленно захлопал глазами. Это был голос Лин. Она победно смотрела на меня. Я подошел, и она вплела мне второй клык, схватила мою лапу и повела в лес. А потом не отпускала половину ночи.
Поутру коллективная совесть отсыпалась, не побуждая никого вставать рано на охоту. Хорошим тоном для мужчины после Ночи Луны было выйти к вечернему костру.
Когда я разрешил себе проснуться, Шиды рядом не было. Она вернулась ночью чуть позже меня. От костра изредка попахивало паленой кабанятиной. Ну да, раз я выиграл, то остатки самого большого кабана должны были достаться нашей пещере.
Я, как обычно, откусил немного медовых сот и стал пережевывать воск для очистки зубов. Потом поднялся и с не слишком свежей головой потопал к выходу.
Около костра было жарко и душно. Солнечный теплый день манил выйти к речке, и я решил было сначала искупаться. Но когда подошел к костру, голоса разом замолкли. Там оказались почти все из нашей пещеры. Судя по некоторой общей напряженности, это походило на важное собрание, которое как-то касалось меня.
Привет, Туюм! - ласково сказал Гизак, почему-то сидящий справа от своего обычного места, - Как спалось после Ночи Луны?
- Привет! - я бодро посмотрел на него с неясными предчувствиями, - Хорошо спалось!
Шекил очнулся и поспешно выдернул из огня забытый кусок кабанятины на прутике. Он прочистил горло и выдал.
- Ты выиграл состязание. Ты можешь занять лучшее место у костра.
Я облегченно улыбнулся.
- Но ты должен доказать это в поединке с Гизаком, - продолжал Шекил.
Моя улыбка потускнела.
- Но Гизак отказался от поединка потому, что ты - его сын.
Я поднял брови.
- Есть еще какие-то но? - спросил я.
- Садись, Туюм, - Гизак широко оскалился и радушно показал лапой на свое место.
- Нет, - я помотал головой, - Пусть это будет место Гизака.
- Ты не понял, Туюм! - сказал Гизак тоном, каким дарят подарки маленьким детям, - Мы не будем драться! Я даю это место тебе.
- Нет! - я снова решительно помотал головой.
Мурак деловито хрюкнул, пожал плечами, поднялся и ловко пересел на место Гизака. Все замолчали.
- Мурак, - насмешливо удивился я, - а ты что там делаешь?
Шекил громко хрустнул пережаренной корочкой мяса и наставительно пояснил:
- Гизак отказался, - прошамкал он с полным ртом, - ты тоже отказался. Все правильно.
- Гизак отказался для меня, а я потом отказался для Гизака, - возразил я.
- Нет! - Мурак спокойно сплюнул в костер, - Ты, Туюм, перехитрил сам себя.
- Ах, Мурак, - сказал я с укоризной, - тебе так нравится это место! Но знаешь, многим не нравится, когда ты на нем сидишь!
- Ты можешь подраться с Мураком, - Шекил деловито вытер мохнатой лапой жирные губы.
- Да, будем драться.
Народ начал поспешно доедать свои куски.
Мурак не пошевелился.
- Не так. Надо сильно обидеть, - охотно подсказал Шекил, и Мурак бросил на него многообещающий взгляд.
- Мурак, - спросил я, - ты хочешь, чтобы я тебя сильно обидел или мы пойдем так?
- Туюм, - процедил Мурак, - сейчас ты будешь глотать свои детские сопли…
Опять это резкое чувство происходившего много раз... Но, кроме общего узнавания, я хорошо вспомнил все эти случаи. Они мгновенно пронеслись цепью, не теряя при этом своей яркости и деталей. Ссора в грязном пивбаре с другом на вечер и циничное ожидание неожиданного развлечения на потных лицах нашей компании. Снег, хрустящий под моими сапогами, тяжелая рапира в моей руке и презрительно улыбающейся франт, который хорошо знает, как будет сейчас меня колоть. Я и Ржавый на заднем школьном дворе, окруженные возбужденной толпой одноклассников. Дикая Дебби, в женской тюрьме, пронзительно визжа, вцепившаяся в мои длинные волосы, и наши груди, болтающиеся среди лоскутов разодранных футболок, к удовольствию наблюдающих по монитору охранников.
- Ты правильно задумался, Туюм, - снисходительно заметил Мурак.
Почти все уже торопливо вышли из пещеры наружу, и мы остались одни.
- Пойдем, Мурак, - сказал я, поворачиваясь к выходу, - народ ждет.
Он изо всей силы вытолкнул меня из пещеры, и я пробежал несколько шагов, остановившись около стоящей толпы. Несколько зрителей поспешно отошли дальше.
Мурак уверенно шел ко мне, пружинисто отталкиваясь задними лапами и недобро ухмыляясь.
- Что я должен с ним сделать? - спросил я совсем не вовремя у Шекила.
Зрители заржали от неожиданности.
Шекил не успел ответить. Мурак широко размахнулся своей медвежьей лапой, и мне прошлось поднырнуть под нее. Он по инерции шагнул дальше, а я тут же врезал ему вслед по загривку и со всего размаху ударил сзади в изгиб ноги. Мурак повалился на колено и хотел было вскочить, уперевшись лапами в землю, но я толкнул его ногой в зад, и он въехал мордой в траву.
Зрители восторженно заорали, а Мурак, с диким рычанием вывернувшись, взлетел как бешеный зверь и кинулся на меня, раскинув лапы. Бросок, и он с громким выдохом впечатался спиной в траву. Несколько секунд он ошеломленно лежал, приходя в себя, потом извернулся и медленно поднялся на задние лапы.
Я коротко и несильно влепил ему кулаком в нос, и, как только его живот начал надуваться очередным вздохом, остановил этот процесс ударом в солнечное сплетение. Мурак замер, не в силах пошевелиться.
Я дружески похлопал его по щеке и, не спеша, отошел к Шекилу.
- Достаточно?
Позади раздался топот. Я отшатнулся в сторону, и Мурак вложил в Шекила всю энергию, предназначенную для меня. Шекил и с ним еще пара зрителей исчезли в кустах.
Когда Мурак поворачивался ко мне, я широким замахом пяткой сбил его ступни с земли, последовал за его падающим телом и заломил его переднюю лапу, вывернув ее до предела. Мурак дико заорал, пытаясь освободиться, но сам себе причинял нестерпимую боль.
Дав ему время полностью осознать положение, я сказал:
- Мурак, я могу сломать тебе лапу и оторвать голову. Ты понял?
Он замер, подумал, испуганно заморгал и перестал сопротивляться.
- Ты проиграл, но я не хочу причинять тебе вреда. Ты понял?
- Да, - согласился он.
Я вскочил с него и, не оглядывась, пошел к речке, чтобы искупаться перед обедом.
Мы с Шидой часто ездили верхом. Легко, на зависть остальным, перебирались через речку и скакали галопом до опушки, пропадая за деревьями. Когда я смотрел как эта обросшая пушистой шерстью самка, радостно скалясь, ловко сидит в седле, то опять живо вспоминал множество эпизодов из прошлых жизней, чем-то неуловимо связанных между собой. Скоростные горки и визжащая на головокружительном спуске счастливая Вероника. Прекрасная Анна, в безумно сложных белых одеждах, кокетливо улыбаясь, гарцует на белой лошади. Маринка из конноспортивной школы, проносящаяся галопом и на ходу бросающая мне воздушный поцелуй. Прогулки верхом по весенней роще с Дамоной, сидящей по-женски боком в старинном строгом платье из грубой ткани на смирной кобыле. И даже гонки вокруг большого праздничного стола на молодых человеческих жеребцах и хохочущая Наташка, азартно бьющая голыми пятками в бока запыхавшегося Алика. И настроение, и отношение к этой женщине в тот момент было одинаковым. Зачем все это было? Не для того же только чтобы всякий раз в обычной жизни с тоской силиться вспомнить, когда же я переживал точно такое же?
В последнее время мы ездили не столько охотиться, сколько посмотреть, что там дальше, исследовать нашу местность. Я надеялся найти подходящие злаки и колчедан для получения серы, чтобы сделать порох.
На этот раз около двух часов мы ехали вдоль опушки леса. Когда оказались у обрывистого склона, Шида удивленно вскрикнула. Я посмотрел в долину и обомлел. Внизу на большом пространстве дымилось множество костров. Маленькие мохнатые фигурки ходили среди них. Я насчитал около пятидесяти переносных хижин из шкур, натянутых на деревянные каркасы. Похоже - это и были кочевники из старой легенды.
Я не видел ни одной лошади и из оружия различал только палки с привязанными каменными осколками. Столько народу, конечно, не могло прокормиться на одном месте, и они вынуждены были кочевать, уничтожая все годящееся в пищу на своем пути.
- Шида, это кочевники, - угрюмо сказал я.
- Да? Они совсем нестрашные!
- Это враги. Поехали назад.
Еще до вечернего костра мы рассказали вернувшимся охотникам об опасности. Ундук и Карид побежали по соседям. Вскоре около нашей пещеры собрались все главари. И тогда Гизак, сознавая свое особое положение, вышел к ним.
Все, как обычно, устроились на берегу речки, чтобы глубокомысленно сидеть на корточках и мудро плевать в воду. Это традиционно соответствовало собранию особой важности.
Через некоторое время позвали меня.
- Туюм! Сколько их там? - спросил Гизак.
- Дофига, - сообщил я горькую правду.
Главари озабоченно помолчали.
- А сколько им сюда добираться? - спросил Медил.
- День. Но они, наверное, еще не знают про нас.
- Тогда надо сваливать! - махнул лапой несдержанный Колап, - Мы уйдем незаметно, как раньше!
Все презрительно хмыкнули. Теперь решение "сваливать" получило наименьший приоритет.
- Мы охотники, - веско сказал Медил, - а охотники не говорят: "сваливать"! - он был из тех, кто ненавидел ново-пещерный сленг, - Мы придем к ним и поговорим.
- Ты думаешь, они говорят так же, как и мы? - спросил я.
- А как же? - удивился Медил.
- А вот, например, так, - и я произнес фразу на языке предыдущего воплощения.
Медил от неожиданности расхохотался, но остальные главари удивились и глубокомысленно помолчали.
- Не знаю, - наконец сказал Медил.
- А они могут нас победить? - спросил Колап.
- Легко, - заверил я, - Мы умеем только охотиться, а они всю жизнь отбирают чужое.
- Ты боишься битвы? - презрительно посмотрел на меня Медил.
- Можно попробовать отбиться, - я пожал плечами, - но нужно очень хорошо готовиться. Если будет время. И многие обязательно погибнут.
- А что еще делать? - спросил Гизак, - Я бы лучше попробовал отбиться!
- Можно уйти так, что нас никто не найдет, - сказал я, - Через пещеру. Помните, я рассказывал?
- В горы… - иронично кивнул Гизак, - Ты говорил, что вы полдня шли по пещере.
- Что мы дети в пещере ползать? - передернул от отвращения плечами Колап.
- Туюм! Их много раз больше, чем нас? - спросил Гизак.
- Вот, - я расчистил песок и нарисовал черточку, - Это будет означать один кочевник, - Я дорисовал кружок, - а это столько, сколько пальцев! - я дорисовал еще кружок, - а это…
Гизак не выдержал и зевнул.
Колап презрительно махнул лапой на мои закорючки:
- Туюм! Что мы, дети тут рисовать? Мы говорим серьезно!
- Просто скажи, - посоветовал Гизак, - их там дофига больше, чем нас?
Я растопырил все пальцы.
- Вот сколько раз их столько как нас! - тихо сказал я.
Все надолго замолчали и только остервенело плевали в речку.
Наконец заговорил Педул - самый старый главарь из дальней пещеры. В его косичке было не меньше сорока клыков.
- Вы все сказали правильно! - он помолчал, чтобы сказавшие насладились похвалой, - И нужно только все это расставить по порядку.
Я мысленно зааплодировал.
- Сначала попробуем пойти к ним поговорить!
- Да! - сказал Медил.
- Но будем готовиться к сражению.
- Да, - сказал я.
- Если не получится поговорить, попробуем отбиться!
- Да! - воскликнул Гизак.
- А если будет плохо, то уйдем через пещеру.
- Да, - кивнул Колап.
- Медил! Ты хотел говорить с ними?
- Да!
- Иди!
- Да! - облегченно вздохнули все.
- И я с ним! - сказал я, и все с усмешкой посмотрели на меня.
- Завтра утром начнем готовиться, - сказал Педул, - никто не пойдет на охоту. А ты, Медил, пойдешь говорить.
- Порядок лучше расставить немного по-другому, - сказал я, и Педул снисходительно поморщился.
- Что ты опять придумал? - со вздохом спросил Гизак как у надоедливого ребенка.
- Если мы утром пойдем говорить, то они сразу про нас узнают! - сказал я, - И мы не успеем подготовиться.
- Да, - признал Гизак.
- Лучше завтра и следующий день готовиться, а потом пойти говорить.
- Правильно, - согласился мудрый Педул. Все оскалились мне, а Гизак выразил одобрение, крепко хлопнув по спине, но я удержался и не полетел в речку.
Лидеры решительно сплюнули и удовлетворенно разошлись, чтобы по праву получить в своих пещерах лучшие куски вечерней пищи.
Ночью Шида плакала, и когда я спросил, не смогла сказать почему. Наша дочь вела себя спокойно и хорошо спала по ночам. Зато теща находила любой предлог, чтобы посетить наше гнездо. Она являлась даже ночью и презрительно фыркала, заставая нас в интимные моменты, но, почему-то, Шида не замечала надуманность поводов для этих визитов. Она чувствовала мою безмолвную вражду с ее матерью, но ничего мне не говорила.
Утром вожди подняли народ очень рано. Второй раз после весеннего праздника я видел всех вместе. Поначалу с непривычки никто не знал, что делать. Было много криков и безумных предложений. Но опять мудрый Педул расставил все по порядку, включая мои предложения. Он явно становился генералиссимусом нашего народа.
Обязанности распределились. Пока возводили две домны, экспедиция сходила за рудой, а отдельная группа готовила древесный уголь. Все остальные строили валы из камней с обеих сторон от входа нашей пещеры до реки потому как именно от нас была дорога на другую сторону хребта.
К вечеру мы выплавили много железа и наделали огромное количество заготовок для стрел, ножей и копий. До поздней ночи мы делали оружие. Каменный вал становился все более надежным.
Из других пещер перетаскивали общие запасы, занося их в глубину, чтобы в случае вынужденного ухода они не пропали.
Такие необычные масштабные приготовления соплеменники воспринимали как большую интересную игру. Невиданная грандиозность совершаемого притупляла чувство опасности. В поединке каждый привык рассчитывать на собственные силы и умения, а сейчас всем руководила некая коллективная организованность.
Следующий день прошел в таких же суматошных приготовлениях. На очередном собрании вождей я сказал, что если бы был на месте кочевников, то не стал бы атаковать прямо, а перебрался бы через реку далеко отсюда, вышел бы по склону вверх, и мы бы оказались как на ладони. Вожди почесали гривы и решили, что ни у кого не хватит ума на такую глупую хитрость, и только дурак будет так потеть, карабкаясь по очень крутому склону, когда враг вот он перед тобой и его так мало.
На следующий день все еще не было никаких признаков врагов. Я подумал, что может пройти сколько угодно времени, пока нас обнаружат или не обнаружат вообще. Может быть, эти кочевники жили там уже несколько лет. Но нашлись те, кто заходил в ту сторону, и они утверждали, что в прошлом году там никого не было.
Основные приготовления были закончены. Мы даже наделали большие глиняные кувшины, чтобы держать запас воды на время осады хотя в глубине пещеры было много воды.
Для врагов была приготовлена ловушка. Мы накосили много травы и камыша и разложили сушиться по ту сторону реки перед пещерой, чтобы поджечь сразу по всей площади горящими стрелами.
Выходы на охоту возобновились, но теперь больше носили разведывательный характер. Народ настолько проникся неизбежностью войны, что ждать становилось невыносимым. Я чувствовал себя виновником такого положения, хотя разве можно было сказать точно, как нужно действовать. Это полностью зависело от обстоятельств. Несколько раз я ездил верхом на разведку. Лагерь кочевников оставался на прежнем месте.
Наконец Медил заявил, что ему пора идти говорить и все согласились с этим. Я с трудом убедил его взять меня с собой и поехать верхом. Сначала он просто ради смеха попробовал поездить на коне, и неожиданно ему это понравилось. Шида с большой неохотой одолжила своего коня.
Народ тщательно приготовил подарки, и утром мы отправились. После первого часа езды Медил так натер свою задницу, что рычал от боли и хотел уже идти пешком, но я уговорил его подложить под себя стожок травы.
Мы спустились с обрыва и, привязав лошадей в кустах, нагруженные пошли к становищу.
Нас обнаружили, как только мы вышли из рощи. Лохматые, вонючие и очень несимпатичные особи окружили нас, непрерывно почесываясь от блох и смешно крича что-то не очень разборчивое. Отдельные слова были искажены до неузнаваемости, но в целом смысл вполне воспринимался.
Наглые лапы тянулись к нам, расхватывая ношу. Потом нас сбили с ног и поволокли. Мы намеренно не взяли с собой никакого оружия. Какой-то гад, тащивший меня за переднюю лапу, зачем-то все время выворачивал ее, и я мычал от боли. Медила вообще волокли за ноги, и он покорно стелился по траве гривой и ушами.
Около большой хижины нас бросили и, несколько раз пнув, расступились.
Я подобрал ноги к животу, повернулся и осторожно присел. Медил рядом выплюнул выбитый зуб с кровью и радостно оскалился суровому старикану, разодетому в шкурки сурков и с огромной шапкой из тех же шкурок, грозно нависающему над нами. Тот тоже оскалился.
- Кто вии? - спросил он скрежещущим голосом.
- Мы - народ! - сказал Медил, - Мы пришли с подарками, чтобы говорить!
Все вокруг залаяли от хохота.
- Оккудава вии пришлии? - спросил старикан, обводя взором горизонт.
- Мы скажем, если станем друзьями, - я тоже оскалился и тут же получил сильный пинок в бок. В раздавшемся хохоте не было веселья, а сквозило злое предвкушение расправы.
- Мы можем еще принести вам подарки! - заорал я.
Хохот стих, и старикан пожевал узкие губы.
- Вии смисные, - сказал он, - гаварите как дураки! Вии слабие. Мии сами возимим все.
Я показал лапой на Медила.
- Я слабее его, но я справлюсь с любым из ваших!
- О-ууу! - оскалился старикан, и вокруг все безудержно закашляли.
- Или самый сильный из вас боится???
Меня уже собирались запинать, но первая же размахнувшаяся лапа упорхнула в сторону и передо мной выросла настоящая горилла. Волна невыносимой вони перехватила мое дыхание.
- Я сам! - он схватил меня за шкирку и одной лапой поднял в воздух. Кочевники давно так не веселились.
- Мурак! - крикнул я, - Сваливай!
Кочевники явно не поняли, что я имел в виду. Хоть Мурак и ненавидел сленг, но тут уж признал его пользу и осторожно пополз, пока все внимание было на мне.
Лапа у гориллы начала уставать и медленно опускаться. Я извернулся, пружинисто ударив коленом снизу под оскаленную морду и, падая на траву, вскочил на все четыре лапы. Горилла прогнулся дугой и мешком повалился затылком вниз. Едва он коснулся земли, как я пяткой с хрустом перебил ему горло. Все удивленно охнули, а через мгновение, осознав случившееся, оцепенели. Только когда я, мечась в ярости как дикий зверь, свалил еще четверых, все очнулись и, после короткой паники, стоившей им еще троих поверженных, бросились врассыпную, несмотря на все свое превосходство.
Я кинулся вслед за теми, кто убегал в нужную сторону, и настигнутые оставались лежать на траве. Мурак резво прыгал через кусты далеко впереди.
Кочевники бегали гораздо хуже меня, и вскоре путь оказался свободен. Но за нами гналась вся опомнившаяся толпа уже с боевыми палками.
Мы лихорадочно отвязали лошадей и поскакали. Но не вверх по склону домой, а вниз. Неумелого Мурака болтало из стороны в сторону, но он каким-то чудом держался. Крики вскоре затихли позади. В лесу мы перешли на шаг.
Я повернулся к Мураку. Тот лихорадочно дышал, как будто это он скакал, а не лошадь. Но морда его была ужасно довольная.
- Мы круто свалили! - заорал он, полюбив сленг на всю жизнь.
- Ты молодец, Мурак!
- А тебя, Туюм, они теперь будут бояться! - загоготал Мурак.
- Хорошо мы поговорили с ними, Мурак!
Мы ехали и бахвалились как дети пока не показалась река.
- Мы должны еще сильнее запутать их! - решил я, - Давай поедем по воде как можно дальше!
- Какой ты хитрый, Туюм! - восхитился Мурак.
Но когда мы подъехали к нашим пещерам, то окончательно осознали, что война теперь неизбежна и это случится в ближайшее время.
Мурак показывал всем пустое место от выбитого зуба, что делало его морду устрашающе воинственной и заверял, что каждый из нас может положить кучу их народа, а Туюм вообще круто надрал им зады. Племя только качало головами и не узнавало обычно такого чопорного главаря. Потом он конфиденциально попросил меня смазать его дегтем от блох.
На следующий день мы увидели разведчиков по ту сторону реки. На крик сбежалось много народа. Выпустили несколько стрел и двое кочевников упали, но трое убежали. Я вскочил на коня и перебрался через реку. Один из подбитых был мертв, другой стонал со стрелой в боку. Я проскакал мимо и, вскоре нагнав бегущего, на ходу сбил его пращей, не выпуская камень. Чуть дальше прикончил еще одного. Третьего я так и не нашел, и вернулся, чтобы собрать стрелы.
Я чувствовал, что эта жизнь полностью завладевает мной, я не могу уже остановить или изменить несущий меня поток и делаю не то, к чему у меня лежит душа, а то, что следует по сценарию происходящего. Такое рано или поздно случалось во всех моих воплощениях, и несправедливость этого всегда угнетала меня.
Я ненавидел войну. Она меня всегда ужасала тупой бессмысленностью множества жертв. Но, оказываясь в ее власти, я принимал неизбежное, отбрасывал сомнения и делал свою работу.
Нужно было узнать, где сейчас враги. Ближе к вечеру я собрался на разведку. Шида заявила, что едет со мной. Я попытался отговорить ее, но аргументы вроде, что это опасно и это не женское дело только удивили ее. Она не понимала, почему если опасно, то это не женское дело. Я смирился и даже немного обрадовался. Все-таки Шида прекрасно ездила верхом и от нее могла быть только польза.
Мы проделали весь путь и увидели, что кочевники так и остались на своем прежнем месте. Не было заметно никаких приготовлений к войне.
Может быть, мы вообще не казались им достаточным поводом для серьезных действий? Но кто из дикарей мог бы простить перенесенный позор? Или это было обычной примитивной безалаберностью? Неужели они боялись нас?
Наверняка убежавший разведчик уже рассказал про наше дальнобойное оружие. Теперь только на пользу было бы усилить их страх.
Я повернулся к Шиде.
- Слушай! Мы сейчас подкрадемся и будем стрелять из луков. А потом ускачем от них!
Шида возбужденно сверкнула глазами.
- Да!
Под прикрытием высоких кустов мы подобрались достаточно близко. Сначала мы достали стрелы с намотанным сухим мхом, смазанным еловой смолой, на концах, подожгли их и выпустили по хижинам. Две хижины загорелись, и в становище началась паника. Мы выпустили еще пару горящих стрел и нас заметили. Когда орущая толпа побежала к нам, мы сосредоточенно принялись сбивать одного за другим.
- Шида! - крикнул я, закидывая лук за спину, - Хватит! Уезжаем!
Но она пустила еще две стрелы, и мы развернулись перед самыми мордами разъяренных кочевников. Один успел схватиться за хвост моего коня, но, получив копытами в голову, полетел кувырком. При этом я чуть было тоже не вылетел из ненадежного седла.
Мы вернулись уже после общих вечерних посиделок, съели, то немногое, что осталось и рассказали о нашей вылазке.
- Туюм, - мрачно вздохнул Ундук, - они нам еще не сделали никакого вреда, а мы им сделали уже много…
Я удивился, опечалился его правотой и обрадовался в душе такому справедливому замечанию.
- Мы пришли с подарками, - возразил я, - но они пообещали отнять у нас все, хотели нас не просто убить, а насладиться нашим страданием. И чтобы остаться в живых нам пришлось убить некоторых.
- А сегодня ты сам напал на них…
- Они сразу решили стать нашими врагами. А враги должны бояться. Может быть, тогда они не станут нападать.
- Да! - воскликнул Гизак, - Туюм все делал правильно!
Шида покормила и уложила нашу дочь. Мы легли, и она снова тихо заплакала. Мне тоже было не по себе. Мы заснули не скоро.
Перед утренней едой снаружи внезапно раздались крики, и мы, готовясь к худшему, выскочили из пещеры. На той стороне, вдалеке у опушки леса стоял кочевник, размахивая лапами, без оружия. Никто не стрелял в него из-за слишком большого расстояния. Все ждали, когда он подойдет поближе.
- Не стреляйте! - крикнул я, узнав старикана, - Это пришел их вождь. Он без оружия.
Я вышел вперед и помахал ему лапой. Тот помахал в ответ и подошел еще немного.
- Гизак! - крикнул я, - Он хочет говорить, но боится. Нужно чтобы народ ушел в пещеру!
Вскоре у реки остался только я, Гизак, Медил и Педул.
Кочевник подошел совсем близко, к берегу реки.
- Мии пришли больтать! - крикнул он заискивающим голосом, - Мии тащились дарилки!
- Мии очень рады! - проорал я в ответ.
Кочевник повернулся к лесу и громко свистнул. Оттуда вышли еще двое с кожаными мешками и, испуганно поглядывая на нас, подошли к берегу.
Я отвязал лошадь и перебрался на ту сторону. Двое кочевников в страхе отступили, но старикан остался на месте.
- Меня зовут Туюм! - сказал я.
- Мииня - Тивир!
- Тивир, я перевезу тебя на ту сторону! - предложил я.
Ему было страшно, но он покорился, и вскоре я задыхался от невообразимо вонючей шерсти перед своей мордой.
- Дарилки! - крикнул Тивир помощникам.
Мы загрузились мешками.
На нашей стороне старикан спрыгнул с коня, а я с облегчением вдохнул свежего воздуха.
- Это Педул! - представил я, - наш самый мудрый!
Педул простодушно оскалился и громко выпустил накопившиеся газы чтобы не мешали важной беседе.
Я отвел коня в загон, и начались переговоры.
Выходило, что с нами никто не собирался воевать, а инцидент с подарками случился как-то сам собой из-за непонимания сторон. Я не очень этому поверил. Но, главное, мы решили, что никто больше не будет причинять вред другой стороне.
- Вии шибко страховые, - качачал головой Тивир, - жизните как мурши в норах и яроснии как зверии. Вис много как муршив?
- Да, нас шибко много. Тут много наших нор, - подтвердил Педул.
Взамен принесенных подарков мы вручили большие куски медовых сот и железный нож.
Тивир был в нескрываемом восторге.
- Мии еще тащиим дарилки! - предлжил он, осторожно поглаживая пальцем острое лезвие, - А вии нам - еще такой нож!
Мы переглянулись, но согласились.
Потом мы устроили небольшой банкет у отдельного костра на берегу речки. К нам присоединились два томящихся на том берегу кочевника. Они сами перебрались через реку, удерживая за лапы друг друга в стремительном потоке.
Мы не хотели приглашать кочевников в пещеру по двум причинам: чтобы не избавляться потом от блох, и чтобы они не видели сколько нас на самом деле.
По ходу дружеской болтовни выяснилось, что кочевники пришли к нам издалека в прошлом году потому, что в их местах кончилась дичь. Что они не любят горы и не собираются переселяться близко к нам. Короче, не будут нам мешать.
Потом мы помогли им перебраться через реку и тепло распрощались.
Наш народ был счастлив слышать о заключенном мире. Специально организованная охота за кабаном окончилась удачно, и вечером мы закатили нешуточный пир. Беззаботные крики не смолкали до поздней ночи.
Некоторое время казалось, что все вокруг существует только для нас. Наша дочь быстро росла и уже сама ползала. Но я мало уделял ей внимания, возвращаясь только к вечернему костру. В полумраке нашей дальней ниши она лазила по нам с Шидой и играла сама с собой. Я попросил Шиду передать матери, чтобы она чаще выносила дочь днем из пещеры.
Посланцы кочевников иногда вторгались в нашу жизнь, всегда как-то некстати. Они приносили куски соленого кабаньего сала, вяленую рыбу и неплохо выделанные шкуры. А взамен просили только ножи. Обычно их обнаруживал тот, кто утром первым выходил из пещеры, терпеливо сидящими на противоположном берегу реки.
Всякий раз при встрече мы приветствовали друг друга преувеличенно радостными криками, но настоящей дружбы не получалось. Мы не то, что недолюбливали их, но не хотелось подцепить блох, лишний раз дышать их специфической вонью, слегка раздражала их смешная речь. Вообще их уклад жизни был чужд. А они, конечно, чувствовали наше отношение, и вряд ли им это нравилась.
В общем, обмен был нам выгоден. Их шкуры выделывались гораздо лучше наших.
Вскоре и у них появились луки. Правда, я видел, что они еще не слишком хороши.
Как-то с охоты раньше, чем обычно вернулась соседская молодая самка, вся помятая и зареванная. Она рассказала, что встретила троих кочевников, и каждый из них развлекался с ней, пока другие держали. Она металась перед нашей пещерой, не находя места, брезгливо отряхивала шкуру и умоляла скорее намазать ее дегтем.
Народ пришел в ярость.
На следующий день, утром, на берегу оказались ждущие, как ни в чем ни бывало, торговцы. Пока к ним переправлялась суровая делегация, они недоумевали, почему мы не кричим радостные приветствия и неуверенно скалились.
- Вы шибко обидели нас! - проревел Медил.
Морды у торговцев вытянулись, и они вскочили на задние лапы.
- Мии не обисалии!
- Ваши охотники поймали и мучили нашу женщину в лесу! - сказал я.
- Нет!!!
- Да!!! - заорал Медил.
- Она может показать их! - добавил я.
Торговцы затравленно переглянулись.
- Она могит врать! - нагло выкрикнул один из них.
- Она пришла вся измученная, - сказал я, - Вы не хотите найти и наказать виновных?
Торговцы опять переглянулись.
- Нии хочим!
- Выбирайте, что вы не хотите больше, - угрожающе прорычал я, - не хотите наказать виновного или не хотите поссориться с нами!
- Мии не хочим наказать и не хочим рассориться!
Стоявший молча Гизак не выдержал и встряхнул говорившего так, что у того лязгнули челюсти. Тот не удержался на лапах и свалился на траву.
- Идите! - я махнул лапой на лес, - Подумайте, как поступить справедливо не только для вас, но и для нас.
Торговцы ушли на этот раз без ножа, оставив свои дарилки на траве.
На следующий день никто не пришел. И на следующий тоже. Женщины больше не ходили в одиночку, да и мужчины старались группироваться.
На третий день я поскакал взглянуть на кочевников. Их лагерь, казалось, был без изменения. Я понаблюдал немного и вернулся, успокоенный.
С тех пор торговые обмены прекратились, и кочевники начали забываться.
В конце лета Ундук привел женщину из соседней пещеры, гораздо старше себя, и стал жить с ней в самой дальней нише, рядом с проходом в глубину. Она была уже беременна. Начались разговоры, что Ундук не вовремя позвал ребенка из Мира За Горами, что рожать на зиму нельзя, ребенок обязательно погибнет. Однажды мать Шиды поговорила с ней, и та заплакала. Мать Шиды немного отошла и вдруг со всей силы ударила кулаком в живот женщине. Та согнулась до земли и натужно закашляла. Я видел это и был потрясен, но все восприняли случившееся как должное. Вскоре у женщины был выкидыш.
Я долго думал об этом случае, потом не выдержал и подошел к Гизаку.
- Слушай! Теперь совсем не обязательно убивать детей на зиму!
Гизак озабочено зевнул во всю пасть, продолжая шлифовать древко стрелы.
- Зимние всегда сдыхают.
- У нас теперь есть теплая вода, шкуры, и мы легко можем сохранить детей.
- У всех одно время рождения, - Гизак снова зевнул, - Все в один праздник получают новый клык.
- И из-за этого нужно убивать собственных детей?!
- Гизак отложил древко и раздраженно посмотрел на меня.
- Пусть будут в Мире За Горами, пока мы не позовем вовремя! Больше нет свободных ниш. Видел? Ты хочешь жить вместе с Ундуком?
Я замялся, подбирая слово потому, что понятие дом в этом языке означало пещеру, а остальное годилось только для обозначения охотничьих шалашей.
- Мы будем строить новые пещеры-шалаши, - наконец сказал я.
Гизак удивленно ухмыльнулся.
- Строй, - просто сказал он и снова принялся точить стрелу.
Через месяц у нас с Шидой возник собственный домик, рядом с загоном для коней. Я сплел его из веток между врытыми в землю стволами деревьев. Стены были густо замазаны глиной с травой, а покатую крышу покрывал толстый слой камыша. Внутри я соорудил каменную печку, замазав ее глиной. Было и невиданное новшество - кровать из толстых веток с большой кипой сена, покрытой шкурой. Еще была прочная дверь, сплетенная из веток.
Все, конечно, приходили смотреть на дом и во время его возведения и когда я объявил, что все готово. Так что на празднике, который мы с Шидой устроили, все выражали уже сложившееся мнение.
- Это у тебя не дом, а большой костер, который еще не подожгли, - изрек мудрый Педул.
- А зимой ты один будешь отгонять волков? - озабоченно спросил Ундук.
- Этот дом надежно закрывается, Ундук, - я похлопал дверью у него перед носом.
Но Шида тоже отнеслась к моей затее настороженно.
- Зимой там будет холодно, - она заранее поежилась, - И скучно!
Последнее ее замечание достало меня. Ну, как же без обычного зимнего развлечения молодых женщин?
- Когда ты там будешь жить? - спросил Гизак.
- Не знаю…
Мне и самому не хотелось рвать нить, связывающую меня с пещерой, отделившись в собственном жилье.
- Ундук, а ты хочешь жить здесь? - вдруг спросил я.
- Ундук выпучил глаза и раскрыл пасть. Потом вошел в домик и повалился на кровать.
- Да! - заорал он радостно.
- Все, можешь жить!
- А мы? - Шиде вдруг стало жалко дома.
- Зимой же будет скучно! Но если ты хочешь, я построю еще один.
- А этот?
- Этот я уже отдал Ундуку.
Она удивленно посмотрела на меня, сердито фыркнула и ушла. Обычные женские обиды. Они не спешат ценить то, что сделал для них мужчина, а ведь для мужчины это очень важно.
Ночами становилось все холоднее. Все завидовали Ундуку потому, что его печка быстро согревала домик, и еду было очень удобно готовить. Шида дулась на меня, хотя я пообещал весной построить дом гораздо лучше прежнего. Наша дочь пока не болела и у Гизака тоже. Мы с ним тихо радовались и уже договорились, что когда родятся сыновья, мы сделаем все, чтобы они дружили.
Но настал день, когда все изменилось.
С самого утра началась паника. Я выбежал из пещеры. На противоположном берегу суетилась несметная толпа кочевников. Во много раз больше, чем я видел в их лагере. Значит, пришли еще и другие. Поэтому они и решились напасть на нас.
А из леса появлялись все новые. Они деловито кричали и подтаскивали к реке огромные стволы упавших деревьев.
Из других пещер к нам сбегался народ, таща свои запасы, как это мы планировали раньше. Мужчины готовились к битве. Я бегал от лидера к лидеру пока, наконец, мы сообща не решили, что будем делать.
Все зимние запасы дров были вынесены из пещеры и сложены перед ней. Мы обмотали осмоленным мхом концы стрел и разожгли пока небольшой костер перед рекой. Часть мужчин и женщины уносили запасы в глубину пещеры. Шида показывала им дорогу.
Я отвязал испуганных коней, хлестнул их плетью, и они ускакали прочь.
На том берегу лениво сидел Тивир, у самой воды на большом валуне, закутанный в шкуры до голых пяток. Его огромная шапка была надвинута на глаза. Свесив лапы, он с интересом смотрел за нами. Я подошел к реке.
- Эй! Тивир!
- А-аа, Туюм! - он добродушно оскалился.
- Что вы там делаете?
- Вии хапнили нашии дарилки. Мии вас перебьем. Хапним ваши железяки.
Как только я убедился в неизбежности войны, то, не собираясь вступать с ним в полемику, просто поднял лук и всадил стрелу ему в лоб, пригвоздив к нему шапку. Он мешком слетел с камня. Вокруг завопили, и несколько неумело выпущенных стрел пролетело мимо меня. Я отбежал подальше.
Наши мужчины тут же подожгли свои стрелы от костра и выпустили их по всей площади с сухой травой. Там со всех сторон взметнулось пламя, охватывая шерсть на телах кочевников. Раздались дикие вопли.
Мы не успели обрадоваться такому успеху. На нас сверху полетели камни. Я на мгновение задрал голову и увидел высоко над нами другую толпу, спускающуюся по крутому опасному склону. Теперь крики боли раздались с нашей стороны.
- В пещеру!!! - заорал я, - Сваливаем!!!
Камень попал в правое плечо, бросив меня на землю. Рука онемела, и ниже жгучей разливающейся боли я не чувствовал ничего.
Рядом с головой землю взрыл большой обломок. Я вскочил, закинул лук за спину и побежал, закрывая здоровой лапой голову. И не зря закрывал потому, что перед самым входом в пещеру другой камень ударил меня, и я повалился головой в проход. Кто-то тут же наступил на меня, и я с трудом отполз в сторону, не в силах подняться.
Снаружи пахнуло сильным жаром. Кто-то поджег все дрова перед пещерой. Пока они горят, никто не сможет войти.
Наконец я встал на лапы. Голова ныла от удара, а левая кисть была разбита. Перед глазами все медленно плыло в сторону. Пошатываясь, я пошел вглубь, на ходу кое-как подхватив на левый локоть свой рюкзак.
Кроме меня никого уже не было. Где-то впереди слабо отсвечивали блики, и я поспешил туда. Головокружение немного утихло, и я вскоре догнал отходящих. Последним шел Ундук, не успевший взять свои вещи. Он оглянулся. Я попросил его понести мой рюкзак.
Мы долго шли по знакомым переходам, проползая в узкие дыры. Мое плечо отдавалось жгучей болью. Сломанные пальцы на левой лапе болели не так сильно.
Мы пролезли из узкой дыры вверх по расширяющемуся проходу. Ундук помогал мне снизу.
Пока я выбирался, мы отстали от других. Я попросил Ундука достать из моего рюкзака свечи. Мы немного отдохнули и полезли дальше.
Наконец, вскарабкавшись по последнему колодцу, мы вышли в зал перед выходом. Здесь уже были навалены вещи и продукты. Но только те, что удалось унести на себе. Раненые стонали, дети визжали, женщины с подавленной горечью пытались их успокоить.
Шиды здесь не было. Я не мог сам никому помочь и принялся объяснять, как это сделать. И те, кто брался за это, неумело, причиняя дикие страдания, оттягивали конечности и, выравнивая сломанные кости, фиксировали их.
Я вышел из пещеры. Шида сидела внизу, на песке у озерца, с нашим ребенком. Я спустился к ней. Она увидела меня, радостно вскрикнула, вскочила и потерлась носом о мою щеку. Ребенок помешал ей обнять меня и причинить боль.
- Туюм, - она снова потухла, - нас теперь мало…
- И мне долго болеть, - признался я, - у меня отбиты лапы.
Она встревожено осмотрела меня и сморщилась от сочувствия.
- Теперь я буду охотиться, - заявила Шида, - а ты - сидеть с Вэйни, - она засмеялась.
Господи, зачем я так назвал свою лохматую дочь?
Я вдруг остро почувствовал, насколько остался далек от этих диких людей. И тут же понял, что я вообще никогда не соприкасался близко с той жизнью, где мне приходилось быть, так, чтобы это стала действительно моя жизнь. Я всегда оставался скорее наблюдателем, чем участником.
Я воображал, что моя задача здесь уже почти выполнена, - я нужен Шиде. А сейчас видел, что все представлял совершенно неправильно. И у меня уже вряд ли оставались шансы что-то исправить. Потому, что мое желание покинуть эту жизнь стало больше желания слиться с ней.
- Шида! Хорошо, что у нас не было своего дома, теперь не жалко, что его нет, - сказал я грустно, - А вот Ундуку - жалко.
- Ундук снова один, - сказала Шида печально.
Стало темнеть, и подул холодный ветер.
- Пойдем, Шида. Нужно гнездо делать.
Из всех пещер нас осталось девятнадцать взрослых, из них двенадцать женщин. Ни Гизака, ни Медила с нами не было. Из лидеров остался только мудрый и осторожный Педул. Удивительнее всего, что с нами остался медлительный и неразговорчивый Чидан, любимым и постоянным занятием которого было вытачивать новые узоры на своих палках чести с приоткрытой от старания пастью.
Всех детей удалось вывести невредимыми. Большинство подростков осталось без родителей и это не вписывалось в уклад жизни племени.
Нужно было решать, как жить дальше. Мужчины спустились к речке, чтобы посовещаться. А женщины остались наблюдать за колодцем, рядом с которым мы навалили кучу метательных камней, и присматривать за детьми.
Мы расселись, и Бугар первым плюнул в речку.
- Здесь плохая охота, - сказал он, - Запасов на зиму не наберем. А детей лишних очень много. Нужно отправить их в Мир За Горами.
- Нет! - тут же сказал я, по всем правилам сплевывая в речку, - Нас мало и без них мы не станем снова сильными.
- Мы наделаем их когда всего будет вдоволь! - начал горячиться Бугар.
- Нет!! - сказал я твердо.
- Туюм! У тебя сломаны лапы, чтобы так со мной разговаривать!
- Мне не нужны лапы, чтобы разговаривать с тобой, Бугар!
- Ты вызываешь меня?
- А разве ты главарь?
Педул резко сплюнул в речку.
- Сначала нам нужно выбрать вождя, - сказал он.
- Я самый сильный сейчас, - сказал Бугар, - значит я - вождь.
- Сейчас нужен не самый сильный, а самый мудрый, - возразил Педул.
Бугар вскочил на задние лапы и зарычал.
- Кто здесь скажет, что я не главарь?
Я тоже поднялся.
- Ты не можешь быть главарем, Бугар.
Бугар раскрыл огромные лапы, обнимая небо, и бросился на меня.
Я поднырнул под его лапу и, разгибаясь, ударил ногой ему под мышку. Бугар с шумом упал в речку, но тут же вскочил, отряхнувшись как зверюга и повернулся ко мне, придерживая парализованную лапу. Я тут же с разворота залепил ему пяткой в подбородок, и он опять мешком рухнул в речку. Воды было мало, и Бугар не нахлебался. Он пришел в себя, медленно привстал и опять встряхнулся, разбрызгивая воду во все стороны. И тут же зарычал от боли в голове. А когда снова открыл глаза и посмотрел на берег, то заметно присмирел.
На берегу перед ним стояла Шида с натянутым луком.
- Шида! - сказал я, - Даже если бы он победил, ты не должна стрелять в него!
- Почему?
- Нас очень мало осталось. И мы не враги, а просто выясняли, кто сильнее. Правда, Бугар?
- Правда, Туюм, - признал ошеломленный Бугар, выбираясь на берег.
- У нас больше не будет главаря, который все решает сам, - сказал я, и все удивленно переглянулись. Хорошо, что к этому времени народ перестал удивляться необычности моих предложений.
- На собрании мы все будем думать, а Педул будет все расставлять по порядку.
До самого вечера мы думали, как жить дальше. Пока все было еще очень неясно. Могли опять прийти кочевники. По пещере или через гребень. Но в любом случае наша жизнь надолго перестала быть такой беззаботной как раньше.
Четверо раненых, включая меня, вынуждены были сидеть в пещере. Мы сменялись, дежуря у последнего колодца. Но кочевники оттуда не появлялись, хотя найти нас по оставленным следам было несложно.
Место главаря у костра пока что не определилось, хотя и Бугар и Педул приволокли себе особенно удобные камни, выделяющиеся среди других.
Мне показалось, что регламент поднятых лап в беседе у костра, все же, был хорошей и полезной находкой и начал было поднимать лапы в пример. Но это посчитали моей слабостью, и несколько насмешек заставили меня оставить попытки вернуть утраченную традицию.
Так же странно воспринимались мои попытки внедрить привлекательность гуманности, когда в момент дележа еды я не брал себе лучшие куски, а передавал их детям и женщинам.
При каждом подходящем случае Багар и Педул пытались утвердить свои лидерские права, но мне пока удавалось это пресекать, ощущая накапливающуюся враждебность обоих претендентов. Я знал, что если подвернется несчастный случай со мной, они этим несомненно воспользуются.
Негласным лидером, все же, оставался я. В моменты острых споров мое слово оказывалось решающим, мне никто не рисковал открыто перечить. Так что избавиться от иерархии власти не получилось. Скорее, такая ситуация приносила больше вреда и постоянно проявлялась как очевидно неестественная, не понимаемая и не принимаемая всеми.
А пока что про меня поползли пещерные сплетни, что раньше все у народа было хорошо, но как только Трепло Туюм начал навязывать свои новшества, все стало неправильным и вот, что теперь осталось от народа. Кто-то же должен быть виновником несчастья.
Железные ножи и наконечники, горшки, луки, медицинская помощь, мед, новые блюда, очень заметно обогатившийся лексикон и сложность фраз в обсуждениях - во всем можно было найти и плохую, неправильную сторону. "Народ стал ленивым, слишком хитрым и болтливым", - сетовали многие.
Я прекрасно понимал, что только сверхжизнь давала мне возможность так сильно влиять на племя, но и этого не хватало. Чтобы что-то изменить так, чтобы все это понимали и приняли, совершенно необходимо было сначала полностью изменить всех. А без этого никакое могущество не в силах было помочь. Изменить всех равнозначно тому, что старые сущности людей умерли и на их месте возникли новые.
Часто шел мелкий холодный дождь. Дичь найти становилось все труднее. Я объяснял, как делать различные ловушки, но вскоре стало казаться, что мы переловили все, что водится в этом ущелье.
Дни пролетали быстро. Я возился с выздоравливающими, проверял расставленные в горах силки, занимался с подростками, делал стрелы. Мы лишились многих культурных приобретений. Здесь не было руды для изготовления железа, хорошей глины для горшков, я почти перестал рассказывать истории у костра. Шекила больше не было с нами и его музыки по утрам не хватало для ощущения благополучия. Как-то разговор зашел о празднике Полной Луны и все замолчали в унынии.
Я, как мог, обустроил место для нас с Шидой, из осколков камней выложил стенку, скрепляя ее глиной, которая отгородила нас от остальной части пещеры, мы натаскали травы, и получилось уютное гнездо. На этот раз мы расположились рядом с выходом и дневной свет достаточно хорошо освещал все внутри.
Многим понравилось, как мы устроились, и в пещере выросли каменные перегородки. В центре осталось большое место, где устроили гнезда для подростков.
Мои лапы поджили настолько, что я решил пойти на разведку к нашей старой пещере. Я добирался долго и осторожно.
Почти в самом начале лабиринта, в одном из залов, оставленное продовольствие так и лежало нетронутым. Кочевники не решились заходить в глубину. Это значило, что мы сможем перезимовать, не голодая. И теперь можно было не думать постоянно, что кочевники проникнут к нам через пещеру.
Вскоре я оказался в покинутых местах. Там никого и ничего не было. Только смердело от брошенных снаружи мертвых тел. Этот запах был настолько силен и отвратителен, что я не смог выйти наружу.
Я побродил немного по пещере, постоял около растоптанного инструмента Шекила, помянул с грустью нашу жизнь и пошел назад.
Мы сделали последний колодец более проходимым, вырубив ступени в наиболее опасных местах и навесив веревки. Несколько дней потребовалось, чтобы перетащить оставленные запасы продовольствия.
Теперь на охоту выходили только чтобы хоть чем-то заняться. Мы зажили по-зимнему задолго до зимы. А Шида почему-то не была на этот раз беременна. И конечно, она не отставала от других женщин в развлечениях с мужчинами.
Я же, отягощенный тысячелетним опытом, не мог быть таким же непосредственным и не желал развлекаться с другими женщинами, хотя теперь женщин было больше, чем мужчин, и они настойчиво требовали внимания. Это породило еще одно направление слухов про тайные слабости Трепла Туюма.
Тот, кто испытал всепоглощающую радость единства с другой душой, как мы с Вэйни, понимает, что самое главное в жизни - это духовная близость. Только Шида связывала меня с этим миром. Если бы я потерял эту связь, то ничто бы уже не удерживало меня здесь. А теперь и Шида все больше отдалялась от меня.
Несмотря на обеспеченную зиму, стало привычным подавленное настроение. Потери оказались слишком велики. Неопределенность впереди тяготила. Нас лишили родных мест, а этого узкого ущелья было явно недостаточно для жизни племени.
Но все можно было бы преодолеть. Нужно только не предаваться унынию, а что-то делать, придумывать, выживать. Я же больше не чувствовал моральных сил для этого. Мне не хватало того, ради чего я бы боролся. Даже мысль о дочери не оживляла.
Я часто бродил один по склонам среди унылых мокрых кустов. И однажды, когда настроение было особенно безысходным, меня потянуло подальше в горы.
Я забрался довольно высоко, на самый гребень. Холодный ветер гнал облака снизу, и часто все погружалось в туман, и тогда начинала сыпать редкая снежная крупа.
Знакомое снисходительное безразличие овладело мной. Я не видел в перспективе ничего обнадеживающего. Есть я, есть эти холодные безучастные горы, этот мир с глупой суетой, которому я не нужен и который не нужен мне. Не в моих силах оказалось сделать так, чтобы близкие мне люди были счастливы. Это - не мой мир. Или у меня нет сил или умения, или желания принять этот мир так, чтобы он стал моим.
Я начал опрометчиво спускаться по скользким мокрым камням. Справа склон обрывался отвесной стеной. Нужно было бы обойти скальный зуб и спуститься к кулуару. Задняя лапа соскользнула с камня. Я попытался удержаться, но еще не зажившие пальцы свело болью. Камень ударил меня, оттолкнув в пустоту, стенка взметнулась вверх, и торжествующая шекиловская музыка скрежещущим аккордом сковала мысли. На мгновение я ощутил нечто вроде вздоха сожаления моего наставника. Как если бы он махнул на меня рукой.
Сколько раз я уже влетал в это внежизненное пространство. На этот раз не было ошеломляющего перехода при вспоминании всего былого. Я лишь вдруг ясно увидел, что чаще всего погибал именно в горах. Они неосознанно манили меня не только своей красотой, но и как врата в иной мир. Когда я слишком не соответствовал жизни, то меня неудержимо тянуло в мир гор.
Как обычно, отчаянная надежда на встречу с Вэйни наполнила меня. Я напрягал мои обостренные чувства, но не ощутил ее.
Передо мной стоял мой наставник с грустной любящей улыбкой.
- Привет, - небрежно бросил я, - от никчемного ученика.
- Привет, друг мой… Я рад за тебя. Ты кое-что понял.
Я не верил своим чувствам.
- Я понял?? Что, динозавры отменяются?
Я вспомнил наши древние разговоры с наставником, попытки отстоять справедливость так, как я ее понимаю.
- Почему же мир так жесток? - спрашивал я, - Почему так мало от меня зависит? И все, что бы я ни делал, может быть перечеркнуто в одно мгновение?
- Мир - это арена для многих сил. Твоя воля - попасть в беду или суметь избежать ее. Ты сам можешь прыгнуть в бездну. Ты можешь построить дом под горой, и его разрушит лавина. Или своим бездействием дать растерзать себя зверю. Но всегда есть множество правильных путей, чтобы избежать любой беды. Нужно только научиться понимать.
- Научиться понимать, попадая в беду?
- Другого пути нет… Невозможно понять то, чего не испытал сам. И я помогаю тебе, - молвил он с суровой добротой.
- Но одни рождаются в достатке и путь их легок, а другие рождаются в нищете и, к тому же, им постоянно не везет!
- Нет такого достатка, который удовлетворил бы человека. Достаток - всегда относителен. Но чем больше ты имеешь относительно других людей, тем дальше ты от их истиной любви и привязанности.
Вот и теперь наставник со всепонимающей любовью смотрел на меня.
- Теперь ты можешь отдохнуть... или опять принять жизнь…
Я так устал от вереницы никчемных воплощений, что мой безмолвный протест заставил наставника понимающе улыбнуться, но он поднял на меня сияющий взор, в котором была какая-то особенная торжественность.
- Только знай, ты оставил близких, которым очень нужен.
- Я нужен? Ты уверен?
- Я знаю.
Это поразило меня. Я заколебался. Но спросил.
- Я так хотел бы знать, где Вэйни…
- Она - твоя дочь, - просто ответил наставник, - Она многое сделала, чтобы так произошло, но ты ее оставил в той жизни.
У меня все перевернулось, и сожаление от случившегося лишило сил и воли.
И тут легкий освежающий порыв влил в меня новую энергию жизни. Чувство фатального безразличия исчезло.
- Спасибо… - ошеломленно поблагодарил я за столь щедрый и редкий дар.
- Возвращайся, друг мой. Тебя ждут.
Открыв глаза, я увидел, что лежу на мелкой осыпи, головой вниз. Высоко вверху вздымалась отвесная стена, с которой я упал. От ее подножия по крутому склону мое тело в сырой грязи прочертило широкий длинный след.
Я мысленно просканировал себя. Сильно болело правое плечо. Я медленно повернулся и поднялся на чуть дрожащие лапы. Тело было избито, но цело. Изломанный лук валялся рядом.
Чуть ниже протекал ручей. Я лег и жадно напился.
Облака ненадолго прорвались, заходящее солнце разогнало унылый полумрак. Я ощутил прилив оптимизма и решительности. Все менялось на глазах. Это был мир Вэйни, и я жил в нем. Теперь моя жизнь была полна смысла.
Нет, не только физические способности понадобятся мне. Я буду использовать все, что предоставляет сверхжизнь, чтобы мое племя больше никого не боялось. Меня заботил уже не только тот срок, который отведен мне, но срок моих детей и детей Вэйни.
Когда я добрался до стоянки, то был решительно настроен на то, что скоро мы будем жить на старом месте и не бояться кочевников.
Возвращаться с пустыми лапами здесь и в такое время года не считалось зазорным. Но от моего лука осталась одна тетива и Ундук, по обыкновению сидящий на корточках у входа, удивленно поднял косматые брови. Но что-то в моей морде было такое, что он радостно оскалился.
- Туюм! - крикнул он, - Ты как будто из Мира За Горами вернулся! Совсем по-другому выглядишь, - приятно смотреть!
- Упал и головой стукнулся, - ответил я, - очень помогает!
Мы рассмеялись, чувствуя, что подавленному настроению наступает конец. Неужели это я был его главной причиной?
А жизнь, в общем-то, налаживалась. Дети играли и кричали совсем уже не притихшими голосами, вкусно пахло вечерним супом.
Я прошел за каменную стену своего гнезда и подошел к Шиде. Она посмотрела на меня и улыбнулась, тоже заметив то, как во мне много изменилось.
Наша дочь спала рядом на шкуре. Я не удержался и взял ее на руки. Она открыла глаза и потянулась всем телом. Как она уже сильно подросла! Неужели я так давно не уделял ей внимания?
Я с любопытством всмотрелся в ее мордочку. Ее мохнатая лапка играючи стукнула по моему широкому носу.
- Вэйни, зачем ты это сделала? - тихо сказал я, - Что теперь будет?
Она очень внимательно посмотрела на меня. Ее ротик приоткрылся.
- Туюм!
Я чуть было не уронил ее от неожиданности. Это было сказано совсем не по-детски, и этот понимающий взгляд...
Все во мне похолодело. Я пригляделся внимательнее, и подозрение окрепло. То, что она была развита далеко не по возрасту, осмысленная улыбка и так много говорящий взгляд могут означать только одно.
Но никогда еще не было, чтобы два существа одновременно имели супержизь!
- Ты не знал? Она давно уже разговаривает, - сказала довольная Шида, - ты вложил в нее слишком много силы!
Я не был готов. Этот ребенок так не подходил для того, чтобы вмещать в себя Вэйни!
- Дивола! - позвала меня Вэйни ясно и очень спокойно.
И моя истинная сущность отбросила все барьеры. Передо мной была Вэйни и неважно какое у нее тело. Это было так давно, когда мы жили в одной жизни…
Я заговорил с ней на языке этой общей жизни и Вэйни, улыбнувшись, ответила.
Шида попятилась от нас с испуганными глазами.
Со мной почему-то всегда так. Когда приходит то, о чем давно и страстно мечтаешь, то нет ощущения радостного предельного счастья, которое, казалось бы, должно наступить. Даже начинаешь сомневаться: а действительно ли ты так хотел этого. Но теперь я представить не мог и не желал, как бы жил в этом мире без Вэйни. Правда, мы не могли здесь общаться так полно как вне жизни, ясно и глубоко чувствовать друг друга.
Шида, сжавшись, сидела в углу нашей каменной клетки. Я подошел к ней, и она вся напряглась.
- Шида, - сказал я ласково, - не бойся! Вэйни - такая же, как я. Мы пришли из одного Мира За Горами и сейчас говорили на том языке.
- Миров За Горами много? - спросила Шида.
- Да. Но ты не помнишь, откуда ты пришла, а мы с Вэйни все помним.
Протопали босые лапы, и к нам заглянул Ундук.
- Туюм, пошли! Педул собирает всех около речки, чтобы правильно расставить наши дела.
- Иду!
Я протянул нашу дочь. Шида с некоторой опаской взяла ее и сразу поставила на ножки. Я задержался, смотря, как Вэйни вполне уверенно вернулась на свою шкуру и уселась на нее.
Мы немного не успели. Бугар держал за глотку болтающего задними лапами Педула, прижав его к дереву. Глаза Педула собирались уже скатиться по его мохнатым щекам. Рядом безмятежно стояли остальные самцы, с легким интересом наблюдая за сценой. Кто-то задумчиво ковырялся кривым пальцем в носу. Двое подростков застыли поодаль с горшками, не решаясь зачерпнуть воды для вечернего компота.
Мы с Ундуком сбежали к речке, и я, ухватившись за загривок Бугара, рванул его назад. Оба тела повалились на песок, и смертельная хватка разжалась. Педул так и остался лежать, с натужным сипом восстанавливая дыхание, а Бугар моментально вскочил на лапы, увидел меня и нехотя отошел в сторону.
- Зачем? - зарычал я, хотя был вполне спокоен.
- Он громко навонял, когда сидел рядом, - неохотно сказал Бугар.
- Ну и что? Разве ты сам никогда не воняешь?
- Тогда не знаю, - немного растерялся Бугай, - я слишком разозлился. Он ведет себя как главарь.
- Скажи, Бугар, Педул лучше тебя расставляет все по порядку?
- Да.
- А ты сильнее Педула?
Бугар только хмыкнул и самодовольно оскалился.
- Значит, правильно будет сделать так. Ты теперь будешь следить за тем, чтобы никто не мешал Педулу правильно все расставлять по порядку.
Бугал удивленно посмотрел на меня.
- Ты теперь будешь его силой. Ты понял?
- Я!? Его силой!? - Бугар возмущенно показал лапой на с трудом поднимающегося Педула.
- А он будет нашей мудростью. Ты же не можешь быть нашей мудростью?
Бугар задумался.
- Ты согласен быть силой? - спросил я с угрожающими нотками в голосе.
- Да.
- Тогда стой рядом с Педулом и смотри за всеми, чтобы никто больше не мешал ему.
- Было бы лучше, - сказал Педул, сморщившись от боли в глотке, - если бы ты сам, Туюм, стал моей силой.
- Мне нужно придумывать, что нам делать, а не следить за порядком! - возразил я, - Если Бугару нужна будет помощь, тогда я помогу.
- Хорошо, Туюм, я согласен, - Педул сел на камень у речки и со второй попытки доплюнул до воды.
Все расселись рядом.
- Эта зима началась слишком рано, - просипел Педул, - потому, что нам здесь нечего делать. И когда сойдет снег, она не закончится, потому, что нам опять здесь нечего будет делать.
- Зачем делать? - воскликнул молодой Занид, ненасытный Занид, которого постоянно востребовали наши женщины и который никогда не подводил их, - У нас навалом добычи, а нас мало, ай! - его сдуло с камня увесистой затрещиной Бугара.
- Ты чо!? - заорал Занид, поднимаясь на четвереньки.
- Тебя Педул просил говорить? - процедил Бугар, заметно разрядивший свою злость.
Педул благосклонно посмотрел на Бугара и откашлялся.
- Нам нужно уходить обратно потому, что здесь племя жить не сможет, - сказал он, - здесь нет пчел, глины для горшков и тяжелых камней.
Никто не возражал, искоса поглядывая на Бугара.
- Нам нужно придумать, как это лучше сделать и не бояться кочевников. Теперь вы думайте и говорите, а я все расставлю по местам.
- Теперь ты думай и говори! - потребовал Бугар, направив в Занида свой палец.
- Бугар, - ласково остановил его Педул, - мысли пугливее птицы и ни одна не залетит в голову насильно. Пусть каждый думает, как он хочет.
- Кочевники боятся пещер, - сказал Ундук, - Если мы будем жить около старой пещеры в глубине, они не полезут.
- Да, - согласился Лапор, - выходить будем редко, только на охоту и за дровами. А вода есть в глубине.
- Это хорошо, - согласился Педул, - но должно быть что-то еще лучше, - загадочно поднял лапу Педул, - Туюм уже придумал нам луки, и крепкие ножи. Пусть теперь он придумает такое, что убьет всех кочевников.
- Придумаю, - не слишком уверенно сказал я, - но это будет нескоро. Педул прав, нам нужно уходить на старое место. Может быть, кочевники зимой не будут нам мешать. Сначала мы пойдем, чтобы все подготовить, а женщины пока останутся здесь.
- Мы им оставим Занида, - предложил Бугар и сплюнул в речку.
Охотники заржали, и Занид простодушно оскалился.
- Мы так хорошо придумывали, - сказал Педул, - что все само расставилось как надо. Завтра мы идем в старую пещеру.
С собрания мы возвращались с таким видом, как будто уже победили кочевников. Все тосковали о покинутых местах, и, несмотря на опасность, чувствовали радость от надежды, что жизнь потечет по-прежнему. Женщины, сидящие у вечернего костра, завидев нас, тоже радостно оскалились, всей шкурой почувствовав близкие перемены.
Запахло едой, и охотники принялись рассаживаться у костра. Педул с естественной непринужденностью воцарился в своем удобном, почти обретшем статус лидерского месте, комфортно откинувшись спиной к прогретой огнем стенке.
Шида что-то вспомнила и порывисто вскочила со своего места. Блики костра плясали в ее широко открытых, чуть испуганных глазах.
- Что, Шида?
- Там… Не ругай ее! - попросила она невнятно. Я поспешил к нашему гнезду.
Вэйни сидела на корточках и увлеченно возилась с чем-то на полу в полумраке. Она повернула ко мне головку и радостно обнажила белые зубки. Ее носик был измазан сажей.
Я подошел ближе. Перед ней лежала перевернутая шерстью вниз шкура, а на ней как живая смотрела на меня нарисованная углем Шида.
- Классно, Вэйни!
Я, конечно, знал про этот ее талант.
- Спасибо, Дивола!
Сзади появилась Шида и, видя, что я не сержусь, успокоилась.
- Эта не страшная! - сказала она, показывая лапой на рисунок. Она не знала, как сама выглядит и на рисунке видела лишь незнакомую самку.
- А вчера она нарисовала вот, - Шида перевернула другую шкуру, - это ты!!! - Шида выпучила глаза, - Страшно, когда ты оттуда смотришь!
Я тоже не знал, как выгляжу, и с интересом посмотрел на свое изображение.
- А ведь это ты, Шида! - сказал я, показывая на новый рисунок.
- Я!?
- Да, очень похоже!
Шида прикрыла лапой рот, шагнула назад и выбежала из гнезда.
Я стал приподнимать оставшиеся шкуры. На всех были рисунки. Некоторые явно рисовались поверх затертых старых. Сколько времени я спал на этих шкурах, ничего не подозревая?
Я присел рядом с Вэйни. Как не хватало свободного мыслеобщения, которым мы обладали вне жизни!
- Вэйни, - спросил я, - почему ты скрывалась так долго?
- Я все-таки женщина!
Ее непередаваемо милая кокетливая ужимка на детском личике заставила меня рассмеяться.
- Не хотелось, чтобы ты знал, пока я была совсем беспомощная и противная.
- Вэйни, мы опять попали в суровый мир, - заговорил я на старом нашем языке.
- Я знаю, - вздохнула она совсем уже не по-детски, - но все миры суровы, каждый по-своему…
- Я пробовал наладить здесь жизнь, но не вышло. Не хватило опыта всех моих жизней. Это так печально... Как пытаться вынуть камень из-под груды других камней: пока все не перетаскаешь, нижний достать не получится каким бы ты сильным ни был... Было так паршиво осознавать эту закономерную несправедливость, что я решил покинуть этот мир... Но меня вернули, сказав, что ты - здесь!
- На этот раз мы постараемся уйти из жизни вместе, Дивола!
- Да! - я мечтательно помолчал, - Но теперь пусть эта наша жизнь продлится как можно дольше.
- Ты что-то придумал?
- Мы теперь вместе, все же, попробуем вынуть камень из под груды всех других! И не силой, а сверхсилой! Это будет настоящая суперигра жизни! У нас уникальное сочетание возможностей: мы умеем видеть сущности вещей, и мы имеем тела, которые могут иметь связь не только с нашей душой, но и с сущностями вещей. Я много думал. Есть только один путь - научиться менять сущность вещей и событий…
Вэйни испугано расширила глазки.
- А наставники не будут против?
- Когда попробуем, тогда и узнаем.
- А я уже пробовала здесь видеть сущности. Нужно же было хоть чем-то заниматься пока лежишь беспомощная. Но изменять... Я не представляю достаточно хорошо, что это может за собой повлечь...
- Я тоже не представляю. Мы будем осторожны и научимся. Давай попробуем прямо сейчас.
Сущности всего сущего представляют собой оцифрованные в определенном порядке последовательности взаимно скрывающих друг друга пар элементов из основы вселенского циферблата. Они там мелки, что работать сними можно только в общей совокупности, и доступ к такой совокупности имеет моя сущность в режиеме сверхжизни. Она способна ощутить их и воздействовать на них. Проще всего взять и взаимно скрыть все составляющие, и тогда сущность перестанет существовать для нас, хотя она останется в некоем закрытом от всего мира состоянии. Наверное, бесполезно это как-то описывать для обычного человеческого бытия. Поэтому и не буду пытаться.
Я зажег свечку и поставил ее на выступ стены. Мы закрыли глаза и постарались забыть про наши тела. Нужно было отключить мешающие непосредственное восприятие мозга и научиться видеть так, как мы ощущаем вне жизни.
Но сначала мне удалось почувствовать не свечку, а Вэйни. Вероятно, она тоже сразу потянулась ко мне. Мы ощутили знакомую радость соприкосновения и одновременно увидели сущность свечки. Не сговариваясь, в игривом порыве, мы яростно дунули на нее сущностью своих мыслей, особенно не задумываясь, что именно хотим изменить.
Приглушенный вскрик заставил меня открыть глаза.
Там, где стояла свечка, в стене зияло неровное отверстие, лоснясь гладкой поверхностью. Это было похоже на то, как если бы в снежную стену плеснули кипятком.
Я успел заметить убегающую Шиду.
- Надо ее успокоить, Вэйни! Я пойду, а ты попробуй почувствовать отношение своего наставника.
Я вышел из гнезда. Шида порывисто переходила с места на место, ничего не видя вокруг.
Я подошел к ней. Она вздрогнула и отпрянула от меня.
- Шида, - сказал я самым обыденным тоном, - пойдем к костру, я расскажу всем про то, что сейчас делал.
Она поколебалась, но пошла и уселась на свое место. Близость сородичей немного успокоила ее.
Подождав, когда у Педула откажет поврежденное горло от непосильно длинной истории его молодости, я сказал.
- Я придумал оружие против кочевников, - заявил я.
Никто не перебивал меня, и только несколько радостных возгласов нарушили тишину.
- Мы раньше охотились и воевали с помощью силы рук. И поэтому доставали только то, до чего дотянутся руки или куда они добросят оружие.
Соплеменники наморщили лбы, старательно постигая концепцию силы рук.
- А новое оружие будет использовать силу мысли.
Педул не удержался и скривился в оскале, но перебивать не решился.
- Скажи, Педул, о чем твой смех, если хочешь, - предложил я.
- Мы их так будем ненавидеть, - хрюкал Педул, откашливаясь, подняв одну лапу и смахивая слезу другой, - что у них животы заболят?
- Шида, расскажи, что ты сейчас видела!
Но Шида испугано замотала головой.
- Я не знаю…
- Просто расскажи, как это было.
- Ты сидел и закрыл глаза... Свечка горела... Свечка загорелась вся... Стена втянула огонь... Теперь в стене большая дырка…
- У-у-у-у… - изумленно прогудело племя.
- Там маленькая Вэйни, - сказал я, - поэтому кто хочет посмотреть, подходите не спеша и осторожно.
Но, не спеша и осторожно, не получилось. Вся толпа разом вскочила и подалась к нашему гнезду.
- У-у-у!!! - не затихал возглас удивления, пока соплеменники осматривали дыру. Педул начал просовывать лапу внутрь.
- Как там холодно! - воскликнул он.
- Осторожно, - сказал я, - я бы туда не лазил!
Педул поспешно выдернул лапу и отошел подальше.
- Ну вот, вы видели. Пошли к костру.
- Когда мы убьем всех кочевников? - деловито поинтересовался Педул.
- Точно не знаю, - признался я, - еще нужно долго упражняться. Дольше, чем учиться хорошо стрелять из лука.
- А-а-а, - разочарованно протянул Педул.
- И знайте, что Вэйни - такая же, как я. Мы вместе будем готовить оружие, и нам никто не должен мешать, даже если это покажется слишком странным.
Мы с Шидой съели то немногое, что еще оставалось от разогретой еды и ушли в свое гнездо.
- Мой наставник ничего не сказал против, - сказала Вэйни на нашем языке, - или мне так показалось.
- Нашим наставникам не трудно было заранее предугадать, что будет, если мы окажемся вместе в одном мире с супержизнями. Нам наверняка дадут понять, если они будут против наших действий.
Я заткнул дырку мхом, чтобы Шида не боялась. А Вэйни бесцеремонно забралась на колени матери и пристроились у ее грудей. Она давно уже хотела есть.
Я начал готовиться к завтрашней вылазке, собирая в рюкзак все необходимое. Другие охотники заявили, что им тоже нужны такие рюкзаки. Мы принялись изготавливать их. Спать я лег чуть ли не под утро.
С протянутыми веревками и вырубленными выступами мы легко прошли колодец и, спустя несколько часов были в нашей старой пещере. Ничего здесь не изменилось со времени моего последнего визита, только запах гниения выветрился. Ундук побежал в радостном волнении к своей нише, на меня тоже накатили воспоминания.
Остальные поспешили выйти наружу, чтобы посмотреть на родные пещеры. Я тоже вышел, пройдя через обугленные ветки нашего последнего заградительного костра.
Все вокруг было покрыто жухлыми осыпавшимися листьями. С пасмурного неба моросил редкий, очень мелкий дождь. Разбросанные камни и истлевшие до костей, растерзанные тела, местами с лохмотьями шерсти, покрывали все вокруг до самой реки. Судя по всему, немало зверей пировало здесь. Опознать кого-либо не было никакой возможности.
Кочевники не оставили ничего: подобрали все луки, стрелы, ножи, палки с наконечниками и даже огнива. Через реку теперь были переброшены два огромных дерева.
Вернулись опечаленные Педул и Бугар, неторопливо подходили угрюмые Лагор, Занид и Чидан
- Надо делать очень большой плот для мертвых, - озабоченно заметил Ундук.
- Или очень много обычных, - вздохнул Педул.
Как же было бы некстати делать эту ненужную работу. Кроме того, насчет костей у меня появилась идея. Видимо пришло время менять устоявшиеся представления, которые пока еще не носили религиозный характер.
- Мир За Горами совсем не там, - сказал я, махнув лапой вдоль реки, и с сочувствием посмотрел в их изумленные глаза.
- Как это не там!? - спросил Ундук.
- Подумайте, чтобы родиться, никто не приплывает по реке!
Все задумались.
- Когда я и Вэйни появились из Мира За Горами мы ничего не забыли. Поэтому мы не такие, как все. Я знаю, где тот мир находится.
- Где? - спросил Ундук.
- Я не смогу сейчас показать, вы не сможете разглядеть его. Потом покажу. А из этих костей мы сделаем наших охранников.
От таких слов повеяло жутью. Все сразу притихли, поглядывая на меня с опаской и непониманием. Я пожал плечами, стараясь говорить, как можно обыденней.
- Ты, Педул, сам предложил мне придумать оружие против кочевников и сделать так, чтобы мы могли жить спокойно. Но мне нужна ваша помощь. Поэтому если я прошу что-то сделать, а вы не понимаете зачем, все равно нужно делать. Это - для защиты народа. А потом вы все поймете. Вы согласны так делать?
- Да, - неуверенно ответил Педул.
Мы перешли по стволам на другой берег, озираясь и настороженно прислушиваясь, но все было спокойно.
Босые ступни противно скользили по мокрым опавшим листьям. Мы разошлись по лесу, чтобы обследовать ближайшие окрестности. Никто не обнаружил никаких признаков кочевников.
- А птицы здесь уже почти не кричат, - заметил Педул, когда мы снова собрались вместе.
- И от зверья даже следов не осталось, - проворчал Бугар.
- Кочевники все распугали, - Ундук зло сплюнул на землю.
Я склонился над одним из скелетов. Кости уже не держались в суставах. Соединять их ветками и корой было бы долго: слишком много суставов в скелете. Я подложил под себя рюкзак и, сев на него, закрыл глаза.
- Если Туюм не перебьет кочевников, тут не будет охоты, - говорил Лапор.
Я старался не отвлекаться. Без Вэйни оказалось гораздо труднее сосредоточиться и найти нужное состояние. Но я увидел, наконец, то, что хотел. Сущности сухожилий все еще оставались здесь, но не имели связи с действительностью. Я не сразу распознал их среди таких же призрачных сущностей тканей тела. Я своей сутью потянулся к ним, стараясь вернуть утраченную связь с суставами, хотя самих сухожилий уже давно не было.
- Туюм устал, наверное, - заметил Занид, - спит, что ли?
- Думает, - уверено сказал Ундук.
Как они мне мешали! Наконец, мне показалось, что все удалось сделать. Я открыл глаза. Внешне ничего не изменилось. Только чувствовалась небольшая усталость от напряжения.
Я поднял череп и вслед потянулся остальной скелет.
- Вот, - сказал я удовлетворенно, - наш первый охранник готов! Нужно оттащить его на ту сторону реки и поставить на опушке с помощью длинной ветки или прислонить к дереву.
Никто не решался приблизиться.
- Он не живой? - наконец спросил Ундук.
- Нет, конечно!
- А почему кости не распадаются?
- Я соединил их мыслью.
- А-а-а, - понимающе сказал Ундук, подошел и потрогал череп в моих лапах.
- Да, не живой… - согласился он.
- А как они будут охранять нас? - спросил Занид.
- А если бы ты пошел к чужому стойбищу и увидел, что вокруг стоят скелеты, то пошел бы дальше? - спросил я.
Занид подумал и поежился.
- Нет!
- Тогда, - нетерпеливо сказал я, - тащите его с Ундуком к опушке, закрепите корой на дереве и чтобы поза была пострашнее! Я буду делать следующего.
- Ага! - они схватили скелет за лапы и потащили через речку по переброшенным стволам.
С каждым новым скелетом умение возрастало, но накапливалась усталость. Последние мне дались с большим трудом. Но все когда-нибудь кончается.
Борясь с накатившей тошнотой, я пошел посмотреть, как пристроили охранников, и чуть не свалился в речку, когда внезапно закружилась голова. Но это быстро прошло.
Ундук вполне справился. У него оказалась неплохая фантазия. Позы скелетов были необычны и устрашающи.
И еще до сумерек мы успели расчистить от сброшенных на наши головы камней пространство перед пещерой.
Когда стемнело, развели костер в дальней нише, рядом с тем местом, где жили мы с Шидой, почти не разговаривая, поели разогретого вяленого мяса с печеными корнями и ушли спать в глубину. Никто не дежурил ночью потому, что кочевники боялись пещеры.
Ночью Занид дико заорал, и мы вскочили на лапы. Бугар и Ундук одновременно высекли огонь и запалили приготовленные ветки.
- Что такое? - спросил Педул.
- Кто-то трогал меня сейчас, - глаза Занида выкатывались от страха.
Бугар и Лапор заржали.
- Чидан, - позвал Бугар, - ты не трогал нашего Занида?
- Здесь кто-то был кроме нас! - зашипел Занид.
- Тебе приснилось! - досадливо поморщился Бугар.
- Нет! - Занид медленно покачал головой, справляясь со своим ужасом, - Я проснулся и потом по моему лицу кто-то провел веткой. Тогда я закричал, чтобы вы тоже проснулись!
- Я не трогал, - наконец ответил Чидан бесцветным голосом.
Мы осмотрели все вокруг, но пол пещеры был из твердого кальцита, и никаких следов на нем не осталось.
В глубине пещеры время не ощущалось, и все проспали утро. Когда мы проснулись и вышли, был почти полдень. В разрывах облаков проглядывало синее небо. Холодный ветерок заставлял зябко ежиться.
Занид зевнул, раздирая пасть, и невинно пристроился у ближайших кустов. Заспанный Чидан лениво плюнул на лапу и растер по своей лохматой морде. Живо вспомнился вонючий байке Жунуш с его повадками. Я подхватил его на плечи и, подбежав к реке, бросил в воду. Раздался запоздалый свободолюбивый рев.
- А ну, все купаться! - заорал я и прыгнул сам.
Некоторое время спустя мы скакали на берегу, согреваясь, но настроение значительно прибавилось, и стратегическое воображение эффективно заработало.
- Если на нас нападут, - сказал я, - мы теперь будем защищаться в самой пещере. Там нам камни не страшны и несколько человек смогут сражаться с целой толпой.
- Да, - согласился Педул, - если бы мы так сразу поступили…
- Наши главари не верили, что на нас могут напасть сверху, - напомнил я.
В этот день мы сооружали ловушки и боевые приспособления, чтобы сделать труднодоступной нашу пещеру.
Вход сузили толстыми бревнами и над ним подвесили за угол тяжеленный ствол, который можно было обрушивать на нападающих и быстро поднимать снова веревками. Прямо за входом мы воздвигли каменную стену с отверстиями, через которые можно было стрелять из луков. А перед стеной в любой момент можно было поджечь костер с мокрой старой травой, чтобы едкий дым выносило постоянным током воздуха из пещеры. Это давало нам последнюю возможность отойти в глубину.
На следующий день я решил с Ундуком сходить на разведку к месту стоянки кочевников. Все остальные должны были ждать нас около пещеры и, в случае опасности, сразу уходить в глубину.
Мы перешли на другую сторону и направились к опушке. Ни одного облачка не было в синем небе. Солнце неохотно грело, листья высохли, и идти было приятно.
На опушке Ундук растерянно остановился и начал озираться.
- Что? - спросил я настороженно, не чувствуя никакого подвоха.
- Он здесь был, а теперь его нет! - сказал Ундук, показывая на ствол березы.
Длинные обрывки коры валялись под деревом.
От воспоминания о вчерашней работе подкатила тошнота, как будто я и не отдыхал ночью. Я наклонился. Кора была не порвана, а перетерта. Так, как будто ей долго скребли об ствол. Я похолодел.
- Кто его мог утащить? - удивился Ундук.
- Давай посмотрим, как остальные, - предложил я, и мы пошли по периметру опушки.
Не хватало многих скелетов. И у всех кора оказалась перетерта.
Мы пошли дальше и к полудню оказались над обрывистым спуском в долину.
Лагерь кочевников заметно разросся. Около нескольких домиков стояли привязанные кони. Значит, они начали осваивать верховую езду. Вокруг лагеря ходили охранники с луками за спиной и дубинками в лапах.
- А у них не спокойно, - сказал Ундук.
- Да, кого-то они явно опасаются. И это не волки, которые днем не посмеют приблизиться.
- Новый главарь! - Ундук вытянул палец.
Из домика вылез кочевник в огромной шапке вождя.
- Нужно будет пролезть к ним ночью, чтобы все узнать, - сказал я, стараясь запомнить расположение домика.
Ундук с испугом посмотрел на меня.
- Я пойду к ним один. Ты возвращайся, а я останусь здесь. Скажи, что кочевники на старом месте и по лесу нужно ходить осторожно. Если утром меня не будет, то вы вернетесь к женщинам, и ты расскажешь все Вэйни. И еще. На ночь обязательно хорошо закройте вход бревнами!
- Могут напасть кочевники?
- Все может быть, - сказал я задумчиво.
Ундук убежал, а я поднялся чуть выше по склону, устроился в удобной яме от корней вывороченного ветром дерева и занялся наблюдениями. Несколько часов ничего особенного не происходило. А потом охранники засуетились, раздались крики, и я увидел это.
Из полосы кустов прямо к лагерю неторопливо ковылял скелет. В передних конечностях у него ничего не было, они просто свисали как плети. Череп с открытой челюстью изумленно смотрел в небо.
Охранники даже не пытались стрелять из луков, наверняка уже пробовав это раньше. Они напряженно дожидались, сжимая дубины в лапах и это ожидание, похоже, становилось для них невыносимым. Огромный самец, с тоскливым отчаянием зарычал и бросился вперед. Он подскочил к скелету и с размаху ударил его по черепу. Я видел, как брызнули осколки костей и в то же мгновение кисти скелета взметнулись вперед, сомкнулись на шее, разрывая плоть. Фонтан крови окатил две фигуры. Охранник безжизненно повалился на траву, а окровавленный скелет с разбитым черепом двинулся дальше.
Когда он приблизился к группе охранников, те разом принялись дубасить его со всех сторон. Но даже отдельные кости, лежащие на земле, продолжали дергаться в суставах. И только когда прекратилось всякое шевеление, охранники успокоились. Они осторожно собрали все осколки в шкуру и вывалили их в костер. Затем они занялись телом своего соплеменника.
Я задумался о том, как такое может быть. С одной стороны сухожилия крепятся к костям, с другой - к мышцам. Я вернул в эту жизнь не только сущности сухожилий, но и сущности соответствующих мышц и нервов. А сущности нервов, конечно же, связаны с сущностью мозга, которая получила возможность управлять сохранившимися остатками тела... Восстановив связь с жизнью, скелеты оказались одушевлены. Это было ужасно.
Я начинал сознавать, каких бед могут наделать дилетантские эксперименты с сущностями мира. Нужно быть гораздо осторожнее и больше не вмешиваться так безрассудно в жизнь.
До наступления темноты еще один скелет пришел в лагерь с противоположной стороны. Вероятно, это были скелеты кочевников, желающие вернуться к родным. К нам же наверняка приходили свои. На этот раз никто из охранников не погиб.
С первыми звездами по периметру лагеря зажгли костры. От волков и от любой другой напасти. Я свернулся клубком в своей яме и, несмотря на холод, уснул под далекие голоса, доносящиеся со стоянки.
Проснувшись в полной тишине, я выбрал место, где костры горели близко от стены кустарников, и перебрался туда. Мне повезло с луной. Хоть и не полная, она поднималась в небо и хорошо освещала все вокруг.
Ближайший охранник сидел на камне, покрытом шкурой, осоловело уставившись на пламя костра. Без особого труда я прокрался недалеко от него и спрятался за домиком. Рядом стояла лошадь. Она громко фыркнула, почуяв меня, но охранник не обратил на эту ее причуду внимание.
На спине лошади была привязана шкура. Кочевникам не приходило в голову дать отдохнуть лошади от обвязки. Я достал кусок пчелиных сот из рюкзака, откусил сам и бросил остальное лошади. Та нехотя наклонила голову и, ухватив соты зубами, принялась жевать.
Я переполз к домику вождя. Вход оказался закрыт плотно завязанной шкурой. Я просто прорезал дыру и проник внутрь. Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и стали видны контуры спящих тел, закутанных в шкуры. Еще некоторое время ушло на то, чтобы определить вождя.
Одной лапой я зажал ему нос и рот, а другой приставил нож к горлу. Тот хмыкнул и дернулся. Я еле удержал его и вдавил острие в шею. Вождь моментально экстраполировал эту зависимость и замер. Одно из спящих тел заворочалось, перевернулось на другой бок и затихло.
Я наклонился к уху вождя и прошептал:
- Если крикнешь или дернешься - сразу зарежу. Если понял - кивни головой.
Я ощутил попытку кивнуть и разжал лапу. Тот жадно вздохнул.
- Мы сейчас оба очень тихо поползем из дома, - сказал я, - если сделаешь что-то неправильно - умрешь тут же. Понял?
Вождь кивнул, и мы поползли рядом.
Как только мы выбрались из домика, я связал его лапы за спиной. Мне очень хотелось увести лошадь, но сделать это незаметно было невозможно. Подойдя к охраннику сзади, я вырубил его, и мы скрылись в кустах.
Почти сразу раздались крики, и поднялась паника. Мы остановились и посмотрели назад. Недалеко от нас сбегались охранники к скелету, который уже пробрался за костры и подслеповато крутил по сторонам черепом с зияющими чернотой глазницами.
Я привязал конец веревки от лап вождя к своей лапе, толкнул его в спину, и мы пошли дальше.
- Куда ми идем? - не выдержал вождь, когда мы поднялись на обрывистый склон.
- В мою пещеру, - ответил я, -- А если хочешь знать, что за скелеты ходят к вам, то это я сделал их.
Вождь споткнулся, отбив палец на задней лапе, зашипел от боли, оглянулся на меня с ужасом и больше не сказал ни слова.
Небо начинало светлеть, когда мы добрались до пещеры. Вход был надежно заделан бревнами. Я принялся стучать палкой. Никто не отзывался несколько долгих минут. Потом центральное бревно качнулось и отвалилось внутрь. Я тут же огрел высунувшуюся голову заспанного Бугара палкой. Тот взвыл и пропал в темноте.
- Ты че, Туюм! Что ты делаешь!? - раздалось его обиженное рычание.
- А если бы это был не я, а кочевники!?
Второе бревно тоже отвалилось, и я протащил за собой вождя.
- А что, они тоже бы так стучали палкой как дураки!? - резонно спросил Бугар, пялясь на мою добычу.
- Надо сначала спрашивать, Бугар, а не гадать!
К нам подошли остальные.
- Садись, - я указал вождю на камень у бывшего костра собраний и уселся сам. Тот безвольно опустился и сник.
Соплеменники устроились рядом, а Лапор принес сушеного мяса.
- Мы не будем сейчас кушать тебя, - сказал я, отрывая зубами кусок мяса и протягивая другой кусок пленнику. Но тот только помотал головой, не в состоянии есть.
- Мы скоро все снова вернемся в эту пещеру, чтобы жить. Ты понял?
Слабый кивок.
- Мы стали гораздо сильнее и хитрее. Понял?
Слабый кивок.
- И если кто-то захочет мешать нам, то мы убьем все его племя. Понял?
Еле заметный кивок.
- Это будет намного страшнее того, что вы уже видели. Понял?
Кивок скорее почувствовался, чем был заметен.
И тут я в каком-то наитии вошел в состояние особого восприятия, даже не закрывая глаз. Я посмотрел на сущность камня, на котором никто сейчас не сидел и убрал ее. Когда я вернулся к нормальному восприятию, то первым делом ощутил сильный запах мочи и увидел растущую лужу под парализованным ужасом пленником.
Камень медленно осыпался шуршащим песком, который таял в воздухе, не успев достичь земли. Вскоре на этом месте ничего не осталось. Повисла зловещая тишина.
- Ты теперь можешь идти. Мы не тронем тебя. Скажи всем в своем племени, что видел. Скажи, что мы не будем трогать вас не потому, что мы слабые, а потому, что не убиваем просто так, но вы должны уйти отсюда через столько дней, - я показал три пальца, - Потому, что это наши земли, мы здесь жили до вас и здесь охотились. И мы здесь будем жить. Ты все понял?
Пленник нашел силы кивнуть, но встал только со второй попытки и, шатаясь, направился к выходу.
Он вышел, но заколебался и мужественно повернулся ко мне.
- А скилети не будет боле?
- Будут, пока вы не уйдете, - пообещал я жестоко.
Вождь в отчаянии затрусил к переправе.
Сметающим движением задней лапы я засыпал лужу золой из костра и оторвал зубами еще кусок мяса.
- Туюм! - обрел дар речи Ундук, - что еще за скилети!?
- Те, что сбежали с деревьев, - неохотно сказал я.
- Они что, ходят!? - кусты бровей Ундука полезли на его загривок.
- Да, я немного перестарался…
Педулу было нелегко. Слова словами, но никто не сомневался в том, кто был главарем на самом деле. Мои действия производили устрашающее впечатление и вызывали невольное и непререкаемое подчинение. Но старый вождь всегда умел найти и для себя нишу.
- Туюм хорошо выполняет свое обещание! - авторитетно резюмировал Педул, когда вождь врагов перебрался на другую сторону реки, - И мы можем теперь вернуться на-а…
Его пасть так и не закрылась, а диафрагмы зрачков распахнулись в режиме паники. Те, кто следовал его взгляду, тихо каменели. В том числе и я. Уж очень это было впечатляюще.
В проходе, шириной в два бревна, бочком стоял скелет, в безумной усмешке приоткрыв нижнюю челюсть. Его грудная клетка совершила движение, соответствующее скорбному вздоху, череп понуро склонился, роняя нижнюю челюсть на грудь, и усмешка с лязгом сомкнулась в широкую улыбку.
Бугар очнулся и схватил охотничью палку. Я успел сжать его лапу, безмолвно призывая к бездействию.
- Ничего не делайте! - прошипел я, - Это один из наших убитых. Он не собирается причинять нам зло, если только на него не напасть.
Скелет вошел, навернулся на гладком известковом полу, и чуть было не рухнул. Взмахнув длинными костистыми лапами, он удержался и, сухо цокая острыми выступами пяток, неуверенно направился к нам. Занид плавно сполз с камня и, не изменяя балансировки головы, попятился на четвереньках, пока не уперся задом в стену.
Скелет подковылял к свободному камню и уселся на него, далеко разведя в стороны коленные чашечки. Так здесь сидел Шекил.
Все подавленно молчали. Скелет медленно взял кусок сушеного мяса, дрогнувшей кистью поднес его к зубам, и яростным движением отбросил. Он склонился, обхватил череп длинными костями кистей и горестно закачался.
От растерянности я никак не мог войти в нужное состояние. Только закрыв глаза и вспомнив Вэйни, я успокоился и сумел различить сущность того, что было передо мной. Я разорвал связь с реальностью всего, что было у него в черепе, и услышал глухой стук падающих костей. Я открыл глаза. Скелет лежал, широко раскинув конечности, черепом в старой золе костра.
Чтобы никого излишне не травмировать, я сам вытащил кости из пещеры и перенес их на другую сторону реки. А когда вернулся, то заметил у стенки, дальше которой Занид не смог отступить, свеженасыпанную горку золы.
Нужно было готовиться к переходу племени на старую стоянку, чтобы до глубоких снегов успеть выплавить железо и обжечь горшки.
Ступни у меня поистерлись от долгого хождения, а предстоял долгий путь по мраморным переходам пещеры. Я привязал к ногам кусочки шкуры, как делал раньше, и Ундук последовал моему примеру.
Мы надежно закрыли вход пещеры бревнами и ушли в глубину.
Женщины и подростки увидели нас, выбирающихся из колодца, и завопили от радости.
Шида чуть не сбила меня с ног, с разбегу бросившись на шею. Такое поведение было очень нехарактерно для пещерных женщин. Но Шиде все прощалось.
Невдалеке стояла улыбающаяся Вэйни. Я помахал ей лапой, и мы посмотрели друг другу в глаза, возвращая ощущение тепла оттого, что снова вместе.
Так долго как мы никто еще не отсутствовал в племени. Нас накормили до отвала, а Заниду невзначай перепадали аппетитные куски от многих истосковавшихся женщин. Мужчины расслабились, и байки о наших приключениях зазвучали неизмеримо удивительнее реальности. Ужас, внушаемый этими рассказами, пошатнул было радость от предстоящего возвращения, и мне пришлось быть особенно убедительным, чтобы коварные и зловещие скелеты превратились в вызывающих сочувствие соплеменников, потерявшихся в дороге к Миру За Горами.
Затем все принялись готовиться к великому возвращению.
Когда я перевязывал очередной тюк с вещами в шкуре, вдруг раздалась певучая мелодия свирели. Я удивленно разогнулся и уловил направление. Ну, конечно же. На выступе сталагмита сидела Вэйни и играла, насмешливо поглядывая на меня. Я подошел, и она, предупреждая мои вопросы, гордо протянула мне свой инструмент. Свирель была сделана из двух деревянных половинок, выточенных ножом и склеенных хвойной смолой.
- Это уже третья, - сказала она.
- Тогда я сделаю себе барабан! - решил я, - И мы будем играть на следующем празднике Полной Луны!
Вэйни чуть поморщилась от перспективы играть под аккомпанемент моего барабана. Куда мне до высот ее таланта!
С тех пор я больше никогда не слышал во сне ужасающе-ностальгирующий скрежет Шекиловой музыки.
Давно стемнело, когда мы закончили приготовления и разошлись по своим гнездам.
Вэйни уютно устроилась на своей мягкой шкуре, Шида улеглась рядом. Я задул свечку и устало вытянул лапы. Шида еле слышно зарычала, придвинулась и укусила меня за ухо. Я продолжал нерешительно лежать, думая о том, что Вэйни уже много раз была рядом в такие моменты, и это ее нисколько не задевало так же, как не задевало бы меня на ее месте. И все же я чувствовал себя глупо и неловко. Ее детский мозг нуждался во сне, но я знал, что она еще не спит и отлично понимает мое состояние. Я всей шкурой чувствовал ее насмешливую иронию. Шида прижалась ко мне, и я сдался.
Это было первое утро, когда меня разбудили звуки свирели. Вэйни играла, сидя у выхода из пещеры. На плечиках у нее была накинута шкура. Над миром нависали плотные тучи, не дающие возможности определить время даже приблизительно. Я подошел и присел рядом. Холодные порывы ветра бросали в лицо редкие мелкие капли, скорее похожие на водяную пыль.
- Вэйни, как тебе удалось пролезть в тот же мир, что и я, да еще с супержизнью?
- Я всегда выбираю новый мир сама, - немного удивилась Вэйни.
- Выбираешь? А разве ты не крутишь колесо фортуны?
- Какое колесо? - Вэйни удивленно засмеялась.
- Ну, такое большое призрачное колесо с мирами и эпохами…
- Интересно, - Вэйни пожала плечиками, - я никогда не видела такого колеса. Наверное, у нас все по-разному. А вот супержизнь мне удалось получить с трудом. Я отдала столько энергии…
- А мне всегда не хватало энергии… Значит ты и раньше могла попасть в тот же мир, где был я?
- Иногда я так и делала. Но всякий раз, когда я выбирала, у тебя уже определялась судьба. У нас так мало было шансов встретиться… А на этот раз у тебя оказалась супержизнь.
- Вэйни, мы возвращаемся завтра потому, что я достаточно хорошо напрактиковался в изменении сущностей.
- Одушевлял скелеты? - усмехнулась она.
- И это тоже, - я виновато поморщился, - Все оказалось не так уж сложно, только быстро истощаются силы, и наступает ужасающая пустота внутри.
- Я тоже натренировалась. Выходила вниз по речке, чтобы никто не видел…
К дыму костра, стелящемуся по своду над головами, примешался запах запекаемого мяса.
- Мясо хочешь? - спросил я.
- У меня еще не подросли зубы, но уже чешутся, - она открыла ротик, показывая пальчиком белые точки на деснах.
- Народ! - раздался громкий заботливый голос Педула, - Мы выходим, как только покушаем!
И вот мы идем, до предела нагруженные, по извилистым галереям, переходящим в залы, и на фантастических узорах пещеры пляшут блики свечей.
Всю добычу переносили короткими переходами по несколько раз, отдыхая, и это сильно задерживало. Впереди шла Шида, показывая дорогу женщинам и подросткам, хотя проход был уже изрядно истоптан нами.
И вот мы уже дошли до первого озера, где я когда-то напугал Ундука.
Когда мужчины и самые сильные женщины отдыхали, сидя на тюках, внезапно из прохода вновь появилась Шида, а вслед за ней вернулись и остальные.
- Дальше нет дороги! - сказала она взволнованно, - Все залито водой! Она течет из нескольких проходов!
Этого просто не могло быть, и я растерялся.
- Можно еще пройти через пещеру Колапа, но скоро и в том месте все зальет!
- Ну, так пошли быстрее! - крикнул я.
Мы успели вовремя. Детей пришлось нести на руках, а последние тюки переносили уже по пояс в ледяной воде. Судя по всему, вода текла прямо из нашей пещеры.
Не выходя из глубины, мы остановились.
- Туюм и Бугар! - сказал я, - пойдемте со мной, посмотрим, что там случилось!
Ко мне подошла Вэйни.
- Тебе могут понадобиться и мои силы - сказала она многозначительно.
- Хорошо, но там нас могут поджидать. Иди за нами осторожно.
Мы заслонили свет свечей ладонями и вышли из глубины. Настороженно вслушиваясь в тишину, мы медленно продвигались, пока вдалеке не показалось светлое пятно выхода.
- Здесь нет засады, - сказал я и пошел увереннее.
На камнях у остатков общего костра в могильной неподвижности, уныло сгорбившись, сидели бок обок два скелета. Я расслабился, переключаясь, и, спустя несколько секунд, они повалились на пол, стуча костями. Один череп замер, укоризненно уставившись на меня пустыми глазницами.
Щурясь от света, мы выглянули наружу. Почти у самой пещеры образовалось целое озеро. Было сумрачно от густых облаков. На другой стороне разлившейся реки расхаживали кочевники.
Вода залила тропу, и пришлось продираться в кустах вдоль склона, пока мы не увидели высокую запруду, перегораживающую реку чуть ниже нашей пещеры. Кочевники продолжали наваливать камни на бревна, затыкая отверстия. Вода поднималась к нашей пещере и вливалась сквозь большие щели между бревнами.
- Вэйни, ты поймешь, когда мне нужно будет помочь! - сказал я - пойду и попробую прогнать их!
- Возьми меня на руки! Сейчас мы должны быть вместе. До конца…
Я поднял ее.
- Ундук! Оставайтесь здесь с Бугаром и просто смотрите! Если у нас не получится, вернетесь в пещеру.
Я вышел из кустов, перебрался через неглубокую воду около нашей пещеры и подошел к плотине. Только теперь меня заметили.
Кочевники на плотине засуетились и начали снимать луки из-за спины.
- Эй! - заорал я, - Разве ваш вождь не предупредил вас?
В меня выпустили несколько стрел, но они, оставляя дымный след таяли в воздухе, не долетая. Я все ближе подходил к плотине, а на другой стороне собиралась орущая толпа. Уже тучи стрел тщетно пытались достичь меня. Вскоре крики сменило изумленное молчание, и только короткий свист выпускаемых стрел нарушал ее.
- Убирайтесь или вы сами исчезнете как ваши стрелы!
Я поднял лапу и направил ее на ближайшего кочевника. Тот подернулся призрачным маревом и растаял в воздухе. Вероятно, это оказалось не слишком устрашающим зрелищем. Отдельные стрелы еще вылетали из луков.
Я почувствовал, как Вэйни решительно сконцентрировалась. Она тоже подняла свою лапку. Тот, на кого указал ее детский пальчик, разорвался облаком мелких брызг, обдав находящихся рядом. Вот это произвело сильнейший эффект, и кочевники побежали с плотины, а находящие дальше в панике подались назад.
Я ступил на бревна, гудящие от рвущихся струй воды, и пошел вперед. Передние ряды кочевников суетливо отступали, оттесняя стоящих сзади. Никто не желал оказаться ближе остальных к нам.
Я спрыгнул с плотины, и Вэйни резко оглянулась. Бревна с оглушающим грохотом разлетелись в щепки, подняв высоко вверх тучу водяной пыли, которую ветер снес на парализованных ужасом кочевников. Высокий вал воды с жутким ревом ринулся в долину.
- Убирайтесь отсюда! - заорал я, и все кочевники в панике побежали.
Только сейчас среди них появился вождь. Но это был уже другой, огромного роста самец. Он яростно кричал и бил свих воинов, а потом выбежал прямо ко мне, размахивая дубиной.
- Стой, - крикнул я, - и ты останешься жив!
Дубина в его лапах взорвалась облаком мелких щепок.
Вождь изумленно взглянул на свою пустую лапу и по инерции пробежал еще несколько шагов. Хотя ярость его была велика, а опыт охотника не признавал опасности в не слишком впечатляющей фигуре с ребенком на руках, но здравый смысл оказался сильнее.
- Разве прежний вождь не передал мои слова? - спросил я как можно более грозно.
- Пиридаль!
От разгоряченного дыхания у него вырывался пар изо рта, а раздутые яростью ноздри пузырились слизью. Он мощно всхлипнул.
- Он говориль глупость, и я убиль его! - он с гулом ударил себя кулачищем в грудь.
- Глупость? - я зловеще оскалился, - Я могу убить всех вас сразу, пока ты моргаешь глазом! - я резко выбросил руку и дерево сбоку от нас, лишившись нижней части, с гулом повалилось. Земля вздрогнула под ногами.
- Ты понял!? - заорал я, - Но я не буду вас убивать, если вы сейчас уйдете отсюда навсегда! Смотри, твой народ мудрее тебя и раньше понял, какой я сильный! Никого уже нет рядом с тобой!
Вождь резко обернулся. Последние кочевники скрывались за опушкой леса.
- Если ты вождь, то беги за ними! Скажи, что вы должны немедленно уходить из этой земли! Потому, что я скоро приду и убью всех, кто останется!
- Если ты такой сильный, почему сразу не убьешь меня? - выпучил глаза вождь в мучительном усилии понять ситуацию.
- Если ты так хочешь - демонически захохотал я, - ты сейчас умрешь!
- Нии хочу! - вождь выдохнул пар, омерзительно всхлипнул, сделал несколько шагов назад, повернулся и огромными скачками побежал к опушке.
- Нужно вынудить их уйти сегодня же! - сказал я Вэйни, - И так напугать, чтобы они не вздумали возвращаться!
- Ты никогда не был актером? - иронически спросила она.
- Слишком много позерства?
- Ах, Дивола, я так счастлива, что мы здесь с тобой вместе!
- Ах, Вэйни, только бы не наделать непоправимых бед в этом мире! Держись крепче! - я пересадил ее себе на плечи. Она оседлала мою шею, ухватившись за гриву.
Речка успокоилась, но вода все еще была мутной от множества ручьев, стекающих с только что затопленных берегов. Переправу унесло. Я взял в лапы тяжелый камень, чтобы легче было устоять в быстром потоке, и перебрался на другую сторону к нашим пещерам.
Первое время решили жить в менее удобной пещере Колапа, пока наша не просохнет. Я помог укрепить бревна у входа. Потом посадил Вэйни себе на загривок и направился в лагерь кочевников. С нами пошли Шида, Ундук, Бугар и Лапор.
С высоты обрыва сразу стало ясно, что лагерь покинут в панической спешке совсем недавно. Некоторые из домиков так и остались стоять наполовину разобранные. Костры еще дымились вокруг. А между холмов вдаль уходила большая толпа.
Мы спустились и услышали детский крик. Кочевники в спешке бросили не только много своего имущества. Мы нашли четырех грудных детей.
- Вот гады! - возмутилась Вэйни.
- Еще можно успеть вернуть им детей! - решил я, - Они просто слишком испугались! Я, наверное, опять перестарался…
Мы вытряхнули все из рюкзаков и посадили туда детей. В свой же рюкзак я посадил Вэйни. Мы быстро пошли, а потом размеренно побежали. Хорошо, что уклон был вниз. Холодный воздух теперь так кстати освежал. Тучи, казалось, стали еще плотнее. Мир покрывал зловещий полумрак.
Когда мы выбежали из-за очередного холма нас заметили. Раздались отчаянные крики, и толпа побежала.
- Возьмите своих детей! - заорал я.
Кочевники в ужасе оглядывались, но не собирались останавливаться.
- Покажите им детей! - крикнул я, задыхаясь.
Но и это не подействовало. Наша сверхмощь не смогла заставить кочевников стать другими и подумать о своих детях. Выбившиеся из сил начали бросать свои вещи. Тогда мы остановились.
- Ну и черт с ними! - я махнул рукой, - Они слишком напуганы. Может быть, это и хорошо: возвращаться не посмеют.
- А это чтобы не забывали! - прокричала возбужденная Вэйни, поднимаясь в рюкзаке во весь рост как в боевой повозке.
Она резко взмахнула ручкой, прочертив длинную линию между нами и кочевниками.
По этой линии высоко в небо взметнулась стена вырванной породы, а через мгновение прокатился ужасающей силы удар. Земля завибрировала так, что я вынужден был переступить лапами. Но эти тысячи тонн породы так и не опустились на землю, а растаяли бесплотным дымом среди низких черных туч, полностью расцифрованные из бытия.
Я оглянулся. Ундук оглушено сидел на жухлой мокрой траве, судорожно удерживая в лапах своего ребенка. Остальные устояли на задних лапах, но никто не выронил маленькое мохнатое тельце.
- Вэйни! Это чересчур! - воскликнул я, страшась взглянуть на результат.
Клубы черного пара медленно вились зловещими спиралями над рваными краями гигантского провала. Последние кочевники стремительно пропадали за холмом.
Мы подошли ближе. Подозрительно быстро светлело. Я задрал голову. Следуя контурам провала, в тучах проступило неестественно синее небо.
Землю около провала пронизала густая сеть трещин, и мы не решились подойти к самому краю. На противоположной стене отчетливо были видны слои пород долины.
- Прости, Дивола… - прошептала Вэйни.
Я хорошо знал эту порой безрассудную импульсивность в поведении своей подруги. Эта черта так забавна и очаровательна, пока ограничена природной женской слабостью.
Жизнь племени наладилась и стала беззаботной. С нами росли чужие дети, которые стали своими и вскоре эту разницу вообще перестали замечать. Мы с Шидой опять добыли себе жеребят. Вэйни научила женщин прясть нитки из шерсти и ткать материю. Я научил мужчин ловить форель в речке и делать квас из фруктового компота на меду.
Неприкаянных скелетов оставалось все меньше. Но появились новые и неожиданные явления и существа. Мы с Вэйни понимали, что это - порождения наших массированных вмешательств в сущности мира и договорились прибегать как можно реже к этому крайнему средству. Все должно быть естественно сопоставимо с окружающим.
В сторону провала охотники не ходили. Там встречалось особенно много странного.
Я сделал себе отличный барабан, а с ритмом у меня всегда было все в порядке. Вэйни обнаружила, что сочетание барабана и свирели - пикантно и колоритно. С тех пор мы часто играли вместе.
На празднике Полной Луны я уже не участвовал в состязаниях потому, что делал музыку вместе с Вэйни. Да и кто бы решился всерьез состязаться со мной? Поэтому меня никто не выбрал из женщин, и когда все разошлись, мы остались с Вэйни на поляне одни. И тогда мы разрешили себе выйти на уровень восприятия сущностей, чтобы тела не мешали общаться нашим душам. Это общение оказалось почти таким же свободным и радостным, как вне жизни. И если в это время сущности наших мыслей невзначай и порождали что-то новое в этом мире, то оно не могло быть злым и опасным.
Когда у меня выдавалось время подумать и осмыслить произошедшее, я вдруг понял, что мое вековое свободолюбие, граничащие с анархизмом, настолько расширилось, что вмещало уже не только меня одного, но и весь мой народ. Теперь мне было не все равно, что творится с другими, и любая несправедливость касалась сразу всех нас, ради избавления от чего я готов был пожертвовать даже самим собой. Как только осознание этого завладело моим разумом, я отчетливо ощутил, как наставник довольно потер свои длани и молвил: "Это хорошо".